Акушер Никифоров

Акушер Никифоров был завзятым пьяницей. Руки его дрожали, но ребёнка он принимал как любимые сто грамм - бережно и с замиранием сердца.
     Когда он говорил женщинам "тужьтесь", они тужились, а не артачились. Как некоторые…
     Впрочем, обо всё по порядку…
     Роддом был стареньким, не роддом, а какая-то забегаловка – раньше, как известно, рожали на скорую руку. Это сегодня распустились, разнежились: ногодержатели им подавай, квалифицированных врачей, разовые пелёнки и простыни – эдак до разовых медсестёр доберёмся – дайте волю…
     А нет – так вообще рожать перестанем - запаритесь ждать, сменим ориентацию, уедем в Париж, найдём сухощавых француженок и будем обсасывать иховы сахарны косточки – у француженок, как известно, кроме мослов, ничего нет…
     Да и сахар на них облупился…
     А с другой стороны, если хорошенько подумать, вся наша жизнь – одноразовая… 
     Кондом, да и только…
     И как это женщины отваживаются рожать?..

Одноэтажный домик с широким крыльцом украшали чугунные витиеватые колонны. Трофейными, говорят, были они, немецкими. Мы тогда много чего понавезли из Германии. А поставили колонны вместо перил, на всякий случай – если головка у кого из беременных закружится, или ревнивый муж череп себе решит расколошматить – об чугунину оно вернее...
     Скрипучие двери встречали беременных гражданок…
     Первый признак провинции – скрипучие двери. И тугая пружина на них – чтобы поддать под зад, если замешкался. А не зевай – родильное, чай, заведение: тут и так полным-полно людей, которые в своё время задумались о чём-то постороннем, несбыточном, о принце, например, или крупном выигрыше - и на тебе в руки визгливого продолжателя рода. Или писклявую продолжательницу - выхаживай… воспитывай… выводи в люди…

Скрип… скрип… - чмокккк!..
     - Кого рожаем? – спрашивает тётя Шура на входе в домик с колоннами. Она тут типа швейцара – по совместительству, разумеется. – Мальчика? Мальчики нам нужны – военным будет… Ах, девочку? И девочки пригодятся – девочки в тётенек превратятся, тётеньки – в повитух...
     Теперь народ пошёл грамотный – заранее знают, кого родят. УЗИ – оно всё видит: КГБ, да и только. Это раньше гадали – острый живот… тупенький… мальчик… девочка… или ещё кака неведома зверушка…
     "Раньше, - говорит тётя Шура доверительным тоном, - рожали абы как. Теперь – с перитонитом".
     Под перитонитом тётя Шура понимает перинатальные центры. Она вообще многие медицинские термины переводит на свой собственный, персональный язык. "Родила с осложнением", - сказала она однажды про женщину, родившую двойню. И несушка согласилась с нею: "Что делать – ума не приложу, хоть вешайся… Куд-куда мне приспособить этих младенцев?.. куд-куда… куд-куда…"

Главврач Причудов Август Петрович любит женщин, а, как говорится, любишь кататься, люби и саночки возить. И он возит, по пятнадцать – шестнадцать часов в день возит. И когда, спрашивается, успевает выбрать время для любовных утех? Медсестёр подбирает соответствующих - чтобы жалостливыми были – и к нему, и глубоко забеременевшим гражданкам Российской Федерации. Он даже с женой развёлся, чтобы не мешала - блудить, продолжая испытывать к ней нежные, щемяще щенячьи чувства…
    А ещё Август Петрович большой поклонник царской семьи. Приёмные покои и все помещения, включая служебные, он завесил фотографиями августейшей фамилии. Семья последнего русского императора чувствует себя в этом заведении почти как в Зимнем дворце. Не то, что в доме Ипатьева…
     Красивый фотопортрет императрицы Александры Фёдоровны украшает его кабинет. Снятая со спины, она каким-то чудесным образом являет зрителю свой невообразимо прекрасный лик. И вот, что удивительно: поворот её головы противоречит всем канонам художественный фотографии…
     Несколько портретов царской семьи висят в длинном, насквозь пронизывающем здание коридоре. Великолепная семёрка - супружеская чета и дети, глядя на которых хочется рожать...

Нюся попала в этот роддом по недоразумению. Вообще-то она приехала в Свято-Кудиновскую обитель покаяться в грехах  – знакомая пригласила. У этой знакомой когда-то умер ребёнок, и она с горя ушла в монастырь. Увидев Нюсю с её большим – на заказ – животом, она прониклась к ней какой-то неистребимой симпатией, огромной, как Нюсино пузо. К батюшке её отвела…
     Причастилась она – и, вдруг, начались схватки, первые, проверочные, сигнализирующие – пора…
     В приёмном покое акушер Никифоров провёл интимный осмотр – так командующий на Красной площади принимает торжественный парад. Определил тактику ведения родов, приободрил Нюсю, сказав, что всё идёт лучше некуда, пообещав периодически захаживать.
     - А долго ещё? – спросила Нюся.
     - А это вы у него спросите, – сказал Михаил Сергеевич, имея в виду малыша, который на мгновение затаился, явно прислушиваясь к разговору.
     - Строгий он, - сказала тётя Шура про акушера Никифорова, когда тот ушёл, - ох и строгий. Говорит: "Роды – это вам не фигли-мигли, и даже не фу ты ну ты". Представляешь? "Роды - это наф. И бутылочка кагора не помешает". Оченно он кагор уважает – монастырский. А что такое "наф" – я не знаю. Тоже, наверное, что-то вкусненькое…
     Потом к Нюсе зашёл Причудов, задал несколько ничего не значащих вопросов и ушёл, позволив пройтись по коридору. Нюся так и сделала. Держа руки на животе, как на своеобразном омфале, подошла к одной из фотографий. Царская семья в полном составе позировала потомкам. Будто в назидание. На голове императрицы белела крошечная корона, собранная из любимого ею жемчуга. Старшие дочери стояли за спиной родителей, две другие вольготно разместились по бокам, а внизу, в ногах у мамы сидел мальчик в сине-белой матроске и безмятежно смотрел на Нюсю.
     Глаза в глаза.
     Не отрываясь.
     - За что их, Август Петрович? – спросила она у проходившего мимо Причудова.
     - За красоту, - ответил главврач.
     - Да разве за это убивают?!
     - Убогим, деточка, милостыню подают – всегда приятно, знаешь ли, продемонстрировать своё материальное благополучие… а красивых - убивают. Обычное дело - зависть…
     Причудов ушёл, а она, пятясь к дверям своей палаты, всё не могла отвести взгляда от этих невыносимо спокойных глаз.
     "И у меня будет мальчик … - думала она. – Неужели и его…"
     Дальше она думать не стала, удавила страшную мысль в зародыше - не должна такая появиться на свет… Ни сегодня, ни завтра…

Сгустились сумерки. Тётя Шура сидела рядом с Нюсей и что-то такое вязала, ловко управляясь крючком. Свяжет рядок, положит рукоделие на колени – и рассказывает.
     - Было время, когда рожениц было больше, чем бабок-повитух. Хорошее время! Не то, что нынешнее... Это твои первые роды?
     - Первые, – вздохнула Нюся. – Вы же знаете…
     Но тут пошли схватки, короткие – в рядок, а когда они кончились, Нюся вновь услышала сиделку.
     - Матка, милая моя, вроде печки, в которой хлеб пекут. А повитуха – типа пекаря. Не так ребенок лежит – поправит... При мне было: ребёнок ножку высунул – вроде, как проверял: тепло у вас тут? холодно? - потом обратно втянул, перевернулся и вышел - головкой. Чудеса, да и только! Но так редко бывает, чаще всего акушер его поворачивает. Михаил Сергеевич в этом отношении аст…
     - Кто? - не поняла Нюся. – Аист что ли?
     - Не аист, а аст - мастер, значит. Повитух от Бога. К нему даже доктора обращаются за советом. Издалека приезжают…
     Тётя Шура на несколько минут прекратила дозволенные речи, связала рядок, а потом продолжила.
     - Он у нас потомственный повитух. У него бабушка малышей принимала, матушка, - ну и его к этому делу приобщила. Редко вообще-то, когда мать-повитуха обучает сына повивальному ремеслу, да только не с кем его было оставить, вот она и таскала его за собой, приучая к навыкам этого немужского занятия...
     И ещё рядок, и ещё пауза…
     - Раньше женщину после родов поднимала на ноги быстро – за 2-3 дня, и даже быстрее. Формировали живот с помощью горшка… И про младенца не забывали: "правили" ему головку, ручки равняли, ножки вытягивали, чтобы пряменькие были, длинненькие. И того и другого ограждали от сглаза и порчи...
     - Как это?
     - Как-как – с помощью молитвы. Я и сама знала такую, да вот забыла чегой-то…Меня даже крестили домашним способом. Весна была. Дороги развезло, до церкви не добраться.  И вот повитуха взяла святую воду, разбавила её простой водицей и, поливая меня, трижды произнесла: "Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь", дав мне имя Александры. Потом уже, через несколько дней, священник довершил обряд крещения…
    Недолгое молчание, и опять журчит речь тёти Шуры.
     - Ты думаешь, это сейчас придумали рожать на глазах мужа?
     - А то нет?
     - Глупенькая! Испокон века на Руси рожали в бане, и были с роженицей муж и бабка-повитуха. Только они – и никого более. Считалось, чем больше родственников будет находиться рядом с женщиной, тем дольше она будет мучиться… И муж нередко кричал и стонал вместе с женой: "ах!", "ох!", матерился – жуть! – помогая ей подобным образом. Отвлекал злые силы от добропорядочной женщины…
     - Кто за меня кричать станет – не знаю. Самой видимо придётся… - печально констатировала Нюся. – Я здесь – совершенно одна,
     - А муж где?
     - В армии.
     - А мы с улицы кого-нибудь позовём, хочешь? – предложила сердобольная тётя Шура. - Бутылку поставим – и пусть орёт-надрывается.
     - Нет, я уж как-нибудь сама, - гордо заявила Нюся, - и рожу, и кричать буду - сама… Хотя Васька не отказался бы поорать. – И, наконец, улыбнулась: - Знаете, как он орёт, когда по телику футбол показывают?.. О-о-о! Это что-то!

Наконец наступили роды. Схватки то следовали одна за другой, то отступали. В промежутках между ними Нюся, стараясь обрести спокойствие, спрашивала у Причудова, указывая на фотографии:
     - А это кто?
     - Вырубова Анна Александровна, близкая подруга императрицы. "Закадычная", - хмыкнул акушер Никифоров, и Причудов метнул в него тяжёлый, как булыжник пролетариата, взгляд.
     - Красивая какая! – сказала Нюся. – А это кто?
     - Её сестра, великая княгиня Елизавета Фёдоровна, Элла…
     Портрет очередного Романовского отпрыска, страсть, как похожего на императора Вильгельма, висел как раз напротив гинекологического кресла, и они рассматривали друг друга, взирали – она, с распахнутыми настежь ногами, и он – с острыми стреловидными усами.
     - А это Распутин? – спросила Нюся.
     - Это, деточка, великий князь Николай Николаевич, - сказал Август Петрович. - А Распутин Григорий Ефимович – вон тот, с бородой. А это его письмо к царю – с предупреждением о грядущей катастрофе. – Он подошёл к остеклённой рамочке, за которой покоилась эпистола великого старца и прочёл: "Грозна туча нат Расеей велика погибель бес конца печаль..."

Вышли покурить, и Причудов прижался лбом к прохладной витиеватой колонне.
     - Головка вава? – спросил акушер Никифоров.
     - Болит зараза, - ответил Причудов и вне связи с головной болью заметил: - И всю-то историю предреволюционной России она познала с раздвинутыми ногами.
     Михаил Сергеевич хмыкнул и сделал жадную затяжку.
      - Давно хотел спросить, Август Петрович, ваше имя в детстве приносило вам какие-нибудь неприятные моменты? Дети – существа злые, им этикет ни к чему…
     - Если б только дети! Учитель истории, вызывая меня к доске, каждый раз замечал: "Ну, если ты Август, то я, конечно же, Цезарь!" и хохотал как оглашенный... А любимая девочка называла меня Авгием: ей казалось, что это - уменьшительно-ласкательное производное от имени Август…
    Он опять приложился головой к чугунине и тяжко, с подвыванием вздохнул.
     - Идите отдыхать Август Петрович, -  сказал акушер Никифоров. – Девка она молодая, здоровая, ей природой предписано детишек рожать… Справимся…

Большинство младенцев рождается на рассвете.
     С первыми лучами солнца мир оглашается детскими криками.
     Нестерпимо прекрасным кажется этот крик – победный глас чудотворной материи.
     Триумф жизни на земле.
     Апофеоз сущего…
     А потом начинается чертовщина…

Одинаковые роды - нонсенс. Они неповторимы, как первое свидание. Нет, что-то такое у вас обязательно родится – спору нет, вопрос - что?..
     Михаил Сергеевич положил малыша на живот матери, дождался, когда пуповина перестанет пульсировать, наложил зажим и пересёк живительную трубку скальпелем. Удалив кровь и слизь, обработал её антисептиком. Измерил рост, вес и окружность головки ребёнка.
     - Славный получился защитничек. Как говорят некоторые из присутствующих, пора в рядовые записывать. – И пояснил, указав на подручную: - Она у нас - типа военкома…
     - В лейтенанты определим, - важно заявила тётя Шура. – По блату. Счастливым будет, - добавила она. И пояснила: - Во вторник родился. А на тебя похож – одна физия…
     Какая-то незнакомая женщина уже крутилась возле её ребёнка. "Не воровка ли?.." – забеспокоилась Нюся, мысленно, конечно, на большее у неё не хватило сил.
     А потом её отвезли в послеродовую палату, где она уснула безмятежным сном праведницы.
     Ангел явился ей. Небесное создание сучило ножками и разевало беззубый рот.
     Проснувшись, увидела акушера Никифорова. Михаил Сергеевич нетерпеливо ждал её пробуждения. Дождавшись, засуетился, выудил откуда-то бутылочку вина, опасливо оглянулся по сторонам, хотя в палате кроме них никого не было.
     - По русскому обычаю… - начал было он, но тут же спохватился: - Ты ведь – русская?
     - Конечно, русская, - с гордостью произнесла Нюся.
     - Ну а коли русская, тебе надлежит выпить кагору - обмыть, как говорится, отлично выполненную работу. И, скажи, какой труд прекрасней этого?
     И они выпили – она стопочку, он – стакан…

Пришло время Нюсе покинуть это детородное заведение.
     Монашка навестила её, принесла деньги на обратную дорогу. И Нюся собралась: подарила тёте Шуре салфеточку, выполненную редким на сегодня способом "ришелье" ("Мама, - пояснила Нюся, - ниточки продёргивала"), а Михаилу Сергеевичу – ещё одну бутылочку кагора. "Монастырский, - улыбнулась она, - монашенка принесла" и расцеловала его в обе щёки. А Причудову ничего не подарила, поклонилась в пояс и сказала - на прощание:
     - Если б я была богатой, очень богатой, богаче всех на белом свете, я бы построила самый красивый роддом на земле, оснастила бы его по последнему слову техники, а вас, Август Петрович, назначила главным. Содержание роддома взяла бы на собственный счёт – чтобы богачей завидки брали, глядя на то, в каких условиях рожают честные люди. А эти ржавые колонны отправила бы в Германию, - тоже мне перемещённые ценности! – да подавитесь!
     И гордо удалилась, не забыв прихватить казённый свёрток - с ребёночком.
     - Так бы мы её и видели, если б она была богатой, - сказал акушер Никифоров.
     - Это – точно! – согласился с ним Август Петрович и тут же перевёл разговор на другую тему: – Ну что, Михаил Сергеевич, - партию в шахматы?
    - Можно, - согласился коллега по акушерскому промыслу. – Почему – нет? Шахматы ещё никто не отменял...
     И не ведали они, эти шахматисты, что в департаменте здравоохранения уже ходит по инстанциям бумажонка с жалобой на их тлетворное детородное заведение. И в этой писульке говорится, что кудиновская родбольница запущена – дальше некуда, и что главврач – бабник и монархист, акушер – пьяница, а нянечки – ****и, все, как на подбор, включая, видимо, тётю Шуру. Им даже сны порнографические снятся – в формате 3-D, было написано в этой не анонимной кляузе, вот только подписи кляузников никто разгадать не сумел. И не пытался.
     Назначили компетентную комиссию, которая быстро – в течение суток – определила, что факты, изложенные в жалобе, имеют место быть. Председатель комиссии, мужчина строгости неукротимой, был непреклонен: "В таких условиях рожать нельзя! – заявил он во всеуслышание. – Я бы, во всяком случае, не стал". Другие члены комиссии тоже отказались рожать в неподобающей современному индивиду обстановке.
     "Роддом покосившийся, персонал разложившийся" – было общее мнение, и потому его быстренько упразднили, акушера Никифорова уволили – за профнепригодность, тётю Шуру отправили на пенсию. Доктору Причудову предложили возглавить отдел здравоохранения в муниципальном образовании "Луч света в тёмном царстве", но он категорически отказался  "Я, видите ли, не спец по лучевым болезням" - и демонстративно переехал в соседний субъект Российской Федерации.
     Здание роддома и все его надворные строения снесли, территорию проутюжили бульдозером, превратив в ничем не примечательный пустырь. Витиеватые чугунные колонны сдали на металлолом. Германия, надо честно признаться, не возражала…