Глава 14. Я плыву по теченью судьбы

Неожиданно в нашу пустыню пришла весна. Еще позавчера даже днем было морозно — до пяти градусов ниже нуля. Несколько дней накануне нас непрерывно посыпали песком пыльные бури — дул «бабай».
Внезапно сильный ветер стих, и дневная температура в течение суток резко повысилась — сначала до пятнадцати градусов тепла, а уже на следующий день превысила двадцать.
Пустыня преображалась на глазах. Сначала повсюду зазеленела трава. Потом все вокруг стало желтым, оранжевым, или алым, — в зависимости от цвета многочисленных колоний диких тюльпанов, возникших ниоткуда. Тюльпаны мельче, чем обычные садовые, которые видел в родных краях. Но они так разнообразны по цветовой гамме, и поражали удивительной естественностью цветовых переходов. В сравнении с этими дикими цветами пустыни, садовые тюльпаны уже представлялись чем-то вроде искусственных цветов.
Кое-где встречались колонии диких маков, но в наших местах маки постепенно исчезли. В мои времена то уже был достаточно редкий цветок. Липинский как-то рассказывал, что во время строительства полигона маков было не меньше, чем тюльпанов.
Весна продлилась около двух недель. Затем, дневная температура воздуха, поступающего с юга, быстро перевалила отметку в тридцать градусов, и пустыня постепенно приобрела свой обычный вид.
Столь же стремительно, как весна в пустыне, надвигался Ленинский юбилей. Мы работали, как каторжные, отлаживая автоматику управления нашими тренажерами.
И вот, наконец, все готово. Мы с удовлетворением продемонстрировали нашу многомесячную работу. Естественно, стали победителями конкурса.

Как победителя, меня представили к правительственной награде. То была юбилейная медаль «За воинскую доблесть. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина». Моя третья награда из серии юбилейных медалей.
В нашем подразделении я оказался единственным награжденным. Даже Липинский не получил такой медали. Не знаю, как переживали несправедливость сослуживцы, ожидавшие, что наградят всех офицеров, но больше всех страдал старший лейтенант Шашев.
— Не могли этих юбилейных рублей на всех наделать! — раздавался его возмущенный голос то из одного, то из другого конца казармы.
— Шура! — прекратил его излияния Липинский, — Тебе чего волноваться? У тебя двенадцать взысканий. Ты бы все равно ничего не получил.

Сразу после юбилея возобновились работы с макетом. На этот раз предстоял вывоз ракеты на длительный срок. Руководители проекта решили все доработки изделия провести прямо на стартовом комплексе с тем, чтобы не разбирать макет на технической площадке.
Вскоре наши дежурства на стартовой позиции возобновились. Работа была знакомой, но появилось много новых людей от промышленности. Были перемены и среди тех, с кем доводилось взаимодействовать чаще всего. Неожиданно не вышел на работу один из начальников цехов. Его обязанности стал исполнять мастер этого цеха Маряхин. Вначале все над ним подшучивали. Едва народ направлялся на обед, кто-то из рабочих обязательно брал микрофон громкой связи и объявлял: «Мастер цеха Маряхин. Срочно прибыть на нулевую отметку».
Естественно, Маряхин, по многолетней привычке, бегом устремлялся назад к ракете. Через минуту тот же голос объявлял: «Маряхин. На время обеда остаетесь за старшего». В конечном итоге, шутка надоела, а Маряхина вскоре назначили начальником цеха.
От Маряхина узнал, что его бывшего начальника уволили и даже завели уголовное дело. Оказалось, тот списал около сотни меховых спецкомплектов, предназначенных для работы в отсеках ракеты в холодное время. Причина списания — комплекты, якобы, сгорели при аварии ракеты. На самом деле эти комплекты, по нескольку штук, регулярно переправляли в Куйбышев, где продавали. Непроданные комплекты были случайно обнаружены одной из комиссий.

Засуетились военные. Похоже, у многих было рыльце в пушку. Все, замешанные в подобных безобразиях, бросились заметать следы.
Меня все это коснулось непосредственно, причем, самым неожиданным образом.
Уже недели две я не был в части. И вот однажды в мою смену попали бойцы, которые помогали при оборудовании спецкласса. Они принесли новость, которая шокировала. Оказалось, неделю назад всё, что мы создавали в течение нескольких месяцев, было варварски уничтожено и зарыто в огромной яме, отрытой в нескольких километрах от площадки. Там же зарыли всё, что хранилось в комнатах, контролируемых Мирошником. Все три комнаты срочно отремонтировали, и теперь они абсолютно пустые. Частично разорили и красный уголок, лишив его основной гордости Липинского — автоматических устройств.

Сменившись утром, вместо отдыха отправился в казарму. Сначала поговорил с Эдиком. Можно было бы и не говорить, ибо заранее знал все, что тот скажет. Так и оказалось.
Потом решил поговорить с командиром части полковником Ширшовым. Благо, оказался приемный день. Ширшов был председателем конкурсной комиссии. Он давал оценку нашей работе. И что же сделали с этой самой работой? Сколько творческих сил и энергии отдал я, как автор и руководитель проекта. Сколько труда затратили квалифицированные бойцы. Спецкласс был нужен всем. В таком классе было гораздо проще обучать бойцов специальности. Это была не игрушка к юбилею. А реальное нужное дело.
У командира части тоже не нашел понимания. Его аргументы были аналогичны тем, что приводил Липинский. Я заявил Ширшову, что отказываюсь от награды за работу, которая оказалась никому не нужной. Ширшов, пытаясь обратить всё в шутку, посоветовал обратиться в правительство, которое наградило меня по представлению командования части. А, кроме того, приказал пойти в отпуск, чтобы отдохнуть и все забыть.

Вернулся к Липинскому с тем, чтобы тут же начать оформление отпускных документов. Мне действительно нужен был отдых от всего этого "идиотизма армейской жизни".
Назавтра поехал на десятку с тем, чтобы купить подарки родителям, братьям, друзьям. Ближе к вечеру зашел на Даманский — к Вале с Сашей. Я не видел их вместе почти девять месяцев.
Встретили хорошо. Валя уже явно ждала ребенка. Она сказала, что собирается ехать домой, и вернется назад уже с малышом. Когда сообщил, что собираюсь в отпуск, вопрос ее отъезда был решен моментально. Но у Вали возникла очередная бредовая идея — женить меня на своей подруге.
— Все складывается замечательно, — заявила она, — Ты доставляешь меня в Тульскую область, а я тут же знакомлю тебя с ней.
— Валя, ну нет у меня никакого интереса знакомиться. Я домой хочу. Я просто устал.
— Я тоже устала, но готова приложить все усилия, чтоб вас поженить.
— Валя, не хочу жениться, а хочу учиться, — выдал ей негатив известной фразы.
— Не спорь со мной, я лучше знаю, что ты хочешь, — нахально заявил домашний деспот.
— Да, с тобой спорить бесполезно, — отметил, вспомнив ее агрессию, — Валя, а как ты себя чувствуешь после нашей последней встречи? — спросил ее, вдруг сообразив, что задал глупейший вопрос. Саша, к счастью, даже не обратил на него никакого внимания, очевидно, думая, что наша последняя встреча была, когда я помогал их переселению.
— Нормально, — ответила Валя, — Это, когда ты заходил со своими солдатиками, а я уснула? — спросила она. Я облегченно вздохнул. Во-первых, о своих художествах она, похоже, ничего не помнит. Во-вторых, она рассказала Саше, что я заходил. И не один. Значит, мне теперь нечего опасаться — ни Валиных очередных выходок, ни Сашиных подозрений.
«Пожалуй, поеду с ней. По крайней мере, до Москвы. А значит, лучше лететь самолетом», — решил я.
Мое предложение лететь самолетом до Москвы, было принято с энтузиазмом.

Через три дня я с вещами снова был на Даманском. Как ни странно, Валя, хотя и была собрана в дорогу, отнюдь не торопилась. Она с поразительным спокойствием намеревалась еще распивать чаи.
— Валя, пора выходить, а то нам еще надо доехать до центра и пересесть в автобус, который идет в аэропорт. Он нас ждать не будет, и рейс у него всего один — к нашему самолету.
— Ничего, успеем. Сейчас только попьем чаю, тогда поедем.
Естественно, мне было не до чая. Потом мы долго ждали автобус до центра. Нервничал, похоже, только я. Сладкая парочка была спокойна, как удавы.
Ну, и, конечно же, когда добрались до места пересадки, нам сказали, что автобус в аэропорт только что ушел. Площадь была запружена людьми. Был какой-то местный праздник. Мы с чемоданами и сумками наперевес бросились сквозь толпу с тем, чтобы попробовать поймать попутку в сторону аэропорта.
И, о счастье, увидели, что где-то вдали медленно движется наш автобус, пытаясь, как и мы, пробиться на свободу.
Все завершилось благополучно. Саше удалось, бросив вещи, перехватить автобус, и вскоре мы с Валей, загруженные, как верблюды, добрались до заветной цели. В аэропорт попали вовремя.

И вот уже самолет пошел на посадку. Как всегда, при взлете и посадке, смотрел в иллюминатор. Вале, похоже, было не до хорошего. Поразило обилие зеленого цвета. Только после пустыни осознаешь, в какой же красоте мы живем! Кое-где в лесных массивах еще виднелись островки снега. Все это было так удивительно для нас, уже с месяц пребывавших в лете.
И вот мы с Валей в аэропорту Внуково. Ждем выдачи багажа. На нас все обращают внимание. Понятно, этому мы обязаны только Вале. Даже в ее положении она выглядит великолепно. В руках у нее огромный букет необычных тюльпанов. И еще мы резко диссонируем своей летней одеждой и великолепным, не по сезону, загаром с массой бледных, одетых в мрачные куртки и плащи людей.
— Откуда вы? — с таким вопросом к нам обращались десятки любопытных, — Какие яркие цветы! Где вы так успели загореть?
Валя с удовольствием купалась в эпицентре всеобщего внимания.

Получив багаж, мы с Валей поскорее утеплились. Оба чувствовали легкий озноб, попав через три часа полета из тридцатиградусной жары весенней пустыни, в московскую весну с ее относительно теплым, но влажным воздухом. По небу плыли белые облака. Периодически проглядывало солнышко. Московская весна нам нравилась. Оказывается, постоянное голубое небо может так же сильно надоесть, как и постоянная серость без проблесков солнца.
Мы взяли такси до вокзала, и вот уже мчались по шоссе, наслаждаясь видами весеннего подмосковного леса. Кое-где белели кучки бело-серого тающего снега. Особенно нравились белые березки. Они нас просто умиляли.
Валя охала и ахала, любуясь мелькающими красотами. А молоденький водитель такси лишь посмеивался над ее восторгами, откровенно любуясь ее симпатичным личиком.

И вот мы на вокзале. Мы уже так отвыкли от гигантской толпы, от всей этой вокзальной сутолоки, что чувствовали какую-то усталость.
Вскоре электричка доставила нас в Тулу. Теперь предстояло несколько часов ждать автобуса до Валиного городка. А Валя вдруг обнаружила каких-то знакомых, которые ехали домой из Москвы. Знакомые, оказывается, жили в соседнем доме. Валя тут же стала расспрашивать их о своих родителях и знакомых, включая подругу.
Выяснилось, что подруга неделю назад куда-то уехала. Валя, конечно же, расстроилась. Я же, наоборот, облегченно вздохнул. В конце концов, мы с Валей пришли к выводу, что не судьба. Соседи клятвенно обещали, что доставят Валю прямо ее родителям. Я распрощался с Валей и ее попутчиками, потому что хотел попасть в Харьков хотя бы поздним вечером, а не ночью.

Не удалось. Поезд прибыл в Харьков около четырех утра. Мой чемодан был не так уж загружен. И я решил, не дожидаясь первого транспорта, прогуляться по городу. Мне казалось, что уехал из Харькова несколько лет назад — так много событий произошло за те десять месяцев, которые город прожил без меня.
Не спеша, шел по знакомым улицам, направляясь прямиком к каскаду водопадов сада Шевченко — к нашему с Людочкой памятному месту.
Несколько раз останавливал подвижной милицейский патруль, проверяя документы. Их настораживал, как они пояснили, мой нездешний вид и чемодан.
Один раз остановили грабители. Обошлось. Моя кликуха все еще действовала.

И вот я снова на памятном месте. Водопады не работали. Похоже, их сезон еще не наступил. Я посидел на месте, где когда-то сидела моя любимая. Мысленно рассказал ей все, что произошло со мной в чужих краях. Под настроение вдруг припомнилось давнее стихотворение. Оно очень точно соответствовало моему теперешнему состоянию души:

Ты ушло навсегда, мое счастье,
В безвозвратную синюю даль.
На душе, словно вечер ненастный,
Сердце гложет тоска и печаль.

Я о прошлом уже не мечтаю —
Мне его все равно не вернуть.
Что же делать теперь, я не знаю,
Но хотелось навеки уснуть.

Мне хотелось навеки забыться,
Позабыть о тоске и печали,
И душою опять воротиться
В сердцу милые синие дали.

Но несбыточны эти надежды —
Нам с тобой никогда не встречаться,
Мне не жить больше жизнью прежней,
И не радоваться, не огорчаться.

И теперь, после лет ненастья,
Не волнует ничто больше кровь.
Где ты, радость моя и счастье,
Где ты, первая в жизни любовь?

В утреннем парке заливались весенними песнями птицы. Занимался новый день — первый день моего отпуска в родном городе. Еще только пять утра. Спешить никуда не хотелось. Спать тоже не хотелось, потому что на площадке уже в это время обычно вставал. Там теперь семь.
Посидев на памятных скамеечках парка еще с полчаса, не спеша, продолжил свой путь. И в седьмом часу неожиданным визитом разбудил близких. Я ничего не сообщил о предстоящем отпуске и о дате приезда. Поэтому сюрприз удался. Все были на седьмом небе. Отец даже решил не пойти на работу.

Завтрак с разговорами за многолитровой бутылью самодельного яблочного вина постепенно перешел в обед. Послеобеденный сон продлился до ужина.
Дня через три застолья по поводу моего приезда мама не выдержала.
— Знаешь, Толик, у меня после твоего возвращения создалось впечатление, что вы там ежедневно только и делаете, что пьете эту гадость. Не пора ли остановиться? Хотя бы дома, — сделала заявление мама, ставя на стол вместо пятилитровой бутыли, скромную поллитровку.
— Ты, пожалуй, права, — выдал ей неопределенную фразу, которая имела двоякий смысл. Действительно, одно время режим ежедневных пьянок был для меня нормой. Правда, пили мы не «эту гадость» — довольно неплохое слабенькое вино, а настоящую дрянь — неразведенный технический спирт.
Там я остановился. Да и здесь, дома, остановиться было бы в самый раз. За три дня отпуска так ни разу не вышел из квартиры. Зачем? Никто меня не ждал, кроме родителей, братьев и школьных друзей. Средний брат уже женился и жил у жены в рязанской области. Младший брат уже удивил меня своими картинами, коих нарисовал великое множество. Он собирался стать художником. Для встреч с друзьями запас времени еще вполне приличный — вагон и маленькая тележка. Но, остановиться действительно надо.

На четвертый день своего пребывания в Харькове, после обеда вышел, наконец, на крылечко. Неожиданно во дворе увидел Ленчика. Спустился к нему, и мы обнялись, чего между нами никогда не было.
— Толик, как же так получилось с Людочкой? Неужели ничего нельзя было сделать? Почему не обратился ко мне? — сокрушался Ленчик, с которым виделись, когда Людочка была жива.
— Ленчик, она была безнадежно больна. Никто не смог бы ей помочь. Я делал все возможное, — ответил Ленчику.
— Я знаю, мне ее мама рассказывала. Ты очень помог Людочке в ее последние дни. Она умерла счастливой, — грустно рассказывал мне Ленчик то, что знал и без него. Я не стал его расспрашивать, почему он не был на похоронах. Так ли это теперь важно? Главное, не забывал свою племянницу и правильно оценил наши с ней отношения.
— Знаешь, Толик, заходи ко мне вечером. Помянем Людочку. И о себе заодно расскажешь, — предложил Ленчик. Согласился, не предполагая, что то будет наша последняя встреча.
Ленчик удивил подавленным состоянием. Мы просидели с ним весь вечер. Я делился с ним своей болью. Он меня прекрасно понимал и разделял ее. Что-то его угнетало. Я это чувствовал, поскольку сам часто пребывал в таком же состоянии.
— Неправильно я прожил свою жизнь, — с грустью заявил Ленчик.
— Попробуй ее изменить, — бодро посоветовал ему, не зная, как изменить свою, чтобы выйти из такого же депрессивного состояния.
— Не все так просто, — отвечал Ленчик, и это я тоже знал.
В тот вечер мы выпили бутылки три водки, но ни он, ни я не пьянели за разговорами. Только вернувшись домой, почувствовал, что снова набрался.
Через неделю узнал, что Ленчик повесился. Для всех это было шоком. Сорокалетний мужчина в расцвете сил. Никто ничего не понимал. Понял Ленчика только я, почувствовавший в день нашей последней встречи состояние его души, словно это была моя собственная.

Встретился со школьными друзьями — с Костей Завьяловым и Витькой Савичем. Снова застолье, правда, всего на один вечер. Жены не давали разгуляться моим друзьям, контролируя каждый их шаг. Стало ясно, что следующую такую встречу со мной они разрешат им только через год.
Проходя мимо училища, случайно встретил стайку офицеров из числа руководителей нашей основной кафедры. Изобразили бурную радость.
Расспросы. Пожелания. Просьбы собирать статистику. Знали бы они что-либо о достоверности такой статистики. Попробовал их немного напугать, напомнив об их клятвенных обещаниях, данных мне во время выпускного вечера. Мои несостоявшиеся коллеги тут же заторопились — якобы проводить какие-то занятия. Пригласили заходить как-нибудь, желательно после сессии. Спасибо за приглашение, в то время я уже буду в своей пустыне, а не в родном городе. С вами все ясно, господа ученые офицеры. До нескорой встречи.

Какой-то смысл моему отпуску придал дядя Ваня из рязанской области. Он заехал к нам проездом в Крым. Была у него такая мечта — побывать на море. Но, отец догадался свозить его на наш участок в шесть соток, размещенный на окраине города. Этот участок отец получил, когда я уже учился в институте. Мы с мамой тогда начертили план, на котором строго «по науке» разместили плодовые деревья, ягодный кустарник, грядки и даже небольшой домик с погребом. Все, что наметили, удалось посадить в один год, причем, четко по плану. А вот домика пока не было. Зато отец завез немного бревен и досок. Не было лишь строителей.
Дядя вдохновился. Крым был мгновенно забыт. В общем, за две недели упорной ежедневной работы мы с дядей соорудили тот небольшой домик. Он стоит на участке до сих пор. За время строительства дядя, по-моему, загорел не хуже, если бы загорал Крыму. Все остались довольны — родители нашей работой, а мы с дядей — таким отдыхом.

Накануне отъезда навестил могилу Людочки. Мысленно рассказал ей все о моей новой жизни, подвел итоги и представил перспективу. Ведь теперь я уезжал отнюдь не в неизвестность, как то было одиннадцать месяцев назад. Меня ждала конкретная работа в конкретном месте с известными уже сослуживцами и коллегами по работе.
Был ли удовлетворен этой работой? И да, и нет. Я оказался при большом деле, необходимом стране. Но, кем я был в этом деле? Маленьким-премаленьким винтиком.
Правда, даже за такой короткий срок попытался сделать больше, чем от меня требовалось. Сделал учебный класс, равного которому у нас не было. Меня даже наградили медалью — фактически за эту работу.
А потом мою работу, точнее, нашу работу, потому что вместе со мной и под моим руководством ее делал коллектив специалистов — просто выбросили на помойку. Не потому, что она оказалась ненужной, а потому, что так было надо нечистым на руку людям.
Что ждет меня дальше? Вполне очевидно, заурядная рутинная работа. Я обречен быть в брызгах космической струи. Но никогда не попаду в ту самую струю, оставаясь в том же качестве, в котором нахожусь. Еще в первые дни моего знакомства с предстоящей работой, мой сослуживец, Леша Зайцев, сказал:
— Забудь все, чему тебя учили в училище. Интеграл ты сможешь нарисовать только на борту ракеты, если захочешь оставить свой автограф. Больше он тебе нигде не понадобится.
И это все? Людочка, любимая. А как же тогда смогу выполнить обещание, данное тебе? Чему и зачем буду учиться, если мои знания никому не нужны? Если не требуется даже то, что уже знаю и умею?
Так что же делать?
Пока не знаю, любимая. Но, обязательно найду выход. Я добьюсь перемен в своей жизни, чего бы это мне не стоило. Потому что это теперь наша с тобой жизнь, которую живу за нас двоих.

Любимая, ты вовремя предупредила меня о грозящей опасности. Она была реальной. Я мог погибнуть. Не знаю, как будут развиваться мои отношения с той женщиной, но мне кажется, угроза с ее стороны миновала.
Людочка, в том краю я видел твою улыбку, но так улыбалась другая девушка. Наши отношения с ней не сложились. Я ее просто не понял.
Вот и еще одна весна прошла без тебя. Я по-прежнему одинок, и моя душа пуста. Она закрыта, как нераспустившийся бутон. И нет никого, кто смог бы наполнить мою тоскующую душу. Мне плохо без тебя. И кажется, так уже будет всегда.

Юность незаметно отшумела,
Мимо мое счастье пролетело.
И душа, страдая, вдруг запела
Про тоску пустынь и про ненастье.
Полюбил бродить я одиноко
По полям, задумавшись глубоко
Обо всем, что так теперь далеко,
Об утраченном навеки счастье.

Раз, слоняясь по лесу в отчаяньи,
Я подслушал песенку случайно.
Песню про миры иные
Грустно пели птицы мне лесные.

Про дожди холодные осенние,
Летний зной и про ручьи весенние,
Про бураны, снежные метели
Подпевали сосны им и ели.

Про волнующую душу вечность,
Этой жизни краткой быстротечность,
Сердце мое грустью наполняя,
Мне трава шептала полевая.

Про любовь, про вечную разлуку
В роще мне березка напевала.
Жизнь моя осуждена на муку,
Но я не хочу начать сначала.