Глава двадцатая

Глава двадцатая.



Лицемерие во имя спасения. Вот, что значит настоящая любовь и самопожертвование.
Но в момент, когда вся моя жизнь могла рухнуть только из-за того, что человек решил, что мне лучше упасть на самое дно общества, нежели быть возлюбленной, все это казалось бредом. Адвокат поднес к моему лицу документ дрожащими руками. Почему этот человек так волнуется, выполняя свою работу? На тонких листьях бумаги, так заботливо спрятанных до этого в толстую папку от возможных повреждений, было написано, что обвинения могут не быть выдвинуты, если я подпишу ниже, обязуюсь тем самым более не приближаться к Вите менее, чем на сто метров, что необходимо для его спокойствия и благополучия. Спокойствия и благополучия.

- Дорогая, обещай мне, пожалуйста,- говорил Витя, когда думал, что умирает. В те дни его кожа была особенно бледной, а врачи старались избегать его палаты. Это были длинные дни, когда я часто винила себя за мысли о том, что нам так здорово вместе, что если бы не болезнь, мы бы не встретились.- Только поклянись, что выполнишь. Когда я умру, ни за что не оплакивай меня и не останавливайся жить. Я даже сейчас часто ненавижу себя за то, что ты тратишь на меня многие и многие солнечные дни. Если меня не станет, оставайся собой, не посвящай умершему свою молодость. Мне уже от этого лестно, как сейчас, не будет.


" Но если это моя судьба, любить тебя вечно, несмотря ни на что, даже не всматриваясь в изменения твоего лица..."
Я писала это впопыхах, рука вспотела, карандаш быстро затуплялся, выскальзывал, меняя почерк.
- Подождите, прошу Вас,- говорила я адвокату, пыхтящему у порога от нетерпения,- подождите, я должна ответить ему. Я писала столько всего, что годами хотела ему сказать, я была почти счастлива писать ему это.
"Я старалась быть тебе всегда другом, даже когда ты этого не хотел. Ты был так глубоко погружен в свою болезнь, даже больше психологически, чем физически. Я так хотела помочь тебе оставаться счастливым даже после того, как ты оттолкнул меня. Неужели так глупо было с моей стороны искать тебя? Неужели все, что случилось вчера, ничего не значило?"
Я все писала и писала, а потом дыхание у порога исчезло. Я не сразу заметила этого, а когда побежала за ним, даже запах его терпких духов уже не был уловим.

Я вернулась домой, села на табуретку в коридоре и долго молча перечитывала то, что я написала. И это было очень-очень глупое письмо. Мне так хотелось презирать себя за него и ни за что не жалеть себя, но слезы просто выкатились и побежали по моим щекам, шее, ключицам. Через десять минут такой беспомощности, я села учить эндокринологию. И я училась до ночи, а на следующий день пошла в университет рано утром. Я ничего не чувствовала, ни о чем не думала.