Ледниковое ретро

               
               
               
    
      Супруги Цыпкины смотрели зимние олимпийские игры Сочи 2014, что называется, без отрыва от дивана и так поднаторели в спортивной терминологии, так расширили свой лексикон, что сыпали специальными словечками, как крупные знатоки. Конечно же, прежде всего их увлекало фигурное катание, как самый зрелищный, с их точки зрения, вид соревнований. Со знанием дела они комментировали почти каждую фигуру на льду, внося в свой комментарий и свои наблюдения, и свои восторги, и свои замечания.
      - Паша! Смотри, какой у них великолепный тодес! Она прямо стелется, как чайка над волной.
      - А чем плох риттбергер! – подхватывал он. - Зато бильман что-то не получился.
      Но как-то, после очередного просмотра, на глазах у Полины Ивановны выступили слёзы.
      - Ты чего? – всполошился Павел Иванович.
      - Обидно, Паша, понимаешь, обидно, - сквозь слёзы произнесла супруга. – Вот сколько лет мы с тобой вместе?
      - Ну, не подсчитывал, а что?
      - А ты подсчитай.
      - Сейчас. Возьму калькулятор.
      - А ты без калькулятора. Из мозгов.
      - Ладно, - стал загибать пальцы Павел Иванович, - сорок семь в июне исполнится.
      - Просчитался, как всегда. Сорок восемь.
      - Хорошо, - миролюбиво согласился Павел Иванович. – Пусть сорок восемь. Ну и что? К чему это ты?
      - А к тому, что за все эти годы мы не станцевали с тобой даже простенький джаксон, ты ни разу не сделал даже элементарный моухок, не говоря уже о либеле.
      - А зачем мне это было нужно. Я ведь не фигурист, чтобы становиться в разные позы.
      - Эх, Паша, поза любящего мужчины для  женщины значит не меньше, чем его слова. Вот он стал перед ней на колено, вот поцеловал ей руку, вот притянул к своей груди, а вот поднял над головой к небесам, чтобы она почувствовала себя, как птица в полёте.
      - Какая такая птица?
      - Жаворонок, например, лебедь. У лебедей, знаешь, какая любовь. Лебединая. Одна на всю жизнь. Людям бы поучиться.
      - Ну, хочешь, я сейчас тебя подниму.
      - Сейчас не надо. У тебя сердце. Да и двадцать лет назад ты бы, пожалуй, не потянул. У тебя, понимаешь, конституция не та.
      - Да и ты  была далеко не Дюймовочка. Если бы я тебя поднял, точно бы уронил, ты бы костей не собрала.
      - А почему ты обязательно должен был меня уронить?
      - Почему, почему. По кочану. В зеркало на себя смотришь? Сколько в тебе живого весу? Какое твоё брутто-нетто?
      - Эх, Паша! Разве любовь измеряют в килограммах?
      - А в чём её измеряют?
      - В поцелуях. В ласковых словах. В блеске счастливых глаз.  В готовности весь мир положить к ногам любимой. А ты, кроме зарплаты, ничего к моим ногам ни разу не положил, и то, какая это была зарплата?
      - Что, сильно тебе задолжал?
      - Да уж. Мы едва сводили концы с концами, еле выкручивались, не то, что эти, на льду.
      - Полина! Тебя не туда заносит. При чём тут танцы на льду и моя, пусть невысокая, но честно заработанная зарплата. Это фрагменты из разных опер.
      - Нет, опера-то всегда была одна, под названием жизнь, но в этой опере ты так и не сыграл ведущую партию.
      - Ну, не вытягивал я этот чёртов кэрриган ни руками, ни ногами. Меня едва хватило на выкрюк.
      - Да ты и на танец меня ни разу не пригласил.
      - Приглашал. В день нашей фарфоровой свадьбы.
      - Ах, да. Это, когда ты героически попытался взять меня на руки, но тут же отказался от этой затеи, сказал, что слаб в коленках.
      - Помню тот случай. Ты тогда накинулась на меня, аки  тигра. Сказала, что наша совместная жизнь не удалась, что ты сделала большую ошибку, вручив свою цветущую молодость людоеду и варвару, и что ты тотчас же возвращаешься к маме. А я ответил, что наконец-то скину ярмо со своей шеи и,  если ты собралась уходить, я охотно тебе помогу.
      - И тогда?...
      - И тогда я поднатужился, поднял тебя на руки и отнёс до двери.
      - Неправда. До двери ты меня не донёс. Уронил-таки у порога. Я сильно ушиблась, повредила малую берцовую кость и задержалась под одной крышей с тобой ещё на двадцать семь, нет, …  двадцать восемь лет.
      - А почему задержалась?
      - Не могла же я возвращаться к маме хромой. Она выпустила меня из дому здоровенькой, я выпорхнула из гнезда, как певчая птичка, а возвращаюсь, как побитая шавка.
      - Ерунда, ты тогда не ушиблась. Пустяшный синяк сошёл на другой день. Ты вполне могла идти туда, куда собралась.
      - Нет, не могла, не могла…
      - Ну, хорошо, ты могла уйти через день.
      - А через день я всё забыла.
      - Девичья память?
      - Нет, я просто тебя простила. Поняла, что нельзя тебе обнять необънятное. Этот гераклов подвиг не для тебя. 
      В этот момент партнёр после резкого поворота стремительно поднял партнёршу вверх и стал кружить, держа её на одной руке.
      - Жим, - поставил диагноз Павел Иванович.
      - И твизл, - уточнила Полина Ивановна.
      Фигурист был мощный, рослый, а девушка в его руках изящная, хрупкая, тонкая, как тростинка.
      - Ой! – испугалась Полина Ивановна. – Не дай Бог грохнется! Навернётся с такой высоты!
      - Ты всё не можешь забыть свой, столетней давности синяк?
      - Да, не могу.
      - Не боись! Этот парень, не то, что я.  Собран из одних мускулов.
      - А ты из чего?
      - А я из одних нервов.
     Вдруг партнёр подбросил партнёршу, и она сделала несколько вращательных движений в воздухе.
      - Ой! – ещё раз ойкнула Полина Ивановна. – Представила себя на её месте. А тебя на его.
      - И как тогда назывался бы этот рискованный номер?
      - Лип. Или ляп. Как тебе больше нравится. За него полагается штрафовать.
      - И чем же я должен был оплатить этот штраф?
      - Купить мне шубу.
      - Из пенсии?
      - Из нашего загашника.
      - Это который мы со дня нашей свадьбы копили?
      - Откуда же ещё.
      - На который я думал машину приобрести?
      - Ну да. Стиральную.
      - Нет, Полина, «Москвич» или «Жигули».
      - Тоже мне машина.
      - Для кого-то может «и тоже мне», а для меня мечта всей жизни. Несбывшаяся, увы.
      - Куда же деньги уплыли?
      - Да вот, зубы себе поставил.
      - Знаю, знаю. «Жигули» застряло в твоих зубах.
      - А что я мог сделать, если цены такие. Без зубов ведь я не могу. А без «Жигулей» мы как-то обходимся.
      - Да я ничего не говорю, просто горько, как мы все эти годы прожили. Сплошные нехватки. А мы так старались выкарабкаться.
      - Брось, Полина, переживать.  Это Сочи 2014 на тебя эту грусть навеяло. Эти краски, эти огни, эти радостные юные лица. А мы… а мы. Разве мы хуже
их. Ну да, старше. Но не надо нас сравнивать. У них свои чувства, свои переживания, может быть, свежее наших, а у нас свои, прошедшие закалку, испытанные и радостями, и горестями. Вот, давай-ка, вставай с дивана.
      Павел Иванович завёл старенький патефон, ещё подаренный им на розовую свадьбу, поставил пластинку, и в доме зазвучала прекрасная мелодия вальса «Дунайские волны».
      Павел Иванович подошёл к дивану, охнув, опустился на одно колено и торжественно протянул руку Полине Ивановне, то есть, Полине, Полечке, Полюсе.
      - Любимая, приглашаю тебя на тур.