Тяжкое время

   Деревня,  в которой жила баба Нюра, всегда была не большой, двадцать домов всего. Но народ раньше был, на покос вдоль речки, только сорок человек выходило, а сейчас она одна. Одна во всей деревне, да и домов-то осталось почитай, пяток. Кто уехал, кто умер,  и запустела деревенька,  в которой она родилась и выросла. А как красиво было вокруг. Внизу,  под деревней речка Сить, с омутами в кувшинках,  за речкой лес Крутик, с россыпью малины, а  с другой стороны деревни,  до Высоки и  Смёнок,   поля.  Лен бывало,  зацветет, синим покрывалом, душа радуется. А теперь она одна. Развалили колхоз и все. Раз работы, заботы не стало, что тут людям делать, вот и её сыновья подались в город за лучшей долей. Приезжают подарки привозят, к себе зовут.
- Мама, ну, что ты тут одна, приезжай к нам и живи,- так звал её младший Серёженька.
А старший Витенька говорил, - ты малой,  поперек не лезь, ко мне Мать поедет и точка.
А она утирала слезу и отказывалась, - здесь родилась здесь и помирать буду, схороните меня рядом с отцом вашим в Петровском, на кладбище. Там вся родня лежит,  и я там же лягу.
  Жизнь её была тихой и размеренной. Пенсию носят и ладно. За продуктами выходила на дорогу, что рядом с деревней, там останавливалась автолавка и разбитная продавщица Варька, отпускала ей консервы, сахар и печенье с пряниками. А хлеб она раз в неделю пекла сама, по старым рецептам, нонешний торговый,  душа не принимала. Да и много ли ей надо. В хозяйстве осталось пяток курей с петухом да коза, которую летом она пасла возле речки там, где ботары, было   меньше. Бурьян, бурьян. Заросли и поля и деревня, не пройти. Нет,  раньше она и корову держала, но когда муж помер, да сыновья уехали, не под силу стало, восьмой десяток как,  никак разменяла.
  Тихими вечерами ходила она с козой, на веревочке, по деревне и вспоминала. Вот здесь Устинья жила, Царство ей Небесное, здесь Катя Крайняя, то же значит Царство Небесное. Тут дом Сидоровых стоял, Николай Иванович, упокой Господь его душу, а вот из деток жив ли кто, неизвестно. Дом Ждановых, этот Волковых, а вот тут Анна Васина жила, здесь Ваня Бахарь. Труженики все были, работали в колхозе достойно. А теперь? А теперь сами примерли, Бог прибрал, а дети разъехались кто куда, как и её сыночки.
  В ту ночь ей спалось плохо. Она ворочалась,  вставала, выпила «Корвалол» и провалилась в тяжкий сон. Грохот какой-то услышала, а проснуться не может,  глаза не открываются. Крик раздался,-
-Вставай сука, старая, говори,  где деньги!
Глаза открыла, свет в избе включен, трое стоят, морды тряпками завешаны.
-Ну,  проснулась стерва,- один замахнулся на неё железякой,- деньги давай, живо.
Господи, да как же они в дом-то попали, - пронеслось в голове,- али запор не закрыла?
Да нет,  вроде закрывала и почуяла холод, ага,  значит,  окно выставили разбойники. Страха не было, было противно, от перегара и грязного духа исходящего от незваных гостей.
-Ты чего не поняла, что ли курва,- другой нож показал, такими  свиней режут.
Она присела на кровати, показала на сервант,
-Вон в ящике кошелек, забирайте.
Бандит полез в ящик, достал кошелек, зашуршал деньгами,
-ты чё, в натуре две с половиной тыщи всего, - опять замахнулся,  но не ударил,-
а на умирание где старая, ведь ты подыхать собралась? Собралась, вот и давай.
- Сельсовет бесплатно похоронит,- заржал другой.
Так нету,  ребятушки, сыну все отправила в город, значит, потека у него, за квартиру платит, - вдруг соврала она. Вышло у неё это как то автоматически и как только в голову пришло.
- Ну,  ты старая, ты нам лапшу на уши не вешай, - подошел ближе тот, что с ножом,
- будешь упираться, так я тебе уши отрежу.
-Режь,  чего хочешь,  я правду говорю, - ответила она, а вот крестится в знак подтверждения,  своих слов не стала, врала всё же.
Третий в это время разглядывал иконы, стоящие в красном углу,
- слышь,  братаны, а денежки – то вот они, иконы старинные за них в скупке хорошо заплатят. Пакуем.
Тот, что с железкой сдернул одеяло, второй убрал нож и стал принимать иконы, которые третий снимал с Божницы.
- Ну,  все пошли, хрен с ней,  если и врет,- сказал первый.
-Будешь болтать,  зарежем,- уже с порога добавил второй.
Ушли. А она сидела в оцепенении. Сидела пока не стало совсем холодно. Встала, достала из шкафа одеяло, завесила выставленное на кухне окно, накинула фуфайку. Влезла в старые валенки и вышла во двор. Набрала под навесом дров, вернулась, затопила маленькую печку, села на скамеечку, не раздеваясь,  и вдруг её прорвало.
- Господи, - зарыдала она в голос,- да,  что же это такое, за, что мне муки такие, чтобы их разорвало паразитов. Уж лучше бы убили, сволочи. Иконы родовые, от предков завещанные. Как у них нехристей, руки поднялись на такое.
Наплакавшись вволю,  успокоилась. Накинула  платок и пошла,   звонить участковому. Таксофон стоял не далеко, в бурьяне. Наставили их зачем-то не так давно, когда народу почти и не стало.
Однако видишь,  пригодился,- подумала она при свете фонарика, набирая номер.
Трубку долго никто не брал, наконец,  забулькал хриплый спросонья голос Глеба участкового,
- А что, кто, чего надо?
Глеб Панфилович, это я баба Нюра Морозова с Маркова, ограбили меня, - обратилась она к нему по имени и отчеству.
-А чего, кто ограбил, когда, - хрипел полностью не проснувшийся Глеб.
- Да я почем знаю кто, бандиты какие-то,- баба Нюра уже начала мерзнуть,
- приезжай,  давай, на месте все и узнаешь.
-Ладно, ладно, не командуй, сейчас приеду,- похоже, что проснулся участковый.
Она вернулась в дом, опять села у печки. Грустно и обидно стало, слезы опять потекли. Она вспоминала, что в девках,  была отчаянной, парням спуску не давала. Даже супруг её ненаглядный сроду  на неё руки не поднял, знал,  сдачи получит. Была она в молодости крепкая, дородная, а сейчас чего уж там, старая стала. Так сидела она, подкидывая в печку, часа полтора.  На крыльце топот раздался.
-Приехал паразит,- подумала она, - всего-то три километра ехать, а он столько времени потратил.
Дверь распахнулась. Вошел участковый. Здоровенный молодой мужик, лицо красное, сонное, а перегаром тащит, как от тех бандитов.
-Здравствуй, баба Нюра, показывай, чего у тебя спёрли?- плюхнулся на стул у стола, тот жалобно затрещал.
-Иконы украли,- она встала со скамеечки,- видишь вон, угол Красный пустой.
- Иконы говоришь?- Глеб вылупился на пустой угол, - ну значит это залётные, скажи спасибо живой осталась. Сейчас следователь с Холма приедет,  значит, я вызвал. А у тебя баба Нюра случаем похмелиться нет?
Она с явным сожалением посмотрела на него,  вышла на кухню, достала из шкафчика початую бутылку, взяла ломоть хлеба с солью, стопку и вышла опять в комнату. Глеб, увидев водку,  удовлетворенно засопел. Налил. Выпил. Налил, вторю. Вылил следом в глотку и только после этого занюхал хлебом.
-Во, теперь жить можно, -   отщипнул от ломтя маленький кусочек, пожевал,- а ты их лиц не запомнила?
- Да нет Глебушка, ведь они в масках были,- она опять присела на скамейку,- здоровые такие, с ножом.
На улице раздался вой сирены, видать полиция приехала, эти с шиком. В дом вошли четверо. Двое в штатском и двое в форме. Глеб вмиг смел бутылку под стол. Высокий мужчина в очках обратился к нему,
- ну, что Глеб Панфилович, опять на твоем участке ЧП, плохо службу несешь.
-Да я, я чего, - насупился Глеб, - у меня вон четыре сельских Совета  на участке и дороги в четырех направлениях значит, разве за всем уследишь. Да и залетные это, свои могут мешок зерна стырить или там барана украсть. Нет точно залётные.
-Ладно, прибедняться,- обрезал его очкастый, и повернулся к бабе Нюре.
- А вы значит у нас пострадавшая,- сед к столу на  место Глеба, - а я следователь Воронин значит, рассказывайте,  что у вас украли. Только вначале давайте назовитесь для протокола.
Баба Нюра ответила на все его вопросы и про фамилию и про то,  как звать и когда и где родилась.
- А украли у меня милок самое дорогое, иконы родовые, на моленные, что от  предков мне завещаны: Спас в терновом венце, её моя прабабушка с Желобень привезла в приданое; Троица, эту дед на ярмарке в Лаврово за семнадцать рублей покупал;  Матерь Божия , Всех Скорбящих Радости, мамина икона значит; Николай Чудотворец и Николай Угодник, эти по линии отца остались. Осиротела ровно я,- добавила она и заплакала.
-Ладно,  успокойтесь,  пожалуйста,- следователь кончил писать, - а во что вы оцениваете пропажу, ну то есть,  сколько на ваш взгляд стоят ваши иконы?
- Милый, так они же на моленные, от них благодать исходит, какая такая цена, - слезы у неё высохли.
- Понимаете, для того чтобы открыть Уголовное дело, нам нужно знать какой конкретно вам нанесен ущерб, в денежном выражении. Деньги у вас похитили?- следователь опять взял в руки авторучку.
-Да.
-Сколько?
-Две с половиной тысячи.
-Больше ничего, только иконы?
-Да.
-А разбитое окно, это ведь тоже ущерб, сколько записать?
-Да пишите, сколько хотите, - терпение её иссякло.
-Да, вы не волнуйтесь так, - следователь снова отложил протокол и взглянул на неё, - мы воров обязательно найдем. Найдём и накажем  вернее,  накажет суд. Вы только назовите цену похищенных икон.
-Да отколь я знаю, говорю бесценные они для меня.
- Ну,  хорошо, тогда я напишу сто тысяч рублей, вы согласны?
-Да,- она устала тогда от всех переживаний. Не верила и в то, что пропажу найдут, ей хотелось одного, чтобы все ушли,  и она осталась одна. Наконец следователь закончил писать. Велел ей расписаться на каждом листе. Она расписалась. Следователь,  пообещав приехать ещё, вместе со своей бригадой ушел. Следом за ним, не забыв допить бутылку прямо из горлышка, ушел и Глеб. Похмеленный и довольный,  с порога, заметил,
- не грусти баба Нюра, жива и ладно, а иконы, что? Иконы и сеть.
- понимал бы, что шалопай, - в след ему подумала она,- участковый, а участия никакого, только водку жрать,  да по бабам шастать.
А время уже было семь утра, какой тут сон. Вышла на  чёрный мост, зачерпнула в кастрюльку зерна курям из шайки, дала сена козе Милке, потрепала её по загривку,
-не сердись Милка, мешанку потом дам, сейчас некогда.
Вернулась в дом, подмела на кухне битое стекло, села к столу посмотрела в пустой угол. Осталась висеть одна маленькая иконка Богоматерь Неупиваемая Чаша. Была она изготовлена типографским способом, на бумаге или картоне, не взяли её бандиты побрезговали, значит. А иконку эту она купила в церковной лавке, когда супруг её дорогой запил, да так сильно, что хоть караул кричи. Билась она с его пьянкой,  долго и безуспешно, пока не попала в Храм,  что в Поводневе значит, вот там священник Отец Сергий и присоветовал ей помолиться на эту икону, и освятил её. А молитва на ней с обратной стороны была записана.  Три раза только и прочла она молитву,  и завязал её дорогой пить, накрепко завязал. Уж она тогда так радовалась, так радовалась чуду.
- А сейчас, - подумала она, - надо идти к Митрофанычу, в соседнюю деревню, просить, чтобы раму починил, да стекло вставил, вон и время уже девятый час, чай не спят, да пока дойду.
   Минут сорок добиралась она до Ботвина, было туда чуть больше километра, да ноги видать уже не те. Подошла к дому, поднялась на крыльцо, постучала в дверь. Свет зажегся на терассе,
-кто там, заходи добрый человек,- это сам Митрофаныч, вышел открыть, значит.
-Да я, это Митрофаныч, Нюра Морозова, до тебя, помоги моему горю, - она вошла вслед за хозяином в избу.
-Да ты, Нюра проходи, раздевайся, сейчас чай пить будем, и о горе своей беде значит, расскажешь,- он подвинул к столу стул, усадил её сам сел напротив.
-Ой, подожди Митрофаныч, дай отдышусь, а твоя,  то где?- спросила у него баба Нюра.
-А моя-то в Петровское,  на почту ускакала, дочка пишет, что с деньгами тяжело, вот и помчалась перевод послать,  значит,- он включил в розетку электрический самовар.
-Ну, пока чаек закипает, рассказывай значит о своей беде,- повернулся к ней Митрофанович.
-Ой, родненький,- слезу баба Нюра удержать не смогла, - так ведь ограбили меня.
-Да ты, что!- Митрофаныч даже со стула привстал,-  ай, ай, ай, да у кого же это руки поднялись, ах душегубы, старух грабить, ух ироды.
-Иконы на молённые, родовые украли, креста на них нет, - Баба Нюра, вытерла слезы, - да окно в кухне разворочали, стекла побили. Подсоби  Митрофаныч, руки у тебя золотые, вставь и застекли рамы-то! Только вот остатки денег то же спёрли,  паразиты, так я с тобой со следующей пенсии рассчитаюсь.
-Да, что ты Нюра  окстись,- Митрофаныч, поднялся со своего стула, - ровно я варнак какой, деньги у обиженных брать буду, да я и так все сделаю. Стекла то есть.
-Есть, Митрофаныч как не быть, еще хозяин запас, на террасе стоят,- баба Нюра то же встала из-за стола.
- Да ты сиди, сиди, чай вон пей, давай, а я инструмент значит возьму и пойдем, - он вышел во двор. Она, молча сидела и ждала. Чаю ей не хотелось. В прочем ждать пришлось не долго, Митрофаныч зашел в избу, позвал,
-Ну,  Нюра пойдем потихоньку, сейчас своей записку чиркну, чтобы с ума не сходила,  значит.- Они вышли и неспешно пошли в  Марково.
Дошли быстро. Митрофанович осмотрел оконный проем с наружи. Зашли в дом. Баба Нюра захватила с собой охапку дров. Показала  Митрофанычу где стекла брать, и чтобы не мешать мастеру села под пустой божницей на лавку.
  Митрофаныч, за час все исправил, крикнул с кухни.
- иди Нюра, принимай работу, все сделал, чин чинарем, а законопатишь и заклеишь сама,  значит.
- Да, что ты, Митрофаныч, ровно я не знаю,  какой ты мастер, - баба Нюра зашла в кухню,
- руки помыть так вон, под рукомойником, полотенце чистое и спасибо тебе и низкий поклон. Водку знаю,  ты не пьешь, так  хоть чаем тебя угощу, вон и варенье у меня клубничное и вишневое.
-Ну, чайку я выпью,- Митрофаныч вытер руки,- а уж вишневое варенье я ух как уважаю. Помнишь Нюра сколько на  Высоке вишни было? Весной как зацветет, что гора снежная
белеет и домов не видать. Красота.
Они долго сидели, пили чай, и вели неспешную беседу, вспоминая годы молодости. Да колхозное житье бытие.
-В город, к детям не собираешься, - участливо спросил Митрофанович.
-Да нет, не поеду, хотя и зовут, - баба Нюра подлила ему ещё чая,- здесь помирать буду, все мои здесь на кладбище в Петровском лежат, и супруг дорогой и родители и все,  все предки, ну и я тут значит упокоюсь.
-Да, что ты помирать – то собралась, - Митрофаныч строго взглянул на неё,- у тебя мать вон до девяноста лет бегала, а ты помирать. Поживем ещё. Меня вон,  то же дети к себе зовут в Москву, а я не поеду, чего я там не видел, у нас здесь лучше,  а  там…
Он отхлебнул чаю, спросил,
- а где у тебя Нюра покурить можно?
-Да кури хоть здесь Митрофаныч, или садись вон у печурки, да и дыми,  сколько влезет.
Митрофаныч сел на низенькую скамеечку, открыл дверку у печурки, достал мундштук, вставил сигарету,  закурил. Смачно затянулся, дым кольцами поплыл в открытую дверцу,
-Нюра, а  вот скажи, разве на это мы надеялись, работая в колхозе от зари до зари, разве мы тогда могли подумать, что будем вот так жить в старости?
- Не думали, Митрофаныч, мы просто честно работали, делали, что велят, никакой работы не чурались, а что дети уехали в города, так это мы их так воспитали, нам казалось, что им там будет легче,  чем нам здесь.
-Да, Нюра, образование им дали, выучили, а они упорхнули из родного гнезда. Вроде и не на чужбину, а душа-то все равно болит. Нам было тут трудно, но ведь и им сейчас там нелегко.
- Ну, что тут сказать Митрофанович, сказать нечего, они сами выбрали свою долю, дай Бог им здоровья.
- Так-то так Нюра, только вот не только наши разъехались, а почитай все, остались только тюха, матюха, да колупай с братом, ну те,  кто и здесь – то негож, куда уж им в город-то! А не стало работников на земле, и запустела земля наша, вон поля все зарастают, а помнишь,  сколько зерна сдавали Государству,  молока, да мяса.
-Помню, как не помнить, сколько лет дояркой отработала. Ударницей была, с доски почёта не слезала, а пенсию заработала меньше чем вон Митяй с Ивановска, который пол - жизни в тюрьме провел.
- Да, Нюра справедливости нет,  и не предвидится, бросило нас Государство на произвол судьбы, пенсии правда платят, но мизерные как в насмешку. Ну,  мы-то пока своим подворьем проживем. Вон у меня пчёлы, силенка есть, так индюков, да гусей держу.   Да и корову  моя,  пока нарушать не хочет, летом дачникам молоко продаем. Но денег лишних не водится все туда в город, детям значит. Чтобы по чужим углам не мыкались, квартиры купили по ипотеке этой чёртовой. А куда деваться жить-то надо,  где нибудь.
-Так Митрофаныч, так и я если, что сэкономлю со своего мизера, то же детям отсылаю, а чего мне, вон молоко козье есть, салатов с огорода накрутила, полное подполье, да и много ли мне надо одной-то.
 Они еще долго сидели, пили чай и вспоминали времена ушедшие. Митрофаныч спохватился,
-Идти пора однако, Нюра, засиделся, моя-то придет а меня и нет, прощевай однако, если, что понадобиться так ты, того не стесняйся, обращайся значит.
Она проводила его до края деревни, и все благодарила и хвалила его как мастера. Потом вернулась домой, еще раз подмела и подтерла пол, затопила печку. Телевизор включать не стала, прилегла и заснула крепким сном.
    А утром, когда проснулась, управилась с козой и курами, вдруг загудел под окнами мотоцикл. В дом ввалился участковый Глеб,
- Ну, баба Нюра, - с порога не поздоровавшись, - принимай подарок.
Положил на стол, большой сверток,- вот они иконы твои, целехонькие, я ведь говорил, что найдут, вот и нашли.
-Да как же так Глебушка, а я и не надеялась, - бросилась она разворачивать сверток, - батюшки святы все целехоньки, слава Богу, вот спасибо тебе Глеб, вот спасибо.
-Спасибо не булькает, -с намеком ответил Глеб,- дай ко я тебе баба Нюра. помогу их на место поставить, Богов твоих.
Намек она поняла, сходила на кухню, вынесла бутылку и плошку с куриными яйцами, хлеб, да соль. Показала Глебу в каком порядке ставить иконы. Тот все сделал и сел к столу. Налил. Крякнул. Закусил.
Глеб Памфилович, - обратилась она к нему, - а как же поймали паразитов.
А никто их и не ловил,- налил Глеб вторую,- сами попались и накрепко.
Это как же,- посмотрела на него удивленно баба Нюра.
А так,- Глеб выпил стопку, запил сырым яичком,- твои грабители заехали в Красном Холму в кафе, обмыли удачу, так сказать, а потом поехали в Бежецк, да видать хорошо обмыли, вылетели на встречку и под лесовоз, и все смятка.
-Господи насмерть что ли, -баба Нюра, привстала с лавки,- я ведь только Бога молила, что бы у них руки отсохли, а тут насмерть.
Она села на лавку и заплакала. Жалко ей стало грабителей, молодые ведь ещё, жить бы да жить.
-Ну, чего ты , баба Нюра, - успокаивал её Глеб, - нашла кого жалеть, выродки они и ублюдки, туда им и  дорога.
Глеб прошел Чечню и там смертей насмотрелся, ему их было,  нисколько не жаль. Он за время работы в милиции насмотрелся на всяких уродов,  и откровенно презирал разного рода шпану.
-Ну, баба Нюра,  я это значит пошел,- Глеб допил водку, одел шапку и вышел за порог. Затарахтел мотоцикл. Уехал. Баба Нюра долго сидела , как в оцепенении, заново переживала случившееся с ней. Потом встала на колени перед иконами и стала горячо молится, за здравие детей и внуков, за здравие  Митрофаныча и Глеба, и за упокой души грешников ограбивших её.