Марш-бросок с корзиной

…Сколько я зарекался ходить по грибы с кем-то! Тем более с прекрасным полом. Их, женщин то есть, по моему разумению, лес на два типа делит. Одни хвостиком за мужиком ходят, окликают то и дело, другие чересчур самостоятельны. Мне чаще «везет» на вторых. Или охотничий азарт в них просыпается, заглушая осторожность, или пригоревшая утром каша мысли занимает, не знаю. Губы подожмут, брови насупят, и молчком, молчком. Конспираторы! Когда спохватятся – ладно, если сосны вокруг, крик насквозь идет, а если густой матерый ельник?.. Споткнувшись, матюкнулся, поправил на плече корзину и прислушался. Ага, слева и позади шорох по палой листве, сучок хрустнул. То ли Петровна, то ли Полинка, дочка ее. Эти двое далеко друг от дружки не разбредаются, значит, и другая в пределах слышимости. Ну и хорошо. Но одному все-таки в лесу лучше. Ходи себе потихоньку, ничем не озабочиваясь. Хочешь – туда свернешь, хочешь – сюда. Либо круги наматывай, если нутром чувствуешь: есть здесь грибы, да не всякому покажутся, не выпячиваются горделиво, так что походишь мимо и не раз поклонишься. Потеряют осторожность, выставятся из травы – а тут ты, как галантный кавалер перед дамой, вежливый такой, с ножичком, на колено встал, упругую ножку до самой пяточки огладил и аккуратненько чик у корешка, чтобы грибницу не повредить. Если та «не заметит потери бойца» – и другие грибочки, братики срезанного, попозже вылезут, не побоятся. Неважно, ты ли придешь за ними, еще кто – главное, лес не оскудеет на дары. Гулять-то в лесу и так хорошо, но с увесистой корзинкой возвращаться того приятней. А еще люблю, набродившись вдоволь, отдыхать возле какой-нибудь березы. На штормовку сядешь, спиной, как в кресле, обопрешься, закроешь глаза и все забываешь, благость на душе от тишины да воздуха чудесного. Так и кажется, что медлительно всплываешь к самым верхушкам деревьев, и вроде уже свежий ветерок тебя обдувает, а ты покачиваешься и улыбаешься от сладкой легкости на душе…

Что-то Петровну не слышно. Нате вам – хрустела, шуршала да пропала, и не аукнет упрямая, будто сама, если что, выберется. Ага, выберется она, жди! Да она на родной улице в трех домах заблудится, а здесь она второй раз всего, и лес-то дальний, чащобный, с низинками заболоченными, вдобавок и хмуро сегодня, солнце весь день за неспешными тучами в прятки играет… Ну вот, хоть Полинка отозвалась, а то орал-надсаживался, даже горло заболело. Теперь они, значит, справа и впереди. Похоже, не часто им грибки показываются, если вперед ускакали. Говорил же, не торопитесь, вдумчиво ходите, тут грибочки не напоказ растут, тут палкой каждый бугорочек пошерудить следует, и травку тоже палочкой, палочкой… Ого, друг любезный, ты откуда здесь взялся? Не твой это лес, не твоя трава. И не один, смотри-ка! Братцы-рыжики, как же я вас уважаю! Посмотришь – вроде мочушки, только поблекшей и чуть в прозелень от старости, а на самом-то деле никакого подобия. Будь я один, сейчас костерок маленький и разжег бы, влажно тут, пожара можно не бояться. Рыжику на шляпку соль посыпать, подержать над пламенем, и как соль закипит – в рот. Не обожжешься – язык проглотишь, с рыжиком заодно! Да уж, до дома мне бы вас, ребятки, не тащить, в животе ехали бы, с комфортом… А это что еще за звуки? Не человек ведь: поскок быстрый и сипло так дышит на бегу. Точно, собака, да какая – бультерьер. Вот уж кого в лесу не гадал увидеть! Не люблю их. Держат их больше для гонора и престижа. Так-то зачем в доме бойцовый зверь, у которого на уме одно: себя утвердить? Нежности такому без надобности. Он и хозяев порвать может, выясняя отношения, были случаи… Что оценивающе уставился, рожа крысиная? Не нужен я тебе, гуляй дальше, беги к хозяину, где он там застрял, и не слышно его… Повезло, побрезговал, фыркнул и убежал. Ну и мы пойдем быстренько, в другую только сторону, это вам не пуделек, лизаться не будет. Не нарвались бы на него мои дамы! Где они, кстати? Опять молча ходят. Надо бы аукнуться, да к ним по-ближе. Темновато становится, тучи набрякшие, темно-сизые набежали, под деревьями почти ничего не видно. Пора к автобусу потихоньку выбираться. Тем более и корзинка чуть не с верхом. О, Петровны голос. Иду, иду… Бурелом откуда-то взялся, ели упавшие пиками навстречу лежат, трудно пробираться, сам перешагни и корзину перетащи. Корзина-то бельевая, не лукошко! Не помню бурелома этого, после весеннего урагана, что ли. Там вон посветлее, туда и сверну. Нет, не поляна, березнячок это заболоченный, нога в мох чуть не до колена уходит, и хлюпает внизу. Ничего, зато корзину поднимать не надо. Батюшки, сколько черноголовиков! Один возле другого, тут пяток, там несколько, и там тоже. Куда же вас девать, родимые? Полна корзинка, но не оставлять же! Деды наши недаром говорили: «Мой гриб меня ждет», они и дождались меня. Остается одно: в штормовку, рукава завязать, а за ворот и полы нести. И еще, еще стоят…

Притомился я. Пот прошиб и ноги шевелятся не так бойко. Прошел болотину эту, опять завал еловый начался. У меня-то обе руки заняты, еле тягаю свою ношу. И в этот-то момент, как нарочно, Петровна с Полинкой в два горла голосить стали. И не просто аукают, как обычно заведено, а надрывно, отчаянно. Беда, что ли, какая?! Подхватило меня, ровно лет двадцать скинул, как на марш-броске, хлеще, там еще силы бережешь, рассчитываешь, а тут... Ломлюсь на крики кабаном, только треск стоит, напарываюсь, конечно, на ветки, на сучья, падаю, да разве о том думаешь! Грибы, однако, волоку, не бросаю. Чохом километра полтора проскочил. Вылетаю на дорогу лесную, еще наддал, а тут они! На вид вроде целые, и рядом никого. Подбежал я, «Чего вы?», спрашиваю. А они глянули на меня – и в хохот. Поглядел на себя. Рубаха в двух местах порвана, вся наружу, трех пуговиц нет, на правой штанине над сапогом дырища с ладонь, нога жалобно белеет, сам грязный, потный, всклокоченный. Давно ли в партизанах, с издевочкой интересуются. Понял я, ничего с ними не приключилось, раз не стали тут же о своем жаловаться. Плюнул с досады и сел прямо на мокрую кочку у дороги. Ноги не держат, дышу с храпом, как конь запаленный, руки трясутся. За папиросу по привычке схватился, а дым колом в горле встает. «Чего орали-то как резаные?» – выдавил кое-как сквозь кашель. Объясняют, мол, скоро последний автобус, а куда идти – не знают, и я на крики не отзывался, испугались. Бетонка, говорю им, метров в двухстах всего, как раз в этом направлении, неподалеку отсюда и заходили. Ну и отлично, говорят, пошли скорей. Нет уж, сообщаю им, вы идите, а мне посидеть надо, в себя прийти после кросса такого. Петровна стала в корзинке грибы перебирать-перекладывать, а Полинка стоит живым укором, подбоченясь, травинку жует и на меня время от времени усмешливо так поглядывает.

На автобус мы успели. Там и кондуктор, и пассажиры ко мне все присматривались и принюхивались, думали, наверно, не сбежал ли откуда. Грязь да дыры мне ведь и прикрыть-то было нечем, и голос подсел, как пропитой. А Петровна с дочкой всю дорогу отворачивались, вид делали, что сами по себе. Вот так вот отдохнул в компании, погулял, называется, чуть не язык через плечо, и даже глаз один заплыл, как веткой хлестануло во время бега. А ведь уже сколько раз зарок себе давал, что ходить по грибы один буду!

(2004)