Правда, связанная с исчезновением мсье Легрена

1. Продукт цивилизации
Мсье Легрен, сухонький, потрёпанный жизнью старичок, имеющий желтоватый цвет лица, напоминающего древний пергамент, и тусклый, отсутствующий взгляд бесцветных рыбьих глаз, как-то утром лежал в постели в ночном колпаке и длинной, едва ли не до пят, рубашке, и размышлял о преимуществах жизни человека семидесяти двух лет, то есть того возраста, в который вступил он сам. Когда-то, лет пятьдесят тому назад, в пору своей юности, мсье Легрен, розовощёкий неопытный молодой человек, даже и не подозревал о том, что он вот так, как теперь, в это майское утро, в своём доме, на одной из центральных и многолюдных парижских улиц, будет лежать один в огромной кровати, испытывая в своей груди чувство сродни счастью. Ему всегда казалось в молодые годы, что нет людей несчастнее стариков, но вот он старик, за плечами у него жизнь, невзгоды и бури, годы борьбы и труда, а в настоящем – всё, что может пожелать себе не слишком жадный старик, имеющий право сказать: «Я достиг желаемого и имею то, к чему всегда стремился...» Он ставил перед собой всегда только реальные задачи и последовательно, день за днём, проводил в жизнь их осуществление и вот – в его руках солидный счёт в банке, собственный дом, штат прислуги, личный повар, врач, юрист...
В это утро он предавался приятным раздумьям, как человек, подводящий весьма успешные итоги, и всё, к чему бы он ни прикоснулся своей мыслью – утешало его, убаюкивало, как младенца колыбельная песня матери. Так его жизнь была хороша, спокойна, совершенна, она могла бы быть предметом зависти многих людей его возраста, да и тех, кто много моложе его. Он сам готов был растрогаться и пустить слезу по такому случаю, – у каждого человека, надо заметить, своя область грёз и фантазий, в которой он тешит себя, как ему заблагорассудится, не боясь насмешек и конкуренции...
За таким умиляющим душу занятием, он не заметил, как погрузился в сладостную нирвану и невинный сон, в какой впадают, наверное, святые, если они вообще есть и когда-нибудь были в этом мире; последнее, я думаю, вопрос спорный, ибо что такое святость, если не отсутствие греховности, той валюты, за которую человек во все времена пытался добиться личного благополучия, покоя, безмятежности и в том числе самой святости?..
Он спал, как приличествует уважающим себя джентльменам, тихо, чуть дыша, без громкого, отвратительного храпа, выдающего разнузданность характера. Истинным мерилом человеческого богатства по праву мог бы явиться вот такой, удивительно радостный, счастливый, дышащий одною лишь добродетелью, никем и никогда не нарушаемый и не оскверняемый сон...

2. В одном человеке – два!..
Бывают же такие в жизни чудеса!.. Мсье Легрен просыпается от своих сказочно пре-красных снов в какой-то кошмарной действительности, при неверном свете костра и диких завываниях колдуна, – он почти нагой, увешанный побрякушками, разрисованный красками, как попугай, прыгает вокруг лежащего на земле мсье Легрена, пытаясь вернуть его к жизни, и это ему удаётся...
Мсье Легрен вовсе не мсье Легрен, не парижанин, не цивилизованный европеец, а бедный краснокожий дикарь, влачащий свои жалкие дни где-то в дебрях амазонской сельвы!.. Как это с ним случилось, он не знает. Он силится напрячь свою память, но тщетно, никакой связи не может он нащупать между своей парижской жизнью и существованием дикаря, прозябающего на уровне первобытно-общинного строя... Но тут у него просыпается какая-то ДРУГАЯ память и мсье Легрен видит, что он действительно индеец с Амазонки, ему двадцать лет, он имеет сильное, мускулистое тело и так же беден тут, как был богат там, в Париже, где у него свой дом, прислуга, счёт в банке, автомобиль и личный шофёр. Он видит, что в нынешнем своём состоянии представляет полную противоположность тому цивилизованному мсье Легрену, которым он был только что. Он ещё не может забыть убранство своей спальни, роскошную постель, тишину домашних покоев, блаженное одиночество старого холостяка, никогда не знавшего пут семьи, а уже новая реальность врывается в его сознание и затопляет его: тут он женатый человек, отец троих детей, охотник и воин. Недавно в стычке с враждебным племенем он был ранен и над ним нависла угроза смерти. И пляска колдуна вокруг его неподвижного тела, его магические заклинания – не что иное, как попытка первобытной медицины спасти человеческую жизнь, в данном случае жизнь краснокожего дикаря, наделённого сознанием мсье Легрена, вернее, и Легрена и краснокожего дикаря поровну, ибо всё, что относится к его существованию в местных условиях сельвы мсье Легрен впитал в себя как бы с молоком матери-индеанки. В одном человеке – два сознания!.. Надо ли говорить, насколько фантастична и редкостна сама по себе ситуация, в которой оказался мсье Легрен, человек мысливший всегда очень трезво и разумно, не оставлявший в своей голове места всевозможной мистике и чертовщине. Материалист по своей сути, он столкнулся с явлением необъяснимым на первый взгляд, но уже знал наперёд, что если он жертва, то жертва вписывающаяся в физические и нравственные законы этого мира, в законы неизвестные доселе человечеству и тем не менее – существующие!..
С открытыми глазами он некоторое время лежал на земле, потом, под выкрики при-шедшего в экзальтацию дикаря, исполняющего роль колдуна или знахаря, медленно начал подниматься, как бы оживая из дремучего, липкого и густого, как мёд, сна, обволакивавшего сознание подобно паутине смерти. Простодушная натура первобытного человека была объята мистическим страхом и чувством благоговейного трепета перед таинством волшебных сил колдуна. Цивилизованный человек, заключённый в шкуру индейца, смеялся над страхами последнего и уже оттачивал свою бесовскую хитрость, чтобы умело использовать её в новых экстремальных условиях первобытного племени...

3. Мсье Легрен – пророк
Никто не осудит человека, если он, располагая высшими знаниями, ведомыми ему одному, попробует приподняться над невежественной толпой, всегда ищущей кумира для поклонения ему и восхваления его, ибо толпе нужен всегда пророк, учитель, приравниваемый к лику самого Бога. Надо ли удивляться тому, что мсье Легрен, этот бес в образе ухищряющегося в выдумках европейца, под личиною рядового дикаря, тотчас же по прибытии в первобытное индейское племя приступил к миссионерской деятельности, как бы дарованной ему свыше духом Древней и Вечной сельвы. Он в короткий срок низверг в пучину позора и забвения авторитеты «великих мира сего», коими в здешних примитивных кругах общества являлись когда-то такие деятели местной знати, как вышеупомянутый колдун, старейшины племени, выдающиеся своими воинскими заслугами, а также продвинувшееся на умственном поприще в кругу безнадёжно тёмной и отсталой массы своих соплеменников, – кроме того этот «цивилизатор» поколебал незыблемую некогда фигуру самого вождя племени и уселся на его место со всеми возможными в местных условиях знаками власти и величия. Он завёл у индейцев новые правила и законы, постоянно «пророчествовал» об открывшихся ему видениях, словом, подобно евангельскому Иоанну, был доверенным лицом Господа Бога, с тою лишь разницей, что только не перелагал свои апокалипсические прозрения на бумагу, которой в местных условиях амазонии не было, – впрочем, своё умение писать и читать, а также считать, как и прочие свои «математические» познания, мсье Легрен проявил блистательно и чертил «магические» знаки где только было возможно: на песке, коре и листьях деревьев, лицах и спинах наивных детей природы, приходивших в восторг от его художеств и откровений, не живописал только на воде... Жизнь маленького дикарского племени постепенно стала напоминать, правда – в известных пропорциях, если не жизнь современной французской республики, то по крайней мере Древнего Рима. Мсье Легрен полностью вошёл в роль Цезаря, с глубокомысленным видом он повествовал о чудесах, «открывшихся» ему, и в душе даже был доволен, что расстался с Францией, где, в общем-то, был её ничем не примечательным гражданином. Опыт дикаря, жившего в его душе наряду с опытом богатого холостяка, убелённого сединами, подсказывал ему, что первобытные условия жизни ничуть не менее комфортабельны, чем его существование в городе Париже, где отдавая дань неписаным законам морали и моды, он вынужден был по два раза на день, а то и чаще, менять костюм, а также ездить в автомобиле, посещать театр или выставку, принимать посетителей всякого рода... Тут, в диких зарослях Южной Америки, он вновь испытал все ощущения, преследующие человека, выросшего на лоне цивилизации, с детства, ибо в каждом из нас есть что-то от первобытного охотника и собирателя. Но мы прячем в глубь наших сердец всё, чем наделила нас матерь-природа, под толщу наших одежд и опасений, боясь его инстинктивного проявления. Что касается мсье Легрена, то он был поистине счастлив ощущать себя молодым, сильным и ловким дикарём, обладающим звериной способностью выжить среди окружающего его леса, где он при помощи нюха и зрения, переданного ему поколениями краснокожих предков, ориентировался не хуже, чем любой цивилизованный человек в условиях своего родного города и его близлежащих окрестностей...
Вот вкратце рассказ о том, что случилось с одной половиной мсье Легрена. О том, что произошло с другой его половиной, если только так можно выразиться, с той, что осталась в Париже, лежащей на кровати в роскошно обставленном доме, речь пойдёт ниже...

4. Узник в центре Парижа
Это было какое-то подобие человека!.. То, что когда-то считалось мсье Легреном, теперь бессмысленно таращило глаза, стараясь понять, где оно находится, куда попало?.. Этот старикан больше походил на ребёнка двухнедельного возраста, да и ребёнок, кажется, больше бы понимал в данном случае, чем мсье Легрен. Разум совершенно покинул его. Мозг его как будто полностью очистился от воспоминаний о прожитой жизни, вычеркнуты напрочь были и опыт и впечатления. Ничего не осталось в человеке от прежнего мсье Легрена, только одно внешнее сходство. Он то смеялся, то плакал, то мычал, пытаясь разными звуками изобразить какое-то подобие речи. Вывалившись с кровати на пол, он ползал по нему на коленках, бегал на четвереньках, как бы утратив способность передвигаться только при помощи нижних конечностей, играл, как ребёнок, с вещами и предметами, попадающимися ему под руку. Когда в двери комнаты стали стучать и требовать открыть её, ребёнок-Легрен в ужасе завопил и стал метаться из угла в угол в поисках спасения. Наконец он куда-то забился между шкафом и кроватью и таким, дрожащим от страха, его выволокли оттуда люди, которым удалось всё же справиться с замком в двери...
С изумлением все увидели, какая резкая перемена произошла с хозяином дома. Личный врач мсье Легрена обследовал больного, заглядывал в его бессмысленные глаза, задавал какие-то вопросы – и наконец оставил надежду добиться от сумасшедшего какого-либо вразумительного объяснения. Приняв во внимание тот факт, что от безумного не исходит на окружающих никакого вреда, его решили оставить в его доме, а не отправлять в больницу для умалишённых. Более того, домашние мсье Легрена, то есть весь штат прислуги, с которой мсье Легрен всегда обходился очень человечно, вообще не стали разглашать сам факт умственного помрачения старика, пожалели его доброе имя и репутацию. Всем, кто пытался с ним видеться, говорили, что мсье Легрен не хочет никого принимать, что он не в духе, а позднее всем, кто ещё продолжал интересоваться им, сообщалось, что мсье Легрен отправился в длительное путешествие в Южные Моря, Индонезию, Малайзию, Индию и т.д. Всеми делами мсье Легрена заведовал управляющий. И словом всё внешне оставалось так же, как и в то время, когда хозяин дома, мсье Легрен, был ещё разумным, рассудительным человеком. Город Париж, где всё это происходило, был в полном неведении относительно того, что произошло в одном из его домов, с одним из его почитаемых и уважаемых граждан...
Тем временем ребёнок в образе старика, некогда носивший имя мсье Легрена, пуская слюну из приоткрытого рта, безмятежно резвился в специально отведённой ему комнате дома, самой дальней и глухой, с единственным окном, выходящим во двор маленького, старого садика, где никогда не бывало посторонних. Если бы кто-нибудь случайно оказался в этом садике, то, возможно, за зарешёченным окном ему удалось бы вдруг увидеть странную, немного жутковатую картину – лицо старого человека, с неестественно радостным для его возраста взглядом возбуждённых глаз, то и дело появляющееся на фоне неясного полумрака...
24 декабря 1984 г