Ромашка и танк

 

          Танк стоял возле забора.  Его определили к отправке на родину на капитальный ремонт, а родился он в далеком отсюда заводе. Пока он стоял, никому не нужный, у забора и  на него накатилась такая щемящая тоска, что он уныло опустил дуло пушки почти до самой  земли.. Он  тосковал по тому заводу, откуда он вышел в жизнь таким новеньким, свежевыкрашенным, не то, что теперь — потертый, с подтеками масла и соляры, с болтающимися впереди рваными тросами. Надо прямо сказать, неприглядный вид был у него.
            На территории завода, вспоминал он, где  его собирали, повсюду  росли цветы. Специальные люди ухаживали за ними и цветы в свою очередь дарили людей своим разноцветьем. Даже  на испытательном полигоне и то было много цветов, а тут  никогда  не цветущее  холмистое пространство на сотни километров, покрытое не зеленеющей, кажущейся прошлогодней травой. Она замерла в своей жухлости, и лишь в низинках можно было  увидеть яркий клин зеленеющей травы.
           Вдруг  сквозь дуло танк увидел одинокую ромашку. Откуда она здесь взялась, как занесло ее сюда?  Сколь километров забайкальской степи протоптал он, поднимая желтую пыль до самого неба, своими траками, но так и не видал, ни одного цветочка, может быть,  не там топал. Да нет, протопал вдоль и поперек эту степь.
          И  такая нежность проснулась у него к этой одинокой ромашке, хоть плачь, но танки не умеют плакать, да и танкисты тоже. Правда ходят слухи среди его собратьев, что на войне и танкисты плакали над погибшими в боях товарищами, а это особый случай — заключали они,  значит поплакать, право, не беда.
        Танк так залюбовался этой полевой красавицей, что не заметил как подошел солдатик из его экипажа, лег между его гусеницами, и тоже нежно смотрел на ромашку. А потом сорвал ее и прижал к груди. Ему тоже вспомнилась его родина, где такие полевые красавицы не редкость, он даже порой и не замечал их, а тут... Тут он заметил и прижал ее к своей груди, как несравненную красавицу.
        Видя такую нежность, танк, уже хотевший было обидеться на паренька, не стал обижаться, пусть радуется, ему тоже, наверное, тоскливо.   А на следующее утро, в награду за его великодушие, перед самым дулом танка, взамен сорванной, расцвела еще одна ромашка.