Человек-легенда

    (О малоизвестных страницах лагерной жизни генерала-лейтенанта Дмитрия Михайловича Карбышева рассказал мне в далёком 1987 году в Актюбинске (Ахтубе, Казахстан) бывший узник концлагерей Алексей Степанович  Сенин).
 
    Нас отправили в лагерь «0флаг«13Д» недалеко от Хаммельбурга. В нем я пробыл с июля 1941 года почти год. Тяжелейшее время. В этом лагере военнопленных не заставляли работать, но и не давали жить. Многие опухали от голода и умирали. Трупы ежедневно вывозились из лагеря. И я, опухший, однажды уже не смог выстоять на проверке, упал. Таких, кто падал, брали под руки и уводили в ревир (лазарет). Или «дом смерти», откуда не выходили. Значит, одна дорога - на кладбище.
    Чтобы как-то облегчить участь заключенных-«доходяг», сгладить свое существование,  я рассказывал товарищам о войне 1812 года с Францией. По специальности я историк и как-то перед войной выступал на эту тему с докладом перед учителями школ Омска. Пришлось вспомнить. Однажды имел неосторожность сказать, что Гитлер побежит из России также, как Наполеон в 1812 году. И получилось так, что генерала Карбышева, находившегося в лагере к тому времени, известили о моих выступлениях. Когда ему сказали, что это учитель из Омска, он заинтересовался и сказал санитару:  «Ну-ка, приведите мне этого учителя из Омска».
    Я был приглашен в соседний барак санитаром, ставшим впоследствии моим большим другом. Мы прошли по коридору и, показав на дверь, он сказал: «Входи».
    Я открыл дверь. Мне навстречу поднялся невысокого роста, очень худой и, как мне показалось, очень старый человек. На плечах - красноармейская шинель, на ногах - аккуратные кирзовые сапоги. Я удивился маленькому размеру сапог, поразился впалым, но таким черным глазам, буквально пронизывающим меня насквозь. Он меня встретил (я запомнил на всю жизнь) следующими словами: «Ну, те, мне сказали, что вы из Омска, а я ведь в некотором роде тоже омич. Только жил в Омске лет этак двадцать пять раньше вашего».
    Я не понимал, что хочет этим самым сказать он. Я стоял и молчал. Очевидно, почувствовав мое замешательство, он положил руку на моё плечо и сказал: «Ну-ка, садитесь».
    Я сел на единственный в этой комнате табурет, он - на кровать и начал расспрашивать: откуда я, где в Омске жил, какой Омск теперь? Расспрашивая о семье, неожиданно спросил: «Где попал в плен?». Когда я сказал, что в Брестской крепости, он сразу оживился.
    - А ведь в Брестской крепости начиналась моя инженерная молодость, -  сказал Дмитрий Михайлович.
    Мы беседовали совершенно доверительно, как равный с равным. Хотя по лагерю я уже знал, что это человек большого ума, что очень многие командиры, которые учились в Академии имени Фрунзе, слушали его превосходные лекции. Я его видел впервые.
    - Гитлеровцы никогда не смогут победить нас, - говорил он, потому что правда и справедливость на нашей стороне. Поверьте, я это очень хорошо знаю.
    - А вести себя надо осторожно, -  тут же он пожурил меня.  - Надо знать группу людей, с которой разговариваете. Ведь вы попадете в гестапо,  а оттуда живыми не возвращаются.
    И уж вовсе неожиданным показалось предложение: быть у него санитаром.
    - Мне в лагере каждый раз напоминают, чтоб я выбрал кого-нибудь из военнопленных для услуг. Я им объяснял, что командиры Красной Армии никаких людей для услуг не используют и находятся на полном самообслуживании, в том числе и генералы. Постоянно отказывался. И вот появились вы. Давайте договоримся так: я передам главному врачу ревира,  чтобы вас назначили мне ну... нечто вроде такого санитара. А сейчас идите отдыхать. Я все сделаю сам.
Дмитрий Михайлович пожал мне руку, и я ушел.
    На следующий день я постучал в дверь комнаты, где находился Дмитрий Михайлович. В руках у меня была швабра и ведро с водой. Когда он меня увидел с этим «хозяйством», то очень рассердился!
    - Ну-ка, немедленно поставьте всё это в угол и садитесь вот сюда,  и указал на табурет.
    Я поставил ведро и швабру в угол и сел. Он терпеливо начал говорить, что я не должен здесь ничего делать.
    - Здесь и делать-то нечего, - объяснял Дмитрий Михайлович. - Если пол подмести, то я это сделаю сам с удовольствием. Если мне нужно постирать носовые платки, то это я тоже делаю сам. Так что вы при мне будете просто числиться санитаром. И никаких обязанностей не должно быть.
    И если в какие-то дни мне удавалось протереть мокрой тряпкой пол, то только тогда, когда Дмитрия Михайловича уводили в комендатуру. А в комендатуру его уводили, чуть ли не каждый божий день.
    И еще запомнил такой эпизод. Как-то, возвратясь из комендатуры, Дмитрий Михайлович подошел к умывальнику и очень долго мыл руки, словно отмывал их от какой-то грязи.
    Иногда Дмитрий Михайлович приносил газеты на немецком языке и свободно их читал, переводил и делал очень короткие, но ёмкие комментарии. Он говорил: «Это несправедливо. Этому не бывать! Они говорят неправду!».
Наши встречи с Дмитрием Михайловичем были почти ежедневными. И я стал замечать, что он страдает бессонницей.
    - Единственное для меня лекарство, - говорил Дмитрий Михайлович, - это ходьба.
    Он подолгу ходил, заложив руки назад, чтобы утомить себя. И только тогда, когда уставал окончательно, ложился и мог уснуть.
    В 1942 году мы отметили в лагере его 62-летие со дня рождения. Запомнилось, как Дмитрий Михайлович пришел в комнату санитаров. Он был гладко выбрит, подтянут. Мы же к этому дню сэкономили кусочки картошки от паек, а на бутылке, которую с трудом удалось достать, нарисовали наклейку под вино. Когда Дмитрий Михайлович это увидел, то в восторге развел руками: «0-о-о! Да у вас целый натюрморт, даже вино!».
    Мы, конечно, засмеялись, а когда подняли кружки с чаем, то Дмитрий Михайлович встал и сказал: «Выпьем за нашу Родину, за нашу Победу! Она будет обязательно!»
    Дмитрий Михайлович разговорился, повеселел. Он рассказывал, как работал в комиссии по составлению новых уставов, как председатель этой комиссии Семен Михайлович Буденный шутил: «Раньше мы как наступали? Командир полка брал карту, тыкал пальцем в карту и говорил: будем наступать туда, где больше написано».
    Он рассказывал еще много историй. Вечер прошел интересно, и Дмитрий Михайлович ушел очень довольный.
    За два с половиной месяца я имел возможность говорить с Дмитрием Михайловичем о многом. Особенно мне запомнилось, как он нежно и с состраданием говорил о семье. Я узнал, что семья его живет в Москве на Смоленском бульваре, что ей, наверное, нелегко сейчас.  Тут он улыбнулся и убежденно сказал: «Война кончится и, если вы приедете в Москву, то обязательно заходите к нам на Смоленский бульвар. Вы будете дорогим нашим гостем».
    Даже в самое тяжелое время Дмитрий Михайлович верил в победу. И, пожалуй, самый большой подвиг этого человека заключается в том, что он своим поведением, примером умел передать эту уверенность в победе. Удивительно, но люди, которые приготовились умирать, поднимали головы и  жили назло врагам.
Карбышев неустанно повторял: «Поверьте мне, Москвы, Ленинграда и Сталинграда немцам не взять!»
    И ведь прав он был. Немцы не взяли ни Москвы, ни Ленинграда, ни Сталинграда.
    Однажды Дмитрий Михайлович пришел из комендатуры и сказал: «Алексей, помогите мне собраться - увозят меня в Берлин, очевидно, в ставку Гитлера. Говорят, что меня обменяют на пленного немецкого генерала. Я этому не верю. Одним словом, поживем – увидим».
    Я стал собирать Дмитрия Михайловича. Когда раскрыл его рюкзак, то удивился. У него была теплая шерстяная рубашка. Я стал его упрашивать надеть её, говорил, что наступают холода. Он ни в какую, и стоит на своем! «Возьмите её себе».
    Он так и не надел эту рубашку только потому, что она немецкая. Осталась у меня и фарфоровая кружка Дмитрий Михайловича, которая сейчас хранится в Омском музее воинов боевой Славы.
    Дмитрия Михайловича увели, и мы как-то сразу осиротели. Вскоре начали расформировывать Хаммельбургский лагерь. Нас, лагерных санитаров, собрали в одну команду, примерно человек 20, повезли в другой лагерь. Мытарили около месяца, пока не определили в Нюрнбергский лагерь.
    Шел тысяча девятьсот сорок третий год. Здесь, в Нюрнбергском лагере, состоялась моя вторая и последняя встреча с Дмитрием Михайловичем. А было это так.
    Наша клетка оказалась по соседству с клеткой военнопленных командиров. Она была опоясана колючей проволокой в один ряд. К проволоке нельзя было подходить даже на пять шагов. Через эту «колючку» я и увидел Карбышева. Мне немедленно захотелось крикнуть от радости. Но кричать было опасно, так как часовой на вышке мог услышать. И все-таки Дмитрий Михайлович увидел и узнал меня. Насколько это было возможно, он подошел к проволоке. Мы встали друг к другу боком и через плечо осторожно заговорили, посматривая на часовых. Он сообщил, что его возили в ставку Гитлера, обещали все блага, генеральское жалованье и даже виллу под Берлином.
    - Я с ними вообще разговаривал оригинально, - и тут Карбышев усмехнулся.   
    - Когда мне нужно было отвечать, я наклонял голову. Если я что-то отвергал, то крутил головой. По-другому я с ними не разговаривал. Они вскоре поняли, что от меня им ничего не добиться. Я объявил ГОЛОДОВКУ: отказался от пищи и воды. Тогда они посадили меня в вагон, долго везли, и вот я в этом лагере. Теперь мы снова будем делить нашу судьбу пополам.
    Карбышев еще что-то хотел сказать, но в этот момент часовой на вышке зашевелился. Разговаривать было опасно. Мы взглядом попрощались, Он пошел в одну сторону, я - в другую.
    Эта была моя последняя встреча в Дмитрием Михайловичем Карбышевым. 0 его смерти я узнал позже,  когда закончилась война.
    Из сообщения бывшего военнопленного подполковника Сорокина: «По прибытии в лагерь мне стало известно, что 17 февраля 1945 года в 17 часов дня из общей массы пленных была выделена группа в 400 человек, куда попал и генерал-лейтенант Карбышев. Эти 400 человек были раздеты догола и оставлены стоять на улице: слабые здоровьем умерли, и их немедленно отправили в топку лагерного крематория, а остальных дубинками гнали под холодный душ. До 12 часов ночи эта экзекуция повторялась несколько раз. В 12 часов во время очередной такой экзекуции товарищ Карбышев отклонился от напора холодной воды и ударом дубинки по голове был убит. Тело Карбышева сожгли в крематории лагеря».
    Но Карбышев остался в памяти людей. Одна из малых планет Солнечной системы, открытая советскими астрономами, получила название в честь  Д. М. Карбышева. Имя Героя Советского Союза с честью носят заводы и фабрики, колхозы и совхозы, бороздят водные просторы танкер и теплоход «Генерал Карбышев». Неподалеку от Омска есть станции Карбышево-1 и Карбышево-2. Имя легендарного генерала бессмертно. Оно запечатлено в художественных произведениях и полотнах, памятниках и обелисках.
Карбышев среди нас.

"Побег". С картины художника Михаила Савицкого.