Отец депутата

                ОТЕЦ   ДЕПУТАТА.

Никто из членов избиркома и жителей городка  в те времена не верили, что Белоусов Сергей Трифонович сможет проскочить в депутаты областной Думы. Здесь в городке он как-то устоял один срок, поскольку его мало кто знал и все были рады, что так яро выполняет наказы своих избирателей. Он прибыл на постоянное место жительство из соседнего городка, где, будучи директором, благополучно обанкротил свое предприятие. Находились, конечно,  люди  знающие, как это происходило, но их было мало. А как поступали кандидаты из директоров местных предприятий, знали очень многие, кто не любил молчать. Все эти местные руководители знали, что времена настали иные и просто «водить рукой» уже немыслимо. Объявить, что будем жить по иному, не означало, что они привыкли работать иначе. Видно было – не устоять. Не лучше ли самому распродать и растащить это добро, чем оставлять чужому дяде? Ясное дело! Капиталистами они никогда не были и  не представляли что это такое, но хозяевами заводов и фабрик привыкли чувствовать себя давно. Как можно оставлять такое родное «своё» предприятие, куда вложено столько труда и личного времени? Не дождутся!  Были и среди них  люди уважаемые, привыкшие трудиться на совесть, но они не выдвигались.
Всё бы ничего, если бы не отец его, участник и кавалер многих орденов за боевые заслуги в Великой отечественной войне. Он прицепился к последнему пункту предвыборной программы сына. Всё дело было в том, что за отсутствием в те времена хитросплетений черного пиара, Сергей Трифонович нашел свой подход к делу, и его программа отличалась от программ остальных кандидатов именно этим последним пунктом.  Программы кандидатов, как это заведено, мало чем отличались друг от друга и представляли, как напечатанные под копирку задачи и даже имели одинаковое количество мер по «улучшению жизни электората». Белоусов думал долго и совещался по вечерам со своим штабом, вычеркивая все предлагаемые «новшества», которые должны были отличить его от остальных оппонентов. Долго изучая биографию своих соперников, он сам лично нашел это отличие.  Таким образом, в его программе появился дополнительный пункт: «Бороться за лучшую жизнь избирателей, как никогда не состоящий членом КПСС». Результат оказался поразительным. Вроде, указанный пункт не означал конкретную задачу кандидата по улучшению жизни своих избирателей, его можно было означить просто в биографии кандидата, но там - всё же - пишется мелким шрифтом и не так заметно. Эта непонятная запись оказалась настоящей находкой, и он набрал большинство голосов.
- Ты, паразит народный, посчитал заслугой то, что не состоял в партии?!  Я ненавижу тебя с сегодняшнего дня, - кричал Трифон Степанович, - ты меня предал! У меня нет больше сына!
- Ну, это ты совсем разошелся папа, радоваться надо, а ты кричишь. Если хочешь знать, некоторые скоро начнут сжигать партбилеты, чтобы попасть в депутаты. Уже кое-где, простые коммунисты делают такое. Я решил использовать данный факт в предвыборной компании и, видишь, не прогадал.
- Сосунок ты!  Прыщ! Да, ты знаешь, что я шесть раз ходил в тыл к фашисту и друзья мои, кто не был коммунистом уходя,  говорили товарищам, чтобы в случае гибели считали их коммунистами! В каждый раз они шли умирать, и каждый раз повторяли эти слова!  А ты, сосунок, решил, что быть партийным считается позорным. Мы уважали своих предков…
- Между прочим, меня избрали тоже люди. Они, выходит, тоже не шибко-то любили коммунистов. Может и в этом я виноват, что вы им уже надоели? Я только прибавил один какой-то пункт в программку, а решение принято большинством народа. Теперь, у тебя, во всем виноват - я? Меня избрали люди, а ты готов отречься от сына?
- Пошел вон!  Такие, как ты и партию испоганили! Всё хотите над людьми властвовать, всё использовать как трамплин для корысти своей. Уходи с глаз долой!  «Слуга» хренов!
Сергей, зная что сердце у отца и без того больное, не хотел вступать в дискуссию и ушел в другую комнату. Нужно было собирать вещи, которые оставались в родительском доме, ибо они с женой и дочерью часто здесь пропадали. Его квартира в областном центре, которую он успел прикупить в последние годы своей директорской должности лакокрасочного завода, была обставлена, но там они бывали редко. Теперь ему , наделенному мандатом областной Думы, предстояло переехать туда насовсем. Однако, отца оставлять в таком состоянии тоже не хотелось. Он, после смерти матери, совсем сдал. «Пусть выговорится, с меня не убудет, - подумал Сергей, собирая вещи, - один все же останется. Нельзя его такого бросать, уж больно сердито настроен. Так недалеко и до приступа».
Именно раздосадованный от этих мыслей, Сергей отправил жену с дочкой по магазинам и намеревался устроить семейный прощальный ужин. Пригласить к столу отца вдвоем с Мариной, наверное, удастся, но поговорить с ним надо отдельно и до ужина. Иначе получиться не прощальный ужин, а полный семейный разлад.
Трифон Степанович сидел на кресле возле журнального столика , в очках для чтения, разбирал старые оторванные листы настенного календаря. По какой системе он оставлял некоторые листочки, а какие выбрасывал, одному Богу известно, но упорно сохранял некоторые из них и перечитывал.
- Поговорим, папа, - Сергей опустился на край дивана, стоящего рядом, напротив телевизора, - прости если, что. Завтра с утра уезжаем, и мне не хотелось бы вот таким образом уходить с отчего дома.
- И ты меня прости сын. Отцы от сыновей не отрекаются, и тут я не прав. Понимаешь, Сережа, старею я и, наверно, живу одними воспоминаниями. Иногда такая злость берет… Не знаю, поймешь ли ты меня, но не по душе мне жизнь ваша. Смерти я уже не боюсь, хотя не то говорю. Боюсь, конечно. Даже боюсь больше, чем на фронте. Ты пойми меня правильно, сын мой, смерть моя – факт предназначенный с рождения и не очень обидно, поскольку она общая доля всех. Так сказать за компанию и погибать веселей.  Другое меня беспокоит.  Лежу я по ночам и вижу, как ваше поколение под победные салюты хороните всё моё поколение. А ведь нельзя с историей так поступать. Нельзя, Сережа. Я вот считаю, что двадцатый век был самым великим отрезком всей нашей истории. Мы единственные, кто сумели построить социалистическое общество. Революции, не менее кровавые, совершались во всех странах, а мы единственные на всей планете сумели построить социализм. Только мы! Ты и представить не сможешь, как нас ненавидели и любили. Мы были как бельмо в глазу у этих выскочек, кто считал, что они хозяева земли, но мы и чувствовали поддержку их народов. Даже они, их трудящиеся, гордились тем, что на земле появилась страна восставшего народа. Эти слова теперь звучат тоже, как исторические, отжившие свой век.
- Извини, папа, но то что теперь творится разве не народные чаяния? Выходит, не такая уж крепкая она была, ваша политика? Не всех, выходит, устраивала?
- Это верно, сын, зажрались в последнее время коммунисты, где ты не захотел состоять в членстве. Понимаешь, раньше было иначе. Руководители страны занимались партийным строительством, старались выявить задачи для каждого этапа развития, а потом пошли сплошные мемуары, типа «Целины», «Малой земли» или и того хуже - выступления за рубежом на деньги капиталистов «Как я развалил великую страну».   
- И что же, по твоему, это вас и погубило? Или всё же этот строй был выбран на «авось», а после выяснилось, что он не жизнеспособен?
- Всё не так. Всё не так. Я вот не политолог и не историк, но нахожусь в том возрасте, когда на все вопросы имеешь своё мнение. Я считаю, что всё происходило иначе. Не может быть неверным то, что надумано во имя простых трудящихся людей. Просто наши, вот эти самые «политологи» поспешили объявить об окончании холодной войны. А она, Сережа, для кого-то не заканчивалась,  продолжается по сей день. Только теперь ясен её близкий конец в связи с полной нашей капитуляцией. Мы не сохранили то, что именно для нас завоевывали предки, мы их предали. Мы потеряли своё «лицо», Сережа. Нет великой страны Советов. Нас сожрали изнутри путем «размыва мозгов». В гробу бы перевернулись отцы и деды, узнай они, что нынче творится в бывшем СССР. Они счастливы теперь тем, что не видели такого позора поражения. Милые детки решили вычеркнуть целый век «неразумных предков», как никчемную ошибку. Кто им дал такое право?!  У нас каждая пятилетка проходила в таком упорном труде, что нынешние всезнайки уже вторую десятилетку до конца разрушить это не могут.
- Ладно, пап, ты излишне драматизируешь. Разве мы хуже жить стали?
Сергей уже понимал, что разговор может продолжится долгий, но снова и снова пытался быть воспитанным слушателем, ибо понял, что любой его вопрос и тем более несогласие с его стороны могут вызвать приступ ярости. В конце концов, пусть выговорится. Вот они уедут, а кому отец будет изливать душу? И долго ли он ещё проживет с такими мыслями в полном одиночестве. Однако и он прощается с сыном и пора бы переходить к бытовым вопросам.
-  А что? Мы стали жить лучше? Вас заставили плюнуть на всю нравственность и теперь лучшей считается жизнь, где любой сопляк-наркоман имеет возможность кататься на иномарке. Они и считать скоро разучатся. Они в домах книги не держат, Сережа.  Я их, если честно, боюсь. Говорить они без мата не умеют,  и не знаешь, что можно ожидать.
- Ладно, папа, мы же не на политзанятиях. У меня впереди большая и не совсем еще понятная работа. Посидим, поедим и отметим чуток это событие. Пожелаешь мне удачи, напутствующее слово скажешь, я ведь еще не совсем испорчен. Я же, папа, продукт совковой идеологии, так что не очень нуждаюсь в политбеседах. Я, если хочешь знать, изучал Ленина и конспектировал в институте «Малую землю».
- Да, сын, ты прав, разошелся я что-то. Толи маразм начинается, толи слушателей нет, а нагорело внутри много, не поймешь.
- Лады, Батя, - обнял Сергей отца за плечи, - я же послушный отрок. Помню, как ты и сам в депутатах в одно время ходил, а?  Было такое?
- Вот именно, что ходил. А вы же, сукины дети, все ездить норовите, да «с маячком»  чтобы.
« Смех у тебя и тот какой-то уж больно грустный, папа. – Подумал Сергей.- А ведь и вправду, будет грустно остаться в сорок с небольшим лет  круглым сиротой. Не много тебе осталось. Смогу ли я сам таким папой стать – вопрос».
Марина позвала за стол, и начался настоящий прощальный ужин, как и принято,  с его светлой стороной и обязательными грустинками.  После пару рюмок разрушилась и тишина. Начал отец свою тираду, уже без особой злости, ибо он действительно решил попрощаться на всякий случай, поглаживая оторванную от мультиков внучку по курчавой голове.
- Что не говорите, дети, живём не хуже других, и я думаю, что так и будет продолжаться в этой семье и без меня. И не надо, Сережа, меня перебивать. Смерть, она красна, когда внезапной бывает, чтоб без этих намеков и истязаний. А сказать напоследок, надо тоже успеть.   Твоё слово будет первым и твердым, когда у тебя такая вот внучки будет сидеть под боком. Я что вот хотел сказать тебе сын, в качестве напутствующего слова. Возможно, что ты пойдешь далеко и станешь большим человеком. Ты не думай, я горжусь тобой, знай это. А если пойдет что не так – значит, я сам не успел драть ремнем, пока ты поперек скамейки мог уместиться.   Одна тебе моя просьба – не будь среди тех ревизионистов, кто от неумения чего-либо делать, льёт помои и старается выехать за счет поисков и находок ошибок отцов своих и дедов. Они ведь как? Везде ищут изъяны прошлого и стараются показать, что они не хуже других. Им гордиться нечем, понимаешь? Я , конечно, не верю, что ты победил на выборах за счет последнего пункта своей программы, это было бы смешно и обидно. Нам было гораздо трудней и сложней выжить и победить, чем вам. Не поливай , сын, моё поколение помоями, как сейчас принято. Не будь с теми, кто этим занимается. Враги они нам, и знают, что так и только так можно нас победить и сделать равными с теми странами, кем принято управлять и вытирать о них  ноги. Мы ещё не всё, надеюсь, потеряли, хотя идёт оголтелый ревизионизм по всему фронту. История ещё скажет своё слово, но как бы поздно не получилось.Ты думаешь почему к нам полезли в последнее время, чтобы в Башкирии и Татарстане установить режим шариата? Это, сын, продолжение сценария "их" авторов. Они не только собираются надеть на женщин паранджу и забивать в случае чего камнями. Нет. Эти республики у нас под самым сердцем, и есть возможность раздербанить Россию совсем. К тому же там нефть есть.   Ну, вот, опять я за своё. Ну все, заканчиваю. Ты трудись и старайся жить для людей. Все знают, что вы уже давно перестали быть слугами народа, но ведь не обязательно думать о них только во время предвыборных компаний. Человеком, сын, надо быть при любой власти, в любой стране и любой должности. Это всё будет тяжелее с каждым годом, но пока, слава Богу, за это не расстреливают. Ну вот, опять что-то не туда понес… Да, ладно уж. Думаю, что не так-то легко будет забыть наш великий двадцатый век и стереть его со страниц истории, хотя уж больно стараются. Если им удастся, то мы, вернее вы будете такими же серыми, как и обреченный народ никчемной страны.  Вот это я сказал, а? И вправду, как член общества «Знание».
Посмеиваясь, Трифон Степанович опустился на стул, и тут же хотел было встать, вспомнив ещё что-то, но махнул рукой.
- Давайте выпьем теперь за вас, дети. Уж очень хочется, чтобы и вам было, чем гордиться, и было что вспомнить за столом, не краснея за труды свои.   
Сергей с Мариной посмотрели друг на друга, стараясь не выдать улыбки, тост был принят без возражений. Вроде как, проскочило – старик, можно говорить, был немногословным.
Правда, во время чаепития с замечательно разукрашенным тортом, возник спор относительно возможностей депутатов и их неприкосновенности. Старик и на это имел свой взгляд и говорил,  будто ему одному было дано давно ушедшими товарищами такое задание – отстаивать свой век и своё поколение.
- Голосовать за проекты законов вы можете сообща, а вот думаете вы каждый о своем. Да и не шибко вы поворотливы, словно всё время боитесь, что будете распущены, если пойдете против воли «барина». Вот возьмем, к примеру, наших депутатов. Что они сделали для народа, кроме косметического ремонта нескольких участков дорог, которые весной  развалятся? А сколько они могли сделать, да смолчали? Раньше горячая вода в городке была и летом, а теперь её даже зимой не бывает. А почему? Мы уважать перестали не только предков, но и себя. А еще хотим, чтобы нас другие уважали. Земельные паи бывшим крестьянам отвели, где попало, а хорошие участки разбазарили по знакомым и родственникам.   Везде, куда не кинь, одни утраченные позиции. Землей чиновники торгуют! Разве можно торговать Землей? Она всеобщая, принадлежит каждому, а государство молчит, ибо само не народное теперь. Ой, не знаю, до чего ещё вы дойдете! Сам жить не захочешь! А скажи, попробуй, что они враги народа и сразу – «сталинист!». Да, я отжил своё и вполне серьезно заявляю, что идет антинародная политика и мы вам уже не нужны! 
- Ну, что ты, папа? Сидели, разговаривали нормально, а ты снова за своё. Все это временно, поверь мне, мы же не Иваны, не помнящие родства.
- Ой, не верится мне, Сережа. Больно мне всё это осознать. Не нас вы хороните, а себя самого. Что с историей делать будете? Будет белое пятно с величиной почти в век, или перепишите, как «им»  всегда хотелось?
- Ладно, папа. Эта судьба России и от неё не уйдешь. Или ты все еще в судьбу не веришь?, - пытался Сергей изменить разговорное русло.
- Нет, сынок, я в последнее время стал верить, но у меня своё понимание. Судьба, как я считаю, представляет собой предначертанную стратегию, а вот какой тактикой идти к цели все одно зависит от человека – или прозябай или будь хозяином своих поступков. Вот так-то, сын.
- Ну ты, пап, прямо философом становишься.
  Вообще-то, Сережа, не совсем понимал отца. Люди их поколения вообще могли умирать за одну лишь идею, шли от сытного обеда на Сенатскую площадь, на баррикады, амбразуры, их жгли в топках и даже прибивали ржавыми гвоздями, как Христа к доскам , как фашисты героя войны Смирнова, а они умирая, вспоминают их как лучшие  годы своей жизни. Наверное, человек вообще так устроен, всё лучшее - это то, где проходила его жизнь. Они, по натуре своей, готовы хвалить своё время, ибо утвердились в правильности своего существования за тот промежуток времени, где им было суждено родиться, взрослеть, влюбляться и рожать детей.
- Не переживай так, Сережа, все обойдется, - Марина убирала со стола, - побудет один и успокоится. Да, я и сама не очень довольна, что теперь творится. Идет слух, что скоро старшие классы в школах будут платными, и склонна думать, что так и будет. Я еще не дожила до его лет, а уже тревожусь  за детей. Что с ними будет?
Из комнаты деда прибежала дочь и «по секрету» громко сообщила, что деда опять принимал таблетку.
- Ах ты, мармулетка, - выскочил следом веселый  дед, - опять ты мои секреты рассказываешь по всему белому свету?
Внучка, смеясь громко, убегала от деда.
Вроде всё обошлось. Сначала хотели, чтобы Марина осталась на первое время, пока муж обоснуется на новом месте, но сам дед был против и настоял, чтобы семья ехала вся.
- И не надо мне никаких патронажных сестер, что я сам не смогу за собой ухаживать? Плохо вы меня знаете, господа дети. Я еще проживу долго и на свадьбе внучки гулять буду.
Утром дети поехали на постоянное место жительство в областной центр, а Трифон Яковлевич отказался ехать с ними, как и говорил накануне.
- Приезжайте сами на выходные, я вам рыбный суп приготовлю с килькой, пальчики оближете.
    
Спустя четыре месяца, в послеобеденное время, в двери к Трифону Степановичу постучались работники социальной службы. «И всё же  успели меня на учет поставить, - подумал он, - Марина, значит, подсуетилась». Работниками соцзащиты были  молоденькие парень с девушкой. На медсестре, под расстегнутой курткой, был одет халат ослепительной белизны. 
- Новости смотрим, дедушка? Это хорошо, - прошла она к телевизору, - но можно и громче звук сделать. Слышишь, наверно, не очень? А, старый?
Парнишка силой усадил его на стул и представил к горлу нож.
- Не вздумай орать, труха, лучше сам скажи, куда пенсию заныкал? Молчать будешь – тоже больно сделаю. Говори, пока не перерезал тебе горло!
Только теперь Трифон Степанович вспомнил, что на другой день после пенсии нужно было быть осторожней с посетителями. Да, теперь какой толк от этих сожалений.
Пенсию «работники соцслужбы» забрали, но уходить не спешили.
- Что мы ещё имеем дед? А ведь, похоже, не из бедных. Опаньки, сколько у тебя наград, старый. Да ты у нас герой? Какие ордена! Да, за них бобла отвалят побольше твоей пенсии!
 Не смей, гадёныш!- взревел он и бросился на парня, но получил удары ногой в пах и кулаком в висок, отлетел и ударился о батарею отопления.
Рана на голове не была смертельной, ибо он чувствовал эту саднящую боль, как бывала на фронте, и знал, что еще не конец. Только вот сердце резануло как никогда раньше и не стало хватать воздуха. «Неужто вот так? И вправду получилось, что нежданно, не доставляя хлопот сыну с невесткой? Выпросил, получается, легкую смертушку»…
От могилы отца Сергей Трифонович шел, опираясь о руку жены, и вдруг глаза его сухие увлажнились от слов женщины, стоящей среди могил:
- Хороший, видать, был человек. Откуда-то тучка прилетела и пролилась мелким дождем, а после сразу выглянуло солнце. Словно сплакнуло облочко, да исчезло. Эх, жизня наша…