Под знаком Близнецов 3

15 ИЮНЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК

Я стоял перед цветочным прилавком и размышлял.

Предметом размышления был цвет роз, которые необходимо было купить Татьяне на день рожденья. То, что я куплю именно розы – было понятно. Я только их и дарю. Это мои любимые цветы. А проблема с цветом была в том, что мои любимые – темно-бордовые, почти черные, розы – я дарю только тем женщинам, с которыми «у меня что-то было». Считайте это моим маленьким сумасшествием.

С Татьяной у меня «не было». Поэтому, выкурив сигарету, я все-таки остановился на розовом цвете. Белые тоже не очень подходили. Их я дарю женам моих друзей.

За всю мою жизнь, кстати, красно-белых букетов мне дарить никому не приходилось. Это я так, к слову…

Купив букетик из трех роз (это слишком красивый цветок, чтобы покупать «веники») я отправился в высотку. Рабочий день был закончен и можно заняться личной жизнью. Встретиться с подозреваемой в убийстве, например…

Поднявшись на этаж, я увидел знакомую фигуру, открывающую дверь квартиры 207. Фигура была в неподражаемом берете. На руках я заметил тонкие сетчатые женские перчатки. Ни фига себе! На улице тридцать градусов!

- Здравствуйте, Антонина Петровна! – произнес я.

Она обернулась.

- А-а, здравствуйте, здравствуйте! – улыбнулась она.

Хорошая улыбка для такого возраста. Я имею ввиду состояние зубов. Хотя, может, вставные…

- На День рожденья к Танечке? – спросила гражданка Кашина.

- Да, вот…, - буркнул я, взглянув на букет, и почему-то почувствовал себя неудобно.

- Передавайте мои поздравления. Удачного вечера! – произнесла она и скрылась в своей квартире.

Нажимая на кнопку звонка у Татьяниной двери, я подумал, что у этих соседей не такие отношения, чтобы знать дни рождения друг друга.

Открылась дверь и я в момент растаял
      В прекрасной паре глаз бездонной глубины…

Татьяна улыбалась мне с порога.

- Привет, - произнес я, преподнося букет, - с днем рожденья!

- Спасибо.

Я смело атаковал своими губами ее родинку.

- Проходи, располагайся.

Я прошел в комнату и опять поймал себя на мысли, что совсем недавно здесь лежал труп. Единственными свидетелями преступления остались картины. Эх, если бы они могли говорить! Хотя, я не прав. Они говорили. Татьяна действительно талантливая художница, но ее произведения говорили о чем-то своем и на непонятном мне языке.

Стол был накрыт на две персоны. Действительно, никого больше не ждет.

- Прошу за стол! – Таня появилась на пороге комнаты, держа в руках поднос, на котором дымилось какое-то умопомрачительное блюдо.

- С удовольствием.

Мы сели.

- Что будешь пить? – спросила она меня.

- Я на службе, мэм!

- Значит водку, - улыбнулась Татьяна.

У меня куда-то улетучилась та неловкость, которую я ощущал, идя сюда. Мне стало тепло и уютно. В комнате царил полумрак. На столе горели свечи. Татьянины картины ожили, создавая настроение, которое просто невозможно передать словами.
 
Около часа прошло в беседе ни о чем. Я слегка разомлел и закурил. Татьяна, не смотря на изрядное количество выпитого, пьяной не была. У нее только заискрились глаза и слегка растрепались волосы. Она улыбалась. Десять лет назад я бы многое отдал за эту улыбку.

- Послушай, - спросил я, рассматривая картины, - у твоих полотен есть названия?

- Почему ты об этом спрашиваешь?

- Мне нужна хоть какая-нибудь конкретика. Я хочу понять, о чем ты думала, когда писала.

- Ты стал прагматиком, Федор. Общее настроение полотна тебя уже не устраивает.

- Мне интересно, совпадает ли мое настроение с твоим.

- А это обязательно?

- Нет, но интересно.

- А если я называю свои картины в стиле Сальвадора Дали? Например: «Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения»

- Это не твой стиль, Танюша.

- Если серьезно, то название я всегда пишу на обороте холста.

Я встал из-за стола и подошел к одной из картин. От нее веяло чем-то зимним. Я снял ее и перевернул. На обороте было написано: «Вьюга». Совпало, надо же! Я повесил картину на место и вернулся к столу.

- Ну, как? – спросила Татьяна.

- Попал.

- Значит, хоть в чем-то мы совпадаем.

-    Почему «хоть в чем-то»? С годами совпадений стало больше.
 
- Федь, я сознательно не завожу с тобой разговоров о том, что было десять лет назад.

- Я это оценил.

-     В одном я с тобой соглашусь. За десять лет в моей и твоей жизни появилось то, чего раньше не было.

- Что же это?

Татьяна задумчиво смотрела на меня. Лицо ее уже не светилось весельем. Она, как бы, размышляла – говорить дальше или нет.

-      Хочешь, я покажу тебе одну из последних работ? – спросила она.

- Давай.

Татьяна провела меня в ту комнату, которая была оборудована под мастерскую. Войдя, она зажгла несколько свечей.

- Не люблю электрический свет, - произнесла она.

- Я это помню.

В середине комнаты на мольберте стояла довольно большая картина, завешенная тканью. Татьяна подошла, взглянула на меня и сбросила покрывало.

Хотите - верьте, хотите - нет, но, глядя на новую работу Татьяны, я снова ощутил тот самый запах, которым встретила меня первый раз ее квартира. На холсте я видел страх, отчаяние и безысходность, выполненные в черно-красно-коричневых тонах. И, в то же время, картина была залита светом. Светом прозекторской…

Я зашел за мольберт и посмотрел на название картины. Оно не вызвало у меня никаких вопросов. Крупными черными буквами на обороте холста было написано: «Смерть»

Я простоял под впечатлением картины несколько минут. После этого непроизвольно тряхнул головой и произнес:

- Пойдем, выпьем.

Татьяна завесила картину и горько усмехнулась:

- Попала?

- Не то слово! Ты – большой талант!

- Ну, не льсти. У тебя лесть никогда не получалась.

- Это не лесть, это правда.

Татьяна переставила бутылки на журнальный столик и мы перебрались на диван.

- Сваришь кофе? – спросила она, - не разучился?

- А ты помнишь мой кофе?

- Никто его не варит так, как ты. За всю мою жизнь я ничего лучшего не попробовала.

Я справился с кофемолкой и туркой за несколько минут, хотя, признаться, давно этим не занимался. Готовый кофе я принес в комнату и поставил рядом с напитками.

Несколько минут прошло в молчании, причем каждый из нас знал, о чем молчит другой. Первым тишину нарушил я.

- И, все-таки, ты не совсем права. Смерть появляется периодически в моей жизни, в силу выбранной профессии, но именно тебя она коснулась в большей степени. Она унесла твоих близких.

- Смерть не только забирает. Смерть еще и дает.

- Что же она может дать?

- Это сложно объяснить, - Таня забралась на диван с ногами и как-то вся подобралась, - я уже давно заметила в себе странную особенность. Если раньше я писала картины постоянно, то со временем мне пришлось себя заставлять и получалось что-то, никуда не годное. Наверное, с этим и были связаны мои запои. Мне казалось, что это конец. Конец творчества. Но стоило мне похоронить Игоря, как полотна стали рождаться одно за другим. Почти все были проданы за границей и по очень хорошей цене. Потом опять пустота и опять жуткие запои. А сейчас…  сейчас меня не оторвать от холста и кисти. То, что ты видел, это последняя работа, но есть еще около десяти новых полотен. Я быстро пишу. Все они ничего, но последняя работа самая удачная. А ты говоришь, что смерть ничего не дает. Получается, что смерть мне нужна для творчества?

- Скорее, тебе нужна не смерть, тебе нужно сильное потрясение. Знаешь, что я считаю самым страшным в жизни? В эпоху нашего отрочества у Андрея Макаревича была замечательная песня «Паузы», в финале которой звучало: «А с нами ничего не происходит и вряд ли что-нибудь произойдет». Самое страшное – это когда ничего не происходит. Я лично начинаю просто плесневеть, а ты, вероятно, перестаешь писать.

- Ты поэтому пошел в милицию работать? Никогда не представляла тебя в милиции. Мне казалось, что твои мозги не для этого.

- Почему-то все считают, что наличие мозгов – совершенно не обязательное условие для службы в милиции. Может быть, я своим приходом в органы собираюсь доказать обратное.

- Ты и не похож на своих сослуживцев. Обиделся?

- Нисколько.

- Тогда объясни, что тобой движет?

- Азарт, Танюша, азарт!

- Азарт охотника?

- У многих моих коллег – да, но свой собственный азарт я бы отнес к азарту игрока, азарту картежника. Ты, наверное, помнишь мою страсть к преферансу?

- Карты – это не жизнь, Феденька.

- В жизни карты сданы каждому свыше. Причем, без права обмена. А что ты скажешь – вист или пас – зависит только от тебя. Спасовать легче, нежели играть свою игру.
    
- Все это ясно и просто на словах.

- Так и в начале было Слово.

- Давай еще выпьем.

Мы чокнулись, при этом Татьяна как-то лукаво смотрела на меня. До чего же быстро у нее меняется настроение. Не успел я об этом подумать, как ее голубые глаза снова стали другими.

Она протянула руку и включила магнитофон. Давно забытые воспоминания нахлынули на меня. Именно под эту мелодию мы проводили вечера десять лет назад. Полузабытая группа «Kingdom come» исполняла песню «What love can be». Да, да, «Какая может быть любовь?». Именно эта фраза очень соответствовала моему настроению десятилетней давности.

- Ты сохранила эту запись? – спросил я у Татьяны.

- А ты ожидал другого?

Она повернулась ко мне. Ее глаза блестели, а их выражение было схоже с ее картинами – такое же неясное, но чертовски манящее. Я сразу понял, чем кончится сегодняшний вечер.

- Все правильно, - полушепотом произнесла она, - какая может быть любовь…

Она подалась ко мне всем телом и сняла с меня очки…

Кто вам сказал, что нельзя спать с подозреваемой? В Уголовно-процессуальном кодексе об этом ничего не написано!

Глубокая ночь опустилась на мой город. Я шел… нет, я парил над светящимся асфальтом в сторону родного отделения милиции. Я не хотел отвечать сам себе на вопрос - почему я не остался до утра и тихо ушел, стараясь не будить спящую Татьяну. Остаток ночи проведу в конторе. Мне не привыкать.
 
Господи! Ну, неужели для того, чтобы сбылись эротические мечты моей юности, должно было произойти убийство?!   



16 ИЮНЯ, ВТОРНИК

Серега Еремеев ворвался в кабинет в десять часов, неся с собой капли долгожданного для Москвы дождя. На пороге он замер, глядя на меня, лежащего на четырех сдвинутых стульях. Я так толком и не уснул.
 
-     Как же ты, бегемот, здесь уместился? – улыбаясь, спросил Серега.

- Попрошу с утра без оскорблений!

- Смею сделать одно маленькое наблюдение: не смотря на условия ночевки, Ваше, с позволения сказать, лицо сияет, как голый зад при луне!

- Иди лучше воды в чайник набери, наблюдательный!

- С удовольствием!

Еремеев умчался в сторону туалета. Я встал, хрустнул суставами и подошел к окну. Дождь и солнце. Что может быть лучше? С добрым утром, Страна!

- Я хоть и второй сыщик в этом городе, но тоже кое-что разумею в дедукции, - Серега вошел и включил чайник, - я помню, что вчера было пятнадцатое число и по окончании рабочего дня мой напарник отправился к цветочному ларьку. Судя по тому, что дома ты не ночевал и морда лица напоминает тульский пряник, день рожденья  прошел успешно и подозрения в убийстве полностью сняты. В случае обратного, девушка уже сидела бы в камере, а ты, не смотря на ранний час, уже жрал бы с горя водку. Ни того, ни другого я не наблюдаю. Стало быть, процесс раскрытия убийства действительно зашел в тупик. Для всех, кроме майора Кузьминского, конечно. Остается нерешенным только один вопрос – что надо сделать с женщиной в процессе сексуальных отношений, чтобы быть выгнанным из ее дома и ночевать в конторе на стульях?
   
- Мне, как первому сыщику в этом городе, совершенно ясно, что вчера вечером, а может и сегодня утром, тебя опять изнасиловала Ирина Еремеева, подрабатывающая, по чистой случайности, твоей супругой. После секса ты особенно разговорчив.

- Ты тоже на молчуна не похож.

- Почему «тоже»?

- Прекрати, по твоему лицу все видно.

- Ладно, давай кофе пить.

Около десяти минут мы наслаждались нашей священной процедурой, после чего Серега прервал молчание:

- Что нового в Королевстве Датском?

- Штаб по раскрытию убийства гражданина Хохлова торжественно покинул наше отделение. Теперь раскрывают убийство на Арбате.
 
- Зашибись!

-   Следователь прокуратуры прислал отдельное поручение, которое наш Михалыч отписал мне и тебе.

- И чем же блещет следователь?

- Тем, что надо найти дополнительных свидетелей и очевидцев…
 
- Что значит «дополнительных»? У нас и простых-то нет!


- Это вопрос к следователю. Также необходимо найти вещественные доказательства, свидетельствующие о том, что убийство совершила гражданка Орлова и предоставить их следствию. В случае, если подобные доказательства не обнаружатся, нам следует, ни много ни мало, найти и задержать лицо, совершившее указанное преступление.

- Класс! А чего же здесь штаб две недели делал?

- А то ты не знаешь!

- Кстати, какими вещественными доказательствами располагаете вы, Федор Андреевич, по итогам минувшей ночи?

- Пошел в баню!

- Федь, я все-таки оказался прав – старая любовь не ржавеет.

- Какая тут может быть, к черту, любовь?

Я поймал себя на мысли, что процитировал «Kingdom come».

- Федь, а если серьезно? Я понимаю, чувства к делу не пришьешь, но я верю твоей интуиции. Все, что ты сделал, ты сделал безусловно зря, но даже теперь ответь – могла она это сделать?

- Даже теперь двойственность моих суждений о ней только усилилась.  Таня стала другой. Я бы сказал, что та, десятилетней давности, Татьяна, была более способна на убийство, нежели теперешняя. Она была жестче, прямолинейнее, холоднее. С другой стороны, она так не пила в те времена. И еще одно – ей сейчас нужны сильные потрясения, чтобы писать. Это ее, вроде как, подхлестывает. Но если художница убила своего любовника, чтобы ощутить прилив вдохновения, то это преступление мы никогда не раскроем. С юридической точки зрения это – не мотив.

Серега задумчиво произнес:

- Я слышал одну историю. Какой-то художник, давным-давно, решил писать Иисуса на кресте. У него ничего не получалось и он приказал распять своего раба, чтобы писать с натуры. Н-да…,  скажи, а Хохлова она любила?

- Не знаю. Мы о нем не говорили.

- Тем не менее, она быстро оправилась от его смерти.

- Ей просто страшно, Сережа.

- Ах, ну да, ну да, и она стремится к чему-то большому и теплому.

- Иди ты к черту!

- Я бы с удовольствием, но мне надо к начальнику РУВД, а это пострашнее черта. Если драть будет несильно, вернусь к обеду, а если сильно, то вернусь к обеду пьяный.

Серега собрался и ушел. Я долго сидел, глядя на телефон. Он сегодня особенно молчалив. Поколебавшись немного, я снял трубку. 

- Почему ты ушел?

- Я, говорят, сильно храплю, Танюша.

- Ничего умнее для отмазки не придумал?

- Если честно, то нет. Я сам не могу этого объяснить. Когда слишком хорошо, это тоже нехорошо.

- Глупый, так мало в этой жизни мужиков, с которыми утром хочется выпить кофе. Ты один из них…
 
- Не надо, Танюша, зазнаюсь.

Был уже вечер. Я снова был у нее дома, окруженный картинами. Я не удержался и снова напросился в гости. И ничего тут удивительного!
 
-     Скажи, а кто еще входит в когорту тех, с кем хочется выпить утром кофе?

- Ты потактичнее не мог задать вопрос? Мясник!

- Я не мясник, я – розыскник.

- А-а-а, так в нас опять проснулся сыщик? Или он не засыпал?

- Не сердись, Танюша, извини. Я не хотел.

- Да ладно… 

Она достала бутылку водки и поставила на стол. Уловив мой взгляд, она с вызовом произнесла:

- Только не надо читать нотаций!

- Я и не собирался.

- Будешь пить?

- Буду.

К бутылке присоединились два стакана и кое-какая закуска.

Мы немного помолчали.

Наконец, Татьяна сухо произнесла:

-   Обо всех моих мужиках я тебе, все равно, рассказывать не собираюсь, но я чувствую, что тебя интересуют двое – мой бывший муж и Миша. Спрашивай. Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды! И да поможет мне Бог!

- Зачем ты так?

- Как?

- Так! Я не виноват, что близкого тебе человека убили на территории отделения милиции, в котором я работаю. И ты должна прекрасно понимать, что преступление не будет раскрыто без дополнительной информации об этом человеке. Кто еще может предоставить более полную информацию, нежели ты – женщина, с которой он жил?
 
-   А все, что ты делал минувшей ночью, ты делал с целью получения информации?

- Извини, Танюша, но ты дура!
-
Я поставил свой стакан на стол и направился к двери. У порога она меня догнала.

- Подожди! Постой! Не уходи! Пожалуйста, не уходи, - на глазах ее были слезы, - я действительно дура.

Она обняла меня и я опять растворился в ее голубых, полных слез, глазах. 

Я лежал в постели Татьяны, курил и размышлял о том, как бы не сойти с ума. Такого у меня давно не было.
 
- Тебе хорошо? – спросила она.

- Божественно.

- Я хочу тебе кое в чем признаться.

«Я надеюсь, не в убийстве!» – мелькнуло у меня в голове.

Татьяна придвинулась ко мне и положила голову на мое плечо.

- Я полная дура сейчас и была полной дурой десять лет назад.

Ну вот, свершилось!

- Ты можешь мне не поверить, но ни с одним мужчиной мне не было так хорошо. Куда я только смотрела в институте?

- Танюша, возможно десять лет назад так хорошо бы не было.

- Ты знаешь, мужики твоей комплекции всегда вызывали у меня отвращение.

- Вот спасибо!

- Но ты – что-то особенное!

- Не захваливай. Я самый обычный мужик. Просто период моего воздержания немного затянулся.

- Здесь дело не в воздержании. Извини, что я об этом говорю, но секс с моим бывшим мужем напоминал спортивные состязания по акробатике, а с Мишей секса почти не было, потому что рожденный пить ничего не может. Это я и про себя тоже.

- Разреши один откровенный вопрос.

- Давай.

- Что тебя связывало с Михаилом?

Татьяна приподнялась на локте и задумчиво посмотрела в сторону.

- Я иногда сама не могу ответить на этот вопрос. Мы познакомились с ним, когда я заказывала кое-какую мебель. Он меня сразу расположил к себе. Он очень добрый и простой человек. Немного недалекий и пьющий, но, видимо, именно такой мне и был тогда нужен. Мы сошлись очень быстро и очень просто.

На минуту Татьяна замолчала, прикуривая.

- Я не могу представить себе, кто и за что его убил.

Тут же выражение ее глаз изменилось и стало похожим на лукавство:

- Заявляю Вам, товарищ майор, совершенно откровенно – я его не убивала.

Сигарета была потушена, а с меня опять сняты очки.

Я не знаю, что такое истина. Но свет ее будет виден, если попросить женщину не закрывать глаза…   



17 ИЮНЯ, СРЕДА

Мне только этого не хватало! Шерон Стоун стирает и гладит мою рубашку! Звезда Голливуда обслуживает скромного сыщика! Вот это да! И еще говорит на чистом русском с обворожительной улыбкой:

- Ваше обмундирование, товарищ майор!

Я проснулся.

Я протер глаза и проснулся окончательно.

- Ваше обмундирование, товарищ майор, - Татьяна стояла у кровати, держа в руках мою рубашку, - с добрым утром!

- Привет!

- Я ее постирала и отгладила. Получите.

- Это необязательно было делать.

-     Федор, ты не был дома уже двое суток, а выходной тебе вряд ли дадут.

- Это точно. Большое тебе спасибо!

Я встал с кровати. Чувствовал я себя замечательно, не смотря на странноватый сон.
 
Поцеловав Татьяну в родинку, я спросил:

- Смею ли я надеяться на утренний кофе?

- Вам в постель, офицер?

- Я уже встал.

- А если я захочу уложить тебя обратно?

- Несмотря на распутство всего мира, читаемое в ваших глазах, леди, я не могу поступиться святым делом борьбы с преступностью и опоздать на работу.

- Я так и знала. Пошли на кухню, болтун.

Никогда еще кофе не был таким вкусным.

-  Чем думаешь заняться, - спросил я у Тани, закуривая первую утреннюю сигарету.

- Работать.

- Тебя посетило вдохновение?

- Только не надо думать, сэр, что Вы тому причина. Сегодня просто птички обворожительно поют, - произнесла Татьяна, сияя.

- Понял.

- Еще кофе? Да не смотри ты на часы, тебе до отделения милиции пешком ровно две минуты. Времени у тебя еще вагон.

- Это я по привычке. Еще чашечку!

- Давно бы так.

- А можно нескромный вопрос?

- Валяй.

- Сколько стоят твои картины?

Татьяна посмотрела на меня с удивлением.

- С точки зрения русских - много. Я девушка с именем. Самой дорогой оказалась картина, проданная в позапрошлом году в Цюрихе за двадцать тысяч долларов.

- Ого!

- На самом деле, это копейки, но мне грех жаловаться. У меня все есть и даже немного больше. Самое главное – у меня есть возможность продавать свои работы.

- А наследство господина Орлова?

- О-о-о… Игорь привык отмерять деньги «на глаз». Он оставил мне приличную сумму, но она, почему-то, имеет тенденцию к уменьшению.

Я улыбнулся.

- А если серьезно, то я не продавала картины в таком количестве до смерти Игоря. Это было ни к чему. Я была только маленькой частичкой его бизнеса и на первых парах даже убыточной, потому что надо было делать имя. Но финансовые интересы господина Орлова были многогранны и в деньгах мы не нуждались никогда. Я и сейчас в них не нуждаюсь, поскольку работаю быстро, а остальное делают агенты.

- А почему ты не живешь на Западе? Это среди «новых русских» модно.

- Во-первых, я не «новая русская». Во-вторых, за границей я писать не могу. Я выезжаю куда-либо только по крайней необходимости и надолго стараюсь не задерживаться. У меня и так проблемы, а где-нибудь за «Кудыкиной горой» я вообще сопьюсь…

Глядя на Татьяну, сидящую в солнечном свете, мне почему-то хотелось верить, что деньги ее не испортили.

- Танюша, я давно хотел тебя спросить – ты знаешь день рожденья своей соседки, Антонины Петровны?

Господи, ну почему при упоминании этой старушки у Татьяны становится лицо Медузы-Горгоны!

- Федор, ты мне хочешь прямо с утра настроение испортить?

- Почему такая реакция, Таня?

- Потому что я не хочу ничего слышать об этой мисс Марпл местного значения! Эта старая карга всюду сует свой нос! Она уже всех соседей правильной жизни научила. Она Мише сто чертей про меня в уши напела. А что она про него говорила мне? Я не знаю ее дня рождения и, с удовольствием, не знала бы о том, что она есть на этом свете! Соседей не выбирают, но мне бы не хотелось, чтобы она была предметом наших с тобой разговоров!

- Прости, я не хотел тебя расстраивать.

- Ничего, проехали.

Закурив, она произнесла:

- Знаешь, есть люди, которые сразу же вызывают у тебя неприязнь. Необъяснимую неприязнь. Кашина относится именно к таким. Прошу тебя, не спрашивай меня о ней.

- Хорошо, не буду.

Татьяна закурила и, сменив гнев на милость, спросила:

- Тебя ждать вечером?

- Сегодня вряд ли. У нас вечером мероприятие.

- Что у вас называется мероприятием?

- Засада и задержание.

- Боже, как интересно. Это по моему делу?

- К сожалению нет. У нас много всяких дел.

Спустя минуту она грустно спросила:

- А мое со временем забудется?

Я не хотел ей врать в такое утро:

- Приостановится. За розыском преступника.

Татьяна задумалась.

- Федор, скажи – есть шанс найти убийцу?

- Шанс есть всегда.


- Это из разряда – надежда умирает последней?

- Да, потому что первыми умирают люди…

*** 

- Что, господа сыщики, думаете делать, на…? Две недели прошло, а результата ноль, на…! На носу закрытие полугодия, на…! Мне опять на трибуне бледный вид иметь, на…?

Недовольство начальника нашего отделения – Семена Михайловича Безроднова – было вызвано скорее не нашей работой, а тем, что на многочисленных заседаниях и заслушиваниях, посвященных итогам полугодия, доблестное начальство будет брызгать слюной и крыть матом, обвиняя Михалыча чуть ли не в совершении указанного убийства. И Михалыч и мы с Серегой Еремеевым прекрасно понимали, что избежать этого можно только одним способом – поймать убийцу.

- Я про убойный отдел молчу, на… Это высокий полет, на… Но вы-то? Вроде не зазнались еще, на… Андреич, ты же целый майор, что думаешь, на…? Давай, как на духу, тут все свои, на… 
- Михалыч, получается, что у нас ничего нет. Ни свидетелей, ни ножа. Один молоток, но от него толку мало. У Орловой алиби расплывчатое, но это не повод для обвинения. На входной двери повреждений нет, значит, покойник сам впускал кого-то в квартиру или убийца имел ключ. Посторонних отпечатков пальцев и каких-либо следов в квартире не обнаружено. На бутылке и стаканах их нет вообще. Круг знакомых Хохлова отработан весь. Ноль. Все соседи опрошены. Ноль. С Орловой работали довольно плотно. Ноль. Случайным это преступление не назовешь. У нас с Сергеем уже мозги наизнанку вывернулись, а ведь еще помимо этого убийства всякого дерьма полно.

- Надо было тебе, как старому знакомому, на… с Орловой поплотнее поработать, на… 

- Куда уж плотнее! – подал голос Еремеев и посмотрел на меня.

Я почувствовал, что краснею. Михалыч не обратил на меня внимания.
 
- Короче так, на… Говорю не потому, что вам не доверяю, а потому, что меня, на… дрючить будут, как Сидорова козла, на… Еще десять дней вам даю, на… Чем дальше, тем будет сложнее на… Кузьминский, на тебе Орлова, вытяни из нее все, на… Еремеев, еще раз отработай все связи Хохлова, на… Давайте, сыщики, на…!
 
- Дадим, товарищ подполковник, - произнес Серега, поднимаясь.
 
Мы вышли из кабинета начальника.

- Сегодня вечернее мероприятие отменяется, - сказал мне Серега, - этот козел еще в адресе не появился.

Я сразу подумал о том, чтобы снова напроситься к Татьяне в гости. Однако внутренний голос вещал: «Андреич, тормозни!»

- А что ты подразумевал под словом «дадим», когда мы от Михалыча уходили? – спросил я у напарника.

Хорошо знакомая улыбка Мефистофеля появилась на лице Сереги.

- У нас с Ириной сегодня маленькая дата. Пять лет с начала совместной половой, пардон, жизни. Мы решили, что напиться втроем будет гораздо интереснее. Вот и дадим дрозда!

Я недолго колебался, потому что паузы в общении с Татьяной Олеговной тоже необходимы.

- Согласен! Отложим проблемы на завтра. Похмельное утро вечера мудренее.

- А то!



18 ИЮНЯ, ЧЕТВЕРГ

В коридоре меня окликнула секретарша нашего начальника Валя:

- Федор, тебе письмо!

- Любовное?

- Не знаю. Пришел какой-то паренек рано утром и попросил передать лично в руки Федору Андреевичу Кузьминскому. Это ты?
   
- С утра я, а что к обеду будет – неизвестно.

Валя ушла к себе. Я прошел в кабинет, где Серега «с вековым упорством пня» с утра что-то строчил на компьютере.

- Где кофе, лишенец? – спросил я его.

- Уже готов, ловелас ты наш!

Я налил себе кофе, сел за свой стол и распечатал конверт.

- Очередное заявление? – спросил Еремеев.

- Посмотрим…

В конверте был листок со стихами:


Этот город ужасен и очень смешон,
 Так нескладен он в свете закрытых окон.
Окна стали пустыми и все это сон,
Слышу звук саксофона,  по-моему – альт,
 Дивной силы трава победила асфальт,
Есть на каждом шагу подтвержденье тому.
Лестниц старых ступени уводят во тьму,
А во тьме я, увы, ничего не пойму.
Лишь признанье опять горячит мою кровь,
А какая тут может быть, к черту, любовь?
Я уйду, дверь останется незаперта…


Серега, увидев мое лицо, зашел ко мне за спину и прочел написанное.

- Что это? – спросил он.

- Стихи, - ответил я.

- Я вижу, что стихи, но они странные какие-то. Кто тебе их прислал?

- Вот бы узнать.

- Думаешь, это она?

- Она картины пишет, а не стихи.

- Картину по почте посылать сложнее.

- Ладно, отстань. Дай подумать.

Я еще раз перечитал написанное. Была в этих стихах какая-то странность. Я закурил и задумался. Да, это прислала Татьяна. Я это понял по строчке: «А какая тут может быть, к черту, любовь?» Да, да… «What love can be», «Kingdom come»… Но с чего бы она вдруг стала объясняться со мной при помощи писем? Да и стихотворение, прямо скажем «не фонтан», значит, что-то сказать хотела. Сказать то, что не может выразить словами. А если это писала не она? Тогда кто может знать про нашу любимую песню? Бред какой-то!

Я схватился за телефонную трубку, но передумал. Аккуратно сложив письмо в конверт, я сунул его во внутренний карман пиджака.

- Серега!

- У? – он не отрывался от компьютера.

- Я к экспертам.

- Антоше пламенный привет!

***

С экспертом Антоном Пятаковым мы учились на одном курсе Менделеевки. Он был моим давним другом. Так получилось, что мы стали работать в одном РУВД и время от времени решали вопросы друг другу вне очереди.

- Здорово, ходячее хамство! – приветствовал меня Антон.

- Здорово, сидячая интеллигенция!

Мы пожали друг другу руки.

- С чем пожаловал? Ты, чего-то, мятый какой-то.

- С Еремеевыми вчера гулял.

- Подлечить?

- Не, не надо. Дел еще полно.

- Какое из этих дел мое?

Я достал из кармана конверт.

- Здесь внутри письмо в стихах. Посмотри – есть ли на бумаге чьи-нибудь пальцы, кроме моих?

- Это мы запросто!

Антон взял конверт и ушел.

Я закурил и подумал о том, что все, так или иначе связанное с Татьяной, ставит меня в тупик.

- А стишки-то так себе, - заметил Антон, вернувшись, - баба писала и, видать, наша с тобой ровесница.

- Почему ты так решил?

- Из-за этого пошленького перевода названия сопливой песни, давно, слава Богу, забытой «Kingdom come».

- Да ладно тебе, неплохая была группа.

- На свете была, есть и будет только одна группа – «Deep Purple», а все остальное – кал!

- Знаю, знаю твои пристрастия.

- В любом случае, стихи писал не ты. Ты даже в студенческие годы писал лучше.

- А все-таки, что со следами?

- Ничего. Ни одного гениального следа, кроме грязных лап какого-то сыщика.

- Ты же моих пальцев даже не снял.

- Они у меня хранятся, как раритет. Холю их и лелею!

- Значит, кроме моих – ничего?

- Ничего.


- Ладно, что у тебя здесь нового?

- Сотрудника нового дают.

- Ну и как?

- А я его еще не видел.

- А что надеешься увидеть?

- Ты же знаешь, Федор, каждый новенький меня интересует в следующих аспектах: он Булгакова читал, или фильмами про Бэтмана ограничился? А также – знает ли он слово «гомосексуализм» на случай, если его в жопу посылать будут.

- Ты неисправим.

- Как говорил твой любимый Чацкий: «На что меняться мне?»

- Ладно, спасибо! Имею честь откланяться.

- Давай, perfect stranger!

Я был совершенно уверен, что стихи написала Татьяна, а поскольку я, по скудоумию своему, не мог понять их смысла, то напроситься в гости к госпоже Орловой этим вечером виделось мне наиболее вероятным выходом.

Я решил не подавать вида, что стихи мною получены и вел себя, как обычно.

Надо сказать, что и в ее поведении ничего необычного не было. Она сидела при свечах, с сигаретой и бутылкой джина, и грустила.

- Как дела? – спросил я.

- Ничего. Закончила еще несколько картин.

- Ты плодовита.

- Это временно. Скоро конец.

- Сомневаюсь.

Тихо играла музыка. Мы молчали.

- Федор!

- Что?

- А почитай мне стихи.

Стихи? Почему именно сейчас она спросила про стихи?

- Ты раньше мне много стихов читал.

- Тебе чьи?

- Твои.

- Мои тебе никогда не нравились.

- А что, за десять лет нет никакого прогресса?

- Прогресс есть только в написании протоколов.

- И все-таки…

У меня мелькнула мысль прочесть ей стихотворение, полученное утром, но я передумал.

Она разлила. Мы выпили и я прочел:


В Москве опять испортилась погода,
Опять некстати и не вовремя, но я
Рад неизбежной смене времен года,
К чему мне белый флаг на кончике копья?

В Москве опять испортилась погода,
Иду по лужам – зеркала топчу,
Дождь сменит стужа – так велит природа,
Подобной смены в сердце не хочу.

В Москве опять испортилась погода,
Листву сжигая, я глотаю дым,
Былое отпускаю на свободу,
Дверь суетливо отворяя перед ним.

В Москве опять испортилась погода…
Жаль, что ко мне не забежали Вы …
Ржавеющая сталь громоотвода –
Последний путь для молнии, увы …


Была пауза…

Был стелящийся дым…

Были опавшие лепестки подаренных мною роз…

Было пламя свечей и жар бесцветного напитка…

И был свет…

Свет истины в широко открытых голубых глазах!