Поцелуй. Из повести Первый поцелуй. Окончание

Поцелуй

Да и все мы давно позабыли: граница пола – это первограница. Первопричина всех войн. И пролегает эта граница ровно по изгибам змеящихся судорог блуда.
     …блуд, блуд, блуд – вот что увидел Он, и отшатнулся. И ушёл – до второго Пришествия. До созревания твари во времени, когда зёрна падут не на камень, а на добрую почву. Когда иссохнет лоно, не озарённое ритмом, иссякнет семя, не увлажнённое нежностью. Когда уляжется  чад пустопорожних выбросов, иссякнет высвист пустот, завывание бешеных скважин. Когда останутся на земле лишь внемлющие Слову, Любви. Ибо Слово внятно не блудящему, но возвышенному. Ибо Второе Пришествие – угроза блуду, самоказнящему пламени…
Вот когда не станет нужды говорить с народами тёмною притчей – языком  рабов, шутов, мытарей блуда. Ибо способен станет человек расслышать имя Бога, явленное прямым, чистым Словом. По-земному – прочищенным Словом.
     А ныне?
Ныне мы живы обломками Слова – трубчатого, засорённого. А потому и первоначальные значения просматриваются трудно, едва-едва. Ослаблена высокая Связь. И всё-таки Слово – та самая тростинка, которую зажимали в зубах древние воины, когда тайно проходили через броды в тыл неприятеля, последняя тростинка, сквозь которую просачивается кислород, жизнь для идущего под тёмной водою…
Человек переходит страшный, илистый брод. Воздух и свет подаются  сверху, через тоненькую тростинку Слова. В нём одном – Весть, Связь. Но тростинка заиливается  липкой тьмой, безучастностью, блудом...
И где надежда, что не закупорится тростинка окончательно, что не задохнётся человек, объятый водами?..
    
Помнишь Безучастных? Эта сволочь исторгнута отовсюду. Никчемушные как вверху, так и внизу, серой тучей шатаются они по серой земле, сопяще совокупляются с подобными себе. Лишённые огненного семени, они не способны к потомству. Почти бессмертные, они воспроизводятся не друг от друга, а из остаточных серых энергий. Эти энергии блуждают в каждом из людей. И серые фантомы, исторгнутые больной фантазией человека, бестрепетны и бесплодны. Им не нужна Истина, живое Целое.
А вот люди ищут её… ищут Истину-Целое. Хотя не в силах найти и реликтовой своей половинки. Но даже несовершенство   т а к о г о  поиска выше совершенства безучастия. Потому что людям иногда удаётся вспомнить и озарить Себя…
    И – от отчаянья – мучат друг друга. Убивают, хотят любви. А любовь куда-то всё ускользает, ускользает…тёмная заслонка опускается между любящими. А может быть, это смерть, а не просто тёмная, ржавая заслонка?..
…послушай, не отчаивайся. Будет и наш черёд восходить... Куда? Туда, где нет ни мужчин, ни женщин. Где счастье – в истине, в целом. Время, одно только время разделяет людей! А ты вот попробуй, узнай себя не временной,  а вечной –  увидишь столько реликтовых половинок на земле! И тёмная заслонка меж ними окажется миражом, не более. Окажется, что нет на земле ни мужчин, ни женщин. А есть всего-навсего – единое, и, как это ни смешно и банально, называется это единое вот так: жажда счастья. Просто жажда счастья. Да так ли уж просто?..
Мужчина – существо подвижное, плотное. Женщина – мягкое, влажное. И оба ждут слияния. Но только настоящего. И если истинно влюбленный понимает, что не любим возлюбленной, он предпочтет уйти, самоустраниться. Только бы не оскорбить неполнотой ни в чем не повинную половинку. В самый высокий миг отчаяния он прозревает – в других мирах, в других состояниях он когда-нибудь всё равно её встретит. И тогда она прозреет, и там, наконец-то, откроется по-настоящему, и полюбит – куда же она денется? – полюбит, полюбит!..
…их разделяло время, и только. Он теперь сознаёт своё бессмертие, где добровольный уход с земли – нежный жест человека: уйти, тихонько притворив за собою дверь, не взволновав, не обеспокоив любимого…
Всё, что угодно, только не это! – Только бы не пережевали драгоценных, бессмертных зёрен звериные челюсти – жвала бездушия, подлой и мёртвой страсти.
Оставьте мужество для нежности! Громоздкий поцелуй варвара рождён даже не страстью, а, слепою, жалкою жаждой. Жаждой даже не хоти, а – похоти…
     Вспомни неплодность, бессемянность гениев: великие учителя не хотели наследить попусту, их шаги по вселенной были тихи и прозрачны…
     Отстраняясь от времени, вспомни себя, близких – что в детстве ты отвечала на вопрос: «Как жизнь»? Вспомни. Чаще всего ты отвечала: «Хорошо». А это значит – солнечно. Хорс – бог солнца. Это коло хоровода, радость. Хоровод, ведь это солнечный круг, это кружение по солнцу. Хо-ро-шо: вот что ты отвечала в детстве. Хорошо – Колосо – Колесо. Коло – Солнце. Коловод – Хоровод вкруг Хорса…
  А что ответит старик? «Как жизнь?.. Спасибо, Бог милует».
А вот что ответит зрелость? «Как жизнь? Ничего…». Что ничего? Это же – ничто. Это – плохо, стеснённо. Многосемянно и – тесно. Тесно от ядерно клубимого семени в глубине разъярённой плоти.
А ты отстранись…
И что ты увидишь, отстраняясь от времени, от себя? В самом сочном, в самом знойном, в самом ядовитом отрезке жизни человека – тьма. А в ней  кащеева игла – блуд. Помрачение и страх, подкатывающий под сердце…
…ты помнишь страх первого поцелуя? Страх в предчувствии настоящего? Это страх бредовых, липких ночей, это дурной сон, помрачающий то высокое, к чему и тянулся по сути, к чему протягивался тот самый – тот Первый, тот главный поцелуй...
Но страх последующей грязи, не осознаваемый, но предчувствуемый страх – это и есть высокая боязнь оскорбить себя, свою реликтовую полноту. Это предчувствие того, что лишь слабый привкус счастья, а главное – плотный осадок горечи останется от недовоплощений. И в итоге от сияний, помрачаемых временем, останется лишь горечь и жажда...
Мириады соитий, случившихся на земле, не высекли звёздного, чистого счастья. Бессчётное распложение, бесконечное повторение страхов и ужасов не в силах было высечь из каменного круга лучащихся искр, перейти из тьмы  к о л и ч е с т в а  в просияние Благодати. Лишь единицы, угадавшие Ритм, освещённые нежностью, восходили на следующую ступень. Остальные были обречены чавкающим повтореньям. Бесконечные зубы толкли бесконечную влагу, бесконечная плоть разбрызгивала драгоценное семя. Капли расплёскивались и сверкали под яростным, напрасным солнцем, багрово сходящим в ночь…
Послушай, а вдруг мы заслужили право вырваться из круга? И маски падут, и заслонка растает, как мираж? И мы уйдём к областям, где нет ни стеснения плоти, ни чавкающей хляби. Где только свет, растворение в котором превыше осколочных блаженств. Где – Целое, а не грустные осколки его…
Первый поцелуй… Когда бы воистину Первый! А то – мириадный, дробящий маленькое целое на мизерные частички. – Сонное, завороженное временем круговое потомство – вот чего мы достигли за все свои жалкие тысячелетия бытования на земле. Вот чего и боится истинно влюблённый – не подменил ли он нежность соблазном?
Соблазн – никчемное распложение, поступательное старение человека, пока ещё бесмертного, ещё идущего тёмным бродом с тростинкой, зажатой в зубах…
     …а первый поцелуй – воистину Первый – нас только ожидает. Он будет высок, бесстрашен, нежен. Не краешек воспаленных губ ощутит любящий, но растворение в свете. И это только начало…
Потому что медленное – сквозь века – развертывание всего, что таилось в первом поцелуе, это не просто механика любви, заворожённая временами, но приоткрывающаяся тайна мира. Первый поцелуй – поцелуй вселенной. Не цветной карнавал, но прикосновение – в ослепительной белизне новых одежд – к первооснове миров.
Первый поцелуй… послушай… а мы с тобой дойдём до него? Дождёмся ли его? Нежность, вспыхнувшая когда-то, в далёких мирах, вспомнит ли себя в свете, захлёстнутом музыкой? Обозначимся ли мы в прозрачном дыхании памяти – общей памяти мира?..
Ты слышишь меня? – если это случится, только это и будет первый, по-настоящему первый Наш поцелуй. И вселенная нам отзовётся, и ответит так, как не умели мы на земле…

     Ты слышишь меня?..

…Неандертальцы, родные, ау-у!..