Далай-лама XIV-й и аз многогрешный

Что я собирался делать солнечным весенним днём 1994-го года, ближе к вечеру?
Грустить и смотреть в окно.
Муж увёз её в тёплые края – рожать солдат для священной войны богоизбранного народа за полагающиеся ему, народу, согласно некоторым литературным источникам, территории. Муж и она улетели, а я проводил взглядом самолёт. На семнадцатой секунде после их отлёта, а может и раньше, я уже точно знал, что жить без неё не могу. Что готов не только решительно сорвать с себя маску Чайльд-Гарольда, разочаровавшегося в простых жизненных радостях, но и сделать в эту маску что-нибудь неделикатное. А сделав, отбросить её подальше в сторону и сплести из наших рук, ног и прочих лядвий ячейку общества – с детями, с их криками и пелёнками. Что, в общем, был законченный дурак, что не свёл её от мужа, а спокойно дал увезти чёрт знает куда, с романтической грустью глянув вслед, будто утюгу или паяльнику, который брал напрокат для дежурных надобностей, а теперь вот сдал обратно и мирным образом отправился попить пивка.
Обкусав локти до костей, я решил записаться в евреи. Возле Белорусской, в какой-то пыльной квартире на четвёртом этаже, выдрачивали будущих репатриантов. В прихожей небесной красоты активистка, улыбаясь, объяснила мне по-английски, что евреи им, конечно, нужны, но лично я – пока, извините, нет.
Можно было запить, можно было поискать ещё. Я поискал и вдруг узнал, что есть человек, который якобы организует отправку всех желающих на сезонные работы – собирать, например, апельсины в кибуце или ещё чего. Его звали Яков, и был он тощ и рыж, с наглой физиономией некастрированного кота, живущего в семье алкоголиков. Он меня выслушал. Вопрос решаем, сказал он. Для начала распишем пульку и сразимся в большой теннис на корте в Измайлове. Вернее, наоборот: сперва теннис, потом пулька.
Часа два мы с ним лупились в теннис. Это было время, когда большой теннис стараниями тогдашнего президента уже вошёл в моду, но корты всё ещё были бесплатны. Теперь – наоборот. Сначала играли мы с Яковом на счёт – но я всё выигрывал, и тогда стали махать ракетками просто так. Потом помылись и отправились к нему в захламлённую однокомнатную квартирку, где и разместились на грязной кухне. Третьим был вызван по телефону какой-то гой в усах. Просидели мы за картами без малого сутки. Я продул этим бестиям все деньги, которые носил с собой в кармане. Но огорчило меня не это.
После того как усатый отвалился и захрапел на диванчике в комнате, неутомимый Яков заставил меня ещё раз рассказать ему мою историю. Выслушав, он подумал и спросил, а не нравится ли мне, к примеру, он, Яков. Ну, как мужчина. Я понял, что евреем мне стать опять не судьба, и изошёл в печали.
Тут как раз закрылась контора, куда я пять дней в неделю ходил на работу. Хозяина конторы взорвали в его собственном автомобиле «шкода», чёрном и огромном, как катафалк.
К тому времени мелкий и не очень законный бизнес, который мы затеяли с двумя бывшими однокурсниками, сделался совершенной смоковницей из госпела от Марка, в том смысле, что плоды стал приносить скудные и был проклят проходившим мимо Господом. Мы едва успели разбежаться.
Ничего нового в смысле зарабатывания денег в голову пока не приходило. Я сидел дома и слушал новости. В новостях говорили про что-то неинтересное, потом немножко про интифаду, а потом опять про что-то неинтересное. Что мне оставалось кроме как грустить и смотреть в окно?
Я смотрел и думал, что жизнь теперь уже совершенно определённо не удалась. Что мне в ней ещё осталось? Ну, заработаю я на карманные расходы в этой жизни, до конца её, ещё сто тысяч баксов. Ну, двести. Да хоть пятьсот. Ну, может, решу квартирный вопрос – куплю квартиру, а комнату продам каким-нибудь азерботам с Ленинградского рынка, чтобы соседям жизнь мёдом не казалась. Это ладно. Ну, куплю «ниву», когда околеет старая «шестёрка», знакомая до последнего хомутка, а когда и «нива» склеит лыжи,   какой-нибудь «судзуки», под который уже сам лазить не буду ни за что. Ну, выпью, в переводе на спиртовой эквивалент… это сколько же?.. Я на секунду заинтересовался и достал из-под грязных носков калькулятор.
Кладём на спасение души в неделю… две поллитры водки – 400 мл сэ, один портвейн – 126 мл сэ, итого 526 мл сэ; два литра пива… три, ладно, четыре – 160 мл сэ, всего 686 мл сэ, пусть будет 700 мл сэ – мало ли что внезапное поджидает человека в этих каменных джунглях. 2 800 мл сэ в месяц. 33,6 л сэ в год.
И что из этого следует?
Я сунул калькулятор обратно в носки и опять стал смотреть в окно.
Ничего из этого не следует.
Тут-то Серёга и позвонил. Жду тебя у метро «Сокол», сказал. Выйдешь из середины по ходу поезда направо. Быстро. Не пожалеешь.
Что ж, метро «Сокол» – вещь нам известная. Я оторвал то, чем сидел, от того, на чём сидел, и отправился в путь.

Он не говорил, зачем тащит меня в ВИНИТИ. Научно-техническая информация, при всём уважении, меня в тот период жизни интересовала менее всего.
Я шёл и думал: вот же, Серёга – добавляя междометие. А и впрямь имя иной раз довлеет над судьбой человека. Ведь всю мою жизнь так: чуть появляется какой-нибудь Серёга, тут же берёт меня за шиворот и волочит куда-нибудь познавать неведомое. При этом молчит, посмеиваясь в бороду. Звали бы того рыжего придурка не Яков, а Серёга – я, глядишь, давно бы был в Израиле. Потому что какое поприще не возьми – обязательно меня привёл туда какой-нибудь Серёга. И началось всё, между прочим, в глубоком детстве: Серёга Санин, Серёга Санин, три дня искали мы капоты крыльев… Сначала я научился говорить «мама», потом – «папа», а потом – «капоты крыльев». Такие уж были мои родители-шестидесятники – за личной жизнью бегали в лес с рюкзаком и гитарой и меня, младенца, с собой прихватывали.
И что же? Авиатором я, конечно, не стал, а певцом – пожалуйста.
Задумавшись о детстве, я заодно вспомнил, что ровно в ста метрах от того места, где ныне стоит ВИНИТИ, в который мы направляемся, я был зачат года этак 34 тому назад в общаге Менделеевского института, на втором этаже. И такое топографическое совпадение можно считать первой странностью этого вечера.
А вторая странность этого вечера состояла в том, что из метро «Сокол» в большом количестве выходили граждане монголоидной принадлежности и сплошным потоком двигались туда же, куда и мы. У входа в ВИНИТИ их и вовсе толпилось немерено, отчего уважаемый институт стал напоминать несдающийся хану Батыю город Козельск.
– Ну, теперь ты и сам понял, что должно произойти? – спросил Серёга голосом, дрогнувшим от торжественности момента.
– Ничуть не понял, – ответил я, оглядывая толпу ордынцев, среди которой мы с Серёгой всего-то и были два европеоидных лица. – Что же?
– Сейчас сюда прибудет Далай-лама.
Подумав, я сказал:
– Гонишь.
– Что значит гонишь?
– Это значит, что этого не может быть.
– Почему же?
Ну, уж в информационной политике-то я поднаторел в последнее время, непрерывно слушая новости.
– Потому, – рассудил я, – что визит главы конфессии – информационный повод самого высокого разряда. Если бы Далай-лама был в Москве, об этом сейчас трубили бы все газеты, включая «Экстру-М». Представь себе на минуточку, что в Москву приехал Папа Римский. Представил?
Ответа я не дождался, потому что раздалась мерная дробь и откуда ни возьмись посреди вполне иудео-христианской улицы Усиевича появилась процессия из семерых бритых наголо ребят, одетых в бело-оранжевые балахоны. Они двигались медленно, хором напевая что-то непонятное и постукивая в такт своему пению в маленькие кожаные барабаны. Когда они вошли в ворота, монголоиды уважительно расступились. Лысые ребята выстроились перед подъездом и замерли в почтительном ожидании. Серёга вынул из портфеля фотоаппарат, портфель сунул мне, сам же растворился в толпе в поисках ракурса.
Вскоре во двор ВИНИТИ въехало несколько чёрных автомобилей. Из них выскочили ровно десять крепких парней в строгих костюмах. В мгновение ока они раздвинули монголоидов и образовали в их гуще живой коридор от передней машины до дверей института. Интересно, что из этих десяти бодигардов пятеро были на морду наши, а пятеро – такие же точно монголоиды, что и вокруг.

Далай-лама XIV родился 6 июля 1935 года в крестьянской семье на северо-востоке Тибета. В возрасте двух лет он был опознан в качестве очередного перерождения своего предшественника, тринадцатого Далай-ламы.

Он вышел из лимузина – бодрый крепкий мужик в очках, закутанный в свои странные одеяния (хорошо, что лето и тепло, подумал я, а то бы он околел на месте) и, улыбаясь, направился прямо ко входу института. Монголоиды протягивали руки, чтобы коснуться его одежды, но бодигарды заворачивали эти руки назад. Монголоиды не обижались.

В возрасте 15 лет он был призван к принятию всей полноты политической власти в Тибете перед лицом китайской угрозы. Его усилия по мирному разрешению китайско-тибетского конфликта потерпели неудачу, и он был вынужден бежать в Индию.

Друг Серёга, прижатый к стене, азартно щёлкал фотоаппаратом-мыльницей. На фотографиях, которые он потом напечатал, Далай-ламы было мало. Видимо, монголоиды то и дело его толкали под руку. Как меня, например. А может, кармы не наработал в достаточном количестве. Это ведь тоже существенно.

Начиная с 1960 года Его Святейшество проживает в индийском городе Дхарамсала, называемом теперь также «Малой Лхасой» и являющемся резиденцией Тибетского правительства в изгнании.

Я смотрел в оба глаза на главу конфессии и думал, что всё-таки хорошо, что меня не записали в евреи. Обидно было бы уехать из страны, где далай-ламы расхаживают по улицам.

В 1963 году он обнародовал конституцию, основанную на принципах буддийской духовности, как основу будущего государственного устройства свободного Тибета. В свете геноцида, развязанного китайским властями на территории Тибета, усилия Его Святейшества, направленные на сохранение тибетской культуры, сделали его в глазах тибетцев самым любимым и значительным лидером.

Далай-лама проследовал в конференц-зал института, а за ним туда переместились и все монголоиды, встречавшие его у входа. Сказать, что зал был переполнен, значит не сказать ничего. Причём переполнили его ещё до того, как туда вошёл Далай-лама. Народ всё продолжал прибывать. Потоком и нас с Серёгой завертело и унесло в эту воронку, а из воронки выплеснуло в конференц-зал. Воронка – это важно! – представляла собой пять метров коридорчика, из которого одна дверь вела в сортир, а другая – в конференц-зал. Из охраны пятеро монголоидов остались вместе в далай-ламой, оттирая от него пытавшихся к нему прикоснуться, а пятеро со славянскими рожами выстроились снаружи – охранять подступы к ВИНИТИ от китайских лазутчиков.

В 1987 году он выдвинул «План мира», включающий в себя прекращение массовой миграции китайцев в Тибет, восстановление в этой стране основных прав человека и демократических свобод, прекращение использования Китаем территории Тибета в качестве места захоронения ядерных отходов, установление добрососедских отношений между народами Тибета и Китая.

Грешен, не помню, о чём его спрашивали все два часа и что он на это отвечал. Должно быть, всё то, что в этом тексте обозначено курсивом.

Решение Нобелевского комитета присудить в 1989 году Премию мира Далай-ламе вызвало одобрение всего мирового сообщества (за исключением Китая). По этому случаю Комитет подчеркнул, что Далай-лама в своей борьбе за освобождение Тибета постоянно воздерживается от призывов к применению силы. Вместо этого он призывает к мирному решению, основанному на взаимной терпимости и уважении.

Собрание подходило к концу, и Серёга толкнул меня локтём в бок.
– Пойдём на выход, – шепнул он, пряча мыльницу в портфель. – А то потом долго будем выбираться наружу.
В его словах присутствовал резон, учитывая дикое количество собравшихся здесь людей. Мы нырнули в коридорчик.
– Постой-ка здесь, – сказал Серёга и сунул мне портфель. – Я зайду в туалет. Тебе не надо?
– Не надо.
Я остался в одиночестве в пустом коридорчике. За пыльными окнами сгущались синие сумерки. Сквозь полуоткрытую дверь из конференц-зала донёсся призыв к публике оставаться на своих местах, пока уважаемого гостя не выведут из зала.
Монголоиды оказались дисциплинированными пассажирами: все остались сидеть где сидели, и только те, кто находился ближе к проходу, протягивали к далай-ламе руки, жаждавшие благодати. Я почему-то занервничал и обернул взор к поцарапанной двери сортира: где там Серёга? Сейчас набегут бодигарды и вытолкают нас взашей, тут застегнуться бы успеть…
Но я переоценил бдительность бодигардов. Далай-лама вошёл в коридорчик один-одинёшенек, а крепкие ребята остались с той стороны дверей – сдерживать натиск. Оставшаяся часть команды и вовсе, как я говорил, торчала на крылечке. Нобелевский лауреат сделал по коридорчику четыре шага и, поравнявшись со мной, остановился. Я повернулся к нему.
И Далай-лама XIV-й сделал то, чего я от него совершенно не ожидал. Он улыбнулся мне, приложил ладошку к ладошке и поклонился. Мне!
Я, как не был растерян, догадался ответить тем же: поставил серёгин портфель с мыльницей на пол, сложил ладони и слегка нагнул корпус вперёд.
Великий человек разомкнул ладони, причём движения его рук были похожи на жест человека, брызгающегося водой, повернулся и направился к выходу.
Тут из сортира, отряхивая руки, вышел Серёга.
– Ну что, – спросил он деловито. – Не соскучился тут?
– Серёга, – сказал я. – Походу, меня только что благословили. Или… не благословили, а указали путь. Или… не указали путь, а поменяли святую батарейку… - я волновался и удивлялся, что это я так волнуюсь.
– Кто? – насторожился Серёга.
– Угадай, – сказал я. – С четырнадцати раз.

Спустя неделю мне позвонил из Питера… Нет, не Серёга. Николай. С Серёгами, походу, у меня в текущем воплощении всё закончилось. Тот, что водил меня показывать далай-ламу, больше со мной не разговаривал – не смог простить, что это я, а не он столкнулся с великим человеком в коридорчике, после чего карма моя взлетела до небес – а за какие такие заслуги, спрашивается? Это же он, а не я, идёт по пути Ботхисатвы. Воистину, нет справедливости под небесами.
Город Питер совсем недавно обрёл обратно своё историческое имя, к чему привыкнуть, конечно же, не успел, и теперь напоминал распутницу, внезапно обрётшую девственность, с удивлением себя разглядывающую с ног до головы и делающую странные поступки.
Николай сказал:
– Ты знаешь такого банкира Липмановича?
– С удовольствием не знаю, – ответил я, пребывая в тот день в некотором раздражении.
– Ну и зря, – сказал Николай.
– Чем же он прославился, что я должен его знать?
– Например, тем, что он ногой открывает дверь в президентский кабинет.
– Подумаешь, достижение – ногой… Вот если б он открывал её не ногой, а, скажем…
– А ещё, – перебил меня Николай, – он арендовал самолёт до Тель-Авива и собирается с ещё несколькими банкирами слетать туда в паломничество.
– Ну и попутного ветра, – сказал я, мрачнея на ходу.
– А чтобы паломничество прошло по высшему классу, он пригласил с собой нашего митрополита и разрешил ему взять с собой приближённых.
– То есть, и ты тоже с ними летишь? – я вспомнил, что Николай одно время подвизался при митрополите – не то книги для подворья печатал, не то свечки перевозил грузовиками.
– Я и тебя с нами записал, – сказал Николай. – Поехали. Визы не надо, только паспорт. Вылетаем завтра. Из Шереметьево.