Подмосковная сиеста

…Ну, чего тормозишь? Наливай еще! «Душно, душно…» Конечно, душно, лето ведь какое – как на югах, жара даже ночью давит. Да еще леса горят. Понятное дело, и сердце дает о себе знать, и дышать нечем. Ни-чего, стерпится – слюбится, хе-хе! Мда… Вот, помню, делали мы прокол под железнодорожной насыпью, вот где хлебнули духоты! Правда, молодость выручала, и комсомольский энтузиазм, не то… Что такое прокол, говоришь? Ага, ну представь: некий город стоит на местности со сложным рельефом. В дремучие времена на его окраине насыпь возвели, высокую – метров в семь, чтобы поездам по отлогому пути въезжать и съезжать. Потом город разрастаться стал, за насыпью, оказывается, уже новый микрорайон строится и туда надо бы все коммуникации подводить, газ, телефон и прочее. Поверху неудобно и дорого, легче прокол, то есть отверстие, в насыпи проделать, а чтобы оно не схлопнулось под товарняками, тут же укрепить железной трубой. Работа трудоемкая, муторная, а тут наш стройотряд весьма кстати приехал. Студентам, естественно, о-о-очень обрадовались.

Работа выглядела несложной: лежит перпендикулярно насыпи длиннющая труба диаметром полтора метра, мы муравьями землю выбираем, мощный бульдозер по ходу дела трубу заталкивает до упора, чтобы отверстие не проседало. Но земля оказалась черти-какая, не земля – глина, лопатой не ковырнешь, отбойный молоток вязнет. Жуть! Приварили нам топоры лезвием вперед на обрезки ломов, и вперед! На улице, между прочим, температура в тени за сорок, дело-то в Казахстане летом было, ржавая труба как консервная банка нагревается, воздух внутри спертый… Мда. Ты лей, лей до краев, не стесняйся, и мне заодно, в горле опять пересохло… Как сейчас вижу: обливаясь семью потами в этой парилке, встав на одно колено, а то не размахнуться, рубишь проклятущую глину, после грузишь куски на низкую тележку, которую напарник выкатывает. Время от времени ревет бульдозер, даже уши закладывает, и пошло – бум-м-м, бум-м-м… Ты при этом вместе с трубой подпрыгиваешь, как при землетрясении, в потрохах противное такое ощущение, будто перепил местного кумыса и он на волю просится. Целый час на карачках, не разогнуться, в духоте, доисторические шахтеры, ей-ей! Когда выползаешь на белый свет – качает, мокрый до нитки, руки-ноги дрожат, щуришься, словно полгода в катакомбах провел, в общем, тут же, у трубы, воды наглотаешься и без сил падаешь. И лежишь, лежишь, блаженствуя на ветерке. Даже, бывало, засыпали. Только оклемаешься, глядь – твоя очередь тележку катать. А там опять «в забой», хе-хе… Мда. Вот где я духоту прочувствовал и по-настоящему возненавидел, до того лихо было! А ты – «душно, сил больше нет»! По мне, так сейчас еще сносно… Что? Нет, нас трое всего было, «детей подземелья», остальных в городе по другим объектам распихали. Мы и решили: один рубит, другой – при тележке, третий в себя приходит, через час чередуемся. Через недельку уже приспособились, вошли в ритм, молодые же были, резвые, я даже гулять стал по окрестностям.

Неподалеку стояла эдаким кирпичным стаканом круглая башня в четыре этажа, точь-в-точь минарет, правда, недостроенная, жилым был только первый этаж. Там контора какая-то помещалась. А вокруг травка и клумбы, их по утрам из шланга поливали, через окно. Повадился я туда, в теньке лежал, травинки грыз да цветы нюхал, в общем, сил перед «погружением» набирался. Тишина – задохнуться можно!.. Приметил я там ящерку, крупную, с ладонь длиной или больше. Она по утрам на камень заползала, грелась на солнце. Лежит, дышит часто-часто, будто в противогазе набегалась. Я, конечно, ее не ловил, просто лежал рядом, и мы привыкли друг к другу, она не исчезала в своей норке, когда я подходил, только приподнимала мордочку и пялилась на меня… Нет, короны на ней я не видел, хе-хе, шутник ты, она, верно, под простушку-пейзанку маскировалась. Потом я подкармливать ее придумал. Кузнечика какого-нибудь сожмешь в кулаке, чтобы шевеление было, а шустрость выдавить, – и на этот камушек. Не приручил ее, врать не буду, но угощенье несколько раз ящерка принимала. Схватит, и в норку, только хвостик мелькнул…

Ты себе-то наливай, если хочется, мне пока хватит. Мда… А потом девочка стала из конторы выходить, старшеклассница по виду, скуластенькая, узкоглазенькая, как у них это принято. Ничего, симпатичная. Присядет на ступеньках, юбочку поправит на коленках, и сидим мы молча втроем – я, девочка эта и ящерка. Пока меня не позовут, конечно. Уютным было это молчание. Как бы соответствовало оно степи, необъятно-синему небу, где и намеков на облака не было, тишине и беспощадному солнцепеку. Если бульдозер не рычит и от домов отвернуться, полное впечатление, что съеживаешься до размеров мошки, и тебя мало, а мира – много. И будто уже и не двадцатый век на дворе, а десятый, второй, а то и вообще…

Да ведь у них там и так до сих пор по сути средневековье, с баями и дехканами, это на поверхности отсвечивает радужная пленочка цивилизации, как разводы бензина в грязной луже. Взять, к примеру, начальничка из этой конторы, который ежедневно разок-другой прикатывал на замученном ржавом уазике. Ну вылитый хан: толстый, короткий, щеки лоснятся – аж на солнце отблескивают. Вылезет из машины, водителю что-то буркнет, лысину платком протрет и важно так шествует. Однажды я наблюдал, как он решил до пояса ополоснуться, вышел на улицу, нагнулся к струе воды от шланга и давай фыркать да повизгивать. Она рядом как рабыня стояла, столбушком, в руках мыльница, на плече полотенце. Так он ей потом и «спасибо» не сказал. А в другой раз на ступеньках остановился, живот выпятил, руками в ремень вцепился, на солнце прищурился и стал в пространство вещать. Девочка та у него за спиной стоит, в тетрадке строчит ценные указания и кивает подобострастно. Падишах! Мда… Он ведь ею и как наложницей пользовался. Нет, я со свечкой не стоял, только как-то телефон там раззвонился, чуть не надорвался, и трубку никто не брал. А они же внутри были, только что зашли. Я уходить собирался, поднялся уже, тут любопытство взяло, чего ж не отвечают, заглянул в окно. Стоит он спиной ко мне, наклонившись над большим письменным столом, со спущенными, заметь, штанами, и огузок его смуглый суетливо дергается. Других живых я там что-то не видел, кроме нее да бабки-уборщицы, но та, судя по морщинам, еще Чингиз-хана вялеными сусликами угощала. Так что – сам понимаешь. И еще. Девчушка раза три выходила после его приездов-отъездов с зареванным лицом. Да молчала, не хуже той ящерки. А мне что прикажешь делать? И я молчал…

 Ну, наливай еще, что ли, чего так сидеть-то… Мда. Ты же знаешь, молчать по-разному можно. Так вот у нас молчание было доверительным каким-то, дружелюбным, без нарочитости и неловкости. Причем иногда мы улыбались друг другу, но «заговор тишины» не нарушали. Поверишь, так ни единым словечком и не обмолвились. А в последний день, когда уже пробились на другую сторону насыпи и расчищали отверстие для трубы, пошел я к этой конторе, вижу: стоит моя школьница на ступеньках, помахал ей зачем-то издалека. И вдруг она как припустит в нашу сторону, точно стряслось чего! Подбежала ко мне, залопотала на своем, вцепилась в руки, не выдерешь, потом вдруг поцеловала мне руку, повернулась и бегом назад. Я замер, конечно, не понимаю, как реагировать. Помню, стою таким вот кузнечиком, в кулаке придавленным, сердце колотится, глаза саднит, будто на электросварку нагляделся, губы шевелятся сами по себе, а звука нет. Ребята меня на смех поднимают, они чуткие были как бордюрные камни, эх ты, мол, чурбан, догоняй, приголубь дивчину раза три, пусть москвича в замужестве вспоминает. Отвернулся я от них и пешком в общагу потопал, и жаркого солнца по пути ни черта не чувствовал, да и как дошел через весь город – не помню, если честно…

Однако! Неплохую мы с тобой сиесту устроили, а? Целый самовар вдвоем уговорили, славно почаевничали! И солнце уже на запад сползло, можно грядки поливать, и духота вроде бы спала… Кстати, представь, у меня тут тоже ящерка, оказывается, живет, позавчера только заметил, вон там ее норка, возле клубники, и тоже меня не боится, все смотрит, смотрит… Ну да ладно. Ты завтра-то после обеда, если в сон не потянет, приходи. Я опять самоварчик полуведерный поставлю. На даче бывает скучно одному-то, мда…

(2005)