Школа. Тбилисские рассказы

   
   В нашем убани (районе), Нахаловке, было несколько русских школ. Самой престижной считалась 11-я средняя общеобразовательная — бывшая женская гимназия. В конце 50-х в школе появились мальчики, переведённые из 13-й мужской гимназии. Эти две школы были — моими.

Строгая, в английском стиле, директриса 11-й была — Натэла Антоновна Муджири, с прилепившейся к ней кликухой «Индюшка». Эдакая классная дама старого поколения с диктаторскими замашками. Попадать в кабинет Индюшки я не желала даже лютому врагу. Рассказывали, что она закрывала дверь и очень долго и больно тянула за ухо. Ученики-проказники смиренно принимали наказание. Индюшку боялись все, без исключения. У меня всегда дрожал подбородок при встрече с ней. На её приветствие — «Здравствуй, деточка», я с трудом выдавливала из себя: «Здравствуйте, Нателла Антоновна».

Мой отчаянный однокашник, с редким чувством юмора — Юрка Размадзе — живой свидетель наказаний. Он побывал у неё в кабинете пару раз (по моим подсчётам), точно. На обычное приветствие директрисы он ответил: — Здравствуйте, индюшка.
Случилось это при мне, и я, «задрав штаны», удрала, поскольку безудержно, не по-детски, ржала. Это был нервный смех. Отсидев в кабинете Индюшки, Юрка с гордой, хитрющей мордочкой ввалился в класс. Ухо было красным.

Несмотря на мои пятёрки в табелях, я была — «неспокойным хозяйством». Энергия из меня пёрла вулканом. Даже активный спорт, в который меня (по совету) впихнули, не мог меня усмирить. Я была искательницей приключений на свою худую задницу, а для класса — прыщ на носу.

Когда школу перевели на кабинетную систему, наша классная комната оказалась на втором этаже. К окнам, с огромными подоконниками, примыкали ветвистые ели. До сих пор не могу понять, как я взбиралась на подоконник, цеплялась за ветки и раскачивала их, подобно качелям. Охреневшие одноклассники наблюдали за моим «героизмом». Этот «диковинный героизм» мог мне стоить жизни, когда я, возвращаясь в окно, неудачно приземлилась. Крови и визгов было много, а результатом «подвига» — разбитый нос.

Для большинства моих учителей я была «исчадием ада» — так меня представляли уставшей от приглашений и «писем счастья» маме.

Однажды, устав от моих телодвижений, Поля Левинец решила проучить меня, подставив под мою задницу наточенный карандаш. Случай стал известен всей школе. Скорая помощь доставала грифель. Было больно и обидно. Полю я впоследствии простила, понимая, что была невыносимой.

Школа и школьные годы неразрывно связаны с моими тбилисскими воспоминаниями. Это немалая часть жизни, которую вместе со мной прошли любимая украинская нянечка Любтя и родители.

Педагоги были «старой закалки» — тбилисская интеллигенция, чудом уцелевшая в сталинской жуткой бойне в Грузии. Грузинский язык преподавала Натела Георгиевна Антадзе — реальный «луч света в тёмном царстве» антипропаганды «сладкой» советской жизни. Именно от неё, а не от педагога русской словесности, мы узнали о М. Булгакове, В. Набокове, И. Бродском. «Мастер и Маргарита», в самиздате, я читала, обёрнутую в газету «Правда». Натела обладала редким интеллектом и изумительным чувством юмора.

«Как в одном классе собрали столько "приятных" для уха фамилий?» — говорила она. В классе раздавался лающий хохот. Да, так получилось, что Юрка Размадзе, Маечка Блиадзе, Гия Насрадзе были моими одноклассниками. А её словечки, сложные для нашего «тонкого» восприятия: логорея, кураж, фрисон, дефилировать — звучали как нечто космическое.

«Ты настоящий ПЛЕБИСЦИл!» — кричал хриплым голосом бывший известный грузинский боксёр, наш физрук, «Борис объелся крыс». Это касалось каждого, кто не мог прыгнуть через «козла» или отжаться от пола 10–15 раз. Благодаря Боре, на наших уроках физкультуры появились шорты и майка «в облипочку». Что он имел в виду? Возможно, плебея или ещё кого... Спросить, к сожалению, сегодня не у кого. Но слово осталось жить.

Украшением и настоящим бриллиантом школы была учительница ботаники и зоологии — Нелли Рашидовна. Такой необыкновенной красоты женщины я, пожалуй, не встречала. Нелли была среднего роста, с роскошными стройными ногами. Её синие, раскосые глаза оттеняли чёрные, почти вороньи, пышные волосы, зачёсанные прямым пробором назад. Ослепительная улыбка подчёркивала красивый, чувственный белозубый рот. Мальчишки её обожали. Побег на «шатало» с любого урока был нередким, но не с Неллиного. Всем было интересно посмотреть на её новое шифоновое синее платье.

Ходить в любимицах у Нелли было большой честью. Мне она разрешала сбегать с её урока и притащить из дома мамино знаменитое мацони. Возможно, здесь и кроется причина моих «привилегий»?

А моя великолепная учительница французского языка — Ишхнели Александра Александровна — остаток рафинированной грузинской интеллигенции в совковой Грузии.

— Bonjour, chers enfants, — приветствовала она нас.
Мы как оголтелые орали в ответ:
— Bonjour, mon ma;tre bien-aim;!

На уроке говорили только по-французски. Это был настоящий праздник! Сколько мы узнали от Александры о французской литературе, французском шансоне! Она давала нам прослушать Шарля Азнавура, Мирей Матье, знаменитую Пиаф...

В восьмом классе мне пришлось перейти в 13-ю школу, где я получила аттестат о среднем образовании. Адаптация к новым условиям, новому окружению была не из лёгких. Переход был вынужденным. Мои «старые» одноклассники оставались друзьями. Из нового окружения мне даже трудно вспомнить кого-либо, кроме нескольких ребят, перешедших вместе со мной. У меня спрашивают: — Кто был директором 13-й школы в твоё время?
Я не помню, честнее — не знаю. Хорошо помню завуча Елену Петровну — такую же, как и я с двумя моими одноклассниками, перебежчицу с 11-й.

Причиной моего перехода был затянувшийся конфликт с учительницей математики и классной дамой — Пеньковой Клавдией Артёмовной. Хорошую кличку ей придумали — «Сухарь». Никакой химии между мной и Клавой не было. Я убегала с её уроков, игнорировала все её «мероприятия». Да и в семье был тяжёлый период. Она была на грани развода из-за частых исчезновений отца, выпивки и ссор. Отец в тот период был занят строительством мостов и частенько стал выпивать. Мама допоздна оставалась на работе. В семье был душевный холод, отсутствие уюта, а в школе — полное непонимание. Хотелось сбежать, забыться и не видеть никого. В тот период я могла скатиться в самую пропасть социального дна. До сих пор не знаю, что меня остановило. Возможно, то, что родители помирились и семья сохранилась. Оставаться в 11-й я не хотела. Переход был болезненным. К моему удивлению, приняли меня как «свою». Классный руководитель, наш математик — «Манах» Владимир Александрович — меня обожал. Вместе с педагогом физики, его супругой Валентиной Владимировной (семейный подряд), они стали для меня родными и близкими людьми, вернувшими мне веру в себя. Манах дал мне понять, что жизнь продолжается, что новая школа не хуже 11-й.

Ирония судьбы... Спустя годы я готовила внучку Клавдии Артёмовны по химии — помогала поступать в медицинский институт. Девочка была способная, сдала блестяще и прошла во второй Мед в Москве. И тут вдруг «Сухарь» меня «вспомнила»… Мол, всегда считала меня самой одарённой ученицей по математике.

То ли деменция начала проклёвываться, то ли это был тот случай, когда «То, что было не со мной — помню». Но, как ни странно, мне даже не хотелось спорить. Я просто улыбнулась.

Листья жёлтые летят
За окошком — осень!
Школьный, уличный фасад:
Ряд ветвистых сосен!

Парты, с запахом чернил,
Школьные тетрадки.
Дневники, ветхость перил...
Наши игры в прятки.

Зацепившись за сосну,
Раскачать качелью
И влететь, в окно нырнув...
Не для слабых зрелищ.

Сесть на острый карандаш
Со всего размаха.
Кадр для фильма в «Ералаш».
Натерпелась страха.

Чай, сосиски, «язычки»
Школьного буфета.
Расписанье, дневники,
Форма при манжетах.

— Дай списать, открой тетрадь,
Убери закладку.
— Ты не сможешь и скатать
При любой раскладке...

Кто Островского в стихах
Про Катюшу строчит...
Кто летает в облаках
Дурью озабочен...

Не заменят этот мир,
Не вернуться в детство!
Школьных знаний эликсир —
Книжное наследство!

Н.Л. ©