Пророчества сбываются

(штрихи к творческому портрету в попытке современного прочтения романа Тимура Пулатова «Плавающая Евразия»)
      
    Каждой эпохе свойственно проецировать себя по непрерывной  шкале времени вперёд и
назад  --  первым занимается история, вторым  --  футурология.
     Каждая эпоха ощущает себя неповторимой, исключительной, особо отмеченной  Провидением, но нельзя не согласиться с теми нашими  ныне благополучно здравствующими современниками, перешагнувшими рубеж двух веков и тысячелетий, которые полагают, что их трамплин   --  СССР  был  некоей выделенной бифуркационной  эмерджентной точкой  в фазовом  пространстве  исторических  флуктуаций
    То, что испытали они на своём веку  --   все триумфы и трагедии  личной и общественной  судьбы, все хитросплетения  исторических коллизий и иллюзий, коварства и любви , верности и  предательства, диссидентства  и  патриотизма  --  всё это  закономерно  побуждало народ  в
лице лучших представителей его творческой интеллигенции  стремиться заглянуть в будущее
цивилизации  --  по каким лекалам будет скроена ткань будущего, да и будет ли вообще существовать в грядущем   сама эта ткань  пространственно-временного  плетения идей и событий?
    В наше время мы подвергаемся агрессивному бесцензурному «промыванию мозгов» со сто-
роны  доморошенных  колдунов,  ворожей,  экстрасенсов, телепатов, шаманов,  магистров
и адептов всяческих нетрадиционных наук, и несть числа этому чёрному воинству шарлатанов
и проходимцев всех мастей.
     Между тем, общеизвестно, что с древнейших времён человечество  в желании заглянуть в
будущее неизменно прибегало к профессиональной  помощи  пифий, прорицателей, гадалок, жрецов, дервишей и юродивых, пророков и прорицателей, кликуш  и  магнетизёров,  и среди них иной раз встречались личности, щедро наделённые неоспоримым эзотерическим даром предвидения.
    С незапамятных времён  человечество увлекалось  пророчествами и предсказаниями, своими
точными прогнозами грядущего прославились такие известные исторические личности, как
Нострадамус, Иоганн Кеплер, Калиостро, Блез Паскаль  и многие, многие другие, дерзнувшие приподнять  мистическое покрывало  Неведомого…
  Неистребимо в человеке убеждение в том, что  существуют некие сакральные мистические способы приподнимать покров тайны над будущим  --   недаром ещё Плутарх в своё время
утверждал, что человеку дарована не только память, удерживающая прошлое, но и сила предви
дения, устремлённая в будущее : грядущее действительно  отбрасывает в настоящее свою длинную тень….
      Назову навскидку  несколько знаковых имён в  этой таинственной области:  Бен-Бецалель,
Нострадамус, Гануссен, Ванга, Гюрджиев, Блаватская,  Кейси, Глоба, Циолковский, Стругацкие,
Жюль Верн, Уэллс, Верфель, Бредбери, Бирс, Азимов, Замятин, Оруэлл, Рерихи, Кампанелла, Свифт, Чапек, Чернышевский, Адамов, Ефремов,  Варшавский,  Кэрролл, Богданов, Сен Жермен, Маяковский, Бокий, Берг, Мессинг, Корейша, Матрона, Ганди, Кашпировский, Чумак, Месмер, Калиостро, Кулагина , Джуна  --  список этот  безранжирно и бессистемно  может быть  продолжен  сколь угодно долго. ..
      Как нетрудно заметить, в этом пёстром  ряду представители многих профессий  --  артисты  и
целители, писатели, и астрологи,   поэты и художники,  учёные  и отшельники,  авантюристы  и  мошенники, маги и  жрецы,  шоумены и политики, чудотворцы и  юродивые, плуты и святые….
      Оккультными  науками  всерьёз интересовались  сверхдержавы, создавались тайные теософские масонские  ложи и ордена , общества Ананербе, Шамбалы,  розенкрейцеров и тамплиеров  --   бесчисленные авгуры и пифии, гарусники и экстрасенсы, ворожеи  и авторы утопий и антиутопий  пытались проникнуть в будущее, но мало кому это удавалось.!
      По моему глубокому убеждению, в список посвящённых, приобщённых к тайным знаниям
и посему  наделённых  мистическим даром предвидения ,  должен быть  включён  уникальный,
удивительный писатель современности  --  Тимур  Исхакович  Пулатов..
      Когда литературоведы третьего тысячелетия станут пристрастно и дотошно исследовать
феномен  Пулатова,  первое, что заведёт их ву тупик, вокруг чего будут ломаться испытанные в критических баталиях копья  --  это всё та же вечная проблема соотнесённости личности творца 
и общественного резонанса  его творений,  масштабов отпущенного человеку креативного дара
и его умения  прагматически  им распорядиться,  траектории пересечения судеб автора  и героев
его литературных сюжетов.
      Иными словами, исследователей,  вооружённым всем техническим великолепием компьютерной эры потребления, станет волновать в первую голову совсем простой, на бытовом уровне даже тривиальный  вопрос: каким  это неведомым образом  --  через веру, знание или интуицию, через транс  самопогружения или экстаз  кликушества  --  даётся человеку потрясающее  чудо перевоплощения, сопереживания, сострадания  не только к другому человеку, но и к варану, черепахе, коршуну, наконец., ко всей   великой  Пустыне  --  не столько к географическому понятию, но как главное и основное,  собирательному образу и символу самодостаточной, монадоподобной души человека, созданного по Божьему образу и подобию…
      Пустыня  как душа, душа как пустыня  --  вот, на мой взгляд, главный нерв, пронизывающий невыразимой болью  всё творчество выдающегося писателя современности, во многом загадочного, мистического, как любил говорить о себе Булгаков, писателя., не оценённого
при жизни по заслугам, или, что ещё хуже, понятого  превратно, упрощённо, привычно включённого в одну из обойм  многострадальной литературы   --  а между тем феномен
Пулатова крайне сложен и внутренне противоречив., многослоен, многогранен, неоднозначен…   
      Конечно же,  при желании в его  самобытной творчестве  можно услышать мотивы или хотя бы нотки Гофмана, Кафки, Соловьёва, Платонова,   Хармса,  Ионеско, Вагинова, Заболоцкого,
Воннегута,  Беккета, Фицджеральда, Рабле,  отголоски  художественных приёмов плутовского авангардного  романа путешествий (Сервантес. , Стивенсон,  Дефо, Вийом),  жанра гротес
ка (Щедрин, Свифт, Франс), мистически исповедальной психологической прозы (Гофман, По, Достоевский) , и, наконец, древнейших традиций Востока со всей отшлифованной  веками изысканностью мистических озарений  адептов ориентализма.   Но Пулатов  самодостаточен!
Его творчеств, опровергая  известную максиму Киплинга о том, что «Запад есть Запад. Восток есть Восток, и вместе им не сойтись», перекидывает между ними  волшебный мост дружеского
взаимопонимания, и это по плечу именно ему, так как  в творческой судьбе и личности автора, русскоязычного писателя из легендарной Бухары, доминантой  служат как идеи евразийского космизма (Фёдоров. Брюсов, Блок. Гумилёв, Флоренский, Лосев,  Зульфикаров, Сулейменов),
так и гуманизма самой высокой интернациональной нравственной пробы
      В творчестве Пулатова  буквально покоряет  подчёркнутая аполитичность, акцент на сверхценные идеи дружбы, братства, гуманизма, в конечном счёте преодолевающие на тернистом пути истории  все и всяческие баръеры  --  сословные, классовые, партийные, образовательного ценза, конфессиональные, этнические, имущественные, пространственные и временные.
       Пулатову  в  высочайшей степени присущ  и глубокий психологизм как врождённое имманентное свойство таланта, и  особый, безжалостный как у вивисектора , специфический интерес  к потаённым уголкам души, к саморефлексии, двуличию, провокаторству, хамелеонству, приспособленчеству, фрондёрству, эпатажу, демагогии, к фрейдовской психоаналитической изнанке  многих внешне респектабельных проявлений личности, чей
Символ веры  --  цинизм, цинизм и ещё раз цинизм
      Бросается в глаза самобытная и незаёмная , идущая от глубинных подземных архетипических корней рода , независимая сила стиля рассуждения и повествования , чёткость личного чекана и клейма мастера,  златокузнеца души высокой червонной пробы , не подражающего никому, но вместившего в свой изобразительный  арсенал  всё богатство  виртуозных формальных дости-
жений мировой литературы вкупе с  её  высочайшими моральными императивами. 
     При этом Пулатов щедро наделён не только интуитивно-стихийным ощущением перманентной и глобальной трагедийности  земного бытия, но и неподражаемым чувством  природного, несколько мрачноватого  юмора, а то и едкого саркакзма, гротеска, шаржа, крутой сатиры:  бич Ювенала так же по руке Пулатову, как не чужды ему язык Эзопа, «иронии  аттическая соль» и причудливая вязь восточных притчевых иносказаний.
      Чтение книг Пулатова  --  это не лёгкое  комфортное времяпрепровождение, оно требует полного напряжения внутренних ресурсов раскрепощённой  души вдумчивого  читателя
и посему рассчитано на  личность,  подготовленную воспринимать мир  как тайну, а не как шоу.
      Внимание читателя привлекают и завораживают пулатовский пантеизм, «очеловечивание бесчеловечного», тютчевское ощущение «единственности  Единого», подлинный  космизм
восприятия природы не как театральной декорации, а как органической системной целостности субъекта, объекта и  Демиурга.
      Художественную ткань  произведений Пулатова  выгодно отличают гармоничность, плотность и вместе с тем лёгкость плетения  фабульных  ходов,  взвешенность деталей, выверенность  нюансировки  и стройность  архитектоники сюжета, что вкупе с изобразительным мастерством неразрывно связано с остротой писательского глаза и безошибочностью вкуса, не заигрывающего с с сегодняшними, увы, модными поветриями масскульта, а обращённого целиком и полностью к вечным непреходящим ценностям Духа.
      Нельзя не заметить, что многоликость и многопластовость  пулатовских героев при всей насыщенности  их переживаний не нарочиты, они естественны и органичны, проистекая  из
незамутнённого этико-эстетического  экзистенциального понимания философии жизни, про-
пущенной через реалии быта и особенности авторской биографии.  Неслучайно писатель часто
смотрит на мир чистым взглядом ребёнка, обнаруживая в нём первозданную свежесть  красок,
запахов и звуков, давно уже недоступных взрослым.
        Вместе с тем эта первичность, распахнутость,  спектрально  незамутнённая   первичность
 детских ощущений нигде не перерастает в инфантильность, сюсюкание в адрес умилённого читателя  --  Пулатов всегда серьёзен  и  мудр даже в своём лукавсчтве, как это и подобает «последнему хранителю древностей», как себя однажды позиционировал  сам писатель.
      Подытоживая  краткий очерк творчества  Пулатова, следует признать, что  его читателю
не могут не импонировать  причудливая притчевость, мифологизм, историчность, сквозные лейтмотивы поиска  Абсолюта в мятущемся, вздыбленном мире человеческих страстей  --
через стремление к добру в масштабах двора, махали или даже всего мира в целом.
       Однако, затрагивая извечные ключевые  проблемы добра и зла, Пулатов не резонёрствует, не выдаёт себя за пророка, обладающего «истиной в последней инстанции», не навязывает  читателю своей точки зрения  --  нет, он всего лишь ставит «проклятые вопросы»  в их художественном преломлении, приглашая читателя к  сотрудничеству  в поисках ответов на них.
      При этом автор обнаруживает такую степень незащищённости ранимой души в её пассионарном стремлении к истине, что читатель верит своему автору действительно как пророку и готов до конца следовать за ним не пути к недостижимому, может быть, идеалу.
      Признательное уважение к писателю вызывает его стремление и умение бесстрашно, поверх барьеров общественной и личной цензуры, исследовать страдание не только как искупление
первородного  греха, но и как  путь к индивидуальной свободе   --  неслучайно через всё творчество Пулатова прямо, красной нитью, или опосредованно, контрапунктом, проходит
экуменическое сопряжение ислама, христианства, иудаизма, буддизма и других мировых религий, включая сюда и зороастризм
      Романы Пулатова  давно и по праву переведены  едва ли не на все европейские и восточные языки, по его творчеству защищены диссертации и написаны монографии, его произведения
достойно  вошли в золотой фонд отечественной и мировой литературы, утвердились в  общест-
венном  сознании как высокие образцы подлинного искусства, которое в наше смутное время
как никогда нуждается в защите от агрессивной экспансии глянцевого чтива поп-культуры
(рифмуется с макулатурой)
      Значительный исторический, философский  и литературоведческий интерес  представляет,  как следует  из всего вышенаписанного, хотя бы контурный психологический анализ  личности        автора в контексте  реалий эпохи, трагической, повторюсь, по фатальному несоответствию
целей, методов  их достижения и полученных результатов
      Пулатов, как  было  отмечено выше , писатель загадочный, мистериальный , импрессионисти-
ческий, мистический, может быть, даже суфийского, а то и дзен-буддийского толка, и если рас-
суждать об истоках, течении и дельте  его творчества, то следует  заподозрить  знание автором
некоего тайного шифра, магического кода и пароля  наподобие того клочка пергамента, который во время оно,  будучи снабжён надписью «шем»,  вкладывался каббалистом и хасидом , пражс-
ким  раввином Леви ибн бен Бецалелем в глиняный рот Голема  --  и тогда опасному могуществу слуги не было предела.
      Так и с книгами Пулатова:  они имеют много глубин, много явных и тайных течений, много сакральных уровней постижения, и чем богаче внутренний мир реципиента, чем лучше изначально подготовлен читатель к восприятию зашифрованных в реальных образах мифических
истин и скрижальных заповедей, тем больше он может извлечь из нелёгкого, требующего значительного  духовного напряжения и подготовительной резонансной настройки  чтения
произведений Пулатова. В них мне повсюду видится экстатическое и даже аскетическое начало, во многом определяющее  стилевые и сюжетные особенности книг этого замечательного писателя.
      Кто же он  «изнутри»  в коконе внешних  «фишек»  формального самовыражения  --  лирик,
эпик, концептуальный мыслитель, вдохновенный  проповедник, страстный обличитель человеческих слабостей, бытописатель нравов, дервиш, историк, философ, пророк, учитель нравственности, религиозный догматик и схоласт  или ренессансный певец всепобеждающего разума?
      И то, и другое, и  третье.
      Давно и справедливо замечено,  что  все боли мира, все его заблуждения и предрассудки,
предательства и  подвиги, триумфы и трагедии пропускает художник через своё  ничем не защищённое сердце,  художника этого хочется уподобить  свече в бестрепетной деснице  андреевского  «Некто в сером»,  а свеча судьбы  писателя всегда  горит сразу с двух концов, оплывая слезами молитвенного воска…
      Пулатов хорошо знает изнанку жизни, его на мякине не проведёшь, он  отнюдь  не слезлив,  не сентиментален, и если его иной раз по обстоятельствам называют добрым, но никогда  --  добреньким.  Он мужественно принимает мир как данность таким, как он есть, ему претит маниловское прекраснодушие, он  --  трезвый, убеждённый реалист и прагматик, не строящий
иллюзий  относительно реабилитации человеческих слабостей, убеждённый лишь в том, что
без боли нет  преодоления боли.  Его виртуозный скальпель  хирурга-исцелителя  --  это Богом данный талант изобразительности и психологизма, помноженный на эрудицию и интеллект.

      В моих глазах  Пулатов  --  это крупномасштабная  трагическая при всём внешнем благополучии литературной и деловой карьеры фигура мастера, недовольного своими  творении-
ями, жизнелюбца, не верящего по большому счёту  в конечную победу жизни над смертью,
мирового добра над  мировым злом, дирижёра, в оркестре которого  иной раз так фатально фальшивит вторая скрипка надежды на всеобщее благополучие…
      Именно отсюда, из внутренней неудовлетворённости, раздвоенности,  постоянного повышения планки требовательности к себе, не всегда совпадающего с жёсткими жизненными реалиями, идёт бытующее в определённых литературных кругах мнение о том, что характер у Пулатова слишком крут, что он часто нетерпим к чужому мнению, что ему ничего не стоит обидеть, унизить подневольного человека, что людей он, конечно, знает, но не уважает  --  сло-
вом, фигура он одиозная, личность сугубо авторитарного, даже деспотического склада.
      Всё так, да не так.
      Не только  изощрённый ум и обширная эрудиция, но и почти безошибочная интуиция ,
чутьё, граничащая с экстрасенсорикой, дают возможность Пулатову-писателю, Пулатову-лидеру, Пулатову –телепату и духовидцу быстро и точно определять  и даже прогнозировать деловые и нравственные характеристики  партнёров, а с людьми ненадёжными, двуличными, корыстолюбивыми, подлыми он не церемонится  --   что правда, то правда. Но скажите мне, где и когда полководец одерживал победу без единоличного утверждения  своей воли среди солдат. без жесточайшей  дисциплины , включая сюда и самодисциплину  --  ведь любое благое дело
в принципе можно заболтать, сотрясая воздух риторикой «демократических» лозунгов  и дема-
гогией.
      Пулатову как писателю мистическому в булгаковском понимании этого термина открыты
сакральные тайны Вселенной  материи , Духа и  души человеческой, которая  тоже суть Вселенная сознания, надсознания и подсознания, и каждый из  этих уровней  подвластен
магии мятущегося духа суфийского дервиша от  литературы, кудесника  и волшебника вербальных  превращений, лукавых мистификаций и фантасмагорических прорывов в область неведомого с использованием  художественных приёмов реализма,  импрессионизма и иной
раз даже пуантализма (точечная мозаика образа).
       В книгах Пулатова  иносказания соседствуют с поэтикой социально-бытового реализма, условность  --  с  конкретной  реальностью, и к этому  благодарный читатель быстро привыкает,
 находя в книгах всё новые уровни и слои  постижения мира….
       Вот таков он, Пулатов,  ярко выраженный интраверт, но сумевший  явить  себя  этому яростному миру  и как мессия,  непредсказуемый, резкий, мрачный, лукавый, по-детски непосредственный и  мудрый как  змий, крупнейший современный  мистический
писатель Востока, прочно занявший реалистическую нишу в российской  литературе  --  Тимур Исхакович  Пулатов, сын узбека и таджички, ставший сыном не только Таджикистана и Узбекистана, но и Москвы, и России, и всего мира…
      Полагаю, что достаточно убедительно, хоть и пунктирно, сумел донести до читателя всё своеобразие творческой манеры Пулатова  --  думаю,  пришла пора детальнее исследовать
феномен   Пулатова-футуролога, предсказателя, прорицателя  в отважной  попытке современного прочтения одного из интереснейших романов писателя  «Плавающая  Евразия»
      Роман это был завершён в 1985 году, в самом преддверии перестройки и скорого фатального развала великой державы СССР. В одном из своих интервью Пулатов признавался, что уже тогда его охватывало чувство глобальной катастрофы и  неизбежности нового, парадоксального, экзистенционального  бытия и быта  в принципиально иной общественной и социальной формации.
      «Плавающая Евразия» была опубликована в  широко известном в ту пору журнале «Дружба народов» в 1990 году и была  тогда у всех, как говорится, на слуху. 
              Впечатляет провидческая убеждённость автора в крахе и абсурдности надвигающейся либерализации общественных отношений. На примере московских вольных салонов-квартир
и  альманаха «Белая медведица», опубликованного на Западе по инициативе расчётливого диссидента Шарапова, одного из действующих лиц романа., убедительно  показана  жизненная и и идеологическая  позиция этого предвосхищённого Пулатовым антигероя эпохи.
       По аналогиис расхожим  понятием «полукровка» автор вводит в обиход  романа  колоритный  неологизм  --  термин «полушовка», характеризующий двуличность, расщеплённость,  метания человека  между персонифицированными добром и злом. Все главные герои романа  изображены
в двух ипостасях, в психологическом и портретном раздвоении:  так, диссидент Шарапов,  ранее высланный  на Запад, появляется в городе Шахград  в образе и  в телесном обличии ветхозавет-
ного  федумянского старосты, высмеивающего пророчества его вечного гонителя   бродяги Салеха  о скором  катастрофическом землетрясении . В свою очередь,  Салех обитает в телесной оболочке Руслана Давлятова, молодого учёного-сейсмолоша, первым заметившего на своей улице глубокую  трещину  в  земле  --  зловещую предвестницу грядущего  стихийного бедствия
в миллионном  Шахграде.
      Надо сказать, что мотив двойничества в литературе не нов, двойники   присутствуют  как фабулообразующие  персонажи  в творчестве Гоголя, Гофмана, Диккенса,  Бирса, Уэллса, По, Франса, Стивенсона, Шелли, в детектитвной и  готической   литературе, но один только Пулатов  использует  этот  эффектный  приём в своей неповторимой манере философского гротеска:.
      Приятель Давлятова врач Мирабов, гуманист по определению, и по призванию,  жертвующий жизнью ради спасения жизни больного, в своей раздвоенности, амбивалентности  самореализа-
ции, в самые острые  авантюрные моменты повествования неожиданно перевоплощается  в
одного из воротил города, директора Института  Атеизма  --  Нахангова, сильного, властного, беспардонного  и беспринципного человека, воображающего себя  Александром  Македонским.
      Нахангов  --  сосед главного  героя Давлятова, опекает и направляет по жизненной стезе  моло
дого сейсмолога, который в своём портретном двойственном антагонизме  в необходимые сюжетные моменты предстаёт в обличии ветхозаветного пророка Салеха, предрекающего миру
страшное землетрясение как кару за грехи людей в современном городе конца ХХ века. Всесиль
ный  Нахангов , покровительствуя  Давлятову, призывает того не только раскаяться  в пороках своего второго  «эго», но и публично изгнать  его из себя наподобие экзорциста, отмежеваться от своей  амбивалентной двойственности, сделавшись плоским и одномерным человеком.  В обмен
на покровительство, суля  искушаемому  всевозможные блага,  Нахангов заставляет  Давлатова
публично отторгнуть от себя беса-искусителя-пророка  Салеха, т.е.  изгнать из души веру в Вечность. в Бога, отказаться от вечных  скрижальных религиозных заповедей, что в итоге явится
полной победой  Главного  Атеиста  ьгорода-государства, торжеством и апофеозом мирового
Безбожия.
      Весь миллионный  Шахград , живущий ожиданием неминуемой скорой гибели, воплощает в себе  это имманентное раздвоение полушовки в динамичных сменах декораций, ремарок, портретов и пейзажей,  подстрекается и разжигается самыми невероятными провокационными слухами о том, что  среди них, современных, цивилизованных людей, пользующихся всеми благами  постиндустриального общества, современными средствами связи, интернетом и цифровыми технологиями, появился ветхозветный провозвестник апокалипсической гибели Салех. Оценив  меру сотворённого горожанами добра и зла, взвесив их  на  прецизионных весах,
он   должен или отвести от города  страшное землетрясение, или выпустить из земных недр  на волю разрушительную энергию  Страшного Суда.
      Так совпало, что именно в  тревожную пору  ожидания землеьтрясения в  Шахграде проводится Всеазиатский  конгресс  сейсмологов. Чтобы развенчать упорно циркулирующий алармистский миф о скорой гибели города, по просьбе председателя  градсовета  Адамбаева учёные многих стран, в числе которых  и нобелевские лауреаты,  каждый вечер  собирают у
экранов телевизоров обескураженных горожан.  Но чем больше и горячее спорят  участники
дискуссии между собой, чем  жарче обсуждают химические, физические и геологические
признаки  приближающегося стихийного бедствия, поведение животных,  сны и  предчувст
вия, тем сильнее они, помимо своей воли,  разрушают традиционные многолетние теоретические и  практические  конструкции сейсмологии, представая в конце концов перед зрителями в образе голых королей.
      Шахградцы, ежевечернее в ожидании подземных ударов выбегающие из своих домов на городские площади и пустыри, разочаровавшись в достижениях научного прогресса,  наконец
решаются успокоить взбунтовавшуюся землю  древним ритуалом  --  кровавым  закланием  одного из своих сограждан  в качестве искупительного  жертвоприношения. Этим ритуальным убийством  буквально грёзит приёмный сын Давлятова  --  Мелис, четырнадцатилетний подросток, который на поверку оказывается  его незаконнорожденным сыном от короткой интрижки с искусствоведом  Шахло.
      С тех пор. Как Давлятов на Всеазиатской конференции сейсмосветил  объявил о приближающемся страшном землетрясении, в городе становится модным  повсюду гулять с собаками, кошками,  везде  носить с собой  голубей,  канареек и прочую живность., которая
по мысли хозяев должна  вовремя  предупредить  владельцев  о приближающемся несчастье
лаем, воркованием, беспокойным поведением..  Но окропление содрогающейся земли кровью
краденных птиц и собак, исполнение Мелисом и его дружками ритуальных танцев вокруг костра
не снимает напряжения в обществе. Люди понимают, что уже невозможно обойтись без  проли
тия крови невинного человека, и первой  искупительной жертвой юных спасителей  Шахграда становится бродяга  Музайма, которого Мелис и его дружки обнаружили спящим  на лесопилке
за городом.  Кстати, выясняется, что это тот самый герой, от которого в ветхозаветные времена отвернулся сам пророк Мухаммад,  мучавшийся потом раскаянием  из-за этого всю жизнь .
      Ритуальное  убийство молящего о пощаде бродяги  под предводительством Мелиса происходит легко и просто  --  по восточным этическим представлениям от незаконнорожденных
детей, плодов случайных связей, генетика чаще всего охотно лепит убийц. Но  едва только Мелис с его присными были взяты под стражу,  в Шахграде все как один стали на защиту тех., кто, окроплённый  кровью невинного,   желал всем добра и успокоения.  Стали создаваться различные комитеты и инициативные группы, дабы защитить  благой порыв и деяния «мелисовцев» массовым сбором подписей под гневными обращениями в прокуратуру. Называя  Мелиса с его дружками  «нашими детьми»,  стали поговаривать даже о том,  чтобы воздвигнуть им прижизнен
ные  памятники.
       Напряжённое, истерическое по сути ожидание неминуемой катастрофы  высветило, по  сути,
 всё вздорное, порочное, греховное в  святошах-горожанах, коль скоро все они продукт эпохи, плоть от плоти детей современной цивилизации  массового  культа поклонения  златому
тельцу потребления, психозу   воинствующей  гламурной  бездуховности.
      А тем временем медленно просачивающаяся из-под земли радиация вылепила, породила
под домом Давлятова не что-нибудь, а  голубую мечту всех террористов планеты  --  самую
настоящую ядерную бомбу. Когда она поворачивалась, чтобы поудобнее улечься между фундаментом и стенами,  дом Давлятова время от времени вздрагивал и скрежетал .
      У сейсмологов родилась дерзкая идея: осторожно извлечь  ядерную бомбу из давлятовского подвала и столь же осторожно  опустить её между евразийской и африканской  сейсмическими платформами, а затем  инициировать управляемый взрыв, дабы ценой  гибели  тектонических мегаплит освободить  накопившуюся под Шахградом адскую энергию  и тем спасти обречённый город.
      Конечно, при этом состоятельные горожане  предусмотрительно строили для себя  полностью автоматизированные подземные убежища, роботизированные бункера, рассчитывая при любом раскладе грядущих событий  пережить  и землетрясение, и ядерный взрыв, словом, конец света.
      За большие взятки  им оказывали услуги мафиозные чиновники и продажные депутаты, за соответствующую мзду открыв для желающих Бюро добрых услуг для строительства бункеров и по бронированию мест погребения на кладбищах Высшего разряда наподобие Новодевичьего или Ваганьковского, с тем только существенным отличием, что   Шахградские  заупокойных дел мастера  обещали отправить покойных в потусторонний митр в сопровождении наложниц, слуг, личных водителей и персональных пилотов, капитанов  суперяхт и искусных массажиство, чтобы
под стать египетским фараонам не ощущать  одиночества в долгом путешествии по мосту  Сират, соединяющем  Рай  и  Ад.
      Из родового дома, в котором самозародилась ядерная бомба, купленного градсоветом по сходной цене,  Давлятов , ставший для главного атеиста Нахангова родным человеком,  переселяется в бункер благодетеля и публично изгоняет из себя пророка землетрясения Салиха.
Целый месяц все герои романа ждут исполнения злолвещего пророчества, каждый по-своему.
      Чтобы окончательно убедить сомневающегося  скептика Давлятова в отсутствии Рая и Ада, спасения и загробного мира, грехопадения и раскаяния., Нахангов берёт его с собой в  космичес-
кое путешествие на ракете,  воображая себя летящим на легендарном Буцефале.
      С  космических высот  глазами автора романа  герои  видят многое из того. что должно свершиться в недалёком будущем. Они становятся  невольными свидетелями взрыва на атомной станции, цунами , тридцатиметровой  высоты волной  накрывшее другую станцию, обозревают панораму бедуинского шатра полковника  Ибн-Мудаффи, отчаянно цепляющегося за власть и
упоённо цитирующего заморской журналистке выдержки из своей «Зелёной книги»…
      Не правда ли, поразительна точность предвосхищения Пулатовым  чернобыльской катастрофы 1986 года, затопления японской Фукусимы  в текущем году  и  восстания в Ливии
против тирании Каддафи,  происходящего  в наши тревожные дни  --  разве  не  вызывают своего рода интеллектуальную оторопь   такие прицельные попадания в сегодняшнюю реальность  из  далёкого уже 1985 года?!   Как  и чем, не обращаясь к мистике, можно объяснить  это чудо?
      Примечательно, что Рай, так усердно отрицаемый дежурным атеистом, был всё же увиден  сверху Давлятовым, правда, не совсем таким, как он описан  в священных книгах человечества,
Библии и Коране. В этом  своеобразном Раю , кучкуясь на огороженных площадках, сладострастные старцы похотливо подглядывают за влюбчивыми дамами, такими как Джина Лоллобриджида и Брижит Бордо, интригуют, следят  один за другим, и в этих в старцах – рамоликах наш герой  с изумлением узнаёт Ницше, Кант,  Гегеля, отца водородной бомбы Тейлора, создателя боевых ракет фон Брауна. Чарли Чаплина и других светил  западного  науч-
ного и художественного истеблишмента.
      Оказывается,  Рай, призванный спасти заблудшее человечество  --  это технократический мир без веры, нравственных принципов и гуманизма, в этом мире нет места законам и заповедям,
В нём в хищнической борьбе за природные ресурсы безжалостно и  бездумно уничтожаются миллионы людей, что мы наблюдаем  сейчас в Ираке, Афганистане, Северной Африке, во всём взбудораженном арабском мире и что было загодя предсказано Пулатовым на страницах своей
«Плавающей Евразии»
       Оттуда, с  высот  космического полёта, Давлятов  различает даже  субъектов в модных костюмах от Кардена, которые, уличая один другого в некомпетентности, носятся ,  как дурни
с писаными торбами,  с какими-то глиняными табличками и папирусными фолиантами, во всеуслышание публично   оглашая точные даты конца света.
       С этой прогностической высоты обзора вращающейся над земным шаром ракеты уже просматриваются контуры будущей неизбежной  «войны  цивилизаций» из-за того. что экологическую нишу  в этом  интеллектуальном раю  монопольно заняли западные цивилизаторы

Маршируют европейские леворадикалы из реанимированных «Красных бригад», пересекаясь
с исламскими фундаменталистами, и всё так до боли узнаваемо в этих райских угодьях…
      Финал  романа  --  нулевой, зеро. Как любил повторять Давлятов., узревший во время полёта
апокалипсически страшную картину:  из его родительского дома роботы бережно извлекают
атомную бомбу и опускают её в расщелину между континентальными плитами. Высвободив-
шаяся энергия лишь слегка обжигает ему брови, зато спасает Шахград от  предсказанной катастрофы.  До следующего предсказанного срока  --  возможно, до  конца 2012 года, когда на смену научному, рациональному объяснению явлений природы и поведения человека придут мистические озарения и откровения, кажущиеся  или являющиеся по сути боговдохновенными…
      Порукой тому  --  амбивалентный  эсхатологизм  писателя  Пулатова, предсказания которого всегда сбываются, хочется  того обывателю или нет.
      Роман  «Плавающая  Евразия» как и всё творчество  самого  загадочного креативного мистика  современности,  будет изучаться не одним поколением , пытающимся  хоть одним глазком заглянуть в свой завтрашний день….

ГЛАН ОНАНЯН

Заслуженный работник  культуры России,
Действительный член Петровской Академии наук и искусств,
Кавалер Орденов Почёта и Чести,
член Союза писателей СССР с 1969 года,
член  Союзов писателей  России, Грузии и Москвы,
доктор философии