Стужа

Придя надысь домой с заиндевевшим, стылым от мороза сраком, вспомнил как лет 7 назад каким-то чудовищно морозным, серо-снежным утром стоял на автобусной остановке возле метро Калужская, поджидая транспорт.

Тогда крытая автобусная станция была еще не достроена, и автобусы толпились на продуваемой всеми арктическими ветрами площадке на задворках ДК "Меридиан". Я был в каком-то легком пальтишке, позволявшем холоду проползать ледяным ужом под одежду, и шапочке, натянутой чуть ли не подбородка.

Рядом со мной стояли две укутавшиеся бабки. Точнее тетка и бабка. Тетка молчала с рассеянно-глупым, отрешенным лицом. Бабка в зеленом пуховике и сером дерюжьем платке, наоборот, притоптывала и, плача от холода, постоянно бурчала под нос. Так как пейзаж был невесел и безжизнен, я начал прислушиваться к ее бормотанию:
- Ну что же он не едет что же не едет гад такой? вот же стоит автобус что он не едет? Там водитель там водитель сидит и не едет. Он в кабине сидит водитель сидит и не едет. Ему тепло и ему в рот насрать что тут стоят ему тепло и не едет. вон он гад вон он сидит в тепле и не едет. конечно чо ж ехать когда тепло сидится?! он сидит и в рот насрать и можно не ехать... дайте сигареточку мужчина дайте сигареточку...

Я вопросительно обернулся.

- Да, - еле заметно кивнула она. - Дайте сигареточку, согреюсь хоть.

Я достал из кармана пачку. Красными, плохо слушающимися пальцами вытащил сигарету и протянул бабке.
- Вставьте в рот! - повелела она.
Я усмехнулся, прицелился и воткнул ей сигарету между синих губ.
- Огоньку... - прошелестела она.

Я опять стянул перчатку, нащупал в кармане брюк зажигалку.
- Подожгите мне, - скомандовала бабка, пожевывая фильтр сигареты.

Я положил портфельчик на утоптанный снег и сжал его пятками, освобождая руки. Прикрыл зажигалку ладонью от ветра и начал крутить тугое металлическое колесико. Промерзшая дешевая зажигалка жидко плевалась искрами. Наконец, появилось маленькое синее пламя, которое осторожно поднес к сигарете. Бабка стояла не дыша. Сигарета не загоралась.
- Тяните же! - в сердцах сказал я.
Бабка сосуще пошамкала губами. Пламя погасло. С таким же успехом я бы мог дать прикурить трупу.
- Дайте сюда, ничего не можете! - сердито молвила старуха.

Я протянул зажигалку и отвернулся. В течение нескольких долгих минут я слышал за спиной чирканье и неразличимые проклятия. Потом порыв ветра донес дым табака.
- Ооох, - сказала бабка. - оооох как холодно, оооох....
Видимо охи у нее совпадали с выдохами после затяжки.
- Ооооох чтож не едет то засранец уж сколько стоим все не едет оглоед спит он небось там как есть спит....ооох...сидит себе в тепле газету читает слышь газету читает говорю а мы стоим и .... оооох...что ж не едет то что ж не едет...

Над площадкой разнесся рык мотора. Отрешенная тетка впервые моргнула. 642-й автобус, выпустив черный смрадный дым, вздрогнув, вывернул к остановке.
- Проснулся, черт кривой, - прокомментировала бабка, капнув пеплом на край платка.

Автобус встал, радушно открыв свое простуженное чрево. Я забрался через среднюю дверь, дрожа, сел на стылое коричневое царапанное сиденье. Бабка вошла через переднюю площадку и, согнувшись пополам, прокричала водителю:
- Через Введенского едет? Нет? Ну и ладно!

Подобрав подол, прошла мимо меня в конец салона, сугробом осыпалась в кресло и закрыла глаза.