Аисты детства

1
Много лет Рая прожила на чужбине, почти всю жизнь. И чем меньше оставалось ей до пенсии, тем горячее была её тоска по родным местам.
– Свет, что ли, клином сошёлся на твоём захолустье, что ты так рвёшься туда?  – не понимали её соседки.
Но она улыбалась в ответ:
– Может, и сошёлся. Может, дым отечества мне сладок и приятен.
 – Тоже мне патриотка нашлась. Что-то отечества своего ты до сих пор не вспоминала, – уколола самая заносчивая из подруг.
– Вспоминала. И бабушкин дом в деревне, и аистов на груше, – мечтательно вздохнула Рая.
– Подумаешь, редкость какая – аисты. Их и здесь навалом. По-моему, там, где хорошо, там и отечество, – не унималась язва. – А что хорошего в твоей дыре, кроме бульбы? Море там есть? А виноград? А рыба такая, как у нас? А грибы?
Но Рая только слушала да посмеивалась:
– Ничего там нет: ни рыбы, ни грибов, вообще ничего! Люди болота высушили, с голодухи  лягушек съели  и теперь сидят, положа зубы на полку.
– А шубы свои куда денешь? – хмыкнула заноза. – Там, говорят, и зимы нет, одно название.
– Ага, нет ни зимы, ни лета, ни осени, ни весны. И люди, как старцы, в лохмотьях ходят – в свитках да в сапогах резиновых!
– Как в резиновых? Ты ж говоришь, болота  высушили! – раскрыли рты от удивления подруги.
– А так. Болота высушили, а сапоги остались. Не выбрасывать же? Вот и донашивают! – развеселилась Рая.
– Да ну тебя, Райка! Мы серьёзно, а ты нам голову морочишь: сапоги, свитки… Нам подругу жаль терять. Столько лет прожили вместе. Ты сначала съезди, посмотри, что к чему. Может, и не захочешь  возвращаться.
…И вот позади девять утомительных часов лёта и ещё два часа на электричке, показавшимися невыносимо долгими – и неугомонное Раино сердце засуетилось в груди: здравствуй, родная отцовщина! Знакомое до боли здание вокзала, высокие переходные мосты, старенькие, тесно прилепившиеся друг к другу, пятиэтажки… Усталость в одночасье, как рукой сняло. Расправила путешественница плечи, набрала полную грудь медового липового воздуха и пошагала привычно к автобусной остановке.
Рядом с ней под тенистым пологом облепленных пчёлами лип так же, как и когда-то, на ящиках сидели бабы и продавали вёдрами крупную, сочную на диво клубнику и чёрную лоснящуюся смородину. Рая приценилась и, отметив для себя: «Как и у нас», – заспешила к автобусу.
За окном побежали опрятные жилые кварталы, уютные скверы, нарядные площади. На крутом берегу широкой реки мелькнула знаменитая на весь мир «Катюша». Рядом опрокинулся золочёными главами в текучие воды старинный монастырь. Вон и холм у слияния двух рек, с которого начал свою тысячелетнюю историю любимый город.
Автобус всё ехал, и пассажиры разговаривали между собой. Никто не хмурил брови, напуская на себя хандру, напротив, улыбка переходила с одного лица на другое. Подошла молоденькая кондукторша с длинной косой и небесными глазами, из числа тех скромниц, чьи щёчки становятся пунцовыми даже от пристального взгляда. Рая достала из сумочки купюру и протянула девушке. Та растерялась:
– Вам нужно было деньги на вокзале поменять. У нас такие не ходят.
– Как же мне теперь быть? Вы ведь не выгоните меня из автобуса? – глядя в чистые глаза неземного создания, огорчённо спросила Рая, почему-то почувствовав себя чужестранкой.
Весь автобус примолк, и несколько десятков одинаково светлых глаз с любопытством уставились на неё. Какой-то парень предложил обменять деньги по выгодному курсу. Только после обмена Рая поняла, что ведро клубники бабки на остановке продавали в десять раз дешевле, чем она покупала у себя дома.
– Конечная остановка – Грязиловка, – объявил водитель, и последние пассажиры покинули гостеприимный автобус.
Рая шла переулками, переводя взгляд с одного дома на другой. Грязиловка утопала совсем не в грязи, как прочило ей название, а в кустах пионов и зарослях мальвы. Скворцы-говоруны безбоязненно расхаживали по огородам, не обращая внимания на копошащихся на грядках баб. Вишни гнулись от небывалой тяжести: их тонкие ветки были сплошь усыпаны тугими, мерцающими на солнце ягодами.
Она по памяти нашла нужный дом. Постучалась в открытую дверь и, не дожидаясь ответа, вошла. Откуда-то из глубины услышала:
– И-ду-у.
На стук вышла пожилая женщина и удивлённо подняла выцветшие брови:
– Вам кого?
Сердце у Раи сжалось: «Боже, как безжалостно время!»
– Тётя Инна, не узнаёте меня?
Родственница достала из кармана очки и насунула на нос. Какое-то время она всматривалась в лицо незнакомки и вдруг всплеснула руками:
– Ах ты, батюшки-светы, Раюшка! Радость-то какая!
Обнялись, поцеловались, заплакали. Прямо с порога тётка усадила гостью за стол, а сама засуетились по кухне, выставляя малосольные огурчики, горячую картошку, домашнюю колбаску.
Три кота тут же юркнули под стол и высовывали любопытные носы из-под свисающей почти до самого пола скатерти, принюхиваясь к дразнящим запахам. Две собаки, по-свойски примостившись рядом, прислушивались к разговору, внимательно наставляя уши.
– Что уж мне, старухе, надо? Живу, хлеб жую, молюсь да тружусь, – вздохнула, подсаживаясь к столу, тётушка.
Через открытую дверь с улицы заглянула чубатая рыжая курица и смело перескочила через порог.
– Кыш, кыш, Пеструшка! А, чтоб тебя! – замахала хозяйка полотенцем на бросившуюся прямо под ноги птицу.
Но Пеструшка и не думала убегать. Захлопав крыльями, взлетела на стул и, склонив на бок ярко-розовый гребешок, встряла в беседу: «Кох-кох-кох».
– Ну что ты с ней будешь делать! Только за стол, она тут как тут. Однако, что её винить? Сама и сбаловала: болела она сильно, чуть сберегла. Совсем ручной после этого стала и людей нисколечко не чурается, доверяет. Рука теперь не поднимается упокоить птицу. На, ужо, лакомка, – накрошила курочке булку жалостливая женщина.
«Чокнувшись» стопочками, как велит обычай, выпили дружно и заели дымящейся колбаской.
– Жалею я их всех. Вот, Пчёлку, например, на дороге подобрала, машина её сбила, – поглаживая маленькую двухцветную кошечку, продолжила рассказ хозяйка дома. – Выходила. Теперь лучшей охотницы во всём околотке не сыскать. Всех мышей и кротов переловила. А этот, белый – Снежок, сынок уже будет Пчёлкин; а того котика, серого с белыми тапочками, соседи подкинули. Он, знать, отравы какой-то наелся, чуть не кончился. Тоже от смерти упасла и оставила у себя. Пущай…
– А собаки? – поинтересовалась Рая.
– А что собаки? Одну щеночком приютила. Вон ту, большенькую. Хозяин утопить её сбирался. Я прямо в мешке бедняжку домой и принесла. Она долго в пуне от людей пряталась. Так я её и прозвала – Пунечка. Она и досель мужиков на дух не переносит, особливо, если который в руках торбу несёт.
Вторую сучку, Эльзу, её прежняя хозяйка усыпить хотела за ненадобностью. Собака старая, глухая совсем. Кому такая охрана нужна? Пожалела и её. Места в хате – хоть собак гоняй. Что мне, старухе, много ли пространства надо? Скоро, как трухлявый пень, под заступ…  Может, за то, что тварей бессловесных от смерти спасаю, Господь меня грешную от мук смертных избавит.
Тётушка задумчиво покачала головой, но тут же встрепенулась:
– Ну, что мы всё о грустном да о грустном? Ты, Раечка, лучше о себе расскажи. По делу какому в родные места заглянула? Может, вернуться надумала? Так у нас сейчас хорошо. Вон город как расцвёл, и не узнаешь. И меня, старуху, закопать кому будет. А дом свой тебе отпишу. Своих-то наследников не нажила.
– Ничего пока не знаю, – пожала плечами племянница. – Хочу завтра в деревне побывать, где детство прошло, на бабушкиной могилке прибраться.
– Съезди, дочка. Я старая, давно никуда не выезжаю. На маминой могилке, поди, лет десять не была. Всё никак… – вздохнула тётка. – Только живёт ли кто в той деревне?
…Долго за окном висели прозрачные сумерки, и при неяркой лампе велись задушевные разговоры, пока крикливый вестник полночи, петух, безошибочно не указал точное время.
– Раечка, я тебе в большой комнате постелила. Ты с дороги, устала. Шутка ли, такое расстояние преодолеть. Успеем ещё наговориться, – угадала нестерпимое желание гостьи хозяйка.
Перед тем, как сомкнуть глаза, Рая глянула в окно: по тёмному небу рассыпалось звёздное зерно, а золотистая Пеструшка-луна, выбежав из-за крыши, внимательно глядела на неё, наклонив умную головку набок.

2
– Что так рано? Спала бы ещё, – заулыбалась тётка, увидев в дверях племянницу. – Я-то привыкла с петухами вставать – живность кормить надо, да и возраст: спишь вполглаза. Я там полотенец свежий тебе приготовила и в рукомойник воды тёплой налила. Сейчас бульбочка поджарится, сядем снедать.
Рая насухо вытерла полотенцем лицо и глянула на себя в потускневшее от времени зеркало. Ей почему-то не захотелось сегодня подводить брови, красить ресницы и губы, а дорогие наряды, которым так завидовали подруги, показались совсем никудышными. Куда более ладным оказалось простое ситцевое тёмненькое платье, которое дала примерить тётя Инна.
– Я его и не носила совсем. Всё берегла «на выход». А какие у нас тут выходы? Только в магазин за хлебом. А сейчас куда оно мне, только на нос. Ну-ка, покажись! Ах, хороша деваха!
В новом наряде после завтрака Рая и отправилась на родину своего детства.
Продуваемая ветерком полупустая электричка петляла между древних курганов и соловьиных рощ, стремительно огибала большие чаши озёр, и какое-то необыкновенно светлое спокойствие наполняло сердце, и благодать – душу. Так бывает, когда после долгих скитаний ты припадаешь к груди своей матушки, забывая обо всех своих горестях.
Сойдя на полустанке, Рая огляделась: сразу за путями, будто кого дожидаясь с дальней дороги, в дремотной задумчивости стоят старые берёзы, стыдливо прикрывая свои дебелые тела свислыми сучьями. Дальше, в пойме реки, раскинулась большая луговина. Раньше тут тучные стада бродили. Трава стояла такая, что коровы не евши сыты бывали! А теперь – пусто…
Разводя в стороны шелковистые космы, Рая поплыла по зелёным волнам. Прямо под ногами шныряли серые куропатки. Их на лугу было такое множество, что в одном месте она чуть было не наступила на сидящую на гнезде наседку, которая, испугавшись, шнырнула в заросли, оставив выводок цыплят. Рая присела на корточки: птенцы-вылупки были такими хорошенькими, что она не удержалась, взяла самого крупного на руки, бережно погладила по хрупкой спинке и вернула в гнездо к братикам и сестричкам. Но, отойдя на несколько шагов, услышала позади себя кудахтанье и оглянулась: жёлто-коричневые шарики на тоненьких красных ножках дружно семенили следом, а бедная мамаша-куропатка, хлопая крыльями, неслась следом, умоляя детушек вернуться. Пришлось убегать от маленьких преследователей. Трава щекотала  руки, путалась в ногах, но бежать было легко и весело. Остановившись, чтобы перевести дух, Рая неожиданно громко чихнула и рассмеялась, увидев, как преследующая её малышня тут же очертя голову кинулась прятаться в спасительные заросли трав.
Луг с куропатками остался позади, и широкая река повела к родимой деревне. Кудрявые ракиты, прихорашиваясь, всматривались в зеркальные воды и пускали по течению свои серебристо-зелёные венки. Берега были синими от незабудок, а склоны – белыми от ромашек.
Вот и порыжевшая от времени табличка с названием деревни. Но вместо большого селения в две сотни домов впереди простиралась заброшенная земля, поросшая кустарником: от деревни осталось одно название… Одичалые сады укрывали своими старыми лапьями жалкие остатки изб. Вороньё чёрными лохмотьями висело на ветках деревьев. Ни скрипа качелей, ни детского смеха, ни лязганья калиток… Ни души… Рая шла по вымершей земле, глотая слёзы. И вдруг среди этой безлюдной пустыни – словно сказочный домик с порхающими на резном окошке белоснежными шторками.
Хозяйка избушки совсем не походила ни на Бабу Ягу, ни на кикимору, ни на какое-нибудь другое лесное существо. Она искренне обрадовалась гостье и позвала в дом. На вопрос ответила:
– Как звать? Авдотьей Макаровной зови или попросту Авдотьей.
Рая села на широкую прохладную лавку и осмотрелась. Убранство в хате было скромное, ничего лишнего: в переднем углу под божницей стоял обеденный стол; на стене висел поставец, куда ставилась посуда; к задней стене примыкала кровать с вышитым подзором и накидками на подушках; у кровати – сундук для хранения одежды. Размеренно тикали ходики, но казалось, что время здесь остановилось. На душе было уютно, а сердце наливалось каким-то сладким очарованием.
– Бабушка, а что стало с деревней? Где все?
– Это всё Чернобыль. Земля стала негожей для жизни, и всю деревню переселили. А я привыкла сама по себе, особчиво. Вот и осталась. Про меня тут и смерть забыла. Двадцать лет живу на «непригодной» земле и ничего. Мне уже девяносто восемь стукнуло. До ста собираюсь дотянуть.
– Бабуля, может, вы помните Федору? Она жила в этой деревне. У неё ещё одиннадцать детей было.
– Ой, так она ж давно померла. Уже и детки её почти все померли. Кажись, две дочки только и вживе, в городе живут, так им тоже лет уж оё-ёй. А дом её сгорел, да. Ничего от того дома не осталось. Во-он то место, из моего окна видать. А ты кто будешь Федоре-то?
– Внучка, Рая.
– То-то, гляжу, лицо мне твоё знакомое, – обрадовалась старожилка.
– Авдотья Макаровна, я вот что хотела узнать. У моей бабушки на огороде груша стояла старая, неплодная. Сколько себя помню, на ту грушу аисты каждый год в гнездо возвращались. Бабушка всё свалить грушу хотела, да птиц жалела. Что сталось с ними?
Из подстолья Авдотья достала льняную скатёрку и покрыла стол.
– Хлеб на стол, так и стол престол, а хлеба ни куска – так и стол доска. Что за пустым столом разговоры вести?
Хозяйка достала из хлебницы белую булку, плеснула из кадки в кружку берёзовика и поставила перед гостьей.
– Духота нонче. А квасок задорный – на-ка, вот, Райка, подкислись! Пей да слушай. Каждую весну мы всей деревней тех аистов встречали. Они тепло на крыльях с собой приносили. Прилюбили они Федорин дом, никуда от него... Верные птицы. Сказывают, что выстроенное аистами гнездо сто лет подряд им служит. В то лето, как Федору смерть умчала, в её дом молния угодила. Вспыхнул, как спичка. Под вечер дело было. Гроза сбиралась. Гляжу: а по моему окну багрецы прыгают. Что такое? Я – к окну. Глядь: а дом Федорин уж вовсю полыхает. Я – бегом по соседям. Вывалил на улицу народ, глазеет, как огонь жилище со всеми нажитками поедает, а делать ничего не делает. Гасить пожар от грозы грех: Божий огонь потому что. Стоим мы всей миром, головы задрав, а над нами аисты в молчбе кружат. Безропотная птица… А пламя своими жаркими объятиями к суховине подбирается, на которой гнездо. Отчаялась я тогда, приволокла из дома своего лествицу и полезла на грушу. Груша суковатая была, быстро до гнезда добралась. Да вот гнездо тяжкое, с большую кадку, а в нём три яйца…
Авдотья задумалась, видно, вспоминая события того дня, а Рая грустно примолкла, глянув на старушку: «Разве по силам маленькой тощавой бабёнке снять с дерева такую тяжесть?» Но Макаровна, будто прочитав чужие мысли, хитро сощурилась:
– Ты не гляди, что я такая сухая. Идём-ка, что покажу…– позвала она и резво посеменила в сенцы.
Рая, чуть не наступая на пятки, поспешила следом.
Обогнули дом.
– Глянь-ка, дочка, туда, – указала бабуля пальцем на высоченное дерево, на вершине которого звучно щёлкал клювом аист. – Это мужики наши на то дерево гнездо подняли. Успела я его спасти, пока огонь грушу не охватил, а когда дерево почти сгорело, дождь полил, как из ведра. Только никто не уходил. Вся деревня стояла, мокла под дождём, пока гнездо не водрузили на новое место. Аисты всё это время кружили, кружили над головами людей…
Прижились птицы на новом месте. Уже и деревни давно нет, а они всё летят сюда. Вот такой вот сказ… – закончила Авдотья.
«Птицы и те возвращаются в родные места», – подумала Рая.
И только так подумала, как аист легко оторвался от гнезда и распростёр солнцу объятия, рисуя круги в разливах небес.
И стояла Рая молчаливая и совершенно счастливая, и ей казалось, что на размашистых крыльях аиста она возвращается в своё далёкое-предалёкое детство.

2009 г.