Гинеколог с баррикад...

Все ша! Наш Ёсенька/правда за взятку/ поступает в университет. Доктор исторических наук Исраэль Блюмкин,протерев вспотевшие очки,еще раз взглянул в глаза Ёсику.              - Ну,надежа и опора всей вашей семьи, студент и радость твоего деда,мыслитель и политик с большими надеждами, между кем и кем были такие пикантные события в России в 1917 году? А?
- Счас,доктор Исраэль, одну минуточку!- Ёсик закрыл свои печальные семитские глаза,подпер щеку ладонью,засопел сначала нервно,а потом - все спокойней и спокойней...Хр-пу,хр-пу,хр-п-п-уууу....
 - И так,закрывай глаза,Ёськеле,слушай и все себе представляй!...Граждане!!!  Настал последний час испытания для нашей родины. Кучка людей, забывших долг русского гражданина, продавших свою честь, пытается продать Россию врагу. Свергнуто Временное революционное правительство, анархия царит в стране, разрушая последние оплоты государственного порядка, подрывая в конец мощь нашего фронта. Граждане, далее терпеть нет сил! Довольно партийных раздоров и бесконечных трений, довольно слов, хотя бы красивых, настала пора красивых дел. Мы, Георгиевские кавалеры, кровью своей доказавшие любовь к родине, мы, шедшие впереди атакующих цепей, в эту грозную минуту становимся снова впереди вас и зовем на святой бой за Отчизну. Все, в ком не погасла искра патриотизма, все, кому дорога честь нашей страны, смело вперед с оружием в руках! Объединяйтесь вокруг нас немедля, не тратя сил на безплодные споры! Только силой возможно уничтожить темные силы врагов, только быстрым, резким ударом можно спасти честь родной страны! Встаньте ж дружно, сомкнитесь в стройные ряды и с верою в Бога, в наше святое дело, смело за нами вперед!-Читал на одном дыхании старый Ян Соломонович,сидя в старом родовом кресле.Очки его уже запотелм,а сколько еще информации ценной и семейной должен знать его внук,его гордость и надежда - Ёсик...И так!   Обратимся к событиям 1917 года,- читал ему учебник Ян Соломонович,- когда «прогнившая царская Россия позорно проиграла русско-японскую войну», и в Портсмуте велись переговоры о мире. О том, в каком состоянии находилась Россия,- рассуждал по ходу дед,- большинство людей у нас «знают» по пропагандистским книгам и статьям большевиков и прочих революционеров. Понятно, что цена этой писанине - ломаный грош, но о том, что тогда происходило в Японии, не знают вовсе, и тем более не знакомы со японским взглядом на те события.....
 - Так я тебе, Ёсик,скажу так: Это бы-л-о-о-о....много лет тому назад. Время было удивительное, и вспоминается оно какими-то обрывками, словно кто-то растерял листики дневника и перепутались трагические записи с такими нелепыми анекдотами, что только плечами пожимаешь: неужели все это было? Неужели были такими и дела, и люди, и мы сами? Да,Ёсик, это именно так и было.
Россия вдруг сразу полевела. А студенты: они все волновались, рабочие бастовали, даже старые генералы брюзжали на скверные порядки и резко отзывались о личности государя.Иногда общественная левизна принимала прямо анекдотический характер:я слышал еще и от своего деда,что саратовский полицмейстер, вместе с революционером Топуридзе, женившимся на миллионерше, начал издавать легальную марксистскую газету. Согласитесь, что дальше идти уже было некуда.
Петербургская интеллигенция переживала новые настроения сладостно и остро. В театре поставили "Зеленого попугая", пьесу из времен французской революции, до тех пор запрещенную; публицисты писали статьи и сатиры, расшатывающие строй; поэты сочиняли революционные стихи; актеры декламировали эти стихи с эстрады под восторженные аплодисменты публики.Университет и Технологический институтс,- вспоминал дед Ёсика,- были временно закрыты, и в их помещении устраивались митинги, в которые очень легко и просто проникали буржуазные городские обыватели, вдохновлялись, тогда еще новыми, криками "правильно" и "долой" и несли к друзьям и в родные семьи плохо осознанные и плохо высказанные идеи.В продаже появились новые иллюстрированные журналы. "Пулемет" Шебуева и еще какие-то. Помню, на обложке одного из них красовался отпечаток окровавленной ладони. Они вытеснили благочестивую "Ниву" и раскупались совершенно неожиданной какой публикой.
 - Как-то встретилась я у моей матери,-вспоминал дед,- с ее старой приятельницей Кирой, вдовой сановника. Сановник этот был другом Каткова и вообще из тех, которых потом называли "зубрами".
- Хочу почитать "Пулэмэт", как-то странно говорила Кирочка, выговаривая почему-то это страшное слово через оборотное "э". - Но сама купить не решаюсь, а Егора посылать неловко. Я чувствую, что он не одобряет новых течений.Тогда были лакеи и Егор был ее старый лакей.
Там же встречал мой дед  своего дядюшку, бывшего в придворных кругах. Когда мы были детьми, он приносил нам конфеты с царского стола (это было очень принято). Конфеты, изделия царского кондитера, были в белых бумажках с выстриженными кончиками. Мы грызли их с благоговением. Какая-то дама сказала  дедыному дядюшке, указывая на меня:
- Вот он знаком с социалистами.
Сказала таким тоном, как говорилось бы про дикаря, съедающего сырую куропатку вместе с перьями. Нечто противное и вместе с тем удивительное.
"Ну, начнется буря!" - подумал тогда еще молодой мой дед.
И вдруг - ничуть не бывало. Дядюшка лукаво улыбнулся:
- Ну, что ж, дружок, молодежь должна шагать в ногу с веком.
Вот уже чего я действительно не ожидал!- сказал молодой дед - А вот как случилось, что я начал шагать в ногу с веком.
В нашем дружеском кругу постоянно бывал некто К. П-в, сын сенатора, тесно связанный, к недоумению своего отца, с социал-демократами. Это была мятущаяся душа, раздиравшаяся между брошюрой Ленина "Шаг вперед, два шага назад" и стихотворениями Бальмонта:Поспевает брусника,
Стали дни холоднее.
И от птичьего крика
В сердце только грустнее.
- Вы непременно должны ехать в Женеву к Ленину, - говорили они деду.
- К Ленину? Зачем мне к Ленину?
- Как зачем? Учиться. Это именно то, что вам нужно.

Мой дед только тогда начала печататься. Печатали его "Биржевые ведомости". Газета эта бичевала преимущественно "отцов города, питавшихся от общественного пирога". Он помогал бичевать. Как раз в то время злобой дня был план городского головы Лелянова - засыпать Екатерининский канал.Дед написал басню "Лелянов и канал".
Свой утренний променад однажды совершая,
Лелянов как-то увидал
Екатерининский канал.
И говорит: "Какая вещь пустая!
Ни плыть, ни мыть, ни воду пить.
Каналья ты, а не канал.
Засыпать бы тебя, вот я б чего желал".
Так думал голова, нахмурив мрачный лоб,
Вдруг из канала вынырнул микроб
И говорит: "Остерегись, Лелянов,
Ты от таких величественных планов" и т. д...

Государь был против леляновского проекта, и басня ему очень понравилась. Издатель газеты Проппер был "высочайшею пожалован улыбкой", прибавил деду две копейки. В те времена из всех газетных сотрудников только один Немирович-Данченко получал легендарный оклад: десять копеек.

У деда взыграла кровь предков и он рванул в бездну: Для начала познакомился  с загадочной особой, Валерией Ивановной. Вскоре выяснилось, что это кличка, а зовут ее как-то иначе. На вид было ей за тридцать, лицо усталое, на носу пенсне. Часто просила разрешения привести с собой какого-нибудь интересного знакомого. Так привела Каменева, Богданова, Мандельштама, Фина-Енотаевского, Коллонтай.
Ее друзья мало обращали на моего деда внимания и больше разговаривали между собой о вещах совершенно ему неизвестных и непонятных. О каких-то съездах, резолюциях, кооптациях. Часто повторялось слово "твердокаменный", часто ругали каких-то меньшевиков и часто цитировали Энгельса, сказавшего, что на городских улицах вооруженная борьба невозможна. Все они, очевидно, были очень дружны между собой, потому что называли друг друга товарищами. Раз привели совсем простого рабочего. И его тоже называли товарищем. Товарищ Ефим. Тот больше молчал, а потом надолго исчез. Сказали мельком, что он арестован.Через несколько месяцев Ефим появился снова, но в преображенном виде: новенький светлый костюмчик и ярко-желтые перчатки. Ефим сидел, подняв руки и растопырив пальцы.
- Чего вы так сидите странно?
- Боюсь попачкать перчатки. Меня переодели буржуем, чтобы я не привлекал внимания.
Камуфляж очень неудачный. Именно в этом виде он был так живописен, что нельзя было на него не оглянуться.
- Вы сидели в тюрьме? Тяжело было?
- Нет, не особенно.
И вдруг с добродушной улыбкой:
- На Рождестве давали гуся (с ударением на "я").
Но напрасно мой дед удивлялся на ефимовский маскарад. Скоро пришлось убедиться, что это не так глупо, как кажется неопытному глазу. Валерия Ивановна уехала месяца на два за границу и вернулась в ярко-красной кофточке.
- Почему это вы так нарядились?
Оказывается, что она ехала по фальшивому паспорту, выданному на имя шестнадцатилетней безграмотной девицы. Товарищи решили, что нарядив пожилую женщину с усталым интеллигентным лицом и пенсне на носу, в красную кофту, сразу превратят ее в безграмотного подростка. И оказались правы. Пограничные жандармы поверили, и Валерия Ивановна в красной кофте въехала в Петербург.
Впоследствии, когда появилась газета "Новая Жизнь", еще искуснее скрывался от полиции Ленин. Выходя из редакции, он просто подымал воротник пальто. И ни разу не был узнан шпиками, хотя, конечно, слежка за ним была.
Стали появляться приезжие из-за границы. Большею частью из Швейцарии. Разговоры велись все те же. Ругали меньшевиков, часто упоминали Плеханова, причем выговаривали - Плеканов.
- Почему?
- Так привыкли в Швейцарии.

Многие с гордостью сообщали, что Плеханов происходит из старого дворянского рода. Почему-то это им льстило. Моему деду казалось, что Плеханов чем-то неприятно их волнует, и что им очень хочется в чем-то его убедить, и что они боятся, как бы он не ушел от них.

В этой компании очень выделялась Коллонтай. Это была светская, очень красивая молодая дама, одевалась изящно и элегантно и кокетливо шевелила носиком. Помню,- говорит дед,- был женский съезд, она выступила и начала свою речь словами:
- Не знаю, каким языком говорить, чтобы меня поняли буржуазные женщины.
А была она в великолепном бархатном платье, и золотая цепочка с привешенным к ней медальоном-зеркальцем висела до колен. Дед тогда заметил, что товарищи гордились элегантностью Коллонтай. Не помню, по какому именно случаю и когда - она была арестована. Газеты отметили, что, отправляясь в тюрьму... она повезла с собой четырнадцать пар башмаков. Товарищи повторяли эту цифру с большим уважением, даже понижая голос. Совсем так же, как говоря о дворянстве "Плеканова".
Как-то она позвала всех к себе. Валерия Ивановна повела нас по кошачьей лестнице. Попали прямо в кухню. Изумленная кухарка спросила:
- Это вы к кому же?
- К това... к Коллонтай.
- Так чего же вы по черному-то ходу? Пожалуйте в кабинет.Никому, очевидно, и в голову не приходило, что товарищ Коллонтай живет по парадной лестнице.
В большом, прекрасно обставленном кабинете встретил их друг Коллонтай Фин-Енотаевский, высокий, остролицый брюнет, с головой, похожей на австрийский кустарник. Каждый волос вился отдельно твердой длинной спиралью. Думалось, что под ветром эти спирали звенят.
Подали чай с печеньем; все, как полагается в буржуазных домах, но разговоры пошли опять все те же: меньшевики... Энгельс сказал... твердокаменный... Плеканов... Плеканов... Плеканов... меньшевики... кооптация.
Моему молодому деду все это было чрезвычайно скучно. Разбирались какие-то мелкие дрязги, кто-то ездил за границу, привозил бестолковые партийные сплетни, кто-то рисовал карикатуры на меньшевиков, которые по-детски веселили бородатых "твердокаменных" марксистов. Между ними уютно фланировали матерые провокаторы, о роли которых узнавали только много времени спустя.
Рассказывали, что меньшевики обвиняют Ленина в том, что он якобы "зажилил 10 франков, предназначенных для меньшевиков". Именно так и говорилось "зажилил". За границей меньшевики срывали доклады большевиков; мяукали,свистели и хрюкали когда выступал Луначарский, и даже пытались утащить входную кассу, которую большевики отстояли, пустив в ход кулаки.
Все эти беседы для постороннего человека были неинтересны и уважения к беседующим не вызывали. Они никогда не говорили о судьбах России, никогда не волновало их то, что мучило старых революционеров, за что люди шли на смерть. Жизнь шла мимо них. И часто какое-нибудь важное событие - забастовка большого завода, какой-нибудь крупный бунт - заставало их врасплох и поражало неожиданностью. Они поспешно посылали "своих", и те, конечно, опаздывали. Так проморгали они гапоновское движение да и многое другое, о чем потом досадовали.
Жизнь их мало интересовала. Они были по уши погружены в съезды, кооптации и резолюции.
Среди "товарищей" был некто вполне буржуазного типа П. П. Румянцев. Веселый, остроумный, любитель хорошо покушать и поухаживать за дамами, часто посещавший литературный ресторан "Вена" и очень забавно рассказывавший о своих товарищах. Как-то непонятно было, какую роль мог он играть, и в его "твердокаменность" верилось плохо.
- У нас утонул пароход с оружием - есть от чего быть не в дyxe, - бодро говорил он. И прибавлял со вздохом: - Едемте в "Вену", хорошенько позавтракаем. Наши силы еще нужны рабочему движению.
Ну что ж поделаешь? Раз наши силы нужны, поехали их поддерживать. От гражданского долги отказываться нельзя.
Фина-Енотаевского дед мой встречал редко. Но раз явился он совершенно неожиданно с очень странной новостью:

- На завтра назначено массовое выступление пролетариата. В Саперном переулке в редакции журнала "Вопросы Жизни" устраиваем приемный пункт. Будет фельдшерица и материалы для перевязки раненых и убитых.
Дед мой боялся крови и немножко растерялась. Будут перевязывать убитых?
Но Фину дело казалось вполне естественным. Он порылся в бумажнике и протянул моему, тогда все еще молодому деду, десять рублей:

- Вот вам на расходы. Будьте на пункте ровно в три часа. Кроме того, вам поручается пойти сегодня же на Литейную в дом номер пять и передать доктору Прункину, чтобы непременно пришел в Саперный переулок в редакцию "Вопросов Жизни" ровно в три часа. Не забудьте и не спутайте. Прункин, Литейная, десять, то есть пять. Улица Прункина...
- А на что мне десять рублей?
- На расходы....
- А П-в - тоже будет?
- Должен быть. Так не забудьте и не спутайте. И будьте пунктуальны. Нужна дисциплина, господа, иначе провалите дело. Итак, ровно в пять доктор Литейный. Записывать нельзя. Нужно помнить. Зазвенел своими спиралями и умчался.

Редакцию "Вопросов Жизни" дед знал хорошо и даже был приглашен сотрудничать в этом журнале. Редакторами были А. Бердяев и С. Н. Булгаков (впоследствии Отец Сергий). Секретарем был наш друг Георгий Чулков, а заведовал хозяйственной частью Алексей Михайлович Ремизов. Жена его, Серафима Павловна, корректировала рукописи. Словом - народ все знакомый. Дед вспомнил,как  как-то в разговоре Бердяев сказал ему:
- Вы, кажется, водитесь с большевиками? Советую вам держаться от них подальше. Я всю эту компанию хорошо знаю - был вместе в ссылке. Никаких дел с ними иметь нельзя.
Так как дед, собственно говоря, никаких "дел" с ними и не имел, то предупреждение Бердяева его и не смутило.
И вот теперь в этой редакции назначен пункт явно большевистский, потому что распоряжается делом Фин-Енотаевский. Или он действует просто как член какой-то санитарной комиссии по перевязке убитых. Успокаивает моего молодого деда мысль, что П-в будет там. Он все объяснит. Все это, конечно, странно, но отступать нельзя. В руках у молодого деда десять рублей и на совести ответственное поручение. Надо действовать. Пошл он на Литейную.
Ни в доме номер пятый, ни в доме номер десятый никакого доктора не оказалось. Спрашивает, что, может, все-таки есть доктор, но не Прункин. Или есть Прункин, но не доктор. Никого нет. Ни доктора, ни Прункина. Очень расстроенный вернулся домой.
В первый раз пролетариат дал ему ответственное поручение, и, вот, ничего не смог. Если узнают сановные старички - уж, наверное, запрезирают. Одно успокаивало - старый приятель К. П. будет на пункте. Он выгородит.
На другой день с утра прислушивался: не стреляют ли где. Нет, все было тихо. Ровно в три часа (дисциплина, господа, важнее всего)дед пошел, на пункт. В дверях редакции столкнулась с К. П.
- Ну что?
Он пожал плечами:
- Да ровно ничего и никого.
Пришла какая-то девица и принесла пакет гигроскопической ваты. Посидела минут пять и ушла. И вату унесла. На другой день явился Фин.
- Знаете - сказал он, - никакого доктора на Литейной ни в пятом, ни в десятом номере я не нашел.
- Не нашли? - ничуть не удивился он. - Ну, значит,с вами революции не сделаешь. Давайте назад десять рублей.
- Значит, если бы я нашел доктора, вы бы сделали революцию?
Он зазвенел спиралями и умчался.
- Ваши друзья мне надоели, - сказал  мой молодой дед П-ву. - Нельзя ли их как-нибудь отвадить?
- Подождите еще немного. Скоро должен приехать Ленин. Не надо только никому об этом говорить. Он приедет нелегально Тогда, наверно, будет интересно.Сегодня опять праздник с музыкой, революционными песнями, процессиями и флагами. Приказано не торговать, не учиться, не работать, а идти на Красную площадь, где вырыты могилы для жертв революции..
Подождите. Очень прошу вас.....
 - А? Что? Где я? Да,да!Я здесь,доктор Блюмкин!И я вам так скажу,что мой дед таки не стал ждать Ленина,- встрепенувшись и открыв глаза громко заявил Ёсик.Он тогда мудро решир:Не убегай слишком далеко, ибо, возвращаясь, придется пройти столько же...Вот он и заскочил за угол к подруге по партии Цилечке,где они еще долго пили чай и,только потом,родился мио папа...Никто не стареет от прожитых лет. Стареют люди от утраченных иллюзий и растерянных идеалов,вздохнул Ёсик.Но,скажите мне,господин Блюмкин,как это теперь все рассказать вам, доктору исторических наук Бар Иланского Университета,лучшего в Израиле, Исраиль Блюмкин? Как вам все это объяснить?????Это передается из поколения в поколение генетически.Так просто взять и рассказать? Даже за папину взятку вам не понять!А вы говорите: ПО БЛАТУ! И пошел,пошел Ёсик сначала за угол,потом прямо,прямо,пря-я-я-я-мо работать с органами.
— С каких пор евреев стали брать в прокуратуру?- спросил как-то Исраиль Блюмкин старого Яна Соломоновича,сидящего ранним утром в парке на солнце.
— Какая прокуратура,доктор? Шо вы говорите такое? Он жеж гинеколог!И таки Слава Богу!  А в дали виднелась спина,уходящего Ёси.Он шел и весело напевал:    Солнце реже смеется,
Нет в цветках благовонья.
Скоро осень проснется
И заплачет спросонья......Напевал Ёсик и в своем стерильном кабинете, такой  влюбиленный в свою профессию,уходящий в нее с головой.А старый Ян Соломонович в старых комнатных тапках пошаркал на кухню в надежде там на старых полках раздобыть 50гр.водочки,ворча по дороге:1910 год: жандарм Степан ведет в тюрьму революционера Петра
1917 год: революционер Петро ведет в тюрьму жандарма Стёпу.
1937 год: оба сидят в ГУЛАГЕ
1955 год: оба выходят по амнистии
1993 год:уже довольно престарелые Стёпан и Ян Соломонович идут по улице Дерибасовской в Одессе и вдруг прямо возле дома№8 встречает того самого едва живого от старости Петра, торгующего своими пирожками. И тут Ян Соломонович говорит. : "Неужто Пётр Семеныч, Царь-батюшка тебе тогда... запрещал пирожками торговать?"    Это вспомнил,а вот зачем на кухню пришлёпал - совершенно забыл.