Далеко-далеко

                Этюд   

    Августовское лето в разгаре. Сады пышут яблочно-сливовым духом. На пустынной поселковой улице лишь ветер гуляет, да одинокие собаки бродят вдоль заборов. Греют спины на солнце лавочки у калиток. День разомлел от жары.
    У покосившегося от времени домика с поваленной оградой стоит седой мужчина. У ног его на пожухлой траве – видавший виды чемоданчик. Судя по внешности, он только что с вокзала. Взгляд его блуждает по густо поросшему бурьяном двору с полуразвалившимся сарайчиком, по приусадебному садику, утопающему в буйно разросшихся кустарниках, и снова возвращается к домику. За закрытыми облупившимися ставнями спит тишина. Домовой, по всему видно, отсюда давно сбежал.
    Мужчина по-стариковски вздохнул и хотел было опереться рукой о столбик, оставшийся от ограды, как вдруг лицо его просветлело, словно от услышанной доброй мелодии, принесённой внезапным ветром. Ему почудилась за ставнями едва слышная и давным-давно забытая им песня. Но сейчас он уловил её и не хотел отпускать из памяти. Он, казалось ему, явно слышал мелодию и слова песни:
                Далеко-далеко,
                Где кочуют туманы…
    Старик облокотился о столбик, задумался и невольно ушёл в память, где жила когда-то эта добрая песня…
    После войны они с мамой и бабулей переехали в рабочий посёлок, что был неподалёку от их села. Ютились несколько лет у бабулиной сестры. Потом с горем пополам построились возле этой родственницы. Слепили махонький домишко. Но хоть и махонький, да свой, притом с огородиком. Когда они перебрались в этот домишко, он как раз пошёл в пятый класс. И зажили они там тихо и мирно. Отец его с фронта не вернулся, а дед после войны где-то забрился: говорили, нашёл себе новую, молодую, жену на Волыни да там и остался. Так что в их семействе он был единственным мужчиной.
    Жили они бедновато, как и большинство людей тогда. Но голод 47-ого не повторился, а потому жить кое-как можно было. Когда ходил в седьмой класс, у них в домике даже появился небольшой радиоприёмник «Москвич». Теперь, бывало, как придёт из школы, так и – к приёмнику, выискивать музыку да песни. И перед сном – мать уже в постели, а сынок всё с приёмником возится. Она ему сонным голосом:  «Ложился бы… спать хочется», а он ей нехотя: «Да сейчас, мам, ещё чуток…» Одним словом, у них в семье словно появился новый, четвёртый, человек. Да ещё какой – голосистый! Он с ним здорово сдружился и ласково называл его «Москвичёк». И до утра слушал бы его, если б маманя не ворчала. Уляжется было тоже, чтоб её успокоить, но приёмник ещё не выключает, поставит в нём громкость так, чтобы чуть-чуть слышно было, и всё посматривает на светящийся экранчик. И вот, помнится ему, лежит он, сонная дрёма роится в голове, в комнате темно, лишь на столе у стены против его кровати «Москвичёк» тихо светится. Сон вот-вот одолеет его. И тут сквозь дремоту доносятся до его слуха, будто откуда-то издалека, слова песни:
                Далеко-далеко,
                Где кочуют туманы…
    Он невольно прислушивается:
                …Где от лёгкого ветра
                Колышется рожь…
    И кажется ему, что песня эта льётся из какой-то чудной, не ведомой ему дали, где далеко, далёко течёт иная, почти сказочная, жизнь…
    С той поры минула уйма лет. Он много перевидел, но так и не встретил того далёка, откуда лилась в его юности та дивная песня…
    Старик усмехнулся про себя. «Видать, вовсе постарел, коль чудиться уж стало», – подумалось ему. Он перекрестился, взял чемоданчик, бросил последний взгляд на заброшенный домик и, понурившись, пошёл пустынной улицей в сторону железной дороги.