Любовь и смерть Геннадия Шилова

«Плоть не вечна в этом мире,
Наша жизнь – роса»

Фуси (Япония)



На третий этаж районной больницы, где было хирургическое отделение, Доктор Огурцов поднимался с тяжелым сердцем. И хотя по служебным делам он там бывал сотни, а то и тысячи раз, но сейчас … Сейчас он впервые понял и, самое главное, прочувствовал, что значит выражение: ноги не идут! Или: один шаг вперед, два назад! Он шел и не хотел идти. Он не хотел идти, потому что не знал, что и, самое главное, как врать другу, если тот спросит …. Доктор Огурцов останавливался на каждом этаже, да что там этаже – ступеньке и, оттягивая время, разговаривал с каждым встречным мало-мальски знакомым человеком. Но вот, наконец, и белая дверь, над которой горели буквы: «Хирургическое отделение». Он постоял в нерешительности, затем повернулся и, навалившись горячим лицом на оконное стекло лестничной площадки, замер ….
Постояв несколько минут, он резко повернулся, нажал на дверную ручку и вошел в отделение. И вот уже по коридору идет врач – все знающий, все умеющий. Он идет решительно, слегка улыбаясь, и, несколько свысока, но с улыбкой, здороваясь с персоналом. Перед палатой он на мгновение остановился и вошел.
Палата была большой, но в ней стояла всего одна кровать, на которой лежал человек, высохший до такой степени, что казалось, будто сквозь тело просвечивает простыня и ткань подушки….
- Присядь, Иваныч. На пять минут присядь. Просто побудь. Все равно каждый умирает в одиночку, и ты мне не помощник, потому что я уже за чертой.
- Да ну, Гена, … – начал было Доктор, но лежащий на кровати человек слабым, но еще ясным голосом сказал:
- Будь здесь тысяча человек, но все равно я уже один. Навеки один. Теперь я знаю, почему каждый умирает в одиночку. Есть черта невозврата – и я ее уже миновал. Такова расплата за ошибки и таков финал жизни. Теперь я понимаю тех, кто пулю в лоб пускает и … не осуждаю. После этих слов они молча посидели еще несколько минут и умирающий сказал:
- Все. Иди. Прощай навсегда. Если сможешь, помоги дочери. У нее ведь никого на всем свете не осталось. Иди…, – и медленно, с трудом отвернулся к стене.
Доктор Огурцов поднялся и буквально на цыпочках пошел из палаты, а в голове крутилась одна мысль:
- Вот и все … пред ним белая, больничная стена, до которой сузилось все огромное многообразие жизни, и ничего другого у него уже никогда не будет. Вот и всё …..
Выйдя в коридор, он увидел Его дочь. Глаза девочки были полны слёз:
- Дядя Дима, … неужели …..он больше…. Неужели ничего нельзя сделать? … Это всё? – и, уткнувшись доктору в грудь, тихо, на одной скорбной ноте, заплакала.
- Ему осталась неделя – и это максимум…, – слегка отстранившись, сказал он. Прости, Ксюша, у меня еще работа – и пошел из отделения вниз. Спускаясь по лестнице, он вспомнил стихи немецкого средневекового поэта Христиана Гофмасвальдау:

Что значит жизнь с ее фальшивым блеском?
Что значит мир и вся его краса?
Коротким представляется отрезком
Мне бытия земного полоса.

… и они были удивительно созвучны его настроению…

* * * * *

После ухода Димы Огурцова у Геннадия вдруг утихла вечная, остро-грызущая боль. Такое случалось, но очень редко. Он немного полежал с закрытыми глазами, наслаждаясь покоем, и вдруг ему почудилось, что, кроме него, в этой огромной и пустой палате есть еще кто-то. Геннадий открыл глаза и оглядел палату: конечно же, в ней никого не было – только он, смертельно больной человек. Он полежал еще пару минут, бездумно наслаждаясь безболием, а потом спросил себя:
- Почему Она ушла от меня? Ведь я ее любил … люблю до сих пор. Я бросил пить, я работал по четырнадцать часов в сутки …
В этот момент в палату заглянула санитарочка и, охнув, выбежала к коридор:
- Люся! – крикнула она медсестре, покрутив пальцем у виска, – зови врача, там больной Шилов сам с собой разговаривает.
А больной Шилов не разговаривал сам с собой. Он просто говорил, наслаждаясь тем, что может говорить, и сознавая, что это его последние слова, которые хоть кто-то да услышит в этом мире.
- Помнишь, Лина, как я тебя увидел первый раз? Это так давно было …. И так далеко отсюда. Это ведь было на моей родине. Я и вправду, когда тебя увидел, просто остолбенел. Я понял, что ты создана только для меня… только для меня. И я все бросил – жену, дочку и всех родных, – и тут лежащий на кровати человек, да что там человек – обтянутый кожей скелет – засмеялся. И внезапно смех оборвал. Он представил, как это выглядит со стороны. Он снова помолчал, прислушиваясь к себе: нет, боли не было!
- А потом, помнишь, Лина, как я тебя из кино летним вечером нес на руках до самого дома. Все оглядывалась, а ты так счастливо смеялась .… Вот после этого мы стали мужем и женой, и вскоре ты родила нашу доченьку – Ксению, Ксюшеньку, Ксаночку. А помнишь, как ты не хотела ехать в Сибирь, на свою родину? Но я настоял, и ты сказала, что тоже будешь декабристкой и поедешь за мужем – то есть за мной – куда бы я тебя ни позвал. И мы уехали. И здесь, в твоем родном городке, мы почти десять лет жили душа в душу. Лучше тебя никого не было во всем мире. А потом …. Потом что-то случилось. Ты меня разлюбила. Ты стала придираться: и то тебе не так, и это не этак. Сколько бы денег ни приносил – тебе все было мало. Я даже в морг санитаром устроился работать. Помнишь, как Дмитрий Иванович пытался нас мирить, когда ты ушла к родителям? Но ты ничего и слышать не хотела. А ведь я за эти годы на другую бабу ни разу даже не глянул. Так я остался один. До сих пор один. А ты завела молодого любовника, сразу завела. Я, конечно, понимаю, ты молода, а я старик – 17 лет разницы как никак – тут больной закашлялся, и в палату вбежала медсестра, а за ней вошел доктор Перцев:
- Вам плохо, больной?
- Нет, нет, все хорошо. Я с женой разговариваю.
Медсестра с доктором переглянулись, и Перцев с пониманием сказал:
- Ну, коль так, то поговорите…. Только негромко, – и они вышли.
- Ты, Галочка, приглядывай за ним. Потихоньку, ненавязчиво, а я схожу в морг пока.
- Место ему присмотреть, да? – хихикнула медсестра.
- Дура! – злобно сказал Перцев. - Еще раз такое от тебя услышу ….
А больной, отпив из кружки сока, снова заговорил:
- А я же помню, как ты мне сказала: «Хоть напоследок порадуюсь, а то и так вся жизнь прошла с импотентом!», – и засмеялась. Ты, Лина, тогда не поняла, что была на волосок от смерти: я уже бритвой хотел тебя по шее полоснуть, и тогда бы для нас все кончилось одновременно. Дочь остановила. Вернее, не дочь, а мысли о том, что с ней будет, когда ты умрешь. Я-то ведь тоже не собирался жить. А потом ты заболела, стала худеть, высохла совсем – как я сейчас. А помнишь, ты мне сказала: «Не радуйся, я тебя заберу к себе, быстро заберу»? И захохотала, да так страшно – будто ведьма в кино. А потом, оборвав смех, издевательски сказала: «Ведь я без тебя никуда, милый!».
А весной ты умерла. И мы с дочерью остались одни. Сейчас ей двадцать лет и ей придется жить одной. И в том, что я ухожу – виновата ты. И в том, что наша дочурка осталась одна – виновата ты.
Сказав это, он закашлялся и, когда кашель прекратился, вдруг отчетливо услышал:
- А ты – весь в белом и ни в чем не виноват, да? – Геннадий закрутил головой, но в палате никого так и не увидел.
- Кто же это сказал, кто сказал - напряженно всматриваясь в легкий полумрак углов палаты, но там никого так и не было.

*****

Холодный осенний ветер со снежком заставил доктора Огурцова добежать до отделения, как никогда быстро и нигде не задерживаясь, однако, в отделении его ждали два следователя – срочно проконсультироваться о тяжести телесных повреждений. Эти консультации, хоть и с поверхностным, но изучением историй болезней и рентгеновских снимков, заняли почти полчаса и за это время на кухоньке вскипела вода в чайнике, а Елена Георгиевна заварила чай:
- Тебе, Иваныч, как всегда? Или для сугрева …? – она кивнула головой на сейф.
- Нет, просто чай, мне еще на суд идти сегодня, – грея ладони горячей кружкой, ответил Огурцов.
- Ну, как он? – вновь спросила Елена. В этот момент открылась дверь и вошел терапевт Перцев А.С. Снял куртку, сел на диван к батарее и сказал:
- Безнадежен. Неделя – вот, сколько ему осталось. И это по самым оптимистичным предположениям! А сейчас лежит, сам с собою разговаривает и улыбается.
Это он со своей Линой говорит, – задумчиво сказала медрегистратор, – для него перегородка между жизнью и не жизнью стала тонкой, очень тонкой – вот он и слышит ее…, – и тихо добавила:
- Значит, действительно недолго осталось.
После этих слов наступила гнетущая тишина, изредка прерываемая звуками «пития» горячего чая.
- Вот, так жизнь и пролетела. Была любовь – и нет ее, была семья – и нет ее. Ничего не осталось, лишь одна девчонка без средств и…
- … и нам придется ей помогать, – вставил Перчик, – хотим мы этого или нет, ибо больше – некому. – И вновь в комнате наступила тишина.
- А налей, тётя Лена, нам с Димкой спиртику, а?
- Чего вдруг? Вон у Иваныча коньяк есть.
- Не, … давай спирт – как тогда. Ты как, Димыч? – обращаясь к Огурцову, спросил Перцев.
- А-а-а, ладно – по капельке можно. Как тогда, в начале девяностых – за Генкино здоровье!
Однако не успели они даже разлить, как заявилась Неделина, и немедленно устроила скандал:
- Ага, заключение ты мне во сколько обещал сделать – в 10 утра! А сейчас сколько? Одиннадцать! Они пьют спирт, а заключения нет! – чуть не плача, проговорила Неделина.
- Наталья, у тебя, что – «дни»? Ты чего разоралась? Лена, отдай ей ее заключение и пусть валит ….
Прости, Дима, просто я сильно расстроилась. Сейчас встретила Ксюху – дочку Лины и этого козла….
- Ну-ка, ну-ка…? – заинтересованно спросил Перчик. Мы как раз рассуждали о них. А, ты же вроде училась с Линой. Как думаешь, почему их такая пламенная любовь пересохла, а? И кто виноват? Оба или …
- … а спирт ваш вонючий я пить не буду – увидев, что Перчик наливает ей из большущей бутыли прозрачную жидкость.
- Леночка, – будьте так добры, накапайте даме грамм 300 коньячку.
- Ты что, Дима, совсем охренел? Ровно в десять раз меньше …вот так, – и, приподняв рюмку, задумчиво спросила:
- Кто виноват, спрашиваете? А как вы думаете – «кто?», если муж постоянно контролирует каждый шаг жены, ежедневно требует отчета о потраченных деньгах и постоянные вопросы «Почему поздно пришла?». А почему? … А зачем?…. А к кому?…. И так из года в год. Даже – пардон – про трусы спрашивал. Мол, почему с утра одни были, а сейчас другие?
- Да ну, врешь, поди?
- И ничего не вру. Вы сами же про него говорили: зануда …
- Ага, – с задумчивым видом согласился Перцев, – причем, упорная зануда.
- Он был человек, у которого по любому жизненному вопросу было два мнения – его и неправильное. И никто его переубедить не смог. Так и с его опухолью. Не шел к онкологу до последнего – ходил к бабке-знахарке, и никто ему втемяшить не мог обратного.
- А, в общем, хватит, – сказал доктор Огурцов, – мы это и так знаем. Давайте выпьем за Ксюху, за их дочь. Пусть ей в жизни повезет немного больше, чем ее родителям.

*****

Умер Геннадий ночью, вероятно, под самое утро, ибо, когда его обнаружили – а это было в шесть часов утра – тело было еще совсем теплым. Глаза были открыты и смотрели как живые. На губах застыла легкая, как бы нерешительная, улыбка, будто он кому-то говорил:
- Здравствуй! Мы снова вместе ….