Рысь

Cat’s love story

Эта история придумана, сюжет и все персонажи вымышлены. Совпадение имен является случайным.

«В поисках полнюсенькой, до краев наполненной, амфоры оксибутирата натрия... (1)» Статус настроения из Skype.


Рысь работал Исполнительным Директором в Paragon SoftMouse Group, небольшой софтмаусной компании, производящей эксклюзивные мышеловки ручной работы. На службе Рысь не создавал впечатления хищного и опасного зверя. Сотрудники совсем его не боялись. Они привычно перебрасывались с Исполнительным парой словечек о том, о сем и ни о чем, даже не отрываясь от своих мониторов. Они не замечали, как раскосые глаза Рыся мгновеньями теряли теплоту и дружелюбие, превращаясь в твердые, холодные хризопразы с ледяными искрами в глубине. Это длилось долю секунды.

График работы у Рыся был скользящим. И сам он бесшумно скользил по коридорам и лестницам, втянув когти, тихо заглядывал в кабинеты, зорко посматривал по сторонам внимательными раскосыми глазами и настороженно шевелил кисточками на ушах.

Шкура у Рыся была нестандартного серого цвета с рыжиной. Рысь считал, это от того, что в роду у него были дикие коты манулы. Когда-то давно. И подпортили родословную.

В обязанности Рыся, кроме всего прочего, входил отлов мышей, ушедших по каким-либо причинам из опытных образцов мышеловок. Он охотился за ними, в основном, на чердаке и в подвале. Поэтому и одевался соответственно. В старые, затертые до белых ниток джинсы, мятую куртку, которую пора было выбросить, да жаль – привык и, бывшую когда-то красной, бейсболку. Голуби, знаете, на чердаке… Ушедшие счастливчики могли разнести секретный программный код  разблокировки инновационных мышеловок, а также схемы их строения и хитрые способы поимки мышей, над которыми работал не один светлый программистский ум этой софтмаусной компании. Утечки секретной информации никак нельзя было допустить. Конкуренция на рынке была велика.

Кроме того, это были уже очень ценные мыши. Они знали, как выбраться из эксклюзивной мышеловки, и теперь на них испытывали замки новейших конструкций. Они были двигателем прогресса замков. Программисты компании создавали новые кодовые замки, опираясь на наблюдения за тем, как умные мыши выбираются из мышеловок.

Вечерами, когда рабочий день заканчивался и офис пустел, Рысь поднимался на крышу, садился на самом краешке и начинал смотреть на звезды. Он ни черта не понимал в звездах, но подолгу смотрел на них. Просто так. Потом он начинал слушать. Он слушал голоса, живущие в ночном эфире. У Рыся была своя рация, он хранил ее на крыше, приходил туда, включал и начинал слушать. Наступало Время Ночь. Рация хрипела и матюкалась голосами водил-дальнобойщиков, тараторила текущей обстановкой на дорогах и негромко звучала невероятными, философскими разговорами «за жизнь», таких же одиноких слушателей Ночи, как он. «Не спят… Всю ночь кто-то не спит, – думал Рысь, глядя в темнеющее летнее небо, – Ночью неспящих людей голоса…» Рация зашипела, тонко, высоко зажужжала. «…будто почтовая птица оса тихо бормочут чужими морями, – текли мысли Рыся без запятых и точек, – двадцать четыре часа». У жителей ночного эфира всегда можно было что-то спросить или что-то сказать им. Ночные голоса всегда выслушивали его и всегда отвечали. Рация всхлипнула, зашелестела, защелкала, – где-то далеко начиналась гроза. «…я говоря растворяюсь теряюсь голосом среди грозы стать стараюсь…»

– Все – 220-ому! ЗдорОво, парни, хаюшки ол! – перекрикивал грозу Рысь.
– Хай, Рысь! – отвечал эфир, – как оно ничего?
– Все пучком!

Темнело, лампы в старой, уже раритетной рации, светились все ярче и отражались огненными точками в глазах Рыся. «…словом оправленным зеркалом в раме радиоламп остаюсь, – продолжали возникать странные, без начала и конца, мысли, – Спать не боюсь – мне всегда отвечает тот, кто приемники ночью включает... (2)» Рысь никогда не записывал эти слова. Они так и оставались брошенными в каждой ночи. Он не знал, что это были стихи.

Неожиданно, Рысь почувствовал чье-то присутствие. Он обернулся, – невдалеке на карнизе сидела молодая кошка и смотрела на него. «Как она бесшумно появилась! Я и не заметил, – с досадой подумал Рысь, – Ходят тут по ночам…» Кошка робко двинулась в его сторону. Рысь сузил глаза, – кошка замерла.

– Как тебя зовут? – строго спросил Рысь.
– Кис.
– Кис? Так и зовут?
– Да. Все зовут меня Кис… или Кис-Кис, – тихо ответила белая кошка с серо-зелеными глазами и черным хвостом. Черные ушки слегка вздрогнули и повернулись в сторону Рыся, как пушистые локаторы.

«Хорошенькая какая, – подумал Рысь, – а худенькая-то! Хоссподи…»

– Ладно, не бойся, подойди.
Кис тихонько подошла и села рядом, обернув лапки хвостиком.
– Есть хочешь?

Не дожидаясь ответа, Рысь достал из кармана бутерброд с телячьей колбасой, оставшийся с обеда. Кис взяла бутерброд двумя пальчиками, ноготки на которых были покрашены в синий цвет («Вот, ужас-то!» – подумал Рысь), и стала быстро уплетать его, осторожно поглядывая на Рыся.

На следующую ночь в то же время Кис опять возникла на карнизе. Уже чуть ближе к Рысю. Серо-зеленые глаза говорили: «Пожалуйста... приручи меня!» На третью ночь Рысь уже сам волновался и тревожился, и ждал ее появления с бутербродом в руках.

Они стали встречаться. Рысь водил Кис в парк, они не спеша бродили теплыми летними вечерами вдоль пруда с лебедями и утками, не спеша кормили их, улыбались. В их кошачьих глазах в этот момент загорался древний, хищный огонь удачливых охотников. Но сейчас уткам нечего было опасаться, – большие кошки покупали дичь в магазине. Оказалось, что Кис, так же как и Рысь, любит «зависнуть» возле какого-нибудь рыбака, посмотреть, как он ловит рыбу. Или посидеть на лавочке, выпить бутылочку пива, не торопясь, минут за тридцать-сорок. Или посмотреть на закат на канале им. Москвы. Кис, как настоящая кошка, любила сырую рыбу – суси. Рысь же всегда заказывал себе жареное мясо. Суси он терпеть не мог.

Иногда Рысь пропаивал дома свою рацию. Она окислялась, переставала работать, Рысь снимал ее с машины и приносил домой. Пахло горячей канифолью. Кис морщила носик, но молчала.

Волосы у Кис оказались не черными, какими их видел Рысь при первой встрече, а темно-коричневыми. Она красила их во все цвета, кроме экстремальных, вроде зелёного, фиолетового или красного. Рысю даже нравилось, когда она появлялась из ванной то платиновой блондинкой, то медово-каштановой шатенкой, а то и огненно-рыжей бестией. «Молодая, чо! – снисходительно думал Рысь, – Пусть играется». А вот ногти Кис красила во все цвета радуги, и в красный, и в синий, и в зеленый, и в оранжевый. И даже в те, которых в радуге не было, – в черный и белый. Кис красила ногти, по квартире разносился запах лака. «Это посильнее канифоли будет», – думал Рысь, но терпел. Он был неприхотливым зверем. Зато потом, когда лак высыхал, Кис садилась рядом с Рысем и почесывала его за ухом этими ноготками невозможного черного цвета. Кисточки на ушах Рыся дрожали от удовольствия. Ему хотелось мурлыкать, как большому коту, но он не умел. Хотелось мелко бить задней лапой по полу, как собаке, которую обожаемый хозяин чешет за ухом, но он не смел. Он закрывал глаза и улыбался.

Они могли часами беседовать обо всем на свете от машин до кулинарии. Говорил в основном Рысь, Кис внимательно слушала.

Ей никогда не сиделось на месте.
– Тебе одни движняки подавай! – улыбался Рысь.
Кис смеялась. Он обнимал ее за плечи, и они ехали куда-нибудь тусоваться по вечерней Москве.

– А давай, поедем ко мне на дачу, – предложил как-то Рысь, – Разведем костер, будем смотреть в огонь, испечем в золе картошку. А на поленьях в костре – капли смолы, такой аромат! И искры взлетают, как огненные бабочки.
– Костер… Потом вся одежда дымом будет пахнуть.
– Это же здорово. Дым от костра такой «вкусный»! А вот еще представь: вечер, кузнечики стрекочут, дождик накрапывает. Тихо-тихо совсем. А мы сидим на втором этаже под теплым пледом, обнявшись, и слушаем, как, капая по мокрым крышам, секунды уходят… Тише… Почти неслышно… Поедем, Кис!
– Ну, ты прям, стихами заговорил! – засмеялась Кис, – Там скучно, наверное, – сиди в доме и никакой движухи.
– Да, на даче движухи не устроишь. Кис, у меня вертолет есть! Радиоуправляемый. Будем запускать.
– Вертолет… ну, давай, поедем.

Они поехали. Красивая большая игрушка для больших и маленьких мальчиков понравилась Кис. Приплясывая от нетерпения, она уговорила Рыся позволить ей запустить СИМА, так звался вертолет, прямо на участке возле дома.

– А–а–а!.. Супер! – визжала Кис, держа пульт в лапках, – Крутяк! Летит! Пыщ, пыщ, ололо – я водитель НЛО-О-О!..

Рысь смотрел на свою юную кошку и улыбался. Красный вертолет, мигая белыми и голубыми огоньками на бортах, поднялся над домом и стал закладывать вираж, – Кис хотела, чтобы он сделал круг и приземлился перед ней на грядке с морковкой. В последний момент вертолет передумал, перелетел забор и рухнул на соседском участке, перерубив винтом ветку яблони.

– А-а-а!.. Рысь! Мать-мать-мать! – завизжали соседи-хомяки, чинно пившие в этот момент чай в тени этой самой яблони. Ветка с уже розовыми ранетками упала на стол и побила вазочки с вареньем (из своих же яблок) и чашки с чаем.
– Забери свою чертову вертушку! А то мы ее щас выкинем нах!..

Больше Кис не ездила на дачу. Она недовольно молчала, когда Рысь уезжал на выходные слушать своих кузнечиков, печь в костре картошку и возиться со своим Красным Гекконом. И оставлял ее одну. И еще Рысь любил спать под своим одеялом, чтобы ему не мешали. А Кис спала рядом – под своим.

На их первую годовщину Рысь пригласил свою Кис на крышу офиса.
– Бывают дни, – тихо сказал Рысь, – когда звёзды как-то особенно красивыми кажутся. Давай, посмотрим сегодня на звезды, Кис?

И также как в первый раз, достал из кармана бутерброд и протянул ей. Большой бутерброд с толстым куском нежной телячьей колбасы с фисташками внутри и в оболочке из синюги снаружи. Бутерброд был завернут в шелковистую дизайнерскую бумагу с нарисованными хорошенькими розовыми мышками. Кис обожала мышей во всех видах. И перевязан серой тесемкой, похожей на мышиный хвостик. Рысь заказал у лошадников специальное тавро, изображающее бегущую мышь, и «заклеймил» кружок колбасы, раскалив тавро на газу. Восторгу Кис не было предела… Они сидели на краю крыши, по очереди откусывали бутерброд и смотрели на звезды. И ни черта в них не понимали. Им было хорошо.

– Кис! Почему ты везде разбрасываешь свои вещи? Я ж чуть не упал! – Рысь пришел домой, прошел в комнату и споткнулся о модную с бантами и стразами босоножку Кис.
– Я не разбрасываю вовсе! Они просто лежат.
– Ну, так убери их с дороги…
– Уберу, уберу, – проворчала Кис, не двигаясь с места, – попозже, потом.

Потом, когда Кис не было дома, он не выдержал и стал сам расталкивать ее, валяющиеся повсюду, вещи по шкафам. Под руку попал какой-то женский журнальчик. Открыл на заложенной заколкой для волос странице: «…оставляйте в жилище мужчины свои эмоциональные метки, – одежду, косметику, любые маленькие прелестные вещицы. И пусть он тратит на вас деньги, – сложнее будет бросить женщину, в которую он так много «вложил». Так вот почему он везде натыкался на ее одежду! На разбросанную косметику и обувь – «следы ее присутствия, эмоциональные метки», так сказать! Вот почему она просила и требовала все новых и все более дорогих подарков, понял Рысь. «Как смешно! Все это меня только раздражало… Советчицы хреновы. Журналюга безмозглая», – недобро подумал он об «авторице» статейки.

Они приехали потусоваться на сходку стрит–рейсеров, огляделись. Посреди затюнингованных насмерть спорткаров стоял серебристый Mercedes-Benz AMG, и, словно маленький котенок Гав, удивленно пялился всеми четырьмя вытаращенными глазенками на недосягаемо прекрасную пантеру Lamborghini Gallardo. Кис тоже не могла оторвать глаз от желтой пантеры. «Да… она отлично смотрелась бы за рулем ламбы, – подумал Рысь, – эти две кошки просто созданы друг для друга». Кис была в восторге от спорткаров. Всю обратную дорогу она болтала о машинах и, как–то вопросительно, поглядывала на Рыся.

Утро. Солнце, черный погасший монитор, белые хризантемы на прозрачной тюли. Солнце сквозь тюль, узкие тени лепестков хризантемы на нежном теле Кис, на золотистом загаре, каштановых волосах. «Лепестки хризантемы на пятнистой кошке, – любовался Рысь, – солнечное кружево». Легкий ветерок из открытого окна колыхнул тюль. Кружево чуть сдвинулось, вернулось на место. Красиво. Рысь прикоснулся к Кис пальцами нежными, как крылья бабочки, легкими, как крылья бабочки, – невесомыми. «Хочу обвести солнечный узор, что трепещет на тебе. Не разбудив тебя. Поглажу каждый солнечный зайчик, каждый теневой лепесток между ними. Бархатистая спинка… Дуновение ветерка, – солнечное кружево скользит по тебе, мои пальцы перебегают вслед за ним, – крылья бабочки ласкают тебя, кошачьи изгибы твоего тела, золотую кожу. Пусть тебе снится нежность». Он прикоснулся губами к солнечным узорам, стал мягко целовать теневые цветы, упавшие на ложбинку спины, на нежные плечи, изящные руки. Рысь хотел поцеловать каждый миллиметр любимого тела. Кис повернулась во сне. Он прикоснулся губами к мыску ее ключицы, повел губами по изгибу, плавные повороты, округлое плечо. «Твое плечо – как нагретая солнцем галька на морском берегу, и соль моря высохла на нем. Ночью здесь бушевало море, помнишь? Ты была соленой и горячей. И я. Волны нежности и страсти захлестывали нас, и нечем было дышать в синем сумраке. Я хотел все взять и все отдать. И ты.» Рысь чуть раздвинул губы и коснулся языком ее плеча, самым кончиком нежно-нежно. «Хочу ощущать вкус твоей кожи, хочу, чтобы он оставался у меня на языке.» Он провел влажную дорожку, она быстро высохла от жара тела Кис. Влажный поцелуй, еще, еще... Рысь вдохнул ее аромат, теплый, чуть сладкий, уютный. Рысь таял от любви.

– Рыси-и-и-к, – вдруг промяукала Кис, красиво потягиваясь, – подари мне порш кайе-е-н… Она слегка приоткрыла один глаз, наблюдая за Рысем. «Что?! – опешил Рысь, – Нет… не может быть… опять то же самое, – слова Кис швырнули Рыся на острый лед Арктики, от боли и холода перехватило дыхание, он знал, ЧТО за этим последует, – За последние семь лет – второй раз уже как под копирку. Что же это такое…» Он встал, молча ушел на кухню подальше от наступившей зимы. Кис больше не заговаривала о кайене.

Настала их вторая годовщина, их День.

– Кис! – крикнул он, вбегая в квартиру, – Кис! Сегодня Наш День! Собирайся, пойдем на крышу, я приготовил бутерброды! Будем смотреть на звезды…
Кис не отзывалась.
– А-а-а… Ты хочешь, чтобы я тебя нашел! Кис-кис-кис, – позвал он, – где ты моя Киса, малышка? Раз-два-три-четыре-пять я иду искать! Рысь быстро побежал по комнатам, заглянул в шкафы (исчезли ее платья и джинсы!) и под диваны (исчезли всегда валявшиеся там босоножки!), в ванную (испарились вся косметика, маски и кремы). Кисы нигде не было. «Ушла...» Рысь выронил сверток с бутербродами, молча подошел к окну и стал смотреть в Ночь. «Ведь все нормально было, живем вместе, – появились из темноты обрывки мыслей, – вроде прижились уже и раз… Ну, почему никак люди не поймут, что движухи в итоге вот эти поисковые ни к чему не приводят, тока лишние переживания и обиды...»

Рысю стало тошно в пустой квартире, захотелось с кем-то поговорить, он сел в свой Красный Геккон, и поехал по ночному городу. Его машина, как быстрая ящерица-геккон, – цепко держала дорогу, хорошо слушалась руля и временами, как казалось Рысю, даже слегка поводила четырьмя маленькими колечками ноздрей на радиаторе, принюхиваясь к ежесекундно меняющейся смеси городских запахов.

Ночные голоса уже ждали его в эфире.

– 455-ый – 220-му! – услышал он позывной Старого Кота-дальнобойщика, – как жизнь, Рысь?
Рация, которую он возил в машине, ожила. Кто-то запрашивал службу спасения:
– Служба спасения – 665-му!
– 665-й, я Вас слушаю.
– Подскажите обстановочку по Ленинградскому проспекту, от метро Сокол до Тверской в сторону центра…

Кто-то толковал о рыбалке, кто-то просто «грел уши», не вступая в беседы. И таких было большинство на Си Би, – на «Citizens’ Band», гражданском диапазоне 27 МГц, – доступном простым гражданам диапазоне радиосвязи. Связь поддерживалась в радиусе 8-15 километров между всеми, кто имел рацию-«си-бишку» в своем автомобиле, катере или дома на диване.

– 220-ый – 455-ому… Скажи, Кот, вот я не пойму, если человек другого любит – это же видно, а потом раз и как переключили – пипец, уже не любит…
– Что случилось, Рысь?

В полутьме салона, кнопки и дисплей на тангенте светились теплым, мандариновым светом. Саму "тушку" станции Рысь запихнул в правое заднее крыло Геккона, а тангента жила в подлокотнике водительского кресла, вернее под ним. Рысь помолчал секунду, нажал кнопку режима передачи:

– Кис ушла. Прихожу сегодня бутерброды, как дурак, притащил, – ее нет…
– Мать… мать… мать, – сочувственно отозвался Кот.
Голос у Старого Кота был похож на Рысий. Иногда Рысю казалось, что он разговаривает сам с собой. Только с мудрым и все понимающим «собой».
– А почему ушла-то?
– Долго рассказывать, но у нее крыша немного поехала, я думаю. Вдруг раз – и капризы, капризы, потом резко, прям все плохо и… все! Вот – прости, прощай.
Рысь вздохнул и продолжил:
– Не пойму, зачем людям такие резкие скачки туда-сюда? Ведь если все ладно в отношениях, зачем валить, скажи, Кот?
– Видимо, ей что-то было нужно от тебя. Или она тебе этого не сказала, или сама не смогла понять, чего хочет.
– Да у нее, на мой взгляд, денежная болезнь произошла. Она мне тут как-то заявила: «Купи мне, Рысик, порш кайен!» Типа как бы в шутку.
– В каждой шутке, есть только доля шутки, Рысь, – отозвался Кот. “У всех одна и та же история”, – грустно подумал Кот. От него самого недавно ушла его молодая красавица-Кошка. Она хотела, чтобы Старый Кот купил ей золотую миску для молока. С голубой каемочкой. Вместо обычной фарфоровой.
– Да… Она меня как бы разрушала морально. Не люблю я заскоки женские вот эти, – капризы, истерики. Это реально раскладывает мозг на молекулы. Видимо, так устроен мой моСК.
– Рысь, все мужики очень прямо думают. Есть мысль, – дальше следует действие или не действие. А женщина может реально сделать все так, чтобы потом внезапно атаковать и нож в спину как бы.
– Да, – согласился Рысь, – мужики не такие коварные обычно, хоть и тоже козлы попадаются.

Он помолчал немного, заглядевшись на обгоняющий его Rolls-Royce Phantom цвета кофе со сливками и с перламутром. «Просто бомба!» – восхитился Рысь. Он как раз проезжал пересечение МКАД с Рублевкой. В центре бешено вращающихся колесных дисков Rolls-Royce’а находились неподвижные детали, вроде колпачков с рельефными буквами «RR» в центре. Рысь был зачарован этой «фишкой». Он еще пару минут смотрел вслед ройсу, когда тот невесомо ушел в темноту.

– Такие Кошечки – как звезды, – продолжил разговор Рысь.
– Рысь, она обычная молодая кошка, – перебил его Старый Кот, – Эти кошки копируют чужие посты на свою стену «В Контакте», потому что самим нечего сказать.
– Она еще так молода…
– Из чего нынче сделаны Кошки? Из эффектно сверкающей пустоты и лака для ногтей. Ну, еще немного дорогих духов и много капризов.
– Но… она дорога мне, – тихо сказал Рысь.
– Твоя Кис так дорога тебе потому, что ты отдавал ей всю душу.
– Потому что я отдавал ей всю душу…
– Ты создал ее прекрасный образ в мечтах и сам полюбил его, как в древности скульптор Пигмалион создал из слоновой кости статую Галатею и полюбил ее. Смотрел фильмец «Моя прекрасная леди»? С Одри Хепберн и Рексом Харрисоном?
– Неа.
– Это про тебя, посмотри.
– Не хочу.
– У таких «звездных» кошечек очень высокие требования к мужской стороне. Зазнаются.
– Да, высокие, – невесело согласился Рысь, – Короче, нафиг такие отношения, если они построены только на материальностях! Я так думаю.
– Вернется, – пустишь обратно? – спросил Кот.
– Я спрошу сначала у нее много чего, если она сама вернется. Если тест не пройдет, – пойдет жить дальше сама по себе. Но мне кажется, все уже не будет так хорошо, как сходу, с первого раза.

Рысь помолчал немного, глядя на уходящую в ночь полосу, и, обращаясь больше к самому себе, спросил у Ночного Эфира:

– Что делать-то теперь?
– Напейся! – ответил Эфир сразу несколькими хриплыми голосами.
– Напиться… Ничего не изменится. Я сначала веселею, а потом засыпаю. И все четко помню, а потом всем утром рассказываю, как было. Это не решит проблему.
– Рысь, – услышал он голос старого друга Кота, – у меня знакомая Сиамская Кошка есть. Давай, сходишь к ней в гости, отвлечешься, а?
– Кот, я не изменяю своей женщине, пока мы в стадии отношений, НИКОГДА.
Ночной Эфир взорвался разноголосым хохотом:
– Да, лан те, Рысь… все изменяют! Ты что, с Луны свалился? Или с Марса?
– Я из галактики Центурион. Это вы все – с Марса, пипл, или с Луны.
– Ты не повзрослел, Рысь, – сказал Кот.
– Возможно, я не повзрослел, – взорвался Рысь, – и таким останусь навсегда, зато я такой, какой есть. Я считаю это как бы подлостью, что ли.  Вы все, парни, живете проще, не заморачиваетесь на некоторые моральные ценности. Некоторые, как ты, Кот, говорят: «Ты еще не дорос, все у тебя будет!» А я не изменяю и все тут! И так длится годами.
– Ну, да! – продолжал гоготать Эфир.

«А ведь мы каждый из нас, живем в своем маленьком мире, ограниченном местностью и знакомыми, – подумал Рысь, слушая этот гогот, – а вокруг есть бездна других таких же мирков. Они иногда не понятны нам, иногда пугают, а иногда просто лезут в твой маленький мирок, пытаясь его подрушить».

– Не буду вам парить мозг, парни, – сказал Рысь, – вас уже не переделать. Это ваш стайл.

«Может быть, Кис вернулась! – вдруг обожгло Рыся, – а я тут…»

– Ладно, Кот, давай… пока, будь, – быстро попрощался он с другом, – поеду я домой. Бывай, пипл… 73!
– 73, Рысь! – отозвался Старый Кот принятым у радиолюбителей стандартным прощанием. «73!» – означало «Всего хорошего! Пока!»

Он погнал Геккона домой по полупустым улицам.
Приехал. Взлетел. Открыл. Никого.

На Рыся накатила тоска. Он махнул пультом в сторону 29-и дюймового экрана телевизора, чтобы хоть чем-то заглушить повисшую тишину. «…Он был старше ее. Она была хороша, – донесся знакомый голос немолодого рокера, с печальными глазами спаниеля, – В ее маленьком теле гостила душа, они ходили вдвоем, они не ссорились по мелочам».

– Ходили… не ссорились… – тихо повторил Рысь, – Кис.

«…А он дарил ей розы,
Покупал ей духи,
Посвящал ей песни,
Читал ей стихи…»

Простыни еще пахли ее духами, ее теплым, уютным запахом. В окно смотрело то ли плачущее, то ли смеющееся лицо оранжевой августовской Луны.

«Он боялся, что когда-нибудь, под полной Луной
Она забудет дорогу домой,
И однажды ночью
Вышло именно так…»

– Именно так. Кис!
Спаниель понимающе посмотрел на Рыся с той стороны экрана:

«Он сидел у окна
и на небо глядел,
он твердил ее имя…»

– Кис! Кис! Кис!.. – рыдал он, закрыв глаза.

…Выходил встречать на карниз», – пел Спаниель.

Рысь вышел на карниз. Он стал ходить туда-сюда по узкой жестяной дорожке, сцепив руки за спиной и мягко разворачиваясь у соседнего балкона. Рысь всматривался в темные фигуры одиноких прохожих внизу. «Не она. Не она… не она…» Разворот. «Не она. И?! Нет, опять не она…»

«…А когда покатилась на убыль Луна,
Он шагнул из окна,
Как шагала она,
Он взлетел, как взлетала она,
Но не вверх, а вниз…»

«Она не придет», – понял Рысь, глядя и не глядя в темноту. Он помолчал, ни о чем не думая. Из темноты из дальнего далека, почти из детства пришли неожиданные слова:

«…Блажен, кто праздник Жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел Ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я…»

«Как я?» – И тут на Рыся обрушился страшный смысл этих хрестоматийных, всем известных слов Великого Поэта, – …ВДРУГ умел расстаться, внезапно! Оставить праздник Жизни, да… блажен, прав Александр Сергеевич, прав! Вот о чем он говорил, вот что нужно сделать! Я сумею, смогу. Только бы не приземлиться на все четыре лапы, а то выживу…» Он обхватил себя за плечи, мягко оттолкнулся от карниза и нырнул в черный воздух, как в воду. Ветер загудел и задергал кисточки на ушах. Все сложилось удачно: грязный асфальт нереально быстро приблизился и с силой прижался к его лицу. Он был свободен. От Кис и от своей любви.

…Дальний родственник, Дикий Кот Манул, который имел девять жизней, подарил Рысю две. «Зачем?! – с горечью подумал Рысь, лежа на асфальте, – Зачем они мне…» Он тихо пошевелил хвостом. У него ничего не болело. Только сердце, – туда пришла пустота. Он встал и медленно побрел в темноте к своему Красному Геккону-Ауди. У него оставалась еще одна жизнь. Геккон сочувственно блеснул четырьмя колечками металлических ноздрей и принял Рыся в тепло салона.

Рысь судорожно рылся в бардачке в поисках полнюсенькой, до краев наполненной, амфоры оксибутирата натрия. Нашел. Рысь глотал пару раз оксик, – просто попробовать. Наступала мягкая эйфория, он как-то по-иному, чем обычно, желал Кис, по-иному любил ее и весь растворялся в ней. «Полет» продолжался 2-3 часа, «похмелья» после бута не наступало. Сейчас он хотел взлететь и не вернуться. Рысь перетянул руку и поискал, чем бы отпилить кончик ампулы. Опять полез в бардачок, выгреб все на сиденье. Руку уколола пилочка для ногтей Кис. «Еще одна эмоциональная метка, – горько подумал Рысь, – вот и пригодилась…» Он царапнул пару раз пилочкой ампулу, щелкнул когтем, отбил кончик…

Медленно-медленно, по тонкой игле, вливал он в себя спокойствие и мягкий туман. Тьма и боль отступали, все плохое исчезло. Кис теперь была светлым ангелом где-то далеко на границе сознания. Рысь улыбался, закрыв глаза, растворялся в этом новом свете, новом небе, чудесных и странных новых облаках, в которых то там, то здесь мелькала нежная Кис. Сквозь закрытые веки он видел, как исчезают его лапы и хвост, а сквозь пушистое, мягкое брюхо начинает просвечивать синяя обивка салона. Если бы кто-то из полуночных прохожих заглянул в эту секунду в Красный Геккон, то увидел бы, как над водительским креслом висит в воздухе Улыбка, подсвеченная кровавыми огоньками панели приборной доски.

– Я люблю тебя, Кис, – едва слышно сказала Улыбка. Через секунду в салоне Геккона уже никого не было.

(1) … оксибутирата натрия – Натрия оксибутират (лат. Natrium oxybutyricum, также натрия оксибат) — лекарственное средство для неингаляционной анестезии, обладает снотворным, седативным, центральным миорелаксирующим, антигипоксическим, ноотропным и противошоковым действием. В силу своих свойств используется также в рекреационных целях. Сленговые названия: «бутират», «вода», «оксик», «буратино», «оксана», «ксюха», «бут» (и производные слова). При пероральном применении, благодаря мягкой эйфории и стимулирующему действию на эмоциональную сферу, используется как афродизиак.
(2) Стихи Андрея Нечаевского.
© Иллюстрация и фотография, использованная в иллюстрации:  Марина Борисовна Нелюбина.