Итоги

  Тридцатишестилетие далось мне тяжело. Ломота в предплечьях, близкие слёзы, вибрирующее, физически тяжёлое одиночество – это в моей-то немаленькой семье. Потом, анализируя, вывел: тридцать шесть – это уже не почти тридцать. Это почти сорок. При чём, совершенно уверен: занимайся я тем, что очень нравится, что очень хочется, и чтобы получалось, пусть иногда, и чтобы восхищённые взгляды, пусть изредка… Я на возраст бы не смотрел. Пятьдесят, шестьдесят. Только бы не очень болело развинчивающееся тело. Чувство утраты живёт со мной несколько последних месяцев. Оно заставляет меня до мозолей всматриваться в окружающих, пытаясь понять: «А как у них?» Разыскиваю одноклассников, приветливо улыбаясь, слушаю их незатейливые истории о быте, о каких-то даже планах. И не вижу довольства. Спокойного удовлетворения, когда неторопливо, но планомерно идёшь к какой-то своей цели, какому-то своему жизненному выбору. Досаду вижу, сожаление. Эти двадцать суетливых послешкольных лет. А ведь все хотели, стремились, клялись себе и другим. Но расплескалось, подзабылось. Осталось сожаление и покорное ожидание старости. Я не могу согласиться. Рвёт меня на их скорбное согласие. Я музыку слушаю так, как будто сам играю. Закрыв глаза и высунув язык. Скрипка натирает подбородок, а контрабас не по комплекции тяжёл. А бокс. Это я ражу их в челюсть или куда там могу попасть? И на сцене я – Гамлет, и в любви… Не Дон Жуан, а лучше, пронзительней, любивей. Не согласен я с возрастом. Я, как обычно, только начинаю. Начинаю детей рожать. Начинаю рассказы писать. Дай Бог, начну кино снимать. А позже – политика. Хочу быть президентом. Понятно, не ради славы. Вести хочу за собой. Педагогика в какой-то мере. Мне кажется – знаю уже много. И узнавать стремлюсь. Всё и всяк. Ну, просто всё. Интересно. И  нет для меня границ. Ни в государственных, ни в иных территориях. И ровесники уже все состарились. Но я - не их. Я иной. Молодым пытаюсь это доказать. Уже не всегда получается. Женщины, лучше сказать: женщинки, порой проходят мимо. Приходится окликать. Ну, тогда, понятно, всё получается. Но почему проходят? И как будет дальше?
 
  Огляделся вокруг: что сделал. Для статистики, не для себя. Дом, сын, дерево.

  Дом. Не успел. Или не смог. Безотцовщина накладывает некую женственность. Я лампочки научился вворачивать только после женитьбы. А тут тёща попросила, жена подзуживала, сам был не против: душевую на даче. Неудобно иначе. Ждёшь темна, чтобы под умывальником во дворе, оглядываешься суетливо. Не потому, что стесняешься. А вдруг - война. А ты без трусов в поле. Неудобно. Целое лето тестя просил показать, научить, направить - он у меня слесарь, но по плотницкому делу тоже ничего. От сохи, поэтому всё, что делается руками – ему в радость. Построили. В день отъезда в ныне родной город Москва дошивали лицевую часть. Хорошо получилось.
 
  Дерево. Несколько раз выращивал в цветочном горшке. Яблоню – было дело – из огрызка, манго из косточки. Не выжили. Доросли до полуметра и скончались. Как брошенные дети, усыновлённые в чужой стране.
 
  Сын. Могут ли три дочери являться эквивалентом? Не знаю. Не уверен. Но люблю их взахлёб. И представить на их месте кого-либо другого не могу. Если хочется сына, значит, нужно кого-то из них поменять. Я лучше себя на что-нибудь поменяю. Для дочек нужное.
 
  Корявые итоги. Несостоявшиеся какие-то. Повторюсь: творил бы что-нибудь для всех необходимое... И не для наживы. А так, чтобы жить не стыдно. Чтобы соседи по подъезду знали творческое моё расписание и не шумели. И итогов подводить бы не требовалось. Жалел бы разве, что жизнь коротковата. А сейчас времени много. Только не моё оно. Как будто забрал у кого-то, подменил. Разочарован бываю в себе.

  И очарован. Всё равно думаю: получится. И дочки проживут жизнь, и внуки. Заряд огромной мощности чувствую в себе. Жду только момента, чтобы полыхнуть. Всё будет. Точно: будет.