Одно китайское стихотворение

                Осенняя луна стоит в зените,
                А я стояла на ступенях влажных.
                «Лин лун» - звенит мой занавес из нитей
                Хрустальных бус – и нежен звон протяжный.
               
                Глава первая, в которой заходит речь
          об одном известном стихотворении знаменитого китайского поэта.

                1.

- Это было определено китайскими поэтами и мудрецами как «хань сюй» - «таящееся накопление»: при внешней простоте стихотворения, при его кажущейся незамысловатости  наличие в нем некоторой неопределенности, как бы неполное проявление сути происходящего, на фоне обилия дополняющих друг друга символов, подсказок, цитат, названий, создающих возможность для неоднозначного восприятия произведения, в результате наводящего на различные мысли и вызывающего смешанные чувства.   
     Своего рода винный купаж, составленный с точным соблюдением меры, способный порадовать изысканный вкус знатока, принести ему настоящее наслаждение, одновременно закружив ему голову легким хмелем, способным обострить восприятие еще более. Своего рода сложный парфюм, от которого исходят  плавные, навеваемые легким ветерком волны тонких ароматов, затягивая в хитрую игру узнаваний и очаровывающих обоняние в целом. Своего рода музыкальная пьеса, главная тема которой все время превалирует над аранжировкой, однако так ненавязчиво и нежно, что порою создается иллюзия, будто она растворяется в сопутствующих ей, обогащающих ее звуках… И, конечно, краткость. Нельзя утомлять того, кто тебе внимает. С другой стороны, один глоток драгоценного вина даст о нем большее понятие, чем целый бокал, одной капли духов довольно, чтобы создать настроение и принести удовольствие, а музыкальная фраза, одна-единственная, притянет внимание и возбудит интерес, подобно одному слову, содержащему намек на многое и многое. И вот мы вернулись к поэзии.
   «Хань сюй», «таящееся накопление». Словно маленькая шкатулка, в которой хранятся  письма. Сначала можно подержать ее в руках, оценив на ощупь материал, из которого она сделана – прохладу металла, гладкость и тепло полированного дерева, затем полюбоваться украшающим ее простым и в своей простоте изысканным узором. Одно это уже дает пищу сердцу и уму и не забудется, связавшись позднее с тем, что находится внутри. Затем настанет пора открыть шкатулку и углубиться в ее содержимое, почерпнуть сведения, узнать тайны, просматривая строки, читая между строк, то есть угадывая неявное, сокрытое. А последний процесс может привести к различным толкованиям.      
    Слой за слоем снимать дымку флера, укрывающий нежно сияющую сквозь тончайшую ткань волшебную жемчужину. В этом занятии можно почерпнуть ни с чем не сравнимое наслаждение. Так доберешься и до сути, которая столь же многослойна, как и ее оболочка, – моллюск создает жемчужину, откладывая перламутр на песчинке, попавшей ему в объятия, тонкими полупрозрачными слоями. Песчинка колет его нежную плоть, мучит ее – как мучат человеческую душу жизненные коллизии – но, одетая в сияющий нежными красками перламутр, становится прекрасной. Переживания человеческой души рождают прекрасную поэзию…

- Черт меня возьми, - подумала Варя, бросив резать лук для котлет и глядя из открытой двери кухни на приоткрытую дверь в соседнюю комнату, где ее муж Дмитрий проводил факультативное занятие школьного литературного кружка и откуда доносился его голос, произносивший эту впечатляющую речь, - Черт меня возьми, вот теперь я вспоминаю, почему я вышла за него замуж.
       И тут она прослезилась - от острого запаха свежеразрезанного лука, конечно. Варя была женщиной не бедной, но предпочитала готовить сама, не желая, чтобы какой-то чужой человек, домработница, путалась у нее под ногами слишком часто. Она вообще многое любила делать сама, такая уж она была.      

       Супруги Варя и Дима состояли в браке давно и дожили уже до средних лет, хотя детьми при этом так и не обзавелись. Он был учителем словесности, она – преуспевающей бизнес-леди, совместно со своим отцом владевшей автосервисом, где с увлечением занималась не женским, казалось бы, делом (она ведь не только командовала мастерами, но и собственноручно копалась в машинах, - с этого личного труда, собственно, и начиналось их с отцом предприятие). Он учил детей, она зарабатывала деньги. Он представлял собой тип утонченного интеллектуала, она тоже обладала и умом, и талантами, но главное – практичностью. Они жили в прекрасной квартире, ездили каждый на своей отличной машине, позволяли себе покупать дорогие вещи и легко тратились на развлечения и путешествия, их дом был полная чаша, оба они были красивы и здоровы, - и, кажется, счастливы. По крайней мере с внешней стороны это казалось именно так. Им завидовали. Однако не все обстояло настолько благополучно на поверку. Внешняя сторона часто обманчива.
       Благосостояние семьи держалось на ней, но он не проявлял по этому поводу особой  благодарности, скорее его раздражала ее деловая хватка, ее энергия и целеустремленность. Пожалуй, с некоторых пор он считал, что она для него недостаточно хороша, - не дотягивала она до его уровня, недоставало ей изящества и женственности, ведь от нее вместо духов вечно несло машинным маслом и бензином, за руками она, понятное дело, запуская их в разные там железяки, не ухаживала, ногти не подкрашивала, хорошо, хоть стригла их ровно, да еще и ходила при этом почти исключительно в спортивной куртке и кроссовках, не говоря уж о том, что общалась в основном с шоферами и мастерами, на их шоферском и мастеровом жаргоне. Однажды он подарил ей туфли на высоком каблуке с узким мыском (китайские, как их еще называют), так она их одела только один раз в театр, да и то во время представления сидела босиком, сбросив их с ног, поскольку, по ее словам, они ей жали.
       Не трудно догадаться, что она все замечала и что ей не нравилось его отношение, оно ее обижало, ведь она-то полагала, что имеет право гордиться собой – и что он мог бы ею гордиться… но она так сильно любила его когда-то, что не могла этого забыть и в память о своей прежней любви терпела сегодняшнее не слишком радующее ее положение вещей. В последнее время он звал ее почти исключительно Барби (Варвара – Барбара – Барби), но, хотя ее от этого коробило, она молчала и переживала молча, а временами даже начинала испытывать угрызения совести от того, что не оправдывает его ожиданий как женщина – да, вся в смазке и бензине, говорит со своими сотрудниками на гаражном жаргоне, туфли на каблуке носить не любит и не носит. Когда угрызения пересиливали, она старалась угодить мужу, наряжалась, прыскалась духами и тому подобное… Однако, также временами, все в ней восставало против необходимости подлаживаться под него, – да, не любит она каблуки и наряды, да, нравится ей копаться в моторах, да, она такая, – а почему она должна быть другой? Она зарабатывает им обоим на обеспеченную жизнь, и еще должна этого стыдиться, потому что занимается не женским делом? Да кто это сказал, кто придумал? Придумали и сказали давным-давно, с тех пор все сто раз изменилось, а он все еще живет в прошлом веке и ее с собой пытается там удержать, как на привязи! И когда в ней брали верх подобные мысли, она начинала вести себя нарочито, – слишком громко, используя специфические фразы и обороты, говорила по телефону, а также на виду у него пренебрежительно выкидывала подаренные ей туфли в мусоропровод, обзывая их колодками, и вообще переставала краситься и даже причесываться, не говоря уж о маникюре. 
                Детей у них не имелось потому, что в их прошлом случилась одна неприятная ситуация. Он тогда изменил ей, а она была беременна. Случившееся заставило ее отказаться от возможности материнства, они разошлись, но потом он просил у нее прощения, а она все еще его любила и верила, хотела верить, что и он любит ее, что просто оступился (с кем не бывает, как говорят в таких случаях, хотя на самом деле такое случается, к счастью, далеко не со всеми), - и простила. Они никогда не возвращались к этому темному моменту в их совместном прошлом, но на самом деле след остался в них обоих. Она больше не могла доверять ему полностью и вся ушла в свой бизнес, не желая возвращаться к теме о детях, а он не простил ей своего унижения, когда ему пришлось упрашивать ее простить его, хотя сам был виноват, и в измене, и в гибели их ребенка… С таким грузом на совести жить трудно, виновные в свою очередь предпочитают искать кого-нибудь, на кого можно все свалить, и обычно это бывают самые близкие люди, и именно те, кто и является живым укором совести. Одним словом, эта трещинка внутри их союза, тщательно спрятанная, заклеенная, зашлифованная, на самом деле не заросла. А если основа некрепка, то надстройка может поплыть и рухнуть…

                2.

      Однажды в школе, где преподавал Дмитрий, затянулся летний ремонт, часть классов к сентябрю оказалась не готова для занятий, поэтому школьники временно учились в две смены, а для факультатива по литературе (литературного школьного кружка), который он  вел, вообще не нашлось помещения. Однако кружок пользовался популярностью  среди старшеклассников (особенно среди старшеклассниц, обожающих своего учителя, такого интересного, талантливого, красивого), поэтому Дмитрий принял решение проводить сбор кружка один- два раза в неделю у себя на дому, ведь в его прекрасной большой квартире для этого легко было найти место. Помешать ему в этом начинании могли только двое людей – директор его школы и его жена. Но тут, как, впрочем, и ожидалось, никаких препятствий не встретилось. Директор со своей стороны  выразил благодарность за инициативу и личный, так сказать, вклад, что же касается жены, то и она, не задумавшись ни на минуту, также дала свое согласие на эти занятия, - почему бы нет, раз он счел это необходимым, - поскольку на самом деле мало интересовалась делами мужа и его возней с подрастающим поколением, погруженная в собственные дела. Однако в октябре с Варей произошла неприятность, - она получила  травму, поскользнулась, можно сказать, на ровном месте, и добро бы обута была неудобно, в те же туфли на высоком каблуке, так нет же, - на ней были ее любимые растоптанные кроссовки, но и они не спасли. И вот теперь из-за повреждения голени ей предстояло почти месяц провести в гипсе. По складу своей деятельной натуры она все равно не могла усидеть на месте, навещала свою работу, преодолевая с помощью своих сотрудников возникающие на этом пути сложности, но в основном все же вынужденно проводила время дома. Вот так Варя и стала свидетельницей собраний любителей изящной словесности, организованных Дмитрием.
      На этих собраниях речь как раз зашла о весьма экзотическом и изысканном предмете, - классической китайской поэзии, достигшей своего наивысшего расцвета к десятому веку, в эпоху империи Тан. Поскольку заняться Варе по существу было особенно нечем, а тема показалась ей любопытной и даже немного увлекла ее, то она принялась довольно пристально наблюдать за факультативными занятиями, для чего попросила мужа не закрывать дверь в комнату, где они проходили, под предлогом того, что она больна, ей скучно… ради разнообразия она тоже хочет послушать, о чем идет речь, ей это интересно. Она ведь и сама не чужда литературе.
- Ты помнишь, я ведь когда-то тоже писала стихи?
      Он поглядел на нее с удивлением. Вероятно, он уже запамятовал, что ее интересы были разнообразнее, чем могло показаться, судя по роду ее постоянной деятельности, и она в самом деле что-то там сочиняла во время оно… но спорить не стал. 
      Затем Варя пошла еще дальше и напросилась непосредственно присутствовать на собраниях, деликатно забиваясь в уголок и помалкивая, чтобы не мешать, так что молодые люди, сначала слегка ее застеснявшиеся, благополучно смогли о ней позабыть и далее вели себя вполне непринужденно. 

      Однако вскоре случилось так, что внимание Вари оказалось приковано к другому предмету, касавшемуся ее гораздо более близко, чем выспренние рассуждения о китайской поэзии, - хотя этот новый интерес также был напрямую связан с литературным кружком.
      На занятия приходили порядка десяти – пятнадцати человек из старших классов, в том числе и выпускного, в основном девушки и только двое-трое юношей, и Варя воочию узрела юных прелестных поэтически настроенных созданий, среди которых блистал ее супруг. Так уж подобрался класс, что все эти девушки, по определению еще дети, а по виду уже совершенно взрослые, обладали в основном славянским типом внешности, то есть имели белую кожу и русые волосы,  голубые или зеленые глазки… ангелочки, да и только, особенно если учесть, что все они без исключения были на редкость  хорошенькие… только одна девушка принадлежала к другой национальности, однако и эта черноглазка тоже была очень, очень хороша… в общем, красавицы, на кого ни посмотри. Зная мужа, Варя ни на миг не сомневалась, что он млеет в столь изысканном обществе, и немедленно начала гадать, кто же из здесь присутствующих его фаворитка. Кому он нравится больше всех и кто ему нравится больше всех?

      Между тем занятия шли своим чередом, преподаватель продолжал развивать поднятую тему и повествовал своим слушательницам и слушателям о своеобразии искусства стихосложения Поднебесной империи, построенного на строгом следовании особенным канонам и исполненного символов, придающих каждому произведению  своеобразие и очарование. В качестве примера он предложил уделить более пристальное внимание знаменитому стихотворению знаменитого китайского поэта Ли Бо, которое было озаглавлено автором «Юй цзе юань» - «Сетование на яшмовых ступенях». Произведение это, самими китайцами признававшееся верхом совершенства, то есть написанное с высочайшим мастерством, отвечало всем эстетическим требованиям эпохи, в рамках которых было создано, – при внешней простоте формы оно обладало глубоким внутренним содержанием, богатством смысловых оттенков, и даже после самого полного его истолкования оставляло ощущение недосказанности и тайны, раскрыть которую полностью никому и никогда не удавалось, поскольку это, видимо, и не являлось возможным.
   
-   Стихотворение Ли Бо удивительно. Это как тени неярких сумерек, как нечеткость линий окружающих предметов в полутьме. На основании ускользающих образов можно вообразить себе больше, чем есть на самом деле, и прелестней, чем в действительности. Яркий свет устранит все препятствия к полноте восприятия, но одновременно лишит очарования, создающегося неясностью, и дополнительной насыщенности. После пробуждения в реальность вспоминаешь смутное видение, только что явившееся во сне, и от того, что его невесомые невидимые крылья еще реют в пространстве над головой, реальный мир становится богаче. 
      Ли Бо, как и все поэты его времени, слагал свои поэтические шедевры  на поразительном языке, не разговорном, а языке высокой поэзии, постепенно, в ходе становления принципов и традиций глубоко своеобразной культуры Срединного царства выработанном, созданном учеными – и более того, очень учеными людьми – специально для того, чтобы, говоря вроде бы о каком-то конкретном предмете, говорить сразу о нем и еще о многом, в результате чего взятая за основу тема становится расплывчатой, словно акварель на влажной бумаге, и даже как будто может потеряться в нежных красочных разливах вообще, - исключительно благодатная почва для различных ассоциаций и многообразных интерпретаций. Это аморфное чудо свободных словосочетаний называется «вэньянь» - «слово культуры».

- Ли Бо был пьяница, и он был пьян, когда писал свой шедевр, однозначно, - подумала тут  Варя, слушая, что рассказывает учитель благоговейно внимавшим ему молодым людям, испытывая от этого уже не восторг, а раздражение, и при этом исподтишка старательно вглядываясь в лица его слушательниц… она злилась, - уж очень они все были хороши, и учитель, и ученицы… - Стрезву такое не напишешь. Как у Блока – «я знаю, истина в вине». Блоку сквозь дымку опьянения  привиделась незнакомка, а это на самом деле была всего лишь уличная девка. Так далеко можно зайти.

- Предположительно, - продолжал разглагольствовать лектор, - В основе такого метода стихосложения лежат гадательные практики, обобщением которых стал сборник предсказаний, знаменитая Книга перемен -  Ицзин. В этом отношении каждое стихотворение представляет собой загадку, которую нужно отгадать, причем толкований бывает несколько, хотя в конце концов выбирается одно из них, становящееся традиционным.

     Пока Варя продолжала без  устали биться над решением собственной загадки, следом возникла тема перевода китайской поэтической классики (на примере все того же отдельно взятого произведения) на русский язык. Короткое стихотворение Ли Бо, состоящее всего из четырех строк по пять слов каждая, написанное в форме «оборванных, или усеченных, строф» (такая схема в целом именовалась «у янь цзюэцзюй»), подкупая своей  внешней простотой, переводилось много раз и при этом не даром всегда сопровождалось комментариями, столь пространными, что они могли занимать несколько страниц текста, потому что иначе значение и прелесть поэмы оставались непонятны человеку другой культуры, европейцу, в частности - русскому читателю, - ведь он видит только стихотворную оболочку, но не сможет углубиться в сокрытое без помощи знатоков. А знатоки приходят к выводу, что как таковой перевод китайских стихотворений на европейские языки вообще невозможен, порой даже склоняясь к достоинствам прозаического пересказа.   

Ступени из яшмы
                давно от росы холодны.
Как влажен чулок мой!
                Как осени ночи длинны!
Вернувшись домой,
                опускаю я полог хрустальный
И вижу – сквозь полог –
                сияние бледной луны.

- Этот перевод стихотворения Ли Бо «Сетование на яшмовых ступенях» был создан поэтом Александром Гитовичем по подстрочнику Понкратова и опубликован в 1957 году, и это самый лучший перевод из всех, которые мне встречались, поскольку здесь выдержан и размер, и ритм, и учтены почти все основные вехи повествования – и при этом стихотворение само по себе получилось превосходным, ведь талантливый поэт тонко уловил и сумел сохранить и передать в изысканно-простых строках пронизывающее оригинал настроение. Но в то же время даже этот лучший перевод не идеален, поскольку мало о чем говорит русскому читателю и только передает форму оригинала. Вспомним «вэньянь», слово культуры, и «хань сюй», таящее накопление. Неопределенность и многозначность. Получается, что мы переводим только слова, а внутренняя суть от нас ускользает.

    Внутренняя суть происходящего в ее доме в конце концов не ускользнула от Вари.
    Сначала ее подозрение пало на восточную принцессу, уж очень та была красива и экзотична, прямо глаз не отвести, однако потом она поняла, что у этой девушки с огненными черными глазами, черными густыми волосами и тонюсенькой гибкой талией уже есть поклонник, которому она, кажется, симпатизирует, – один из юношей приходил сюда явно не столько ради углубленного знакомства с литературными достижениями человечества, сколько ради неотразимой Карины. Тогда Варя сосредоточилась на разглядывании прелестных белокурых ангелиц и в конце концов по мелким, еле уловимым деталям и подробностям вычислила, как она почти уверилась в этом, среди них ту, кто была не только влюблена в ее мужа сильнее остальных, и не совсем так, как влюбляются в учителей ученицы, но и сделалась, кажется, наиболее близка ему самому. Тихая, не броская внешне девушка при внимательном рассмотрении бесспорно являлась обладательницей тонкой и одухотворенной красоты, самой благородной и самой подлинной. Точеная фигурка, голубые мечтательные глаза, изумительно правильные черты нежного лица, длинные, будто светящиеся шелковистые светло-русые волосы…
- Конечно, он выбрал наилучшую, - с горечью констатировала Варя.
   Но что их связывает на самом деле, ее мужа и эту красотку? Неужели он до того забылся, что позволил себе перейти грань? А ведь девчонка-то при всем при том несовершеннолетняя!

                3.

-  Итак, о чем же написал Ли Бо в своем стихотворении? Попытаемся разобраться с тем, что лежит, так сказать, на поверхности. Чтобы быть наиболее объективными, обратимся не к поэтическому переводу, а к подстрочнику:

                «Юй цзе юань» - «Сетование на яшмовых ступенях»

юй цзе  шэн бай лу               
Яшмовое крыльцо           рождает белую росу;

ю цзю цинь ло ва
Ночь длится…                Полонен шелковый чулок.

цюе ся шуй цзин лянь
Вернуться, опустить       водно-хрустальный занавес –

лин лун ван цю юэ
Звеняще-прозрачный…  Созерцать осеннюю луну.

    Первоначально две строки, вторая и четвертая, были зарифмованы, но в современном китайском языке рифмы оказались утраченными.

    Дело происходит ночью, видимо, холодной, раз каменное крыльцо побелело от инея (белая роса – это, конечно, подтаявший иней).
    А коли речь идет о шелковом чулке, которым овладела (вымочила, пленила) эта снежная роса, - то, стало быть, какой-то человек (но кто - мужчина или женщина, старый или молодой – непонятно) зачем-то вышел в одних тонких чулках холодной ночью на крыльцо.
     Он, этот человек, думает о том, что надо вернуться (а что еще ему остается делать, промокшему, так ведь и заболеть недолго), - то есть ему предстоит вернуться и опустить занавес (на окне или над постелью, куда ему, продрогшему, в столь позднее время, конечно, следует лечь), - занавес, изготовленный таким образом, что его описание весьма впечатляет и будит воображение: водно-хрустальный, звеняще-прозрачный. Занавес может быть хрустальным, звенеть и быть прозрачен, как вода? Допустим, речь идет о какой-то жесткой прозрачной ткани – или нитях прозрачных бус. После этого ему, этому неизвестному человеку, минуту назад зачем-то стоявшему почти босиком на заиндевелых холодных каменных ступенях дома ночной порой, останется только смотреть сквозь прозрачную завесу, уж какой бы она ни была на поверку, - «созерцать осеннюю луну».
Раз речь идет о созерцании луны как о заключении всей этой сцены, то можно предположить, что спать человек не захочет (вероятно, по той же причине, по какой он не спал до этого и вышел босым на осенний холод).
   А может быть, он так и не пойдет в дом, отвергнув вариант «вернуться, опустить занавес» из всей этой водянистой позванивающей мишуры, а так и будет стоять на крыльце, застывая и глядя в небо? Слова, обозначающие действия, не связаны между собой напрямую, поэтому можно предположить различное развитие заявленного сюжета.      
   Настроение, которое пронизывает стихотворение, ближе, пожалуй, к тоскливому, безрадостному. Иней на пороге, долгая ночь, осень, луна. И все это… как бы это выразиться… все такое бело- звеняще- хрустально- прозрачно- лунно- ледяное. Холодный осенний мир, полный холодного света далекой луны.
    Что может выгнать кого-то ночью на холод неодетым? Какие чувства не дадут человеку спать, наслаждаясь ночным покоем?..

    В случае Вари чувством, которое не давало ей наслаждаться поэзией и спать по ночам спокойно, была, конечно, ревность. Хотя ей казалось, что она давно уже разлюбила мужа, ревновала она его по-прежнему. И путь в данном случае она попыталась убедить себя, что данное состояние тоже накатило на нее в связи с временно ограниченной трудоспособностью, от нечего делать, суть происходящего от этого не менялась. Она давно не доверяла мужу и часто подозревала его в неверности.
    Одним из признаков, по которым она вычислила девушку, старающуюся завоевать его особенное внимание (и, возможно, уже преуспевшую в своем начинании), было то обстоятельство, что, приходя на занятия и переобуваясь перед тем, как пройти из коридора в комнату, она одевала принесенные с собой изящные туфельки на высоком каблуке с острым мысочком (китайские, как их еще иногда называют). Собрания кружка шли своим чередом, а девушка в изящных китайских туфельках сидела так, чтобы быть у преподавателя на виду, положив ногу на ногу и поигрывая туфелькой. 

- Девчонки в этом возрасте кокетничают всегда и совершенно бессознательно, - возразил Дмитрий жене, когда она не сдержалась (а она не видела причин сдерживаться) и принялась выговаривать ему за излишне вольное поведение его ученицы, которое он поощряет, - Глупо заострять на этом внимание, она ведь не понимает, что делает. Это у нее от природы и от возраста. Ты тоже в ее годы так себя вела, наверное, хотя я этого и не помню.
- Не помнишь?
- Нет, я же тогда сам был зеленый и неопытный, - совершенно спокойно сказал Дмитрий, - Но я ведь на тебе женился, значит, ты была неотразима, чего ж тебе еще? Послушай, Варька, ты что, соль с мукой перепутала, когда делала эти котлеты? Пересолено до невозможности.
- Не нравится, не ешь, - буркнула Варя, - Сознайся, что тебе приятно смотреть на девичьи ножки, да еще в такой изящной обувке. 
   При этом она невольно скосила глаза на собственную загипсованную ногу. Дмитрий тоже посмотрел на ее загипсованную ногу и ответил, что да, конечно, нравится, он же мужчина, а изящные женские ножки в изящных башмачках нравятся всем мужчинам. Это как произведение искусства, представленное знатокам. Говоря так, он как ни в чем ни бывало продолжал доедать пересоленную женой котлету. 
- Я завтра поеду к врачу и сниму гипс, - пробормотала Варя, почувствовав, что сейчас может расплакаться.
- Не дури, еще рано, тебе надо выздороветь как следует. Потерпи, потом еще набегаешься на своих стройных ножках.
   Эти слова, похожие на комплимент, хотя бы и произнесенные мимоходом, вдруг произвели на Варю позитивное впечатление. Собственно, ей не в чем было упрекнуть мужа в последнее время – кроме как в том, что он и в свои сорок лет все еще был хорош собой и продолжал нравиться женщинам – так же, собственно, как и ей самой тоже. Они жили с ним если уж не прямо душа в душу, то все же поддерживая сносные отношения, а с того момента, как она получила свою травму, он старательно заботился о ней и помогал ей во всем, что стало в связи с ограниченной подвижностью представлять для нее трудности. При этом она ощущала, что он поступает таким образом не только по необходимости, по обязанности, но и с искренним сочувствием. Да и фраза насчет произведения искусства в применении к женской красоте тоже прозвучала кстати для того, чтобы ее успокоить хоть немного. Как не полюбоваться на красоту, но ведь это не значит, что… это вообще может не значить ничего, то есть ничего плохого. То есть это не значит, что тут таится намек на измену, не говоря уж о прямой измене.  И с чего она вдруг удумала, что эта малявка может быть ей соперницей? Как глупо…
    
     Вечер они закончили, сидя рядом на диване, причем загипсованная нога Вари лежала у Дмитрия на коленях, он почесывал выступающие за край повязки кончики ее пальцев, доставляя ей огромное наслаждение (у нее вообще-то чесалась под гипсом вся нога, но уж хотя бы так), и рассказывал ей при этом, что недавно в связи с темой китайской поэзии просмотрел в Интернете материал, касающийся древних китайских обычаев, и набрел на статью, посвященную бинтованию ног у китаянок, которое было широко распространено в Китае еще в начале 20-того века.
- Там были такие жуткие фотографии этих китайских «золотых лотосов» в разбинтованном виде… есть еще в живых старушки, которым в детстве бинтовали ноги, вот их и изучают, и снимают. Представляешь, ноги бинтовали в двух направлениях – подгибали пальцы под стопу и складывали стопу пополам, чтобы получились узкий мысок и высокий подъем. Начинали процесс, когда девочкам исполнялось лет пять, а заканчивали к их замужеству. Несколько лет дети терпели постоянные боли в ногах. Но и потом ноги нужно было постоянно туго бинтовать, иначе они могли увеличиться в размере.
- Что тебя так смущает? – сказала Варя, - Это же делалось ради достижения совершенства и ради того, чтобы доставить удовольствие мужчинам.   
- Я эстет, но не садист, и понять этого не могу.
- Говорят, эстетика Европы и Азии несколько разнится между собою.
- Все равно нельзя впадать в такие крайности.
- Между прочим, ходить в туфлях на высоком каблуке тоже неудобно. Сам бы попробовал, тогда понял.
- Я, наверное, купил тебе тогда не твой размер туфель, - сказал Дмитрий, - Правильно, что ты их выкинула.
- Почеши мне еще большой палец, - попросила Варя, - Да, да, вот здесь… Ох, господи, как хорошо!

                4.

    На следующем собрании кружковцы перешли от лежащего на поверхности верхнего смыслового слоя рассматриваемого ими произведения к попытке проникнуть в его потаенные глубины, - снять флер с жемчужины, так сказать. Двадцать иероглифов, из которых состояли четыре строчки, были разобраны всеми участницами поровну, и каждая затем представила краткий доклад, ставший частью единого целого. Собранная таким образом из кусочков мозаики картина засияла во всей красе, и любительницам литературы удалось выяснить, что переводчики, переводившие стихотворение от мужского лица, впадали в ошибку, -
     юй – нефрит, ставший в русской традиции переводов яшмой (по причине еще одной ошибки, с которой уже бесполезно бороться), а нефрит символизирует женщину;
     юй цзе – яшмовые ступени – устоявшийся поэтический символ женских покоев императорского дворца. Поскольку же в названии стихотворения выведены не просто яшмовые ступени, но сетование на яшмовых ступенях, то, стало быть, тут есть на что жаловаться.

      Дальнейшие мнения пожелавших высказаться совпали (что, собственно, и не мудрено).

- Ли Бо написал о покинутой, лишенной любви государя придворной даме, одевавшейся в шелк и жившей в доме с драгоценными ступенями. О том, что она была не просто не востребована Сыном неба, а именно покинута им, намекает белая роса («бай лу»): белый – мужской эпитет, а роса – это, между прочим, также синоним мужского семени. Недаром сказано, что белая роса повлияла на женский шелковый чулочек определенным образом (овладела чулочком, пленила его). Но в то же время белая роса в природе – не что иное как снежная изморозь, то есть иней, а иней означает запад и закат, осень и старость, близящуюся смерть и переселение в иной мир для иной вечной жизни (бессмертные небожители по легенде питались белой росой).      

- Ассоциативно приходит на ум, что яшмовые ступени, рождающие белую росу – дворцовая женщина, породившая желание мужчины (а во дворце это может быть только государь) и имевшая с ним близость, но затем им оставленная, в связи с чем в ее жизнь пришла осень со всеми своими атрибутами (умирающей природой, печалью, мыслями о старости, о бренности земного и думами о запредельном). 
 
- Придворная красавица осенней стылой долгой ночью выбежала в одних шелковых чулочках на крыльцо, стояла там и промокла. Что она там забыла в такой час полуодетая? Ей что-то послышалось, что-то показалось? Сердце дрогнуло и позвало за собой? Последняя надежда на возвращение счастья – самая отчаянная, самая безумная.   
Кстати, состоятельные и тем более знатные китаянки бинтовали ноги, но обычай прижился начиная примерно с десятого века. Трудно себе представить, как на таких искалеченных ножках да еще в одних чулочках возможно выскочить на скользкие от росы каменные ступени. Хотя нам-то вообще трудно себе представить жизнь далекой страны… Может быть, речь идет о героине далекого прошлого, может быть, о несчастной фаворитке ханьского императора Чэн-ди – прекрасной Бань-цзеюй? Ее печальный образ долго тревожил впечатлительные души поэтов…

   Далее разговор участников собрания зашел конкретно о хрустальном пологе. Этот предмет старинной меблировки покоев, имея ввиду посвященные ему строки, казалось, того стоил. Во всяком случае, все очень заинтересовались восточной диковинкой. «Шуй цзин лянь» – водно-хрустальный занавес, как было обозначено в стихотворении, который, вернувшись, опускает героиня Ли Бо.
   Девушка, разбиравшаяся с этим вопросом, с удовольствием рассказала, что китайская кровать, очень важная деталь спальни знатной особы, представляла собой что-то вроде архитектурного сооружения, напоминая домик, а постельные пологи для таких кроватей делали из нанизанных на длинные нити бусин горного хрусталя, который китайцы считали окаменевшим льдом и называли «семя воды» (также зародыш, сущность воды – «шуй цзин»), из чего, кстати, прослеживается связь хрусталя с белой росой, намеком на мужские объятья. Но ведь хрусталь – это лед. Теперь брошенную бедняжку обнимает только ледяная осенняя ночь.

- Отдельно стоит сказать о словосочетании «лин лун», стоящем в начале последней строки. Это удивительная находка, поскольку одновременно имеет и смысловое значение, апеллирующее к воде, снегу, холоду, и в тоже время «лин лун» - звукоподражание – подражание легкому звону, в данном случае так звенит, опускаясь, полог из хрусталя. Между тем хрусталь – это замерший лед, то есть мы снова имеем дело с отсылкой к ощущению холода. Стоит еще упомянуть, что помимо хрустальных нитей полога слегка позванивать могли яшмовые подвести на поясе дамы, являвшиеся непременным атрибутом женского изысканного туалета, и в одном из стихотворений другого поэта так и было сказано: «Яшмовые подвески звенят лин лун».    

    Докладчице поаплодировали, а потом Дмитрий Иванович упомянул, что ни разу не встретил ни одного перевода, в котором бы достойно обыгрывалась эта звенящая тема, выраженная древним поэтом так кратко и исчерпывающее – лин лун:
- Слышите – лин лун, лин лун… звенят хрустальные колокольчики… в этом легком тихом звоне есть нечто такое, что уводит за грань повседневности… Очень жаль, что никому из русских поэтов не удалось справиться с задачей перевода настолько, чтобы не упустить и этот аспект. 

    После окончания очередного занятия, особенно с тех пор, как ряды кружковцев пополнила сама хозяйка дома, участникам собрания стал предлагаться чай, а уж после чая  все наконец расходились по домам. В тот раз во время факультатива Варя так засиделась в кресле, не слишком удобно устроив перед этим свою загипсованную ногу, что не смогла встать сама, даже опираясь на палку, и попросила мужа о помощи. Он и отвел ее на кухню, где должно было состояться очередное чаепитие, а потом помог ей все организовать, хотя девушки тоже, конечно, не сидели без дела, расставляли чашки и заваривали чай. Варе показалось, что его забота о ней не понравилась красивой блондиночке, игравшей перед ним своей туфелькой… как-то она сразу понурилась, губки начала кусать, хотя домой все же не заторопилась, осталась с одноклассницами, правда, теперь в свою очередь устроившись в уголке, за их спинами… Чувствуя удовлетворение, Варя вступила в новый завязавшийся разговор, который затронул личность самого «бессмертного гения поэзии», поэта Ли Бо, однажды в минуту озарения одарившего человечество своей бессмертной поэмой. Она была в общих чертах знакома с биографией знаменитого китайского классика и не отказала себе еще в одном удовольствии тоже слегка поораторствовать. Уже успевшие привыкнуть к ней молодые люди практически приняли ее в свою компанию. Поэтому ее выступление выглядело вполне естественно.

- Ли Бо происходил из незнатной, но вполне преуспевающей семьи, его отец успешно занимался торговлей, дядя был начальником военного городского гарнизона, проживали они все в отдаленной провинции среди простых людей, на фоне высоких гор, возле красивого озера. В юности будущий поэт сбежал из дома, потому что вздумал сделаться даосом, но потом попытался, что называется, «жить как все»,-стал чиновником, выгодно женился, завел детей, однако через несколько лет все бросил и ушел из дома, выбрав путешествия, беззаботный досуг, развлечения и поэзию. Еще одна попытка устроиться в жизни на тепленьком местечке, связанная с приглашением к императорскому двору уже в качестве поэта, также провалилась,-Ли Бо пренебрег не только семейным очагом, но даже милостями самого государя. Он прожил жизнь бездельником и свободным человеком, посвятившим себя творчеству.   
- А как он умер? – спросила одна из слушательниц.
- Кажется, утонул, - сказала Варя.
- По легенде, - произнес Дмитрий Иванович, - Ли Бо погиб, когда плыл на лодке по реке в ночное время и вдруг перегнулся через борт и упал в воду, желая догнать и поймать отразившуюся в воде луну – все это спьяну, конечно. Потому что на трезвую голову жить в мире чуткому талантливому человеку невозможно, а ловить в воде призрак луны – на самом деле не самое зряшное занятие. Оно по крайней мере не столь гадкое, как ловить ценой лизоблюдства и угодничества милость властьимущих, ценой подлостей и предательств устраняя со своего пути к преуспеванию все помехи. От такой формы существования поэт, как человек честный, приверженец и выразитель высокой духовности, отказался. Ему остались вино, мечты и луна.
      Кстати, поэт Александр Гитович, создавший самый лучший перевод стихотворения, жил в своем литературном Комарове совсем отшельником, подобно Ли Бо. Как написал о нем Гранин: «Жизнь его сосредотачивалась на внутренней силе духа». 
      С другой стороны это, конечно, немного грустно, холодно и одиноко. Сетование на яшмовых ступенях, одно слово. В поэме героиня смотрит на далекую недосягаемую луну, и дело происходит осенью, а осень - это пора увядания природы, пора умирания. Если Ли Бо, сочиняя свое стихотворение, в самом деле имел ввиду наложницу Бань-цзеюй, брошенную императором, несправедливо пострадавшую и по одной из сложившихся вокруг нее легенд покончившую с собой в том отдаленном дворце, куда ее сослали, то тогда поэма приобретает трагический смысл. Кстати, Бань-цзеюй известна еще и в качестве поэтессы. Вот так все и оказывается завязано в один узел. Тема предчувствия гибели в погоне за несбыточной мечтой, коснувшаяся и самого поэта. 

- И почему ты сам не стал поэтом? – спросила Варя мужа после того, как молодежь, попрощавшись, разошлась, - Ты ведь мог бы.
- Почему это не стал? – возразил Дмитрий, - Каждый сочиняет поэму своей жизни.
- Боже, как выспренне…
- Что поделать, это тебе не гараж, это высокая поэзия.
- А где кончается гараж и начинается высокая поэзия, ты знаешь?

     Ночью Варя плохо спала, ей мешал свет яркой полной луны в окне. Сквозь дрему она смутно думала о том, что надо было плотнее задернуть шторы, а также о том, что во время полнолуния следует ставить на подоконник стакан с водой, - вода заберет лунную энергию, слишком сильную в подобные ночи, потому что энергия луны – она не добрая… Но Варя так и не нашла в себе сил подняться с постели, чтобы хоть как-то поправить ситуацию, а мужа будить пожалела, и в конце концов, по мере возможности загородившись от сверкания белого круга на темном ночном небе концом одеяла, уснула.

                5.

- Образы, которые Ли Бо собрал в своем творении, устоялись до него, проявившись в стихотворениях разных поэтов разных предшествующих лет и эпох. Их нужно было знать, чтобы написать, и уловить при прочтении, чтобы понять написанное. Он их знал и написал, теперь все читают и стараются уловить и растолковать, то есть понять в конечном счете... Четыре очень короткие строчки (по времени прочтения они занимают меньше минуты) – и очень длительный отзвук, столько разговоров, такой труд, выразившийся во множестве исписанных листов, пояснений и трактовок. Задал он работу потомкам, ничего не скажешь.   

    Теперь перечитаем стихотворение Ли Бо еще раз, подумаем обо всем, что мы выяснили в связи с этим произведением, включим воображение и подытожим. В целом получается:
      дама, с одной стороны, должна неминуемо вернуться с яшмового крыльца в дом (не век же ей там стоять в мокрых чулочках), лечь в постель и опустить постельный полог, при этом нитки из прозрачного хрусталя издадут тонкий мелодичный звон, такой же, какой издают ее яшмовые подвески, – хрусталь это замерзший лед, она тоже замерзла стоять в одних чулках осенней ночью на крыльце;
      с другой стороны дама про себя мечтает, - что, если бы она могла возвратиться в постель, где ее обнимет ее возлюбленный, одарив своей близостью, ведь она недаром желала бы опустить полог, между тем скрытый смысл опускаемого полога – начало любовного свидания… и подвески с ее сброшенного наряда прозвенят «лин-лун»…
   По сути дела, переводить следует так: дама мечтает вернуться, чтобы опустить полог, то есть, еще точнее: вернуться, чтобы оказаться за пологом с возлюбленным, но ее удел – только бесконечно длящаяся ночь.       
   Вообще вот это – «вернуться, опустить» - подобно обмороку.

   И заключение. Три коротких слова: «ван цю юэ» – взирать на осеннюю луну. 
    «Ван» – взирать - слово высокого смысла - в древности царей в китайских царствах титуловали «ван». Также здесь присутствуют смысловые оттенки: «взирать вдаль», «взирать с надеждой» -  на вышестоящего, карающего и милующего, на самый сияющий царский лик.
    Луна связана с осенью и печалью, также ее сравнивают с инеем, с белой росой, – то есть для героини тут все потеряно. Она может с упованием взирать на государя, мечтая о том, чтобы быть с ним вместе, наслаждаться его близостью, но ее осень уже наступила, также, как она наступила в природе, и все вокруг нее пронизано холодом одиночества. Ей осталась только пустая одинокая ночь.
 
    Так что же тут главное, о чем же сказал в своем стихотворении поэт?

- Главное – несчастная любовь, - сказала одна из девушек. 
 
                *****

                Глава вторая, в которой предпринимается
                попытка перевести произведение с языка оригинала.

                1.

      После обсуждения всех внешних и внутренних аспектов, касающихся китайской поэзии, преподаватель предложил ученицам попробовать свои собственные силы в переводе классического стихотворения Ли Бо «Сетование на яшмовых ступенях».

- А стоит ли? – спросила одна из участниц факультатива, - Вы же говорили, что попыток перевода было много, есть лучшие и худшие, но по настоящему удовлетворительных среди них все же не имеется, хотя за дело брались талантливые поэты. Если принять все это во внимание, то нам-то и тем более нечего стараться, нам тут ничего не светит.

- Я знаю, что все здесь присутствующие пишут стихи, так что совсем неподготовленными вас считать нельзя, - сказал Дмитрий Иванович, - Кроме того, творческий потенциал заложен в каждом человеке, и это одно из лучших качеств человеческой натуры, отвлекающее от пороков и агрессии, так что его нужно развивать, всеми имеющимися способами.
   Теперь о сути дела. Конечно, стихотворение хрестоматийное. Оно известно уже более десяти столетий, его читали, толковали и изучали даже не тысячи, а миллионы людей, и то, что каждый из нас тоже наконец его прочел и теперь переполнен чувствами и мыслями, еще не повод выплескивать все свои интеллектуально- эмоциональные восклицания и соображения в чужие уши.
    Можно рассуждать так: ничего нового сказать ты не сможешь, так что молчи. И созерцай луну – славу и величие, далекие… да, бесконечно далекие, хотя и порождающие иллюзию, что, если трещать об этом напропалую, то станешь ближе к пьедесталу.
    Ну, вылетел на яшмовое крыльцо вслед за неизвестной дамой, так не поскользнись, а не то попадешь впросак – и всем станет смешно. Вроде бы все верно и даже справедливо. Раз ты вообще удостоился того, что тебе дали в руки такую книгу, так благоговей и все тут. Что-то насчет недопустимости каждому всякому да в калашный ряд, да?
    Но Ли Бо в свое время тоже мог промолчать. Он же, если разобраться по сути дела, только повторял уже найденное, уже сказанное, уже сложившееся. Ах, нет, не просто повторял. Он собрал, впитал, пропустил через свое восприятие, свои ум и душу, обобщил – и опыт оказался фантастически удачным. Значит, молчать-то  не правильно. Мечты и луна – они для всех. А результат заранее неизвестен.

   Помните, мы говорили о языке, на котором написана поэма, вэньянь, слово культуры. Неподготовленный, необразованный человек в лучшем случае, познакомившись с таким произведением, воспримет его внешнюю канву, но не сможет оценить его во всем многообразии. Человек подготовленный, образованный, то есть в полном смысле слова культурный, окажется в другом положении. Здесь в принципе уместна мысль о закрытости, о кастовости, - но так же, возможно, и о том, что, наверное, следует (и это важно) соблюдать меру, иначе можно заблудиться в собственных высоких умствованиях, а в дальнейшем, если словарь символов окажется недоступен, а ключ к шифру потерян – произведение утратит смысл вообще и забудется. 

   С другой стороны, не могу скрыть от вас, что, например, первая попытка перевода, предпринятая в 1914 году переводчиками Егорьевым и Марковым при создании сборника «Свирель Китая», впервые познакомившего с китайской поэзией широкую публику, была впоследствии ядовито осмеяна и названа «курьезной, убогой и топорной». 
    Что-что? Да, пожалуй верно, вот так вот начнешь свой труд, из лучших побуждений и со всей душой, витая в грезах среди образов высокой поэзии, а после критики тебя опустят и обделают настолько, что сам себе противен станешь. Но уж тут ничего не поделать. Каждый, кто берется за такое дело, должен понимать, что рискует.

     И все же я считаю, что стоит попробовать сделать собственный перевод. Попытка выразить себя, свои мысли и чувства – это отнюдь не смешно. И, разумеется, каждый может пойти в процессе работы над переводом своей дорогой, выбрать свое направление, уделить внимание тем аспектам, тем нюансам, которые лично ему кажутся особенно важными и потому более предпочтительными. Традиционный подход к переводу позволит более-менее точно передать форму оригинала, но можно не побояться двинуться не избитым путем. Неоднозначность произведения предоставляет для этого определенные возможности. Прежде, чем каждый из вас приступит к своей работе, я хотел бы зачитать вам два варианта перевода, причем я намеренно выбрал неизвестных авторов, чтобы имя не давило, так сказать. Варианты эти, возможно, не самые удачные, но подходящие для того, чтобы проиллюстрировать высказанные соображения, для пущей ясности. Одно из этих стихотворений представляет собой попытку реализации традиционного подхода к делу, другое же демонстрирует альтернативную трактовку. 

Ступила на яшму ступеней дворцовых,
                и росы
Чулок мне смочили –
                напрасно я вышла босой.
И полог как струи дождя,
                и холодная осень,
И стыну одна я
                под бледной осенней луной.

   Что можно сказать? Вроде бы довольно близко к подстрочнику, - или, вернее, не слишком от него далеко, и даже пятисловие строк более-менее соблюдено, и довольно изящно, и с нужным настроением, хотя, имея ввиду связующие вставки, которых несколько многовато (напрасно вышла босой, стыну одна), это не безупречно. Водно-хрустальный занавес звеняще-прозрачный обозначен как струи дождя… находка это или недопустимая вольность – тут мнения могут разделиться.
    Хотя мне в этом варианте кое-что решительно не нравится. Не упомянуто, что чулок именно из шелка (между тем именно эта деталь определяет высокий статус героини, служанки шелка не носят, потому это существенно), - но что еще хуже, не произнесено слово «вернуться», а между тем это слово очень емкое и важное, и мы об этом уже говорили. Вернуться – здесь это также мечта о несбыточном, надежда в безнадежности. 
    Однако, если не ставить во главу угла свою собственную точку зрения, а принять точку зрения автора, то данное стихотворение в целом даже и ничего себе. Где-то так. 
   
    А вот второе стихотворение вас удивит:

Прелесть женская
                страсть возбуждала в мужчине.
Длила ночь плен объятий.
                Ночь длится и ныне,
Но из шелка чулок
                увлажняется хладной росой
На дворцовых ступенях
                под белой осенней луной.    

    Автор осмелился выразить один из скрытых мотивов стихотворения, практически сделав двойной перевод – китайского на русский, а также иносказания в область прямого высказывания. Например, первая строка переведена буквально исходя не из фразы как таковой, а из заключенного в ней тайного смысла: юй цзе шэн бай лу - ступени из яшмы рождают белую росу. Стоит вспомнить символические значения слов яшма и белая роса, принять во внимание глагольную связку – «шэн», рождает, - и вот мы уже не можем отказать этому смелому варианту в праве на существование, хотя бы он и непривычно смел.    

   А теперь приступаем к индивидуальной работе, всем удачи и до встречи на следующей неделе.

                2.
 
    На следующей неделе выяснилось, что встреча участников факультатива в доме у преподавателя будет последней, - ремонт в школе закончили, аудитории были готовы к занятиям, обновленный кабинет русского и литературы ждал учеников. Последним это последнее занятие должно было стать и в отношении творчества Ли Бо, – следующее планировалось посвятить уже совсем другой теме.   
     Также на той же следующей неделе Варе сняли наконец-то с ноги гипс, причем выяснилось, что трещинка в ее поврежденной кости заросла идеально, поэтому можно было не сомневаться, что в ближайшем будущем она и прихрамывать перестанет. Настроение у нее было хорошее, дурные мысли почти ее оставили, так что на заключительное собрание кружка она принарядилась, чтобы запомниться девушкам не в образе искалеченной хромоножки, а в образе красивой моложавой женщины, какой она и была. Пусть это будет сюрпризом для юной кокетки, крутившей ножкой под носом у ее мужа, - так думала Варя. Она даже пожалела, что у нее в гардеробе нет модельных туфель… впрочем, с едва зажившей ногой она вряд ли сумела бы на них передвигаться. Что же касается мужа, то ему она приготовила еще один, особый сюрприз.

   Дело в том, что, окончательно увлекшись обсуждавшимся на факультативе предметом, Варя тоже создала свой вариант перевода, - ибо она никогда не была чужда поэзии, хотя это и может показаться странным в женщине, ничего толком не читающей кроме автомобильных справочников и с энтузиазмом роющейся в автомоторах, то есть несовместимым с ее родом деятельности. Правда, что она уже давно не грешила сочинительством, - как-то не до поэзии было, а тут вот вдруг захотелось окунуться с головой в творчество…
    Когда-то в пору юности она сочиняла стихи, может быть, и неплохие для первых юношеских опытов, отражавшие первые впечатления от восприятия мира в преддверии будущей взрослой жизни. В них было много света, легкости… много счастья, которое, как оказалось, состояло в предвкушении, в ожидании счастья… Она помнила, что в юности это было нетрудно, – стихи словно лились сами на бумагу, и возможно поэтому ей казалось, что все происходит как будто понарошку, как в детской игре, – а по-настоящему, по-взрослому произойдет потом. Тогда и окажется сложена ее настоящая поэма. В те дни она только примеривалась и к жизни, и к поэзии.
    Без практики, с непривычки Варе пришлось серьезно попотеть, создавая свой нынешний шедевр. Ей очень нравилась созданная ею поэма, ей казалось, что она сумела в довольно изысканной форме передать и внешние детали, и внутреннее содержание, и она собиралась с гордостью показать свое творение мужу. В последние недели они как-то снова сблизились, и ей казалось, что это сблизит их еще больше.

   Занятие прошло удачно, оно было интересным, как всегда, только несколько более оживленным, чем обычно. Молодые люди, кто застенчиво, кто с бравадой, кто спокойно, а кто и с неподдельным достоинством, зачитывали свои варианты переводов, предлагая их вниманию и обсуждению соучеников и учителя. Среди них были более или менее складные и певучие, удачные и не очень.
    Одна девушка, которую про себя Варя называла «правильной», уж очень она была старательна, аккуратна и собрана, представила самый нейтральный перевод, в котором были и шелк чулка, и слово «вернуться», и луна, конечно, вместе с осенью, не говоря уж о самих яшмовых ступенях, но при всем том присутствовало мало чувства. Ее соседка зачитала более эмоциональную поэму, однако хромавшую в отношении длины строк – две последние получились не равны двум первым, из-за чего создавался перебой ритма и страдала целостность восприятия. Друг черноглазой Карины определенно соригинальничал, поскольку вопреки устоявшейся традиции назвал нефрит нефритом, а не яшмой:

На ступени из нефрита
                белый иней ночью выпал,
Вот он и промок,
                шелковый чулок.
Стылой ночи ход так долог,
                возвратиться бы за полог.
Но лишает сна
                полная луна.

      Еще один вариант диссонировал с настроением оригинала, так как вместо белой росы или уж инея говорил о «снежке», употребив уменьшительную форму существительного «снег», что казалось слишком легким и поверхностным, придавая происходящему неподобающий несерьезный оттенок. Вместо трагедии получалось небольшое огорчение, и только. Может быть, чтобы ощутить скрытый трагический настрой, надо быть взрослее, тогда снег уже не покажется снежком.      

Ступени из яшмы –
                ступила, и вымок чулок.
Растаял вчерашний
                на этих ступенях снежок.
Вернусь я под полог,
                а в окна мне светит луна.
Ночь длится так долго,
                а я этой ночью одна.

    Наконец, не обошлось без доли юмора. Одна девица не пожелала углубляться в древнюю драму и без особого почтения к теме выразилась попросту:

Я на мокрых ступенях
Зря стою в одних чулках.
Под осеннею луной
Возвращуся я домой.

    Однако ее выступление никого не обидело, не показалось неуместным и, напротив, словно бы всех освежило, ведь и без того было сказано много слов в высоком ключе, - после «слова культуры» всегда тянет услышать обычную человеческую речь, вернувшись с неба на землю.

   Что же до той красивой девушки, которая привлекла особое внимание Вари, поскольку заставляла обращать на себя внимание Дмитрия, то она вообще не подготовила своего перевода и просидела все время молча. И Варе это было по душе. 

   Потом все попили чаю на кухне, поздравили друг друга с завершением темы и разошлись.

                3.

- Я тоже сделала свой перевод, - сказала Варя мужу, когда они остались одни и сидели на кухне, допивая свой чай.
- Тебе пора на работу, - буркнул Дмитрий, - Тебе безделье вредит. Эвон чем заниматься вздумала.
- Я хочу, чтобы ты послушал и высказал свое мнение.
       И Варя прочла:

На яшму ступеней лег иней осенний,
                А ночь так длинна и бесстрастна.
Чулок мой из шелка промок, но без толка –
                Ждала на крыльце я напрасно.
Вернусь я печально под полог хрустальный,
                И слышу, его опуская,
Звон тонкий и нежный, а в выси безбрежной
                Луна проплывает, сияя.

    Дмитрий посмотрел на нее так, что она вдруг догадалась – заключение вечера может оказаться не настолько приятным, как она ожидала. Однако она не отступила (отступать было уже поздно) и спросила даже с некоторым вызовом:
- Что скажешь?
- Ты в самом деле жаждешь моих критических замечаний? Ну, как хочешь, - он пожал плечами, - Ты не угадала с размером, строки куда длиннее, чем в оригинале. Эпитет «бесстрастна» по отношению к ночи - отсебятина, так же как большая половина второй строки, насчет промокшего без толку чулка и напрасного ожидания – этого в подлиннике нет. И конкретно про печаль там тоже ничего нет.
- Но это толкование заявленного сюжета, это развитие темы, - попробовала защищаться Варя, - Ты же сам говорил о возможности альтернативного подхода.
- То, что я говорил, тебе нужно было лучше слушать.
    Может быть, ей следовало после такого заявления просто перестать спорить, но на нее что-то нашло, также, как, впрочем, и на него, и она не унималась.
- Мне даже удалось то, что мало кому удавалось – сказать о хрустальном звоне.
- Насчет звона это точно, как в пословице – слышишь звон, да не знаешь, где он.

- Если у тебя вдруг приключилось плохое настроение, хотя я не понимаю, что могло его тебе испортить, то зачем же срывать его на мне? - сказала Варя, резко поставив чашку на блюдце, отчего она зазвенела.
- У меня нормальное настроение, я ничего ни на ком не срываю. Разве что устал немного. Ты же сама попросила меня высказаться по поводу твоего этого… опуса… Раньше ты писала лучше. Как там у тебя было, не помню… помню только, что было лучше. Незрело,  наивно, но тем не менее куда прочувствованнее и выразительнее тех зарифмованных шаблонов, которые ты мне сейчас предъявила. 
- Побойся бога, мне тогда было лет восемнадцать.
- Ну да. Мы еще только собирались пожениться, и моя мама радовалась, что мне повезло найти в тебе родственную душу.
- Я тоже любила твою маму, но при чем здесь это.
- При том, что твои юношеские стихи были искренними и поэтичными, а в твоих нынешних стихах я этого не нахожу. Мастерства же настоящего все равно как не было, так и нет.
- Ты хочешь сказать, что я с тех пор не прогрессировала, а деградировала.
- Я хочу сказать, что в юности все пишут стихи. А потом это чаще всего проходит – к счастью для окружающих. И у тебя это тоже прошло. Прошло, Барби.
- Ты придираешься. Мой перевод удачен. И мастерства мне вполне хватает, и с чувствами тоже все в порядке. Ты в курсе, что критика и критиканство не одно и то же?
- Ты хочешь, чтобы я хвалил то, что плохо?
- Я хочу справедливого мнения, а не издевок. И не зови меня Барби, ты знаешь, что мне это не нравится.
- Нет, не знаю, с каких это пор?
- С тех самых.
   
     Тогда он ее вообще высмеял, обозвав ее поэму, которую она считала удачной, данью графомании, - видимо, она заразилась ею, посидев на его уроках.
- Какая ты внушаемая, - говорил он весьма ядовитым тоном, - Этим юным дурочкам такое простительно, но ты-то уже зрелая женщина.
- Зачем ты тогда забиваешь мозги молодежи тем, над чем сам издеваешься?
- Всем нужно переболеть, и лучше в детстве, так безопаснее.

    Тут Варя вдруг взглянула на суть дела со стороны, его глазами… ей сделалось неловко и неприятно. Она подумала… то есть, ей стало совершенно ясно, что ее стихотворение было если уж не совсем плохим, то, вероятно, в самом деле ближе к посредственному. Как она могла быть уверена в обратном? И что это она вдруг, в самом деле, поэтом себя возомнила… да еще решила  поразить его воображение… поразила, ничего не скажешь, вот это ей определенно удалось… - Какая я дура!

- А зачем ты сегодня так нарядилась ни с того, ни с сего? – добил он ее, как будто подслушав ее мысли, - Словно на бал собралась… Да и нет не говорите, черный с белым не берите, вы поедете на бал?.. Накрасилась вон даже… Хорошо хоть на каблуки не взгромоздилась, с больной-то ногой. Передо мной, что ли, покрасоваться решила, а, Барби? Вот уж удумала так удумала. Я-то тебя какой только не видал!

- Просто у меня нога зажила, - ответила Варя, пожав плечами, - Гипс сняли, вот я и запрыгала, что ж тут непонятного. Но ты прав, я слишком долго бездельничала из-за своей травмы и в самом деле начала делать глупости, - она вздохнула и поднялась со своего места, - Надо втягиваться работу и начинать жить обычной нормальной жизнью. Пойду переоденусь.

    Варя была опытна и в семейной жизни, и в жизни вообще, поэтому она сохранила хорошую мину при плохой игре и ничем больше себя не выдала. Однако, несмотря на ее внешнее спокойствие, да еще после того, как сам спустил пары, он почувствовал, что перегнул палку, и пошел в комнату за нею следом.

- Не злись, - сказал он, наблюдая, как она переодевается в халат и натягивает на ноги шерстяные носки, - Но лучше уж сразу было сказать тебе правду, чтобы ты не занималась не нужным делом. А то еще вообразишь себя поэтом, на старости-то лет… Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик… Хотя, конечно, у тебя есть оправдание. Очарование изысканной китайской поэзии роскошной эпохи Тан, вкупе с бесспорным обаянием лектора и его бесподобными лекциями… Правда, должен честно признаться, что мой личный вклад невелик, – в основном я, что само собой разумеется, лишь повторил уже сказанное однажды знатоками данного предмета, откопав жемчужные зерна мудрости на общей свалке, именуемой Интернетом, как мы все нынче и поступаем… 
    
- Я скорее разочарована, - оборвала его фразу Варя, думавшая все это время про себя о том, как хорошо, что у нее нет модельных туфель… а иначе она бы их сегодня точно одела, не смотря на больную ногу,  и он смеялся бы над ней еще больше и дольше… и она мысленно поклялась себе, что никогда не будет наряжаться ради него в эти дурацкие колодки на шпильках… никогда… да и вообще наряжаться не будет… впрочем, подобную клятву она уже пыталась себе как-то давать… сколько ее жизнь ни учила, а все впустую… - Я скорее разочарована. Древние китайцы восхищались тонкими и возвышенными чувствами, слагали о них поэмы, но и не думали их щадить.
- Они не имели возможности это делать. Жизнь жестока.
- А можно сделать ее еще более жестокой.   

- А знаешь, - произнес вдруг он, - Я ведь сам тоже совершил попытку перевести этот каверзный стишок. Вернее, создать вариацию на тему… Тоже заразился общим настроением… иммунитет ослаб, наверное, - и в его голосе прозвучала некоторая задушевность.
- Так прочти, - предложила она.
- Не стоит, пожалуй.
- Ведь я же прочла, не тушуйся, в каждом есть что-то от графомана.
    И он прочел.

- Это же от мужского лица, а ты сам тут распинался, что по всем признакам выведенный  Ли Бо персонаж – женщина.
- Я отступил от канона, он ведь построен на ассоциациях, а напрямую оригинал не говорит ничего. И потом, я уточнил, это не буквальный перевод, а скорее вариация.   
- А почему в конце сказано - «всё забыл»?
- Потому что, как мне кажется, это тоже заложено в стихотворении – отрешенное созерцание луны дарует забвение. Гипнотическое состояние… А мне иногда так хочется забыться. Жизнь такая мерзкая вещь, а с годами грязи на душе накапливается все больше и больше… Если бы освободиться через забвение.

- Говорят, ничего не помнят только мертвые, - сказала Варя.
- Да, вечный сон, он долгий, как вечность, - согласился Дмитрий, - Тут уже ни до чего.
- А живым такой милости не дано, - продолжала она, - Живые должны помнить и заплатить страданием за совершенные ими гнусности.
- Но помечтать-то можно.
- Вот как? – произнесла она, и усмехнулась в свой черед, и тоже, совсем как он пару минут назад, тоже весьма ядовито.

                4.

      Диалог завершился, казалось бы, на вполне приемлемой ноте, но Варя уже упала с небес на землю и больше не пожелала поддаться обаянию минуты, - ей казалось, что тогда она снова пойдет на поводу у мужа, а она этого не хотела. Дело в том, что в глубине души Варя была уязвлена сильнее, чем можно было подумать. Никогда не обижайте авторов, - они такие ранимые. Даже и не думайте, что они смогут вас простить. Растравляя свою рану, Варя думала о том, что ему (то есть Дмитрию) можно было создавать вольные переводы, не заботясь о том, графомания это или нет, и он не скрывал своих чувств, не считая нужным стесняться их, тем паче стыдиться, а ей и в этом отказывал. Хотя суть происходящего в данном случае заключалась не только в этом одном, конечно. И даже, наверное, вообще не в этом. Его прозвучавшее вскользь упоминание о том обстоятельстве, что в 18 лет они были родственными душами, в конечном счете, хотя она не сразу это поняла, резнуло ее по сердцу куда больнее, чем критика ее поэтического опыта и насмешки над ее внешностью.
     Между ними в самом деле существовала тонкая, но прочная связь, основанная на настоящем родстве душ. Именно потому они сошлись настолько тесно, что не только поженились, но и не смогли расстаться не смотря ни на какие сложности, ведь для того, чтобы стать по настоящему парой, недостаточно быть знакомыми с младенчества, ходить в один детский сад и сидеть в школе за одной партой. Тем более ей было обидно, что теперь он, кажется, считал это обстоятельство не более чем прошлым, чем-то из одного ряда с давними юношескими стихами, хотя бы и искренними, и поэтичными, - но которым вышел срок.   

     Обиженная Варя не стала больше спорить с мужем, но зато вернулась к прежней теме – подозрительности, недоверию и ревности, которую она испытывала, наблюдая за прелестными ученицами своего обворожительного супруга. Вскоре, воспользовавшись его отсутствием, она порылась в его бумагах, в надежде отыскать что-нибудь, что прольет свет на ту сторону его жизни, которая, может быть, у него имелась и о которой она могла только догадываться. У женщин прекрасная интуиция от природы, а если добавляется какой-нибудь жгучий личный интерес, связанный, к примеру, с любовью и (или) ревностью, то этот богоданный дар усиливается. Варе казалось, что ответы на свои вопросы она найдет в материалах, касающихся литературного кружка. Ей удалось обнаружить папку, в которую он складывал черновики своих лекций и прочие сопутствующие записи, и нашла пачечку сложенных вместе листков, исписанных разными почерками и оказавшихся на поверку сделанными ребятами вариантами их переводов, которые они сами зачитали во время занятия. Это была мало интересная для нее находка, но, так как она не находила пока что того, что искала, она, исходя из какого-то смутного побуждения, быстро перебрала все эти листочки, и один из них вдруг остановил ее внимание. Одно стихотворение оказалось ей незнакомо, – оно избежало участи быть зачитанным вместе со всеми прочими, оставшись словно за кадром. Его можно было отнести к альтернативным, но с некоторой натяжкой. По существу, это было самостоятельное произведение, лишь оттолкнувшееся от оригинала, и к тому же очень откровенное, в отличие от остальных, – только один этот автор осмелился воспроизвести в своем произведении смутный эротический подтекст «яшмовых ступеней» со всей определенностью. Прочитав это четверостишие, Варя поняла, что все может быть еще серьезнее, чем она думала. Неужели речь в самом деле шла о любовной связи, во что она до сих пор по настоящему не верила?

Пусть осень, но иней ступеней
                стал влагою росной.
Пусть врозь мы, но знаю,
                что встреча случится опять.
Ночь длится, но светит луна,
                и вернуться не поздно.
И снова смогу я
                величье любви созерцать.

    Под стихотворением, больше напоминавшим любовное письмо, стояла подпись – Майя Осина. Волшебная девушка имела волшебное имя. Это именно она, Майя приходила на занятия в красивых туфельках и уже возбудила своим поведением подозрения Вари. 
- Ах ты наглая бесстыжая девчонка! Я тебе покажу созерцание величья…

                5.

      Был уже конец ноября, когда Варя, следившая за мужем и Майей, наконец застала его с нею наедине в ее же квартире. Любовное свидание протекало по всем канонам – разбросанные второпях вещи на полу спальни и оба в постели рядышком. О том, что это была ее, Варина, супружеская постель, лучше было и не вспоминать.

     Чтобы застукать благоверного с поличным, Варя еще раз в удобное время (то есть пока он отсутствовал) обыскала ящики его стола и заглянула к нему в компьютер. Это было совсем нетрудно сделать, поскольку он не предполагал, что однажды кто-нибудь, - к примеру, его жена, - захочет узнать о нем всю подноготную и примется за обыски, и ему не пришло в голову поставить замок на стол и пароль на компьютер. Варю интересовало соотношение расписаний его уроков с теми часами,  когда к ним два раза в неделю приходила убираться домработница. При этом предполагалось, что она, Варя, как обычно день-деньской пропадает в своем гараже, больше не интересуясь вообще ничем вокруг, что и было ей свойственно все последние годы. Нога ведь у нее зажила, и она опять занялась своей обычной деятельностью. Пообщавшись с кружковцами во время их собраний за чашкой чая, она кое-что узнала о домашней жизни Майи, - отца у девушки не было, жила она вдвоем с матерью, которая работала сменами в аэропорту, подолгу отсутствуя. То есть у Майи были возможности приглашать своего возлюбленного к себе домой. Но Варя подумала, что вряд ли Дмитрий принял бы такое приглашение. Светиться в доме Майи перед ее соседями не могло показаться ему правильным. Другое дело, если девушка приходила домой к нему. К нему всегда приходили ученики, и раньше тоже, а тем более теперь, в связи со школьным ремонтом,  причем приходили и группами, и поодиночке, и все в их доме, включая консьержку и соседей, знали это и не удивлялись этому, привыкли. Так что, если свидания в самом деле имели место, то они проходили не где-то, а у нее же, у Вари, дома, практически у всех на виду и в то же время совершенно безопасно. Сообразив все это и собрав все нужные данные, Варя вычислила дни и часы, когда ей стоило неожиданно открыть дверь своей квартиры, чтобы тайное стало явным. На этом пути никаких препятствий тоже не предвиделось, как и в случае компьютера без пароля, поскольку квартирная дверь имела довольно обычный захлопывающийся замок, отпиравшийся ключом только с внешней стороны, и не была оборудована дополнительными приспособлениями, вроде ручной  задвижки. Им ведь до сих пор не приходило в голову запираться таким образом, чтобы другой не смог сам открыть дверь и войти, вынужденный сначала позвонить. Они ведь не знали, что им готовит будущее, и совершенно не подготовились.         
     Занимаясь всеми этими изысканиями и размышлениями, Варя понимала, что, если ее худшие подозрения оправдаются, то это поставит ее на грань разрыва с мужем. Хочет ли она этого, не боится ли? Но, заглянув к себе в душу, она поняла, что не сможет жить во лжи, не сможет терпеть, и решила идти до конца. Она много лет стремилась сохранить брак, благоговейно относясь к связавшему их когда-то искреннему чувству, приносила ради этого жертвы, но теперь, настрадавшись вдосталь, уже готова была признать, что потерпела поражение. Хотя ей все еще не верилось, что все обстоит именно так, как она подозревала. Ее мучили сомнения, и перед нею брезжила надежда. О, как бы ей хотелось, чтобы все оказалось ошибкой, плодом ее больного воображения! Два раза она возвращалась домой в неурочные часы, с дрожью в сердце и руках отпирая замок в двери… на третий раз ее приезд оказался своевременным.   

- Пусть эта малявка чешет отсюда, - сказала Варя мужу, стоя в дверях спальни, - А тебя я жду на кухне. Поговорим.
     В таких ситуациях мужья часто хлопают дверьми, не желая признавать себя виноватыми и оставляя жен мучиться невысказанными претензиями. На самом деле это и есть полная капитуляция, когда сказать нечего и остается только бегство. Как убедилась Варя, Дмитрий был далек от подобных ощущений. 
      
     Когда разговор состоялся, Варя выразила свое возмущение не только изменой мужа, но и тем фактом, что он связался с несовершеннолетней.   
- Да ладно, не будь ханжой, - вяло отпарировал Дмитрий, - Ей через несколько месяцев исполняется 18 лет.
- Но ведь не исполнилось же еще!
- Ты не представляешь себе, насколько они уже взрослые.
     Но Варя продолжала настаивать на его вине в этом отношении, как будто бы мало было просто его вины перед нею.

      Дмитрий пытался оправдаться и иначе, утверждая, что девушка его соблазнила, что она грозила ему покончить с собой, если он не ответит ей взаимностью. Но Варя не желала его слушать. Видя это, он сам попробовал перейти в наступление и обвинил жену в том, что это она со своей стороны сделала все, чтобы он искал любви на стороне, – она огрубела со своей мужской работой, перестала быть привлекательной как женщина. Даже на каблуках ходить разучилась.
- А тебе непременно нужны изящные башмачки и маленькие китайские ножки? – бросила ему Варя, - Была бы твоя воля, ты бы забинтовал мне ноги, как китаянке, и держал бы дома, используя строго по назначению, в качестве сексуального объекта, чтобы я не смогла заявить о себе не только как о женщине, чтобы я не раздражала тебя своей излишне бурной деятельностью. 
- Что ты мелешь, сама-то понимаешь, - сказал он.         
        Тогда она сказала, что будет подавать на развод, причем он должен пообещать ей, что  оставит эту малолетку в покое, а от нее самой, от Вари, не потребует половины имущества – ни квартиры, ни части в ее бизнесе. В таком случае она сохранит тайну его предосудительной связи.
   
- Ты так меркантильна, что даже сейчас думаешь о своих деньгах, - бросил он презрительно.
      Однако Варя не видела в том, на чем желала настоять, ничего постыдного.
- Я их сама зарабатывала, эти деньги, пока ты в облаках витал, - заявила она.
- Я учительствовал. Профессия учителя благородна.
- Знаю я, чему ты учишь подрастающее поколение, вот только что своими глазами видела. А мне дорог мой гараж, над которым ты столько смеялся. Я хочу его сохранить, это справедливо.
- Ты ничего не докажешь относительно моей связи с Майей, у тебя нет свидетелей, получится, что ты просто наговариваешь на меня, из ревности, по глупости и по злости. Именно чтобы сохранить свой гараж. Это очень весомая причина для того, чтобы попытаться меня оболгать. Я не сознаюсь, а девушка ничего не скажет, постыдится. То, что она не невинна, ничего не доказывает. Мало ли с кем эти юные шалавы путаются.
- Ошибаешься, - сказала Варя, - Девочка твоя расколется, чуть только стоит на нее надавить.

    Они замолчали, отвернувшись друг от друга. И Варя вдруг подумала что-то вроде – неужели это все не во сне, а на самом деле…

- Не будем ссориться понапрасну, - сказал Дмитрий с довольно тяжелым вздохом, - Все равно у нас с тобой жизни не будет, раз оно все так. Я согласен на твои требования, но мне нужно немного времени. Ты знаешь, мне некуда идти, дай мне хотя бы несколько недель, чтобы подыскать себе квартиру.

       Чувствуя себя опустошенной и усталой, Варя удовлетворилась одержанной победой, не стала добивать поверженного и согласилась уважить его просьбу. Она подумала было, что сможет, не выгоняя мужа из дома немедленно, сама переехать на время к отцу, но ей вдруг все сделалось так противно и так безразлично одновременно… Ведь дело заключалось не в том, будут ли они находиться в разных домах или в соседних комнатах. Таким образом супруги остались жить под одной крышей, и с внешней стороны как будто ничего не произошло… Странно жить вместе под одной крышей, в доме, который еще вчера был их общим домом, - с тем, чтобы уже завтра стать совсем чужими.

     Правда, Варя на другой день все же заехала к отцу (ведь ей хотелось выговориться хоть отчасти), сообщив ему, что они с Дмитрием, похоже, разведутся. Хотя настоящей причины этого она называть не стала, – язык у нее не повернулся.
- Ему не понравился мой перевод китайского стихотворения, - сказала она, - А я поняла, что не смогу ему этого простить.
- Ну не знаю, не чудите ли вы, - ответил ей пожилой человек, не представляя себе, как обстоят дела на самом деле, и, видимо, только гадая о настоящей причине разлада, - Перечитайте это ваше стихотворение еще разок, может быть, придете к консенсусу.   

                *****

                Глава третья, в которой становится понятно,
     что задача, поставленная в предыдущих главах, вероятнее всего, неразрешима.
 
                1.

       Варя была на работе, когда ей позвонил муж (и это произошло через несколько дней после вышеописанного), сообщив, что Майя погибла. Вероятно, она покончила с собой - выбросилась из окна со своего двадцатого этажа. Он расстался с нею, как того и требовала жена, а девушка не пережила разрыва.
- Послушай, я вне себя от ужаса и горя, ты для меня самый близкий человек, кто еще знает обо мне больше всех, к кому еще я могу обратиться, - говорил он в трубку, и Варя поняла, что он в панике. Она и сама почувствовала себя сильно сбитой с толку, была ошарашена происшедшим, в которое ее разум также сначала не хотел верить, как еще совсем недавно в факт измены мужа. Она вспомнила, что муж говорил ей, будто девушка грозила ему суицидом. Может быть, его вина во всем происшедшем была не так уж и велика?
    С другой стороны, у нее невольно мелькнула мысль о том, что теперь ей труднее будет шантажировать его при разводе, и он- таки потребует у нее свою долю денег, а это грозит ее бизнесу крахом…

    Варя переложила все текущие дела на своего заместителя и поехала домой, где встретилась с мужем, увидев воочию, как сильно он расстроен и подавлен. Однако он только вскользь еще раз упомянул о страшном событии, зато принялся убеждать жену в том, что любил всегда ее одну, что его связь с Майей – трагическая ошибка, но теперь, когда Майи больше нет, все это осталось в прошлом. Он говорил Варе, что они знают друг друга столько долгих лет, что они любили друг друга еще со школьной скамьи, что они по настоящему близкие и родные люди, - и что им нельзя расставаться, терять друг друга… им следует начать все с чистого листа, жить вместе, любить друг друга и наконец родить ребенка. Оговорившись, он по привычке назвал ее Барби, но тут же извинился и даже пообещал большее ее так не называть. До сих пор до подобных извинений он снисходить и не думал, хотя имел случаи убедиться в ее негативной реакции по этому поводу.
- Ты все время говоришь о себе, о нас, а ведь девочка погибла, - произнесла Варя.
- Я об этом и думаю каждую секунду, - возразил он, - Жизнь такая хрупкая и уязвимая. Гибель Майи потрясла меня очень сильно, заставив задуматься о своей жизни со всей серьезностью…
- Наконец-то! – бросила Варя, - Жаль только, что для этого кому-то пришлось умереть.
               
     Следствие отвергло версию о самоубийстве Майи. Официальным заключением стал нечастный случай. Решено было, что девушка открывала или закрывала окно, встала для этого на стул, поскользнулась и выпала наружу, а двадцатый этаж - это очень высоко.
       
      Варя еще не знала, как ей теперь вести себя с вроде бы полностью раскаявшемся и молившем о прощении и о совместной жизни мужем, продолжала спать одна в соседней комнате, но отношения между ними потеплели. Вместе с ним она присутствовала на похоронах и поминках, поскольку он попросил ее его сопровождать, а она не нашла причин отказаться. В ее душе шевелилось сочувствие. Втайне ей очень, очень хотелось простить его и начать все сначала – еще раз, даже осознавая, что со временем все утрясется, отчасти забудется, драма перестанет быть такой драматичной… ведь так уже бывало… и все может повториться не только в хорошем, но и в плохом… 

     Девушку хоронили, можно сказать, всей школой, – тут были и учителя, и весь ее класс.    На поминках, устроенных в соседнем со школой кафе, Варя своими ушами услышала все то, что, видимо, выслушал от матери погибшей и ее одноклассниц следователь. Мать говорила, что ничто не предвещало беды, – Майя, по какой-то причине несколько приунывшая в последние дни, как раз накануне трагедии, напротив, явно воспрянула духом и была весела. Что касается раскрытого поздним холодным вечером окна, в которое она и нырнула на встречу с асфальтом, то мать утверждала, что дочери было свойственно проветривать комнату именно так, – распахивая настежь окно. В связи с этим она припомнила, как однажды они даже слегка поспорили по этому поводу, ведь открывать настежь окно поздней осенью, почти зимой, не слишком разумно. Но Майя любила свежий воздух. Подружки также отрицали суицидальные настроения Майи. Одна из них рассказала, что буквально вчера она вместе с Майей ездила в обувной салон, потому что Майя решила купить себе новые туфли. Такие шикарные выбрала, на умопомрачительно-высоком каблуке, будто на свадьбу. И была ужасно довольна.
- Майечка любила красивые вещи, а я ей ни в чем не отказывала, - рыдала, слушая это, мать, - Другие перед зимой сапоги зимние покупают, а она все о красоте думала, туфли купила.
    Майя погибла именно в этих туфлях. В момент гибели она вообще была празднично одета, как для выхода, между тем в таких нарядах домашние вечера обычно не коротают, а ведь все произошло поздним вечером. Однако рассказ подружки о том, что Майя купила обновку накануне днем, объяснял и эту странность как нельзя лучше, - вероятно, девушка не могла нарадоваться покупке и, похоже, просто примеряла новые туфли, подобрав к ним нарядное платье, решив перед сном покрасоваться во всем параде перед зеркалом. Ни одна  женщина не откажет себе в столь невинном удовольствии, а в юные годы Майи такой поступок был тем более вполне понятен. Конечно, вроде бы не исключен был и другой вариант, - девушка во время отсутствия матери могла поджидать к себе, так сказать, сердечного друга, поскольку Майя, как выявил осмотр ее тела, не сохранила девственности, однако тот же осмотр не подтвердил факта близости, то есть никакого свидания в этот вечер у нее не было. 

    В общем, все собравшиеся почтить память юной красавицы сходились на том, что вывод полиции справедлив. И Варя, сидя в черном платье и в черной наколке на волосах рядом со своим мужем, ни с кем не вступавшим в беседу, но молча опрокидывавшим одну стопку за другой, уже тоже начала сомневаться, – а было ли в самом деле самоубийство?

    Внезапно одна из одноклассниц Майи принялась истерически рыдать и вскоре выбежала из-за стола. Эта девушка тоже посещала литературный кружок, Варя ее хорошо помнила – тоже красивая, но совсем не такая как Майя – немного ярче, но зато несколько попроще. Вика Кострова производила впечатление веселой и сильной девушки, и именно она одна из всех даже не пыталась перевести стихотворение Ли Бо по настоящему, а набросала нечто подобное частушке.
    Варе понравился ее задор, похоже, она одна из девушек не подпала под обаяние Дмитрия Ивановича и китайской поэзии. Ей показалось, что она почуяла в ней родственную душу – независимая самодостаточная натура. Странно, что именно Вика в конце концов повела себя так, будто смерть Майи коснулась ее ближе всех. Варя тоже встала из-за стола, причем никто не обратил на это внимания и тем более не стал ей мешать, так как все были заняты своим (включая и ее мужа, занятого водкой), - и пошла следом за девушкой. Вика кое-как оделась и покинула кафе. Варя сказала одной из ее одноклассниц, попытавшейся помочь плачущей подружке, что сама за нею присмотрит, и, догнав ее на улице, заговорила с нею. Вика была пьяна, она рыдала и вслух корила себя в смерти Майи, хотя при этом утверждала, обращаясь то ли к Варе, то ли к себе самой, что не хотела ее смерти, - она только хотела ей помочь.
    Вика направлялась домой, Варя пошла провожать ее и по дороге выведала у пьяной девушки поразительные подробности.

   Выяснилось, что во всей этой истории Вика играла далеко не последнюю роль, так как она была близкой подругой Майи и ее исповедницей. Роман Майи с учителем литературы девушки переживали вместе. Майя все рассказывала подруге. А Вика в свою очередь не рассказывала ничего никому. После того, как супруга учителя, то есть она, Варя, стала свидетельницей свидания, любовник объявил Майе о том, что им надо расстаться. Ей следует подумать о своем будущем, а ему надо думать о настоящем – сохранить свой брак. Майя очень переживала. Тогда Вика дала ей совет, – сказать Дмитрию, что она беременна. Ведь его жена не родила ему ребенка, а Майя пообещает родить. И он сделает выбор в пользу Майи. А потом Майя и вправду залетит.
- Я сказала ей, что это способно помочь ей вернуть его. Моя старшая сестра таким именно образом вышла замуж.
    Вика подробно проинструктировала Майю, объяснив ей (со слов все той же старшей сестры), что никакой контрацептив не является стопроцентной гарантией того, что беременность не наступит. Поэтому можно смело стоять на своем.
    Майя ухватилась за эту мысль.
- Сначала все как будто получилось, - рассказывала Вика, желая выговориться, так как поминальное вино оказалось для нее слишком, непереносимо горьким, - Дмитрий Иваныч сказал Майе, что у них будет свидание и они обо всем поговорят обстоятельно. Мать Майи должна была заступить на работу, и они могли встретиться в квартире Майи, хотя Дмитрий Иванович не любил там бывать, предпочитая свою квартиру. Но ведь после того, как его жена, то есть вы, стала свидетельницей их свидания, это было невозможно. Майя понеслась покупать себе новые туфли и очень радовалась, что все так хорошо устраивается. Она хотела за него замуж. Ведь ей через несколько месяцев будет уже 18 лет. Она очень ревновала его к жене, то есть опять же к вам, и не хотела, чтобы вы стояли между ними, чтобы она и ее любимый по-прежнему были врозь, хотя и вместе.
- Они не из-за меня были врозь, а потому что не были вместе, - сказала Варя.
- И вот чем это закончилось! – продолжала Вика, не слушая ее, - Нет, она случайно из окна не падала. Это он ее убил! Это из-за него она выбросилась из окна, из-за того, что он отругал ее, сказал, что порывает с нею, не иначе. И в ту же самую ночь, когда у них было свидание.

     Пораженная Варя молча смотрела на девушку, - ее последние слова прозвучали для Вариных ушей подобно грому небесному, и она поняла их, эти ее слова, по-своему, то есть поняла их конкретно, буквально, - она подумала не о том, что обруганная любовником Майя в самом деле сама покончила с собой, как считала Вика, а о том, что, получив неожиданные сведения о ее интересном положении и испугавшись, - что это он убил Майю, выбросив ее из окна. И хотя его шашни были известны его жене, ей, Варе, его это не остановило. Вероятно, от страха у него ум за разум зашел. С другой стороны, спрятать все концы в воду было не самым глупым ходом. Нет Майи - и ничего нет, как не было… Интересно, что бы он сделал, если бы знал, что о готовящемся свидании, также как о всех предыдущих событиях, известно подружке Майи, которая могла на него донести?

- А почему ты не рассказала обо всем следователю? – спросила Варя Вику. И эта девушка, срежессировавшая роковое свидание, удивила ее еще раз. В чем-то она была наивна, но в чем-то практична и догадлива, а также цинична.

- Потому что сначала я обрадовалась, - объявила Вика, вскинув голову и даже возвысив голос, - Я обрадовалась смерти Майи, я подумала – вот тебе!
    Айсберг опускался в пучину еще глубже, чем показалось поначалу. Вика втайне завидовала Майе, жгуче завидовала, - ей хотелось быть на ее месте. Отсюда проистекала и ее бравада, выразившаяся в частности ее смешным стишком. Майя написала учителю под видом перевода китайского стихотворения любовное признание, выразив надежду на продолжения отношений, а она написала частушку. Майя рассказывала ей о своей любви, а она делала вид, что сочувствует ей во всем.
- А чем закончилась история с замужеством твоей сестры? – спросила ее Варя, догадавшись, что и с дружеским советом, который должен был помочь Майе наладить свою личную жизнь, скорее всего, раз оно все так оказывалось на поверку – скорее всего что-то было не так.
- Моя сестра не была беременна, она обманула своего жениха и вышла за него. Но он обо всем догадался, потому что по-настоящему она забеременеть не смогла, и они разошлись, он ее бросил.

    Пьяную Вику шатало из стороны в сторону точно также, как ее шатало в нравственном отношении во время совершения описанных ею поступков. Что интересно, при этом все ее чувства были искренними. Она хотела и помочь Майе, и погубить ее одновременно. Помогала, потому что ее тянуло быть причастной к жизни Майи, интересной, захватывающей – ведь у нее самой такой жизни не было, но втайне (временами, наверное, втайне даже от себя самой) она определенно мечтала ей навредить, потому что завидовала и страдала. Все одновременно, все вперемешку. 
   В связи с этими промелькнувшими у нее в голове соображениями Варя подумала, что Вика, хоть и пьяная, возможно, не стала бы исповедаться кому попало. Возможно, она была сейчас так откровенна, потому что желала досадить именно ей, Варе, чтобы после гибели соперницы ей жизнь медом не казалась.

- Добрая ты девушка, Вика, - произнесла Варя.
     Вику уже обдуло холодком, она немного протрезвела.      
- А вы практичная, - отрезала она зло, - Он вам изменяет, а вы с ним все равно живете.
- Ты совсем запуталась, Вика.
- А вы не запутались?

                2.

     Проводив Вику домой и сдав ее на руки матери, Варя медленно побрела обратно. В это время ей позвонил потерявший ее муж. Он сильно охмелел за столом и не сразу заметил, когда жена вышла из-за стола, а потом оказалось, что она куда-то подевалась. Варя сказала, что провожала перепившую девочку, которой стало плохо, и уже подходит к кафе.
- Пора возвращаться домой. Кончай свою горькую пьянку, а то я тебя и в такси не втащу.
 
   Чтобы разрешить свои сомнения, Варя тем же вечером, как только они оказались дома, попыталась поговорить с мужем, попросив его быть откровенным с нею. Затевать серьезный разговор с пьяным усталым расстроенным человеком было не самой разумной вещью на свете, следовало подождать до утра, пока он проспится и придет в себя… впрочем, может быть, исповедоваться лучше как раз спьяну, пример – та же Вика, вон у нее как лихо это получилось… В любом случае Варе было невтерпеж. Она рассказала Дмитрию о разговоре с Викой, о том, что узнала от этой девушки, но старалась впустую, – он начал утверждать, что Вика вымыслила всю эту напраслину, что никакого свидания с Майей в ночь ее гибели у него и в помине не было. Напрасно Варя ставила ему на вид, что такое измыслить трудно, ведь рассказ девушки изобиловал подробностями и деталями. Вика явно не лжет, и ему, Дмитрию, будет лучше не пытаться наводить тень на плетень, а рассказать ей все честно. Но он не пожелал откровенничать, продолжая стоять на своем. Впрочем, он еще не протрезвел окончательно, и Варя добилась в конце концов только того, что взбесила его. Послав жену к черту, он как был в одежде завалился спать.    

   Но Варя не собиралась отступать. Ей было необходимо докопаться до истины.

   Проснувшись утром, Дмитрий повел себя так, будто не помнил ночного разговора с женой, хотя Варя не поверила в это, решив, что он почел за благо притворяться. Он жаловался на головную боль, не торопился вставать с постели и попросил жену принести ему попить. Варя выполнила его просьбу, принесла ему яблочный компот, а немного погодя возвратилась к нему, села напротив и спросила, как он себя чувствует.
- Паршиво? – переспросила она и добавила спокойно, - Скоро будет еще хуже. Упадет давление, в глазах потемнеет, воздуха не хватит… Я тебя отравила, Димочка, я дала тебе отравленное питье. Нет, это не бред, и я ничего не выдумываю, я говорю чистую правду. Быстро рассказывай мне, что у тебя произошло с Майей в ее последнюю ночь, как она умерла, и я дам тебе именно то противоядие, какое нужно. Ты выбросил ее из окна, когда она тебе сказала, что беременна? Говори же, твое время уходит, не трать его понапрасну на эмоции и глупые поступки. Конечно, ты можешь продолжать мне не верить… по твоему я блефую, да?.. что ж, подожди, тогда точно узнаешь, как все обстоит на самом деле. Обманываю я тебя, не обманываю, отравлен ты или нет, сыграешь ты в ящик или оно так обойдется… Только я не советую тебе экспериментировать, в твоем положении это рискованно. Ты также можешь успеть позвонить в полицию, в скорую помощь, и полиция нагрянет, и врачи приедут, но будет уже поздно. Пока скорая привезет тебя в больницу, пока там будут разбираться, каких лекарств я тебе намешала в компотик, ты уже умрешь. Да тебя и не довезут – сейчас везде пробки, час пик, дорога будет трудная и небыстрая… Чувствуешь, как голова кружится, да? Уже начинается… И даже и не думай, что тебе это только снится в кошмарном сне, все на самом деле, а вечный сон, он долгий, как вечность…
- Когда ты успела сойти с ума? – простонал Дмитрий, глядя на жену широко открытыми глазами.
- Когда ты меня свел с ума, так что тебе виднее.
- Тебе же придется за все ответить!
- Вопрос об умышленном отравлении не возникнет, уверяю тебя, так что меня к ответу не призовут. Если ты, благополучно оставшись в живых, попробуешь на меня заявить, я оправдаюсь, сумею доказать, что ты сам выпил не то лекарство, перепутав таблетки по пьяной лавочке, а в отместку растрезвоню про твою связь с несовершеннолетней. И кому будет хуже, сам подумай. А если ты умрешь, так меня в твоей смерти также не обвинят, поскольку я приведу те же доводы насчет перепутанных таблеток… Я все продумала, не сомневайся. С другой стороны, мне все равно, что со мной будет. Ты не представляешь себе, как сладко мстить. Так что же? Удостоишь меня своей откровенности или предпочтешь летальный исход? 

- Майю я из ее окошка не вышвыривал, - сказал Дмитрий, - Да, я встретился с нею у нее дома в тот вечер, когда она погибла, но и только. Это наше последнее свидание было просто деловой встречей, никакой любви, одни разговоры. Мне пришлось согласиться придти к ней, чтобы все выяснить. Я ее заставил признаться, что насчет беременности она мне солгала. Сказал, что утром повезу ее сам к врачу и все узнаю, вот она и раскололась. Принялась просить прощения, уверяла, что поступила так из-за любви, что хочет за меня замуж, умоляла не бросать ее. Когда я повторил, что между нами все кончено, стала кричать, что я ее обманул, соблазнил ее, спал с нею, развлекался, а сам не любил. Потом вдруг впала в ярость из-за того, что я накурил в комнате, а ее мама не должна узнать, что здесь был кто-то, кто курит, она может заподозрить, что у дочки было свидание. А я закурил на нервной почве, чтобы не прибить эту дуру. И тут она бросилась немедленно проветривать помещение, будто этого нельзя было сделать позже. А мать-то между тем только в конце следующего дня должна была с работы возвратиться. Я повернулся и ушел, когда она как раз залезла на стул, чтобы дотянуться до верхней ручки на раме, и открывала настежь окно. У нее вообще была мания по поводу свежего воздуха, она даже в холодную погоду окна настежь норовила распахнуть. А когда я вышел из подъезда, я должен был пройти под ее окнами, и она тут-то и шмякнулась о земь прямо, можно сказать, мне под ноги.    
- А ты?
- Ускорил шаг.
- Даже не остановился?
- Нет. Я как будто внутренне в ступор впал, а с внешней стороны мог действовать только машинально. Плохо понимая, что делаю, я убежал подальше от места происшествия.
- Ты говорил, что она грозила тебе еще раньше, что покончит с собой.
- Нет, она не грозила, это я выдумал, чтобы как-то перед тобой попытаться оправдаться. И в этот раз она ничего не говорила о том, что готова сигануть из окна. Если она в самом деле это сделала, то я не понимаю, что на нее вдруг нашло, для меня это полная неожиданность. Конечно, я не ожидал от нее и такой прыти в деле обмана, и истерики по поводу выкуренной сигареты… вообще не ожидал истерики… мне кажется, я ее совсем  не знал… а впрочем, я и узнавать ее не хотел, красивая куколка со стройными ножками, и все… но чтобы там у нее в головке ни варилось, все же взять вот так да и прыгнуть с высоты… Я теперь думаю, что скорее всего она в самом деле упала случайно, как и заключило следствие. Она была взвинчена, дергала раму, там еще занавеска длинная болталась… могла поскользнуться на стуле, к тому же на ней были туфли на высоком каблуке, они не устойчивые. И вот… несчастный случай. Но при любом раскладе - что случилось, того уже не изменить. Я ведь не рассматривал свою связь с этой девчонкой наподобие серьезного события в своей жизни и в смысле брака с тобой ничего менять бы не стал.
- Но тем не менее ты ведь и раньше изменял мне? – спросила Варя, - Я не имею ввиду тот давний случай, когда… в общем, ты меня понимаешь.
- Да, случалось, изменял, но уже без последствий. Жизнь это такая рутина, а мне нужны всплески ярких эмоций, иначе задохнуться можно. С утра до вечера одно и то же, днем школа, вечером дом… скучно, а временами еще и тоскливо.
- Скотина.
- Да ты святая, что ли? Перестань браниться. Чтобы я ни делал, тебя я терять не хотел. Ты мне можешь не верить, и ты мне, конечно, исходя из ситуации, не поверишь, но ты много значишь для меня. Я хотел жить с тобой и состариться с тобой.  Я тебе всё сказал, всю правду, как на духу. Довольна ты теперь?.. Дай мне твое лекарство, не бери на душу грех убийства.

- Не нужно тебе никакое лекарство, - сказала Варя, - Ты всегда был мнительным. Я тебя и не думала травить, просто попугала. Мне нужно было заставить тебя рассказать мне все без утайки. Если бы ты вчера соизволил снизойти до откровенного разговора, мне не пришлось бы тебя сегодня пытать. А голова у тебя болит и кружится с перепоя. Аспиринчика хлопни, полегчает. На тумбочке в коридоре пакет с лекарствами, которые вчера из аптеки курьер доставил. Я снова покупала для тетки ее психические снадобья, а заодно и для нас кое-что приобрела. Так что аспирин там есть… Что ты на меня так смотришь? Да, с моей стороны это все был блеф, а ты на него попался… Не смей ко мне приближаться! Если ты хоть пальцем меня тронешь, я тебя по судам затаскаю, и к тому же все узнают о твоей аморалке, так что будь умницей… И вот еще что. Мы разведемся, Дима. Я не хочу с тобой вместе жить и стариться. И если у тебя еще есть совесть, ты не потребуешь раздела моего автосервиса, потому что я в него слишком много вложила, и сил, и времени, и умения, пока ты учил красивых девочек переводить с китайского.   
- Я и не знал до сих пор, какая ты дрянь, Барби.

    Он снова назвал ее Барби, хотя обещал этого не делать. Странно, что не грубое слово, только что им произнесенное, а именно эта мелочь оказалась  последней каплей. Варя ушла, хлопнув дверью, и отправилась на работу. Вечером она поехала ночевать к отцу.

    Мать Вари умерла довольно давно, а ее овдовевший отец после замужества дочери жил вместе со своей сестрой, Вариной теткой. Он сильно сдал в последнее время, почти не бывал в своей любимой мастерской, переложив все производство на плечи дочери. Тетка тоже была слаба. Потеряв в автомобильной аварии мужа и дочку, она чуть не сошла с ума, долго лечилась, а потом, даже выправившись немного, уже не стала прежней и существовала на лекарствах. С одной стороны, было хорошо, что старики живут вместе, присматривая друг за другом, с другой стороны Варя все равно за них волновалась (а ну-ка им обоим станет плохо одновременно?) и часто навещала их, взяв на себя кое-какие их домашние дела.
    Тетка спросила, заказала ли племянница для нее нужные лекарства. Варя ответила, что заказала и что их доставили, но они остались у нее дома. Она уходила второпях, резко поговорив с мужем, который вчера напился на поминках ученицы, и не стала задерживаться для того, чтобы рассортировать аптекарскую посылку и привезти тете ее таблетки – не до того ей было. Тетка сказала, что назавтра, на следующий день, заедет за ними сама, заодно прогуляется.   
   
                3.

   А на следующий день Варе позвонили и сообщили, что ее муж умер. Страшную находку совершила ее тетка, приехав за своими лекарствами и открыв дверь квартиры имевшимся у нее ключом, - Дмитрий лежал на постели уже холодный.

   Началось следствие, в ходе которого было выяснено, что причиной его смерти стало сильное психотропное средство, - те самые таблетки, которые  предназначались для Вариной тетки, прописанные ей по поводу ее нервного расстройства, причем она их принимала по четвертинке в день, а не по нескольку сразу, да и то хотела поговорить с врачом о том, чтобы заменить лекарство, от которого у нее иной раз резко понижалось давление. Дмитрий выпил таблетки после того, как пил спиртное, - или даже запил их спиртным, что и превратило лекарство в яд окончательно.
    О том, что кто-то помог несчастному отправиться на тот свет, речи не шло вообще – упаковка аптечной посылки была вскрыта именно Дмитрием, на пластмассовом флакончике с таблетками были только его отпечатки пальцев. Поэтому речь зашла о самоубийстве, и следователь пристал к Варе с расспросами относительно причин, - не ссорились ли они с мужем, например, а если ссорились, то настолько ли сильно, что это могло подтолкнуть его к такому шагу.
     Варя созналась, что недавно они ссорились, целых два раза. Первый раз примерно недели две-три назад, из-за перевода китайского стихотворения. Ему не понравилась ее работа, а она была от нее в восторге, поэтому обиделась на критику и заявила, что разведется.
- Вы это серьезно?
- Мы с мужем оба творческие люди, не взирая на то, что наша практическая деятельность протекала в разных областях, и он был в некотором смысле ближе к поэзии и беллетристике, а я вроде бы совсем далеко.
- И он воспринял ваши слова серьезно?
- Он был тогда более благоразумен, чем я, и мы благополучно остались жить вместе под одной крышей. А вчера после поминок погибшей ученицы уже я на него напала, из-за того, что он слишком много пил у всех педагогов и учеников на глазах, и он обиделся на меня, и сказал, что разведется со мной. Но на этот раз я была более благоразумна, уехала к отцу, чтобы дать ему время придти в себя, а потом вернулась бы, и все опять закончилось бы хорошо, но помешал несчастный случай. Он явно перепутал таблетки… ему был нужен аспирин, а выпил он совсем другое… упаковки ведь похожи, названия обоих лекарств начинаются на букву «а», он вскрывал аптечный пакет в коридоре, а там у нас лампочка перегорела, и в потемках легко было перепутать… да еще не на трезвую голову.
   Варя откровенничала со следователем по поводу своих ссор с мужем, так как опасалась, что ее старики, отец и тетка, разболтают о ее семейных неурядицах и о том, что она и Дмитрий вроде бы собирались подавать на развод. К тому же она не ночевала дома накануне смерти супруга, и в этом состояло ее алиби, на случай, если бы подозрения в умышленном отравлении все же появились, но это нужно было объяснить. Ее рассказ произвел на дознавателя свое впечатление, хотя он все же не отказался полностью от версии о суициде… и с женой погибший все-таки ссорился, хотя и не по самым серьезным поводам, и ученица погибла нехорошей смертью…
- В каких отношениях ваш покойный муж находился с Майей Осиной?
- В отношениях учителя и ученицы.
- И только?
- Конечно. Она ведь была совсем девочка, и таких девочек у него два старших класса.
- Ей через два месяца должно было исполниться 18 лет, не такая уж она была и девочка. И опыт интимной жизни уже имела.

- Когда я занимаюсь ремонтом автомобилей, а я занимаюсь этим уже много лет, я  надеваю на лицо маску, чтобы не вдыхать ядовитые запахи и чтобы в глаза не попала мелкая грязь, - сказала Варя, - Потому что я соблюдаю правила техники безопасности, ведь я настоящий профессионал. А мой муж как педагог неукоснительно следовал правилам общения с учениками. Между учителем и учеником всегда есть дистанция, которую опытный учитель поддерживает машинально и интуитивно, но непременно. Понимаете? У моего мужа в принципе не могло быть романа с ученицей, потому что он  был в своем деле настоящим профессионалом. Конечно, его огорчила смерть девочки, потому он и напился на поминках, но причин сводить счеты с жизнью из-за этого у него не имелось.

   И так все и кончилось. Еще один несчастный случай. Но, выходя от следователя, Варя думала о том, что «нехорошая», как он выразился, смерть Майи и Дмитрия даже при наличии вроде бы явных доказательств случайности произошедшего, даже при отсутствии выраженных мотивов для суицида все равно оставляет сомнение, - тем более оставляет сомнение у нее, поскольку она знает о произошедшем гораздо больше следователя, знает, что профессионализм не помешал учителю вступить в любовную связь с ученицей, хотя бы и почти уже совершеннолетней.
    Майя не угрожала любовнику покончить с собой, и, конечно, легко представить себе, что, взобравшись на стул перед открытым настежь окном (а открывать окно для проветривания помещения ей было свойственно даже зимой, уж очень она любила свежий воздух), - взобравшись на стул и распахнув окно, она могла не устоять на своих высоких каблуках и рухнула вниз с двадцатого этажа. Но ведь она могла все-таки и прыгнуть. Не собиралась, не думала, но горе и обида обожгли – и совершила.
    Гибель от падения с высоты, на которую люди решаются в свою черную минуту – весьма распространенный способ самоубийства, уж очень он незамысловат и доступен. Особенно в городах, застроенных многоэтажными домами. Открыл окно, шагнул в бездну – и все. Никаких приготовлений, никаких усилий. Так просто, зашибись, причем в буквальном смысле. 
    Дмитрий, оставшись один после того, как Варя сумела напугать его, заставив открыть ей всю правду до конца, видимо, выпил снова, чтобы заглушить горечь обиды, может быть, и не один раз, а затем по пьяной лавочке и по причине сильной головной боли вполне мог перепутать таблетки. В коридоре в самом деле было полутемно, флакончики похожие, названия на букву «а»… он ведь не собирался накладывать на себя руки из-за гибели юной любовницы – вроде бы не собирался, и таблеток-то принял всего две-три, не больше… правда, он хотел сохранить супружеские отношения с женой, а она так жестоко с ним обошлась да еще в заключение заявила, что все равно будет требовать развода и деньгами при этом делиться не хочет. Насколько она его знала (а за долгую жизнь вместе она узнала его досконально) именно вот эти две вещи – пытка страхом, которой она его хладнокровно подвергла, и выраженный меркантилизм, опять же с ее стороны, могли задеть его очень больно. А ведь за его спиной маячила тень мертвой Майи, – конечно, она вроде бы погибла случайно, но ведь могла и покончить с собой, по мгновенному наитию, спонтанно, вдруг… Не думать об этом варианте он, конечно, не мог. В любом случае вина на нем была. И этого не забыть, не отмыть, не отмолить.

    Если бы он, Дмитрий, не закурил сигарету и не разозлил этим Майю, и она не кинулась бы срочно распахивать окно, чтобы выветрить табачный дым, – она бы и случайно из этого окна не выпала. Она была одна, и удержать ее на краю бездны было некому.
     Если бы она, Варя, не надумала припугнуть его, сказав, что дала ему отраву, и затем не бросила бы презрительную фразу о разводе, - и, главное, не ушла бы, хлопнув дверью, оставив его после пережитого потрясения наедине с угрызениями совести, горечью стыда, водкой и нераспечатанной посылкой в прихожей, которую вчера доставил из аптеки курьер и в составе которой были предназначенные для старой женщины с больными нервами весьма опасные таблетки, внешне так похожие на обычный аспирин… впрочем, даже аспирин нельзя запивать алкоголем, не говоря уж о таком крайнем случае… и если бы к тому же лампочка в коридоре накануне не перегорела, он бы вряд ли так легко впал в ошибку, а потом уже оказалось поздно. И он был один, и помочь ему было некому.
     Порой поражаешься, какую большую роль в особенном, чрезвычайно важном событии играют какие-то нелепые случайности, которые были бы вообще не заметны в текучке повседневной жизни, но в один момент вдруг выросли до статуса судьбоносных.  Несчастный случай.

    Но все- таки Варя не могла полностью отбросить мысль о том, что, оставшись наедине с этими самыми вышеупомянутыми угрызениями совести, пережитыми потрясениями и горечью стыда, Дмитрий не выпил опасные таблетки сознательно. Не думал, не собирался… а потом вдруг раз… горе и обида обожгли – взял да и бросил горсточку в рот. 
    Гибель от лекарственного отравления, на которую люди решаются в свою черную минуту – весьма распространенный способ самоубийства, он ведь не слишком замысловат и вполне доступен. Аптеки есть повсюду, многие препараты продаются свободно. Нужно только немного покумекать, почитать инструкции и приобрести то, что соответствует случаю. А у больных людей вообще по ходу дела накапливается большой опыт в этой области, да и таблеток в их руках всегда имеется некоторое количество, тех или иных – а нередко и тех самых. Никаких особенных приготовлений, почти никаких усилий. Так просто, и даже почти не страшно, - почти.   

                5.       

     А потом у Вари началась очень тяжелая жизнь. Она даже не предполагала, не представляла себе, что может быть так тяжело. Люди, ставшие прошлым, не отступали в это прошлое, подобно теням, какими они уже и являлись на самом деле, - они все время находились рядом с нею.

      Варя без конца думала о покойном муже, и уже думала не так, как только еще недавно – не с позиций недовольства им, эгоистичным, высокомерным, изменчивым. Она много лет терпела проявления его далеко не сахарного характера, пыталась приноровиться к нему… а он, как она могла заметить, к ней приноравливаться не слишком старался… даже иногда носила ненавистные ей, но милые его сердцу высокие каблуки… молча кипела негодованием и обидой, когда он называл ее Барби, этим отвратительным имечком, больше похожим на  кличку… он лишил ее радости материнства, а в случае развода отнял бы у нее другое ее любимое детище – ее автосервис, ведь при разделе имущества его пришлось бы продать, выплатить половину стоимости предприятия она вряд ли бы смогла… И вот все эти мучительные вещи, все эти неразрешимые, казалось бы, проблемы вдруг исчерпались в одночасье. Все произошло само собой и именно так, как было удобнее всего для Вари, – она освободилась от брака, такого удачного по началу и ставшего таким несчастным под конец, и виновник ее страданий оказался сурово наказан, и ее предприятие, которое было ей так дорого не одной своей материальной ценностью, в которое она вложила и деньги, и энергию, и ум, и душу, оказалось при ней, полностью в ее собственности, нераздельно. Чего же еще желать? Можно начать все с чистого листа, впереди столько радужных перспектив. Живи да радуйся, одним словом. Но не получалось.
   Да, он изменял ей, своей жене, и стал виновником (пусть непредумышленным) гибели юной девушки, и в этом он был виновен, бесспорно, но у Вари больше не было сил продолжать его винить. Поделом ему было, не поделом – кто она такая, чтобы судить его, мертвого, уже не имеющего возможности возразить и выступить в свою защиту. Внешне она вела себя так, будто со своей стороны никакой вины не ощущала, но внутренне все обстояло сложнее. Кажется, он был кругом виноват перед нею, но и она не чувствовала себя во всем правой. Она не подозревала о том, что всё, чем она терзалась столько времени, может вдруг в одночасье показаться ей не более чем неприятностями. Временами она пыталась как-то совладать с этой неожиданностью, вспомнить, что он не может стать менее виноватым только потому, что умер. Но у нее ничего не получалось. Мир перевернулся. Перед лицом смерти меркло всё.

       Если близкие, любившие друг друга люди расстаются, сами обрекая себя на разлуку, то эта разлука, что бы ни было ее причиной, как бы она ни была болезненна, все же предполагает несколько вариантов дальнейшего развития событий, – это еще не окончательный тупик. Можно продолжать ненавидеть другого и в этой ненависти черпать силы, а можно, немного поостыв, еще встретиться, что-то выяснить, даже попытаться исправить. Но если разлука вечная, то это значит, что точка поставлена, ничего другого уже не будет, и тому, кто остался жив, придется жить дальше, исходя из того, в каком состоянии находились его отношения с умершим на момент смерти последнего. Если отношения были плохие, если накопилось много ошибок, зла, обиды, боли, причем и с той, и с другой стороны (а именно так в подавляющем большинстве случаев и бывает, ведь хотя каждый предпочитает винить другого, но сам про себя всегда знает, насколько тут виноват и он сам), - если все обстоит именно так, то мертвому человеку это уже все равно, а вот для живого человека ситуация сложится проигрышная, - на его плечи ляжет тяжелый груз, можно сказать, двойной груз – за себя и за того, кто ушел. Мертвый погрузится в покой, а живому покоя не будет. Как говорится, совесть без зубов, а загрызет. То, что не было разрешено и исправлено при жизни покойного, уже никак и никогда не удастся изменить к лучшему, и это обернется неизбывным страданием. Надо жить, не совершая зла, не отвечая злом на зло, тогда возможно уйти легко, но такое дано лишь праведникам. А грешники (то есть подавляющее большинство людей, то есть все мы), – грешники мучатся, истинно, как и обещано, это не пустая угроза, – бог знает, мучатся ли они на том свете после смерти, но до смерти на этом свете мучатся точно.         

     Варе было стыдно вспоминать (и все стыднее с каждым истекшим днем), как при известии о смерти мужа первое, что ей пришло в голову, – что он не потребует своей доли семейного имущества. И вот она наконец догадалась, что согласиться на дележ – это еще не конец света. Потому что конец это вообще нечто другое, гораздо более худшее. Можно было как-то выкрутиться, договориться о рассрочке платежей, а если не договориться, то найти деньги, взять в долг, продать отцовскую квартиру (или ею и расплатиться хотя бы частично), с тем, чтобы отец и тетка переехали к ней, в ее огромные апартаменты. Они согласились бы, ведь и так почитай что живут вместе, все время ездят друг к другу. Даже кредит, даже под большие проценты не казался ей теперь невероятной и слишком ужасной вещью.
     Она столько раз за последние годы упрекала мужа в том, что деньги в дом приносит она, а он только пользуется плодами ее трудов, что давно уже рассматривала все, что у них имелось, только своей собственностью. Так что с ее точки зрения было бы вполне логично и совершенно правильно лишить его доли, которую почему-то предусматривал для него закон при разводе. А ведь на самом деле он имел право на эту свою долю, хотя и не вкалывал вместе с нею на ее предприятии, и недаром такое решение и являлось узаконенным,- это-то и было справедливо, они ведь жили вместе, оба работали, пусть каждый на своей работе, с разной степенью дохода, а дом вели сообща… это был их общий дом, их общее хозяйство, их семья… Теперь такая житейская проблема, как  раздел семейного достояния при разводе, представлялась ей не только выполнимой, но даже вообще простой вещью по сравнению с тем, чего нельзя изменить, с оборванной жизнью.

    Он был, так же как и она, в расцвете лет, ему было рано умирать. Он был умен, красив, интересен. И его нельзя было упрекнуть ни в чем особенно ужасном, - нельзя было упрекнуть даже в полной беспринципности, тем более в откровенной бессердечности, граничащей с жестокостью, - да и в ярко выраженной порочности тоже. В общем и целом он был просто обычный человек, не без слабостей и недостатков, но ведь и не без достоинств. И она очень любила его когда-то, и, наверное, любила до сих пор… и это было ужаснее всего…
    В последние время он неоднократно пытался убедить ее, что не хотел расставаться с нею – ни просто расставаться, ни ради кого-то другого. Втайне она хотела бы в это верить, но все же до конца не верила, немедленно вспоминая, что брак с нею был для него и удобен, и выгоден  – опять та же денежная тема. Однако теперь она вдруг вспомнила то, что все время упускала из виду, – он ведь два раза отказался от денег, правда, она его вроде бы заставила… но он и раньше относился к их богатству гораздо прохладнее,  – не эта ли его почти равнодушная позиция ее и раздражала? Она гребла деньги обеими руками, наслаждалась процессом накопления, а он… да, он, конечно, пользовался плодами ее трудов… но что если ему и вправду это не было так важно? Почему она ни разу не заострила на этом своего внимания, не придала этому значения?..   Теперь ее тем более мучили сомнения относительно того, насколько он был искренен, насколько он еще любил ее. Думать, что более, чем менее было невыносимо...
     Впрочем, сошлись бы они снова или не сошлись, родили бы наконец совместного ребенка или уже нет, но впереди еще была целая половина жизни, может быть, даже лучшая ее половина. Он мог бы жениться еще раз, на какой-нибудь Майе, а она могла бы найти другого мужа. И они были бы если уж не прямо счастливы, то довольны, - и они даже могли бы встречаться, наподобие старых друзей! Он с Майей, она с кем-то еще… и даже если одна, это не так важно… важно, что он бы жил, а она спала бы по ночам спокойно, не корчась от осознания своей безобразной жадности, своего слепого эгоизма (а еще упрекала в эгоизме его!), ощущая при этом, как в сердце словно впивается с нестерпимой болью тонкая-тонкая игла сожаления, раскаяния и сопереживания… она не могла не представлять себе, как он, один, пережив смерть юной любовницы и изощренное издевательство со стороны жены, выпил какие-то таблетки, чтобы снять головную боль, а потом стал чувствовать себя все хуже и хуже… слабость, головокружение, темнота в глазах… именно те симптомы, которые она живописала ему, утверждая, что отравила его… именно так… и он был один, потому что она ушла, хлопнув дверью. Вероятнее всего, он не понял, что с ним происходит, заснул и не проснулся. Но если в угасающем сознании промелькнула мысль об истинном положении вещей? Тогда он испытал весь ужас умирания, и все это в одиночестве.
     И Варя, думая об этом, бесконечно, снова и снова возвращаясь к этим мыслям, готова была, что называется, лезть от них на стену… находясь совсем одна в квартире, зная, что никого не напугает, она стонала вслух и даже пробовала выть в голос… но это не помогало, тонкая иголочка боли оставалась воткнутой в сердце, в самую его уязвимую глубину… и бог знает, удастся ли ее когда-нибудь вытащить оттуда…
     Дни она проводила на работе, вечерами чаще всего ездила к отцу, оставаясь у него ночевать. Ее тетка после тяжелого потрясения, перенесенного ею в квартире племянницы, где она нашла труп ее мужа, опять попала в больницу, и опять надолго… бедная пожилая женщина, судьба ее не щадила… как впрочем, и многих других. Так что Варин отец оказался совсем одинок, и Варя могла, и ей даже, исходя из совокупности обстоятельств,  следовало вообще переселиться к нему жить, но порой ее тянуло посетить свое разоренное семейное гнездо, хотя царившие в нем теперь тишина и одиночество ее пугали, - потому что только здесь, в этих пустых и тихих комнатах, она могла ощутить смутные отголоски своего прошлого, безвозвратно  потерянного, горестного и притягательного для нее одновременно. Здесь оно еще витало. 

      Она пыталась найти в воспоминаниях то место, с которого началось искривление их общей судьбы. Противоречия стали накапливаться очень давно, но при этом она обнаружила в их совместном прошлом много промежуточных точек, которые могли бы стать отправными в отношении поворота в лучшую сторону, стоя на  которых, можно бы было попытаться исправить ситуацию. Она сообразила наконец (все в связи с тем, что  некоторые вещи, которые она вчера еще не замечала в упор, теперь стали казаться ей такими очевидными), - она поняла, что не только он один виноват в том, что эти возможности не были полностью реализованы, в результате чего кривизна все продолжала увеличиваться. Она тоже не шла ему навстречу, и не только в одном нежелании носить туфли на высоком каблуке… это-то вообще казалось смешным… ведь она часто бравировала тем, что не станет под него подлаживаться ни в большом, ни в малом.  Она утверждала, что он занимается в жизни если уж не прямо ерундой, то все же не такими важными вещами, как она… Она была такая самостоятельная, такая самодовольная и несгибаемая в этом самодовольстве… наверное, временами совершенно невыносимая, даже отвратительная. А действие, оно, как известно, всегда равно противодействию. И вот они все более и более упорно противодействовали друг другу (в том виде, в каком получалось по ходу дела) и достигли чрезвычайно высоких результатов, только совсем не таких, о которых могли бы мечтать.
    Мысли, продолжая пытать ее на разные лады, уносили ее в прошлые времена, где она давно уже склонна была замечать только плохое, а ведь на самом деле там произошло куда больше хорошего… и вообще, произошла целая жизнь… И Варя видела себя снова юной девушкой, которая впервые пошла на свидание к юноше, хотя бы этот юноша был знаком ей с детства, и они всего час назад, как у них обычно и водилось, сидели вместе за одной школьной партой… была весна, в саду вокруг школы цвели яблони, и они читали стихи – он начинал, а она заканчивала строфу, потому что они оба любили и знали поэзию, и мало того – они оба многое понимали одинаково, так что им не нужно было что-то объяснять друг другу… они были родственными душами…  Тогда они уже предполагали, как будет протекать их дальнейшая жизнь – он поступит в институт учиться на преподавателя русского и литературы… чаще мужчины в школе – историки, а русички – женщины, но для него главное, что он чувствует - это его… а она пойдет в автомобилестроительный колледж, потому что ей очень нравятся машины, ей нравится чинить их и ездить на них тоже, и ее отец, с детских лет приохотивший ее к этому неженскому, но такому увлекательному занятию, как раз собирается вложить накопившиеся в семье средства в собственное предприятие – автосервис. Она будет учиться и помогать ему, он даже хочет сразу ввести ее в состав учредителей, чтобы пай был разделен пополам между компаньонами, для полной ясности в будущем. Они разбогатеют, и тогда станет доступно очень много интересного, – например, они смогут ездить в путешествия, повидают мир, а что может быть увлекательнее и лучше этого… Ах да, главное-то заключалось в том, что  девушка и юноша, гулявшие в самом романтическом настроении  той далекой весной, нисколько не сомневались, что и дальше пойдут по жизни вместе, - рядом, рука об руку, сердце к сердцу, как сейчас, под цветущими яблонями. И они шли по жизни вместе, любили друг друга, находили радость и удовольствие в общении друг с другом, и разбогатели, и ездили в увлекательные круизы по всему свету, несколько раз в год, если хотели, во время его школьных каникул… И кто же знал, что она однажды обидится, когда он снова назовет ее Барби… а ведь в былые дни это ее только смешило, наподобие милой шутки… и когда это имечко стало раздражать ее, приобретя в ее восприятии уничижительный смысл?.. а он, тоже однажды, увлечется переводами с китайского и заодно юной прелестной поэтессой… и это доведет его до гибели, а ее, Варю, до жутких бессонных ночей. Когда-то они были счастливы – и потеряли свое счастье. И еще вчера они могли бы что-то наладить в своей жизни, – а жизнь взяла да и закончилась.

     В доме всюду были его вещи. Все, что она брала в руки, имело какое-то отношение к нему. Однажды она не вытерпела, скрепилась как могла и перетащила его одежду и книги, и фотографические альбомы, и вообще все, что особенно напоминало о нем, в одну комнату, а затем заперла ее, не имея представления, когда она осмелится туда опять зайти. Только его фотографию с траурной лентой она не посмела убрать куда-нибудь подальше и часто натыкалась на нее взглядом. 

   Думая о погибшем муже, Варя думала и о погибшей Майе. Она помнила, как грубо выпроводила девчонку из своей квартиры, застав ее в постели с Дмитрием, нисколько не заботясь о ней больше, и все это время считала, что поступила правильно, - ведь это ее, законную супругу, обманули и оскорбили изменой, ведь это ее супружеская постель оказалась осквернена. Она потребовала у мужа расстаться с Майей, напирая на то, что та несовершеннолетняя, - могло сложиться впечатление, как будто бы она ее защищала от взрослого дяди-насильника, хотя на самом деле ей хотелось досадить изменнику и было глубоко наплевать на Майю, да и несовершеннолетие той уже почти закончилось, а о насилии и речи не могло быть, - речь шла о пылкой любви, по крайней мере со стороны девушки. И Варя теперь думала, что не стоило ей вести себя так резко, ведь она-то, пусть и оскорбленная, но была опытной женщиной, старше Майи в два раза, а для Майи это был лишь первый шаг во взрослой жизни, оказавшийся таким неудачным. И не она одна была в этой неудаче виновата, не распутница она была по существу. Юное наивное существо, обманувшееся и обманутое, принявшее одно за другое. Надо было попытаться поговорить с ней, - надо было ей помочь выбраться из той ямы, куда она угодила, ненароком оступившись в своих туфельках на высоком каблуке. Тогда она, может быть, не оступилась бы в другой раз, стоя на тех же каблуках перед распахнутым настежь в холодную темную ночь окном, и была бы сейчас жива, - как жива ее подружка Вика, хотя и с первыми угрызениями совести на душе. Но Вика молода, она помучается и, скорее всего, забудет все происшедшее, как страшный сон. Со временем ей все больше будет казаться, что это и был страшный сон, ничего больше. Она изменится, повзрослеет, найдет себя в жизни. В молодости раны заживают быстрее. Конечно, остается шрам… и у Вики глубоко в душе шрам тоже останется, но это не смертельно. Разве что потом, когда-нибудь потом, по какому-либо случаю, в связи с чем-то, с какой-нибудь ситуацией, предугадать которую сейчас невозможно, давние тени опять выступят на свет…

    Память каждого человека, как все хорошо знают, кладезь всего того, что произошло с ним в жизни, причем и в большом, и в малом. И все, наверное, сталкивались с тем, что вещи, которых больше нет в реальности (можно не брать высокие примеры, а вообразить себе что-нибудь простое, наподобие детской игрушки), - они, эти вещи, никогда не смогут быть выброшенными из памяти также, как с полки в шкафу или из ящика на чердаке. И через много лет ты все еще будешь видеть будто воочию свою маленькую старую машинку, которую ты так любил катать с горки, со всеми присущими ей чертами – с  погнутым верхом и с царапинками на некогда белых боках. Одна пожилая женщина хотела сжечь в печке ненужные бумаги, зачем-то без толку лежавшие в коробке много лет, и вдруг поняла, что, уничтожит она их эти, эти письма и фотографии, свидетельства прошлого времени, или не уничтожит, - это все равно, потому что они даже и уничтоженными останутся с нею, перед ее мысленным взором, разве что кроме нее их больше никто не увидит. И владелица писем и фотографий растерялась и расстроилась, потому что от нее тут уже ничего не зависело. В памяти, в этом самом надежном архиве, могут быть инвентаризации, но утилизация невозможна в принципе. Конечно, воспоминание не останется лежать на поверхности, оно окажется заслонено, завалено чем-то другим, но в какой-то момент что-то там подвинется, и среди общего развала старого хлама снова обнаружится нечто из того, чем когда-то была заполнена жизнь. О, сколько там можно откопать, в кладовой памяти…

   И Варя вспомнила один инцидент, который уже давно казался ей  не реальным случаем, произошедшим с нею в жизни на самом деле, а чем-то отвлеченным, вроде однажды просмотренного краем глаза кинофильма… как будто это было с кем-то, а не с нею… Они с мужем отправились в очередное путешествие… где они только не побывали вместе, вот только в Китае не были, как странно… не занесло их туда в свое время… а в тот раз они плыли на пароме из Хельсинки в Стокгольм, к шведским, стало быть, берегам,  наслушавшись  металлических труб памятника Сибелиусу и предвкушая знакомство с Гамластаном, и вот они пошатались по палубе, продуваемой соленым морским ветром, а потом засиделись в баре, но Дмитрий углубился в разговор с соседом, который по стечению обстоятельств тоже оказался педагогом, причем таким же увлеченным, а Варе стало скучно, она перепила, заметила, как какой-то симпатичный представитель сильного пола мигает ей из-за мужниного плеча, - взяла да и пошла с ним… кажется, он был англичанином, - если американцем, то это уж совсем пошло… Утром они все расстались, причем Дмитрий со своим ночным собеседником прощался куда сердечнее, чем Варя со своим ночным партнером.
- Bye, Barbara!
- Пока, пока… как там тебя звать-то не упомню…   
    Больше Варя мужу не изменяла, ни по пьянке, ни на трезвую голову, - и случая как-то не представилось, да и любовного голода она в своем супружестве не ощущала… и все забыла с легкостью, потому что это было несерьезно, так, шалость… как бы муж отреагировал, узнав о ее шалости?
    А может, он о чем-то таком догадывался?
- Ты тоже не святая.

    Она тоже была грешницей, в большей степени в отношении стяжательства, но также немножко и в области плотских искушений. И угораздило же ее тогда вляпаться. Хоть бы  этого случайного приключения на пароме не было на ее совести, а то куда ни глянь – а все рыльце-то у самой в пушку…    
    Он был виноват, но не он один. 
 
    Чем больше проходило времени, тем яснее становилось Варе, что облегчение, если и придет, то еще очень не скоро – не через несколько месяцев, а через несколько лет, и такая жизнь неизбежно наложит на нее свой отпечаток. Надежды на полное исцеление сердечной раны у нее не было ни малейшей, на этот счет она не обольщалась. Потому что забыть нельзя, простить тоже, да и самой просить прощения больше не у кого… Как трудно оплакивать ушедшего, любя и ненавидя одновременно, все вспоминая и вспоминая  накопившиеся грехи – и его, и свои. И тут ее мысли начинали идти по тому же мучительному кругу. Лежа ночью без сна, она все думала, думала… Некрепкий ночной сон и наполовину бессонные ночи стали для нее практически нормой. Лежа ночью без сна, видя перед собой в темноте покойного мужа, словно живого, и явственно слыша в коридоре тихий стук высоких тонких каблучков его девушки, Варя временами начинала бояться, что сойдет с ума. 

      Но она не сошла с ума, даже не стала принимать таблетки от нервов, которые ей мог бы прописать доктор, лечивший от нервов ее тетку. Она теперь не то что опасалась подобных таблеток, но знала, что, взяв их в руки, лишний раз будет углубляться в тяжкие вспоминания.

       Когда лежишь ночью без сна, кажется, что время тянется бесконечно, что эта ночь никогда не кончится, - но к своему концу приходит все, тем более обычная ночь.   

                5.

     Миновали зима и лето, наступила новая осень. Однажды в поздний ноябрьский вечер Варя подошла к окну, желая как всегда перед сном задернуть поплотнее шторы, и неожиданно загляделась на висевшую в темном небе полную луну. 

      С ночным светилом у Вари никогда не наблюдалось взаимопонимания. Особенно ей бывало не по себе, когда в небе в очередной раз сияла полная луна, поэтому в таких случаях Варя обычно старалась смягчить ситуацию, отгораживалась от лунного света занавесками, а также ставила на подоконник стакан с водой, чтобы вода вобрала в себя злую энергию полнолуний, но порой ей случалось забывать про защитные меры, и лунные лучи, беспрепятственно вторгаясь к ней в окно, мучили ее по нескольку часов кряду своим жгучим сиянием, а она лежала словно в обмороке, не имея сил шевельнуться, временами задремывая, то тут же просыпаясь, и переставала понимать, где кончается реальность и начинается что-то другое…

     Однако в описываемый вечер настроение Вари было таково, что она не почувствовала настоятельного желания поскорее избавиться от лицезрения белого небесного ока и едва ли не впервые за много последних недель и даже лет подпала под его гипнотическое воздействие, не ощутив от этого никакого дискомфорта. Холодная осенняя ночь за окном казалась подобной черной бездне, идеально круглая луна сверкала в дальних небесных просторах с бесстрастной отрешенностью постороннего наблюдателя, которому одинаково чуждо все, что происходит где-то там, на утонувшей в ночном мраке земле – да и во всем мире однозначно. Нельзя сказать, что при этом в Варину душу пришел покой, но она его, по крайней мере, ощутила. Только это был не тот покой, который манит уютом и теплом родного дома. 
   
    Именно в эти минуты, стоя у черного окна и, приподняв лицо, заглядевшись на осеннюю луну, она вдруг вспомнила стихотворение, которое прошедшей осенью написал и прочел ей Дмитрий – стихотворение по мотивам произведения Ли Бо.
    Она вспоминала его и раньше, еще в те дни, когда после инцидента с Майей собиралась разводиться с ним, еще живым и здоровым. Тогда поэтическое высказывание мужа оказалось способно лишь разозлить ее еще больше.
- Ах ты сволочь, - думала она, - Все забыть он захотел, душевные муки у него, видите ли. Я понимаю, если б ты раскаялся – и не делал больше такого. Но ты ведь раскаивался – и делал. Что за подлая натура.

     И вот сложенное Дмитрием четверостишие снова пришло ей на ум. Может быть, в самом деле тоска точила его еще раньше, и гораздо сильнее, чем он упомянул об этом в разговоре с нею? Тоска по чему-то, что сложилось не так, что не сложилось и уже вряд ли поддастся исправлению… С точки зрения китайских канонов его перевод представлялся полным абсурдом, но как самостоятельное поэтическое произведение он был такой искренний и пронзительный… так не напишешь, если на самом деле не почувствуешь. 

На яшмовых ступенях выпал иней,
                как белая роса.
И длится ночь, и я промок до нитки,
                но в небеса,
Где белая луна стоит, сияя,
                своих лучей растрачивая пыл,
Взглянул я, тонкий полог опуская,
                и все забыл.   

   Он высказал пожелание, которое могло исполниться лишь в одном случае – именно том, который и имел место. И как бы оно все ни произошло, столь ясно выраженная мысль нашла отклик в пространстве. Вероятно, китайская поэзия и вправду имеет в своей основе древние магические практики.      

- А впрочем, - подумала Варя, - Впрочем, теперь и это уже абсолютно все равно.      

    Ей казалось, что она как будто глядит на себя со стороны – на себя, стоящую у окна, с глазами, устремленными на далекую луну, с лицом, залитым лунным светом… Даже сквозь стекло до нее доходило ледяное мертвенное дыхание царящей в мире осени, словно бы исполненной безнадежности и величия смерти. И никогда так ясно она не отдавала себе отчета в том, что касалось ее прошлого, и не представляла себе так определенно то, что ей предстояло в будущем. Как будто бы луна, приковавшая ее взгляд, была ликом самой истины. Но нужно немало пережить и перестрадать, чтобы однажды стало возможным вынести такое созерцание луны.
 
    Китайский поэт Ли Бо создал свой маленький поэтический шедевр много веков назад, с тех пор его не уставали и не устают повторять, толковать, переводить на разные языки, редко пытаясь объять необъятное и чаще уделяя особенное внимание его форме либо уж  какому-то одному мотиву, аспекту, нюансу… навеянному настроению, пропущенному через призму собственных душевных переживаний. Но при огромном количестве переводов и вариаций само стихотворение - всего одно, неизменное и вечное, такое, каким его сочинил Ли Бо.

     Героиня этой повести проживет еще много лет, придет в себя настолько, насколько это получится, начнет наконец снова спать по ночам (рано или поздно, но это должно произойти), и настанет время, когда не только ночная белая луна, но и красное солнце в течении новых дней будет светить ей ярко, как это бывало и прежде. Конечно, она с головой уйдет в работу, и это ее поддержит, а может быть, родит ребенка, и этим отчасти утешится. Но жизнь всего одна, и то, что в ней однажды случилось, не получится ни изменить, ни даже просто забыть, - нет, никогда, потому что до самого конца все наше с нами, и хорошее, и плохое, - и так оно есть, и так и останется, и вот с этим и придется жить. 

                Конец повести.
                *****
                2014 год.
                *****

В тексте повести приведен подстрочный перевод стихотворения Ли Бо, взятый из статьи И.С. Смирнова, и процитирован поэтический перевод, сделанный А.Гитовичем.
Остальные варианты перевода, включая эпиграф, принадлежат автору повести.

     Использованные материалы:

Журнальный зал.
И. С. Смирнов «Об одном стихотворении Ли Бо»
Опубликовано в журнале «Иностранная литература» 2007, №2
http://magazines.russ.ru/inostran/2007/2/sm7.html

И. С. Смирнов «Китайская поэзия: понимание и перевод»
http://rudocs.exdat.com/docs/index-19735.html

Сергей Торопцев
«Книга о Великой белизне»
«Жизнеописание Ли Бо – Поэта и Небожителя»

Андреа Дворкин «ГИноцид, или китайское бинтование ног» Перевод И. Караичевой, 2000г.

Сайт Людмилы и Александра Исаевых. В стиле ветра и потока.
Виртуальный музей. Культура Китая.