Три кавказских пленника

      

Издревле русский наш
Парнас
Тянуло к незнакомым
странам,
И больше всех лишь ты,
Кавказ,
Звенел загадочным туманом.

Есенин. С. А.

Недавно я был в Пятигорске, куда меня позвал мой старинный друг Андрей, с которым я познакомился, когда пару лет назад занимался театральными делами.  Он хотел, что бы я был фотографом на свадьбе его приятеля. Мои сборы были не долгими и вечером того же дня я уже снимал панорамные пейзажи  со склонов знаменитой горы Машук.
Мне повезло то, что небо оказалось безоблачным, и когда я поднялся на вершину, перед моими глазами предстал величественный и непоколебимый Эльбрус. Окутанные облаками белесые вершины горы-великана, покрытые пушистыми шапками вечного снега и льда, сияли золотом в лучах заходящего солнца, которое словно художник раскрашивало картину, подбирая нужный ему тон.
Кто был там, поймет, какие чувства испытываешь, когда видишь эту картину. А остальным настоятельно советую поехать туда, что бы увидеть все своими глазами.
Август выдался на славу, и погода была просто замечательной, поэтому я не спешил спускаться вниз, а решил сделать еще несколько снимков в цвете вечерних сумерек. Тени деревьев становились все длиннее и длиннее и срывались с горы в долину. Отсюда Пятигорск был виден как на ладони. Узкие улочки и прогулочные аллеи, скрытые под ветвистыми кронами деревьев огромные парки с ровными газонами и заросшие кустарником полянки. То тут, то там выглядывали разноцветные зонтики пригородных кафе, а рядом с ними примостились уютные пансионы. 
Позже я присоединился к небольшой группе туристов, которые приехали из Новосибирска. Все были в большом восторге от экскурсии и говорили без умолку спеша поделиться эмоциями от всего увиденного.  Спустившись с горы, мы устроились за столами в одном из кафе, который привлек нас  радужными зонтиками. Тем более что по соседству на небольшом заасфальтированном участке был сооружен театральный помост с занавесом, на котором, судя по всему, готовилось представление.   
И когда, наконец, после томительного ожидания занавес поднялся на сцену из-за портьеры вышли три действующих лица. И кто бы вы думали, это мог быть? Это были три великих русских классика Александр Пушкин, Лев Толстой и  Михаил Лермонтов. Актеры сами по себе были очень похожи на трех литературных деятелей золотого века России. Но и очень точно подобранная одежда и идеально отточенные манеры поведения, дополняя антураж, создавали достаточно живую картину, чтобы на мгновение забыть, что на дворе двадцать первый век.
Уважаемый читатель чтобы передать вам эту сценку я буду писать их реплики, разделяя по ролям. Так будет гораздо удобнее для вашего восприятия. Пишу на память, поскольку по своей небрежности не удосужился ее тогда записать.

Толстой: (Обращается к Пушкину и Лермонтову). Давненько мы с вами не виделись (Обращает к ним распростертые объятия). Да вы совсем возмужали, как я погляжу. А ведь я вас еще вот такими помню (провел рукой у своего пояса).
Пушкин: (Удивленно) Миша, это он про нас говорит?
Лермонтов: Да ну его. Опять, наверное, склероз разыгрался.
Пушкин: Вы дорогой мой Лев Николаевич, верно, опять нас путаете со своими учениками.
Толстой: Как же так? Что за вздор.  Вам сколько лет Сашенька?
Пушкин: Ну вот, снова за старое. Мы такие, какими нас сохранила народная память. Но если вы сейчас старше нас, то это совершенно ничего не значит.
Лермонтов: (Шепотом) Зря ты так Саша, теперь он надолго свою шарманку заведет.
Толстой: А вы знаете молодые люди, что меня называли “отцом русской прозы”. А мои книги “Война и мир” и “Анна Каренина”  как вы надеюсь, помните,  признаны шедевром мировой литературы.
Лермонтов: Заранее прошу простить меня уважаемый Лев Николаевич, но как, же вы забыли о нас? Неужели вы будете принижать наши таланты? А “Пиковая дама” а “Герой нашего времени”?
Толстой: Конечно, конечно это замечательные произведения. Но вы все же, должны понимать что “Война и мир” это эпопея, в которую я вложил часть своей души и часть души нашей страны.
Лермонтов: Хорошо Лев Николаевич мы не можем отрицать огромной значимости ваших творений. Но посмотрите внимательно там, где мы сейчас находимся, по-моему, больше читают о Печорине и княжне Мери, чем о Болконском и Наташе Ростовой.   
Толстой: Ну, это мне кажется большое заблуждение. Если вы думаете, что такое большое количество ваших изваяний меня сможет поколебать то это глубокое заблуждение. Конечно же, вы помните дорогие мои, что я участник “Крымской войны” о чем я, конечно же, весьма подробно и изящно описал в своих рассказах. Мне ли не знать, что Кавказ требует к себе особый подход. К примеру, чего только стоит мой “Хаджи Мурат”!  Там я во всех красках описал жизнь горцев и те страсти, которые обуревали ими.
Лермонтов: Не смею с вами не согласиться. Но вот тут на сцену выходит мой Печорин. 
Толстой: (Поглаживая бороду и снисходительно улыбаясь) А ваш Печорин дорогой Мишаня вообще аморальный тип. И мне кажется, я догадываюсь, с кого вы писали сей презамечательный портрет. (Многозначительно посматривает на Лермонтова).
Пушкин: А как же мое “Путешествие в Арзрум”?
Толстой: Да Сашенька там можно почерпнуть много интересного. Но документалист из тебя весьма посредственный.
Лермонтов: (Негодуя) А может мой Измаил-Бей тоже посредственный? Или Хаджи-Абрек? Неужели по вашему дорогой наш Лев Николаевич это тоже все посредственность? Постойте, а как же “Мцыри”?
Толстой: Да да. Мы все помним. Немного лет тому назад, там, где сливаяся шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры. Стихи, конечно же, очень тонкое искусство это целый удивительный мир волшебной игры слов. И я не сомневаюсь в том, что у тебя Мишенька к стихам большой талант. И у тебя Сашенька тоже настоящий дар от бога к стихотворной форме. Даже больше того. Могу искренне сказать, что поэзия твое предназначение, от которого ты не можешь отказаться. Ты создал много прекрасных поэм и Евгений Онегин это великолепное творение зенит твоего солнца. Но поймите дорогие мои проза это основа литературы это один из столпов, на чем держится наша речь. Я могу продолжать вечно говорить на эту тему, и мы все знаем, что я бесспорно прав.
 Пушкин: (Произнося слова с видом заговорщика)  Раз уж так сложилось, что мы все творили на Кавказе, то я помогу нам разрешить наше недопонимание. (Пушкин становиться в центре сцены и тихо кашлянув, начинает декламировать). 


 Во дни печальные разлуки
Мои задумчивые звуки
Напоминали мне Кавказ
Где пасмурный Бешту, пустынник величавый
Аулов и полей властитель пятиглавый…

Толстой (Подходит Пушкину) Подожди Сашенька, что это ты нам читаешь? Неужели это “Кавказский пленник”? Я прекрасно помню эту поэму.
Лермонтов: (С ухмылкой) Конечно, помните, мы с вами Лев Николаевич подражатели нашего гения. (Указывает на Пушкина) А вы к тому же и мой подражатель если что. Вот послушайте эту строфу… (Лермонтов тоже становиться возле Пушкина и скрестив руки на груди читает поэму)


В большом ауле, под горою,
Близ саклей дымных и простых,
Черкесы позднею порою
Сидят – о конях удалых…
 
Толстой (Нахмурив брови) Зачем все это? К чему весь этот балаган? Да у мня, есть рассказ который называется “Кавказский пленник” но я то писал не поэтическим слогом. К тому же как явственно следует из моего произведения только я смог правильно передать этот эпизод, искусно сплетя в одно и лирику и трагедию.
Пушкин (Берет с небольшого столика, стоящего возле ширмы книгу и полистав открывает на искомой странице) Лев Николаевич видит Бог я не хотел. Вот как начинается ВАШ  “Кавказский пленник” (читает) Служил на Кавказе офицером один барин. Звали его Жилин.
Толстой: И что же тут такого?
Пушкин: Мы понимаем, вы тогда были заняты азбукой и писали, не утруждая себя деталями, но скажите, вы не могли бы дать имя главному, а то неловко получается. Что ж он, по-вашему, совсем без имени должен быть?
Лермонтов: И уж если на то пошло вам Лев Николаевич нужно было рассказ назвать не “Кавказский пленник” а “Татарский пленник”.
Толстой: (Багровея) И вы смеете меня учить, как мне нужно писать книги? Да вы… Вы два дуэлянта к тому же ссыльные. Но нет, вам повезло, что вы попали сюда, на юг где ярко светит солнце и журчит прохладная вода. Вот Феденька наш Достоевский набрался кое-как уму разуму после дюжих морозов. Хотя и тот не без греха прокутил такие деньжищи по глупой прихоти. Ну, он хоть осознал что к чему, а вы-то куда? Стреляться вздумали олухи, совсем ополоумели. Эх лучше бы вас в Сибирь сослали, может оно и обошлось бы. О господи, куда катиться этот мир!
Лермонтов: Вам кстати Лев Николаевич не имеет смысла в вашем положении взывать к всевышнему.  Вы отлучены от церкви и ваше имя вычеркнуто из православия. Но можете податься в католики, может там вам будет оказия. И все же признайте, что мы с Сашей не зря попали сюда на Кавказ.
Толстой: Ну, вот о чем мне с вами говорить . (Обращается к зрителям) Ну скажите,  что мне с ними делать. Они хотят спросить с меня с писателя, который всего себя посвятил России. Вот вы Лермонтов зря с Пушкиным якшаетесь. Этот декабрист диссидент вас до добра не доведет, помяни мое слово. А ты видел кто его друзья? Первые смутьяны на деревне. Взять, к примеру, вашего Герцена. Ну, куда вас Сашенька завело? Вас же нянечка предупреждала, что с Александром Ивановичем нельзя дружить. А приятель его Огарев этот вор, каких надо поискать вор и хам. Они там себе на “Туманном Альбионе” хорошо устроились, а вот вы доигрались-таки со своим пистолетами. Кстати Михаил Юрьевич вы тоже ведь ссыльный. К тому же ваш предок могу напомнить сам выходец с “Оловянных островов”  может у вас там тоже имеются свои интересы?
Пушкин: Уважаемый Лев Николаевич мы уходим от нити нашей беседы.
Толстой: Эх, арапка (вздыхает) некогда мне тут с вами сиднем сидеть, у меня там и коса не точена и коровы не доены. Чем тут попусту языком молоть пойдемте, помогите старому человеку по хозяйству прибраться, а то мне уже тяжеловато одному со всем добром возиться. А потом я самовар поставлю и вареньем малиновым угощу.
Пушкин: (Махая рукой) Ну просто “Отцы и дети” какие-то. Пойдем, Миша поможем старому, а то ведь не ровен час пропадет он без нас.
Лермонтов: Я так понял сейчас с ним бесполезно, о чем-либо говорить. Ну, пойдем что ли. (Идут за Толстым со сцены) Саша ты мне можешь честно, как другу ответить ты зачем тогда с Дантесом сцепился?
Пушкин: Да ты понимаешь, Миша кто же знал, что этот кавалергард чертов меткий малый? Я же потом хотел с Наташенькой, здесь на Кавказе домик себе прикупить и поселиться уже навсегда. А Дантес…

Но дальше голос перешел на шепот, а актеры покинули сцену. Раздались аплодисменты зрителей. Я заказал себе чашку чая.
На аллеях загорались фонари, перехватив последние отблески света багрового заката. Прохладный воздух, спустившийся с гор, разбежался по узким улочкам, вдохнув в город ночную свежесть.
Мысли мои уже были заняты завтрашними съемками, но все же, я наитием чувствовал, что что-то упустил из этой сценки, что-то оказалось скрытым от меня в этой вечерней мгле.