От немца зробленный

От немца зробленный
------------------------------------
Вечером девятого июля тысяча девятьсот восьмидесятого года за дверью камеры номер тридцать четыре УЖ-15 ИЗ-1 раздались крики, звуки возни,  дверь темницы отворилась и в пространство двухкомнатной квартиры, где проживало уже девятнадцать зеков,  втолкнули мужика лет сорока, следом за ним влетел матрас и растрепанный кешер с пожитками.   
- Куда еще одного, начальник, и так дышать нечем, спать негде, сесть негде, на светлану очередь с утра! – завопила разбуженная событием камера 34.
- А хули я для вас могу сделать' – закричал высоким голосом дежурный старшина - Олимпиада.  Суды нихера не работают. Изолятор не разгружается.
- Ты бы хоть прогулку нам оставил. С каждой прогулки по 15 минут пи3дишь., - сказал ему Фельдмаршал. - Пользуешься, что у нас часов нет
- Если я вас буду по полной гулять, мне тюрьму за день не выгулять, - сказал в кормушку попкарь.  В принципе, он был незлобный деревенский беларуский дядька. Из хороших полицаев.
Дверь захлопнулась.  Мужик упал на колени и зарыдал.
- Хлопцы, не бейте меня. Я буду все делать как вы скажете. Я  постираю и помою все.
- Ты по какой статье? - спросил у него с подозрением зек по кличке Корень.
- Не знаю.
- За что тебя посадили?
- За душегубство.
- Что это значит.
- Забойство.
- Так у нас пол-камеры за убийство. Кого ты убил?
- Матку забил.
- ****ь, - сказал Корень. -  Давно не встречал таких простых.
Какую еще матку?
- Ну, что ты доебался до человека . Мать он свою убил! - каким-то чудом сразу все поняв и обрадовавшись  невероятному сюжету, который подкинула в его коллекцию  тюрьма,  воскликнул Фельдмаршал.   
- Как ты ее убил?
- Бил, бил и забил.
-  За что?
- Она сказала, что я от немца зробленный.
- Нихуя себе. А как тебя зовут?
- Адоль.
- Адольф Гитлер что ли?
- Не, Канцевич моя фамилия.
- Ты один такой у матки такой?
- Еще сеструха у меня есть.
- А как сестру зовут?
- Ева.
- Адольф Гитлер и Ева Браун.
- Не. Адоль и Ева Канцевичи.
- А какого года ты рождения?
-  Сорок третьего.
- А сестра?
- Одинаково. Мы двайняты.
- Ну, вот что, Адоль, - сказал Фельдмаршал, театрально обратясь лицом к камере, которая возлежала уже на шконках в ожидании вечернего представления.   Бить тебя никто не будет. Мы друг-другу не судьи.  Правда братья!
- Правда, правда! - ответила камера.
- Судьи наши там с другой стороны этой двери. Вот свободная шконка, кидай туда свой матрас.  Места за столом пока нет. Когда освободится сядешь. Правила у нас в камере простые: ты ни во что не лезешь и тебя никто не трогает. Если ты мать свою убил, то передач из дома тебе, наверное, ожидать не приходится. Но мы поделимся. Куришь?
- Не не куру.
- А выпить хочешь?
- Можна б.
Адольф  впервые улыбнулся.
- Любишь выпить? - спросил Фельдмаршал.
- Люблю. Единственное же удовольствие. У меня даже бабы никогда не было.
Шныри прикатили тележку с баком и через кормушку стали выдавать еду в дюралевых мисках. Ужин.
Адольф быстро съел свою порцию, облизал ложку и вдруг, явно желая расположить к себе общество , произнес:
«Спасибо богу Исааку, а кто не доволен, тому *** у сраку».
- Адоль, ты о чем? - спросил Фельдмаршал
- Не знаю, у нас  так говорят.
- Ты веришь в Бога, Адоль?
- Ай, не знаю.   Дурные вопросы.
Мать его была заметной красавицей в маленьком беларуском городке  под Минском, куда в сорок первом  году, через две недели после начала войны, мирно, без единого выстрела,  пришли немцы. Пришли так легко и уверенно, что всем стало ясно, что это навсегда. Это было в пятницу, а в субботу вечером как обычно танцы в Доме Культуры имени Челюскинцев.  У немцев аккордеон и красивая музыка. И сами немцы симпатичные, высокие, чистые - очень культурная нация,  без пьянства и без драк.  Одеколон и шоколад.  Целуются приятно, не по-нашему. Все между ними было по обоюдному согласию. Нет, она не ****овала с немцами, как некоторые.  Выбрала одного офицерчика  не очень молодого  и всегда ходила только с ним.  Забеременела, родила.  Офицер заботился.  Привел немецкого доктора, когда рожала, носил продукты, давал деньги – немецкие марки, подарил золотое кольцо. Но женится не мог, говорил что им нельзя на низшей расе. Запрещается.  С этим у них строго.
А в сорок четвертом году, когда она уже неплохо выучилась говорить и читать по-немецки, мечтала после войны уехать с детьми жить в Германию.  Дети-двойняшки получились красивые. Мальчика назвала Адольф, а девочку Ева, как хотел немец. Учила детей немецкому.
Потом что-то у фашистов случилось и немецкая армия быстро собралась и  ушла из городка в одну ночь. Немецкий офицерчик  забежал попрощаться, оставил в подарок часы для Адольфа, когда вырастет...
Мать Адольфа и Евы  сразу  уехала из городка  в дальний хутор на Браславе, в глушь,  от мстительной советской власти подальше. Только в пятьдесят пятом году добралась до них Советы. Выяснилось, что десятилетние дети не ходят в школу. Их забрали в детский дом. Там, в детском доме, он все про себя и про сестру все узнал.
 Везде во всех детдомах  советские мальчики играют в войну.  В русских и немцев.  Немцем добровольно быть никто не хотел. Немцев для игры набирали специальной считалкой. И воевали немцы против русских вяло без энтузиазма в надежде быстро погибнуть  в следующей жизни стать русскими. Только Адольф всегда вызывался быть немцем добровольно и воевал с русскими яростно, часто доводя дело до настоящей драки. Да и куда было деваться с таким именем. Учился плохо. Учителя сопровождали его личное дело из папки в папку записью: "Социальная олигофрения".   Директор школы сказал: "Маугли". В пятнадцать лет вернулся к матери в деревню. Так они и жили вместе.  Работал в колхозе. В армию не взяли. Поставили в военный билет медицинскую статью.   Мать жила одиноко.  пила, стал пить вместе с матерью. Однажды мать показала ему подаренные часы. Но он не понимал, как по стрелкам определять время, да на хуторе и не нужно. Потом часы куда-то пропали.
Сестра выросла красавицей, в мать, и еще что-то благородное, чего у наших девок не было, унаследовала от немца. Умная.  закончила школу - все десять классов,  вышла замуж. Тогда впервые он увидел на руке у сестры часы. Часы назывались Электроника и очень ему понравились. Часы были красивые. Вот, по этим часам он  понимал время.  Цена - сто десять рублей.
Денег у него никогда не было. Они с матерью вообще могли жить без денег, а если деньги появлялись, то покупали вино, хлеб, керосин и спички. Обычно деньги в колхозе выдавали один раз в год. А тут случилась реформа и сказали, что будут выдавать каждый месяц, как в городе.  В июне дали семьдесят рублей.  Это и погубило непривычную к товарно-денежным отношениям семью.
Он посчитал в уме, что еще сорок рублей и он мог бы купить электронные часы. Деньги матери не отдал, спрятал. Как показалось ему, спрятал хорошо. Каждый день, возвращаясь с работы, он проверял на месте ли деньги и однажды нашел свой тайник разоренным. Не хватало тридцати рублей.  Матки дома не было.  Уехала в магазин на велосипеде.  Там было километров пять. Он побежал короткой дорогой через лес в надежде поймать ее в очереди в магазине, но мать на велосипеде оказалась быстрее.  В магазине сказали, что матка нагрузилась вином, взяла восемь фаустов плодово-ягодного по рубль девяносто две и поехала домой. Назад  возвращался неспеша.  Конец мечте...
Когда Адоль вернулся, матка была уже дома.  Она  выпила  бутылку 07,  спала на полу,  обосцалась. Он взял одну бутылку и сразу выпил.  Опьянел. Всегда добрый, а когда выпивал, становился злым.   Пинком разбудил мать:
- Зачем взяла мои деньги?
- Пошел ты нахуй, - сказала пьяная мама, - кто ты таки, што б  задавать мне такие пытанни. Ты от немца зробленный.
Здесь Адольф замолчал.
- Ну, и что было дальше? - спросил потрясенный его рассказом Фельдмаршал.
- Я яе забиу.
- Kaк убил?
- Биу, биу...
- Ну, и...?
- Гляжу, забиу.
- A потом?
А тут як раз сеструха прыйшла, усё ўбачыла і кажа, што ты зрабіў. Ты ж матку забіў. А я ей гаворю: Пашла ты нахуй, хто ты такая, ты ж ад немца зробленая. Тут яна кінулася на мяне са сваімі кіпцюрамі і морду мне падрала. Но и я ей добра дал.
- Убил?
- Не, не убиу, - сожалением сказал Адольф. - Вырвалася, убегла. Как ящерка, толька часы мне свои пакинула. Электроника...
-  Убийство при отягчающих обстоятельствах 100 УК БССР пункт Е.  С особой жестокостью, - сказал Фельдмаршал.
- А ты откуда ведаешь? - спросил Адольф.
- Я здесь уже скоро год как сижу. Знаешь сколько мимо меня таких как ты прошло.
- Сколько мне дадут?
- Статья до  вышки.  Вышку тебе по первому разу не дадут. Получишь лет 14 зоны усиленного режима.
- Это наказание мне за бацьку немца.  Да и ***  с ним. Мне что с маткой на хуторе, что в этой усиленной зоне,  oдинаково, - сказал Адоль.