Русальная ночь

«Тиха украинская ночь…» - писал когда-то Н.В.Гоголь.
Тиха… Умолкли дневные птицы, уснули. Не слышно уже и людских голосов. Ни шороха, ни звука. Один лишь теплый ветерок слегка колышет листву деревьев да тихонько шепчет что-то в прибрежной осоке. В остывающем после дневного зноя воздухе разливается терпкий аромат разогретых душистых трав. Скоро полночь.
Вот над верхушками деревьев, не торопливо показался край полной луны. Мягкий свет, легко разливаясь, потеснил темноту вглубь зарослей, открыв взору берег ленивой, спокойной реки. Тихой грустью разливается этот свет, будто храня в себе какую-то печальную тайну. Посеребрил листву тополей, одарил лунными зайчиками чуть колеблющуюся гладь реки. Не забыл и про хату на краю обрыва.
Старая это хата, давно заброшенная. Луна печально обнажает просевшие, пожелтевшие от времени, когда-то чисто выбеленные стены. Ночной ветерок доносит слабый запах потрухшей соломы от проваленной местами кровли. Полу-осыпавшийся дымарь – как поломанный гигантский зуб на фоне молочно-серого ночного неба. Тоскливо зияют пустые глазницы окон и даже лунный свет, чуть коснувшись перекошенных обналичников, боится заглянуть внутрь, страшась тех, кто тяжело вздыхает и копошится в темных, пыльных углах. И только ужи выгреваются на нагретых за день прогнивших досках скособоченного крыльца.
А луна, не спеша, поднимается все выше. Ее свет стелется по воде, целует лепестки кувшинок. Просочившись сквозь толщу воды, нежно коснулся лица спящей русалки-утопленницы. Дрогнули густые ресницы и, сладко потянувшись, русалка открыла глаза. «Просыпайтесь, милые подружки» - как шорох осоки прошелестел ее шепот по дну реки. Не всколыхнув ни единой частички речного ила, стали подниматься на поверхность проснувшиеся русалки. Лишь тихий всплеск воды и мокрые следы на траве сопровождали их выход на берег. Бесплотные тела словно наполнены мерцающим лунным светом, а в мокрых волосах вплетены длинные водоросли. Их лица отрешены от внешнего мира, у каждой боль и тоска о чем-то своем, что должно бы уже и забыться.
***
«Любит - не любит, любит - не любит, - гадала на ромашке юная русалка – не любит». Снова выпало «не любит». И так каждый раз. А так хочется, чтоб ромашка сказала «любит». Пусть уже не изменить ничего, но лепесток со словом «любит» хоть немного, но согрел бы исстрадавшуюся юную душу.
Да и не любил никогда. И она это знала. Но в глубине души все же жила призрачная надежда, что любит, только еще не понял этого. Или полюбит со временем. Ведь она же в нем души не чает. Все бы отдала, только бы быть с милым рядом. Вот только отдать было нечего.
- Ты, Даринка, у нас красавица – говорила ее мать. – Ничего, что приданого у тебя нет, бедняки мы. Но с такою красотою тебя любой и бесприданницею возьмет.
А  Даринка и впрямь была красавица. Многие парубки заглядывались на нее, не прочь взять такую красу в жены. А вот родители их не мечтали видеть ее своей невесткой. Хоть и приветлива ко всякому, скромна и трудолюбива, но ведь хочется, чтоб молодая пришла в дом мужа не с пустыми руками. Скромностью и добротой сыт не будешь.
А парубки вились вокруг Даринки, как пчелы вокруг улья. Но ни кто из них не был ей люб. А вот Василь.. Веселый удалец, красавец. « Какие бы красивые детки у нас бы были…» - с грустью вспоминала она теперь ту, прошлую, земную жизнь. Видел, как розовеют ее щеки при встрече с ним, как глядит на него зачарованно.
 - Влюбилась в меня, - посмеивался над ней за глаза при других парнях, - небось, на все готова.
- А ты не теряйся, - подначивали они Василя, - уж очень горда как для беднячки.
Очень хотелось им отомстить Даринке за то, что не принимала их ухаживаний. А Василя и уговаривать не надо. Любил он девчатам голову закрутить.
А Даринка от радости, что Василь стал с ней ласков, земли под ногами не чувствовала, летала, как на крыльях. А то, что он из зажиточной семьи и ей, беднячке не пара, думать не хотела. Тешила себя тем, что ему нет нужды в ее приданом и он ее все же возьмет в жены.
Каким соловьем заливался Василь во время их поздних встреч, какие ласковые слова говорил, жарко целуя красавицу. А на следующий день рассказывал своим дружкам, чего смог добиться от гордячки. Но просил, чтоб держали все в тайне, дабы девушку не спугнуть ненароком.
Еще не народился новый месяц, а Василь уже добился своего.
- Любишь меня, радость моя ненаглядная?
- Люблю, больше жизни люблю!
- И на все, на все готова для меня? Я женюсь на тебе, точно женюсь! Завтра же сватов зашлю!
В предрассветных сумерках вернулась Даринка домой. Кое как прибрала растрепавшуюся косу и отряхнув измятую юбку, тихонечко проскользнула в хату. Весь день прождала она Василя. А на вечер, когда с подружками вышла гулять, ждала с надеждой, что подойдет он к ней и скажет, чтоб готовились ее родители завтра сватов встречать. Но он весь вечер и внимания на нее не обращал, лишь изредка поглядывал в ее сторону да со смехом что-то говорил своим дружкам, на что они отвечали дружным смехом. Сомнение закралось в душу Даринки: неужели он все им рассказал? Нет, не может он так с нею поступить, он не такой, он хороший. Наверное, все ей показалось. Но гулянье подошло к концу, все разбрелись по домам, а Василь так и не подошел к ней.
Вернувшись домой, глаз не могла сомкнуть девушка. Все ждала, вдруг, как раньше, постучит тихонечко ей в окошко. Но его все не было. Вдруг у ворот послышалась ей какая-то возня. Кто-то пересмеивался и шуршал чем-то. Наверное, парубки бедокурят, хотят ворота снять. Вот недавно, у бабки Ганны поленницу дров перетащили на другую сторону хаты и аккуратненько сложили, не поленились. Вот старая Ганна ругалась, крику на все село было, что ей теперь, старухе, далеко за дровами ходить. Так батьки этих неслухов заставили все назад перенести и сложить, как надо. А старушка сначала поругалась на них для порядка, а после, со словами «ну что с них, молодых, взять» еще и накормила после работы да чарочку налила.
И, чтоб не пришлось по селу ворота искать, Даринка решила их спугнуть. Но, подкравшись к воротам, обомлела. Василь, вместе с другими парубками мазал ее ворота дегтем, отпуская в ее адрес сальные шуточки. Как вкопанная стояла Даринка, скрытая темнотою. Слова не могла сказать. Ее любимый, сам, своими руками, опозорил ее. Ведь если у хаты, где живет девушка на выданьи, измазали ворота дегтем, значит не сберегла она свою честь, согрешила до свадьбы. А это позор на всю семью до седьмого колена.
- А ну, присвети, хорошо ли получилось? – услышала она голос Василя. – такие же «красивые», как их хозяйка, беспутная Даринка?
Вспыхнувший огонек осветил ворота и застывшую возле них девушку. Василь опешил, не ожидая ее тут увидеть. Но быстро пришел в себя, стыдно было спасовать перед нею на глазах парубков.
- А ты что думала, что женюсь на тебе? Да кому нужна такая нищенка?! Мне уж другая, побогаче, присмотрена. Думала, что если красивая, то и так возьмут? Если б не уступила мне, то может еще и подумал бы, брать ли тебя в жены, и то, вряд ли. Но хоть не опозорилась бы…
- Так что мне теперь делать? – только и смогла выдавить из себя бедолашная.
- Да что хочешь, хоть пойди утопись!
И, не торопясь, пошел прочь, уводя за собой всю ватагу хохочущих, дождавшихся своего отмщения, парубков.
А она смотрела ему вслед, окаменевшая, не в силах даже заплакать. Не думала сейчас о том, что будет дальше с ней, с ее семьей. Просто не могла поверить, что ее любимый, самый дорогой для нее человек, смог так жестоко, так подло с ней поступить. Ладно бы, просто бросил. Но собственноручно опозорить? Почему? За что?
На шум вышел из хаты отец.
- Что ты тут делаешь в такое позднее время? А ну, быстро спать! Да что с тобой? – уже встревожено спросил он, видя, что дочь не откликается на его слова.
А в прохладном ночном воздухе растекается запах дегтя. Сердце сжалось в предчувствии беды. Дрожащей рукой коснулся ворот, ощутив под пальцами что-то мокрое, липкое. Боясь поверить, поднес в темноте руку к носу. И замер, не в силах что-то произнести.
Как он после рыдал. Плакал и бил любил любимую дочь, бил и плакал. Бил смертным боем. А ей не было ни больно, ни обидно на отца. Душевная боль заглушала боль телесную. Она была перед ним безмерно виновата, перед ним и всей семьей на несколько поколений вперед. Знала, какой волной уже рано утром прокатится весть о ее позоре, как в глаза будут все смеяться и порицать, вспоминая к месту и не к месту спустя даже многие годы. И винить в случившемся будут не столько ее, сколько родительское воспитание.
- Хоть бы он меня убил! Ведь нет жизни дальше.
Взахлеб рыдала мать, жалея дочь, но не пыталась даже остановить мужа. Потому, как он прав. Выли, наперебой, сестры, зная, что теперь не видать им не то, что хороших, а и вообще ни каких женихов. И хотелось им за это ее убить. А самый младший братик плакал и кричал, не понимая, за что так наказывают его самую любимую, всегда послушную сестричку.
На последок, схватив за растрепанные волосы, с силой швырнул ее к порогу.
- Убирайся прочь с глаз моих. Уходи, иди, куда хочешь. Не дочь ты мне боле.
И тяжело опустился на лавку, уронив голову на руки
С трудом приподнявшись, на коленях переползла через порог. В глазах  плыло, все тело болело. Но сильнее всего болела душа. Слышала за спиной горький плачь матери, причитания сестер, но ни кто из них даже не пытался ее остановить, вернуть назад.
Уже предрассветные сумерки разбавили ночную тьму. Вот-вот запоют первые петухи, начиная новый день. А Даринка думала сейчас только об одном: поскорее незаметно выбраться из села. Опершись на створку ворот, с трудом поднялась на ноги. Оглянулась на прощание на родную хату, где, хоть и в бедности, но в радости, выросла. Мысленно попросила у всех прощения, зная, что прощения ей нет. Избитое тело тянуло к земле, не желая держаться на ногах. Рука скользнула по измазанным дегтем доскам ворот. Как сквозь туман смотрела Даринка на свою испачканную дегтем  ладонь. «Делай, что хочешь, хоть утопись» - всплыли, произнесенные с издевкой, жестокие слова любимого.
«Быстрее, быстрее, пока ни кто не видит» - подгоняла она свое непослушное тело.
Солнце показалось над верхушками деревьев, когда Даринка, наконец, добралась до берега. Радостное птичье многоголосье  воспевало новый день, а роса, переливаясь в лучах восходящего солнца всеми цветами радуги, так приятно охлаждала избитое тело. А Даринка в последний раз глядела на это бездонное, голубое небо, на всю эту красоту раннего утра. Глядела и прощалась. Знала, что все это она видит в последний раз. Разве думала когда-нибудь, что так рано попрощается с жизнью. Не надев подвенечного платья, не испытав радости материнства. Мало радости в бедняцкой жизни, но все же… Горько осознавать, что в последний раз слышишь пение птиц, шелест листвы. В последний раз запах цветов и дуновение ласкового ветерка. Всего несколько шагов – и все это останется позади, в прошлом, вместе с ее позором и неразделенной любовью.
И будто сквозь пелену затуманенного горем и болью разума слышала тихий , едва различимый шепот: «иди к нам, тут хорошо, тихо, прохладно. Здесь тебя ни кто не обидит, не упрекнет. Иди, иди к нам…» Так шептали ей зеленая осока и тихая речная вода.
Несколько шагов по скользкому, илистому дну и вода уже возле подбородка. «Прости меня, Господи,» - только и сказала, погрузившись в воду с головой. Еще несколько шагов, еще и еще. Только б не запаниковать, не пытаться спастись. Возвращаться не куда. Еще шажочек, еще…

Очнулась Даринка от того, как что-то легонечко коснулось ее лица. Это первый луч полной луны пробился сквозь толщу воды и нежно коснулся ее лица. Еле уловимое движение тонких водорослей, покачиваемых неспешным течением. Зеленоватая, насыщенная лунным светом вода. И где-то там, высоко, через толщу воды, виден расплывчатый круг полной луны.
«Ну, здравствуй, горемычная» - услышала тихий шепот рядом с собой. Приглядевшись, увидела, как вокруг нее собрались русалки, такие же утопленницы и ждали ее первого пробуждения в теле русалки.
«Любит – не любит, любит – не любит…» - никак не может успокоиться русалка, изредка поглядывая на измазанную дегтем ладонь. Ну, может, хоть немножечко любит? Может, скучает, жалеет, что так поступил, что жизнь ей тем самым загубил? Сама во всем виновата, если б не уступила, сберегла б себя, конечно же, он бы меня взял бы в жены. А так сама виновата, сама во всем виновата… Вот так, не переставая, корила и винила во всем себя наивная девушка.
- Даринка, идем венки плести, хороводы водить – зовут ее русалки. А она их не слышит. Только тихо себе бормочет: любит – не любит… сама виновата…
Вдруг, где-то поблизости, послышались чьи-то шаги и приглушенные голоса. Тихий, застенчивый девичий смех и настойчивый, напористый мужской голос. Затихли русалки, прислушиваясь.
- Отдайся  мне, - уговаривал парубок девушку, - я ж тебя так люблю, голубка моя сизокрылая. Не бойся ничего. Будем сегодня как муж и жена. А завтра же сватов к тебе зашлю! Обещаю!
Вздрогнула всем телом Даринка, когда услышала знакомый голос и те слова, что говорил он ей, Даринке, еще совсем недавно. Всего лишь второе полнолуние наступило, а он уже другой говорит «люблю». И словно пелена спала с глаз. Знать, и вправду, не любил никогда. Значит, не врут ромашки. И не тоскует за ней, не жалеет о сделанном. Так ведь и ее, ту, другую, не любит, иначе берег бы до свадьбы. Сегодня и ей жизнь искалечит.
Оглянулась на подружек. Они глядели на Даринку, а в глазах читались понимание и немой вопрос: «что будем делать?»
Одна из русалок, что при жизни слыла по селу ведьмой, навела на парочку морок. Неподвижно, с затуманенным взором стояли они. И будто видят все, но ничего не понимают. Две русалки взяли под руки омороченную девушку и неспешным шагом повели прочь от реки, поближе к селу. Отвели и оставили, приказав никуда не ходить, пока в себя не придет.
Василь же, очнувшись, ничего понять не может. Где та девушка, что с ним была? А кто это вместо нее? Какая-то другая девушка. Распущенные, длинные волосы с вплетенными водорослями, на голове – венок из полевых цветов. Белая рубаха до пят словно светится, да и вся она будто пронизана лунным светом. Бледное лицо еле различимо в тени разлогой вербы.
-Кто ты? – спросил Василь, почувствовав неладное. Девушка молчала.
-Кто ты, - дрогнувшим голосом вновь спросил он. Даринка вышла из тени. Неодолимый ужас сковал Василя.
- Даринка… - еле прошептал побелевшими губами.
Все, что угодно мог предположить он увидеть на ее лице: обиду, злость, любовь на худой конец. Но в глазах ее были только разочарование и призрение, граничащее с брезгливостью.
- Вот я и утопилась, как ты хотел. Но ты думал, что больше меня не увидишь? А как же твое обещание на мне жениться? Данное слово нужно держать!
Мороз пробежал по спине Василя, когда при этих, словах одна за другой, держась за руки, выходили из под тени деревьев русалки. Исполняя свадебные песни, окружили Василя и Даринку хороводом. Босые ноги, едва касаются земли. Их длинные, белые одежды словно впитывают лунный свет и мерцают изнутри.
- Сейчас нас повенчают и будешь жить со мной на дне реки.
Василь упал перед нею на колени.  Каялся, молил о прощении, просил, чтоб отпустила. Клялся, что больше ни одной девушки не обидит. А Даринка с грустью и горечью смотрела, как валяется у нее в ногах еще совсем недавно любимый ею Василь.
- Стойте! – крикнула она своим подругам, - не хочу идти за него!
Надежда промелькнула в глазах Василя. Думал, что вновь удалось уговорить наивную дурочку.
- Но больше не дам никого обидеть, - и с этими словами приблизилась вплотную к Василю и легонько его пощекотала.
А русалки возобновили свой хоровод. Но вместо свадебных песен зазвучали другие – заупокойные. Хоровод кружился все быстрее и быстрее, сужая свое кольцо.
Одурманенная девушка на заре пришла в себя и, не понимая, как тут оказалась, вернулась домой. А Василя нашли к вечеру на берегу тихой заводи, невдалеке от заброшенной хаты. Без всяких следов убийства, но совершенно седого и с выражением ужаса на застывшем лице.
- Русалки защекотали… -  говорили по селу.

***
- Опять молоко разлила, неумеха безрукая! Да что ж за девка растет, то за опарой не уследит, то корову толком не выдоит! А когда посватает кто? Да стыдно людям такую растяпу отдавать! Чтоб потом до конца дней моих  мне сваты глаза кололи, что такую дуреху вырастила?! Учишь ее, учишь, а толку ни какого! Уж и сил на нее никаких нет!
-Там всего несколько капель с ведра капнуло, я сейчас вытру! – пыталась заступиться за сводную сестру старшая дочка мачехи.
- Еще чего! Может, ты еще и сопли ей вытирать будешь? Заступаешься, а она же змея подколодная, сама же еще из-за нее наплачешься! Да кто ж так вытирает?! – и вновь посыпались побои и ругань на бедную Парасю.
Еще и солнце не добралось зенита, а сиротка уже дважды бита. А так еще далеко до вечера. Весь день, как белка в колесе, в селе отдыхать некогда. Так ведь мачеха даже и присесть не даст. Уж и день, бывало, клонит к вечеру, и работа почти вся переделана. Самое время немного передохнуть до того, как скотину пригонят, да не тут-то было. Мачеха всегда Парасе работу найдет, чтобы та не сидела без дела.
- Нечего на чужой шее бездельницей сидеть! Даром, что ли, кормить тебя буду? Дернул меня черт за вдовца пойти, чтоб вот так теперь с дармоедкой мучиться. Скорей бы уже замуж взяли. Да за такую дрянь и приданого-то жаль давать!
А приданое от Парасиной покойной матушки досталось не малое. Да и отцова семья, когда тот женился, не бедствовала. Потому-то молодая семья сразу начала жить своим домом с хорошим хозяйством. Со временем даже батраков нанимать стали. Все у них получалось, жили в любви и согласии. Да вот только родив Парасю, на следующий день молодая мать скончалась. Безутешен был отец, любил он свою жену без памяти. Но что делать, когда малый ребенок на руках, а в доме нужна хозяйка? Помогали ему близкие родычи, чем могли, но как истек год со смерти покойной, решено было новую хозяйку в дом сватать. Выбирали не долго. Заранее приглядели одну девку, что сиротою росла у своих родных. Надеялись, что сама сирота и ребенка-сиротинушку полюбит. Да не тут-то было. Парася только под ногами путалась да напоминала мужу своим присутствием про покойную, которую он не мог, да и не хотел забыть. А к новой жене был равнодушен. Да и Парасю отец не просто не любил, а даже ненавидел – считал ее виновною в смерти любимой.
Так и росла Парася вечно битая, всеми обиженная и ни кем не любимая. Только сводная сестра, старшая дочка мачехи и отца, ее жалела. По хозяйству ей помогала, когда мать не видела, да вкусный кусочек ей со стола припрятывала.
- Зачем сироту так обижаешь, она работящая, тебе не перечит. Да и замуж скоро выйдет, в чужой дом уйдет. Уйми свою злобу, не долго осталось. – так корили мачеху люди.
- Так ведь для будущего мужа стараюсь, чтоб хозяйкой хорошей была, чтоб от людей не стыдно было, что ничему не научила.
«А уж и правда, ни сегодня-завтра и сваты нагрянут. И уйдет Парася в чужой дом. Жалко такую работягу отпускать. Не батрачка – платить ей не надо, корми только чем придется. И слова против не скажет. И побить, душу на ней отвести можно, никто и слова не скажет. Да и приданое за ней дать нужно. Хоть муж ее не любит, а приданое даст хорошее, чтоб от людей не стыдно было. И такое приданое жалко отдавать» - так думала про себя мачеха, - а отказать сватам, что люди скажут? Попреками со свету сживут. Да и своя ж на очереди. А вторую дочь раньше первой отдавать не положено. Что Парася потом замуж не выйдет, так то и хорошо, а вот своей тогда счастья в жизни не видать. Как же быть? Ну да ладно, не горит же еще, время подумать есть».
А время быстротечно. Доросли девчата до выданья. Начала мачеха в уме женихов сельских перебирать. Думала, думала и положила глаз на одного. И не бедный, и парень хороший, и родители у него такие, что дочку не обидят. Вот бы хорошо его в зятья заиметь…
- Ох, соседка, вижу, что на следующую осень ты свою Парасю уже и замуж выдашь! – как-то в начале зимы сказала ей соседка.
Душа похолодела от этих слов.
- За кого это?- не показывая виду, спросила мачеха.
- За Михася, Одаркиного сына. Уж так голубочки воркуют, так воркуют. Уж и батьки его выбор одобрили, нравится им Парася. Так что готовься после обжнивок сватов встречать.
Как услыхала та про Михася, аж позеленела вся. Это его она для своей дочки приметила. А тут на тебе! Параська, вражина такая! Кормила, поила, растила – и вот оно теперь как! Змеюка подколодная!
- Дождалась, наконец, сиротинушка, счастья своего, - все не унимается соседка, - уж я то вижу, как ей, бедняжке, у вас живется. В отцовском доме, как пришлая батрачка, слова ласкового от тебя не дождется. Одни тумаки да ругань!
Не дожидаясь, пока соседка выговорится и ничего ей не ответив, ринулась бегом в свою хату.
А Парася,  тем временем, хлеб выкатывала.
- Так ты у нас уже заневестилась? – зло прошипела мачеха, - улыбаешься, с парубками заигрываешь? А не рано ли? Молоко на губах не обсохло, а все туда же!
- Да пора уж ей – устало отозвался отец, выходя из хаты.
 И тут мачеха словно озверела. Подстрекаемая словами соседки, вся накопившаяся злость рвалась наружу, как бешеный пес с цепи. Вцепилась в Парасину косу, что есть силы дернула, свалив ее на пол. Тесто, что было в руках Параси, упало на пол, подняв мучное облачко.
- Так ты еще и хлеб бросаешь?! – истеричным криком зашлась мачеха, - тварь такая! Дармоедка неблагодарная! С Михасем она слыгалась! В подоле принести хочешь? Нас всех опозорить? Может, и мать твоя с пузом выходила?
Говорить в этом доме она могла что угодно, только не упоминать покойную. При муже боялась даже обмолвиться о ней, дабы не напоминать лишний раз. Но злость росла, ненависть к усопшей копилась годами. Когда выходила за вдовца, знала, что еще не забыл жену. Но надеялась, что время, совместные дети и общие заботы сблизят их. А она своей лаской и вниманием отогреет его сердце. Но время шло, а муж по прежнему оставался к ней равнодушен, как бы она ни старалась. Не мог он забыть покойную, да и не хотел. А тут еще эта Параська! Ну просто вылитая мать! Крутится у него под ногами, ему о ней напоминает, а он мучается и зло на жене срывает. Никогда мачеха ничего плохого не говорила об усопшей вслух – боялась. И если бы муж услышал неосторожно брошенную последнюю фразу, неизвестно, что бы было. Но и держать все это в себе она больше не могла. Мало того, что сама жизнь проживает соломенной вдовой, так еще и ее дочери такого жениха не видать из-за Параськи, клятого отродья?
Парася, как только услыхала такое про свою мать, просто озверела. Сама она безропотно, лишь изредка плача, сносила все издевки и побои, но за свою мать… Как ужаленная, вскочила Парася на ноги, глаза дико сверкают, ладони сами сжались в кулаки. Молча, не проронив ни единого слова, вцепилась в волосы мачехи. Она рвала их, неистово била кулаками куда придется. Мачеха же, не ожидая такого от падчерицы, растерялась, не в состоянии даже обороняться. А Парася все била и била, не в силах остановиться.
На шум и крики прибежал муж. Еле смогли оттащить Парасю от мачехи. Отец недоумевал: как дочь, такая покорная и тихая, кинулась драться?
- Что здесь случилось?- грозно спросил он.
Мачеха опустила глаза, боясь, что Парася расскажет о причине драки. А та и слова сказать не может, дрожит вся. Первою осмелела мачеха.
- Да ничего такого, так, повздорили немного – торопливо отряхиваясь и повязывая платок, ответила она. Сделала вид, будто ничего не произошло.
А отец и не хотел вникать в бабские дрязги. Удовлетворенный этим ответом, вышел по своим делам. С того дня мачеха перестала шпынять падчерицу. А то ли опасалась получить отпор, а то ли боялась, что она передаст отцу ее слова о ее покойной матери. Но с того дня мачеха затаила такую злобу, что и передать нельзя. Эта злоба ежечасно точила ее, не давая забыться. Не могла толком ни есть, ни спать.
И вот одним морозным днем отправила она Парасю на речку белье полоскать. Никогда не ходила ей помогать, а тут увязалась.
- Да наполощет опять с тиной, перестирывать придется. А ей же скоро замуж, - не упустила возможности съязвить, - что мне потом сваты за нее скажут, если такое развесит в мужнином доме?
Молча дошли вдвоем до речки. У мостка недавно пробитая кем-то прорубь уже подернулась тонким ледком. Мачеха украдкой оглянулась по сторонам, нет ли кого.
- Тут нечего полоскать, только тины наберется. Иди по льду дальше. Вон, видишь – промоина во льду, туда иди. Да не бойся, лед крепкий. Возьми пока пару рушников, потом за остальным придешь.
Парася, превозмогая дрожь в коленках, осторожно пошла по льду. У берега лед  действительно был толстым и крепким. Но чуть приблизившись к промоине, лед стал как бы прогибаться.
- Не пойду дальше, пусть хоть убивает меня тут – подумала Парася. Но не успела она повернуться назад, как лед под ногами устрашающе затрещал и тонкими трещинками молниеносно разбежался во все стороны. Замерла на месте, боится шаг ступить. «Назад, скорее назад!» - стучит в висках. Опрометью хотела броситься назад, но от резкого рывка лед сразу проломился. Не успела даже вскрикнуть, как по горло оказалась в воде. Ледяная вода вмиг напитала одежду, сдавила стальным обручем сердце, тянет на дно. Последнее, что увидела – искаженное злобой лицо мачехи. А течение тянет под лед и не было сил ему воспротивиться. Напрасно еще пыталась Парася ухватиться за кромку льда, он обламывался у нее в руках.
А мачеха глядела, как уж скрылась под водой голова падчерицы и только тщетно руки хватаются за кромку, в кровь изрезаясь о лед.
- Ну, вот и все, - подумала она, глядя как соскальзывает в воду оброненная варежка. Только пузырьки воздуха всплывали на поверхность да круги на воде качали осколки льдинок.
- Ну что, довольна? – глядя в никуда остекленевшими глазами, обратилась к покойной Парасиной матери. – Мою жизнь ты сгубила столько лет назад, а вот теперь и дочь свою. Всю душу ты мне изъела, житья не давала. И сейчас я грех на душу взяла, все из-за тебя. Гореть тебе в аду за это вместе со мной.
Все винили мачеху в Парасиной гибели. Но ей все равно было, что думают о ней люди. Ходила, как в воду опущенная, ничего вокруг не видя. Ночи напролет безмолвно стояла у икон на коленях. И часто люди видели, как она часами стояла на том мосточке и что-то шептала пересохшими губами.
- Прости меня, Парасенька, - шептала она, - прости…

***
- Ах, какая ночь сегодня! – томно вздохнула Ганна.
А ночь и вправду расчудесная. Лунный свет посеребрил листву. Цикады своим стрекотанием наполнили влажный воздух тихой украинской ночи. Соловьиное пение так и манит влюбленные парочки под сень деревьев, а после трепетно хранит волнующие тайны.
Сколько Ганнусиных тайн хранят прибрежные заросли!  «Бедовая девка» - говорили про нее люди, пока Ганнуся подрастала, «разбитная бабенка» - стали говорить про нее после того, как впервые были измазаны дегтем ее ворота. «А что с байстрючки взять, яблоко от яблони не далеко падает. Какое семя, такое и племя» - то ли осуждая, а то ли оправдывая, вторили все.
Мать Ганны выросла хоть и не в богатой, но всеми уважаемой семье. Ни кто дурного слова не мог сказать о девушке, ни чем себя не опорочила. Но пришло время и она влюбилась без памяти, безответно. Была у него другая на примете, еще не сосватана, но родители уже заранее сговорились меж собою. Как не пыталась она задушить в себе эту любовь, но все без толку. Ни о чем думать не могла, как только о своем ненаглядном. Видел он, как сохнет за ним девушка, но только самодовольно улыбался. Тешился, гордился, что кто-то за ним убивается.
И вот однажды, в такую же теплую, летнюю ночь, прокрался он к оконцу девушки. Вызвал, выманил из дома. Как же счастлива она была, как на крыльях вылетела к нему. А он, чтоб ни кто их не увидел, за разговорами уводил ее все дальше от родной хаты. Что уж он ей пел, что обещал-рассказывал – известно только им двоим. А она доверилась, светясь счастьем, и не заметила, как оказались они за селом.
Хоть и любила его без памяти, но когда он склонился ее поцеловать – оттолкнула. Помнила, что невеста у него есть. Да и негоже разрешать целовать себя с первой встречи. Но тут его как подменили. Грубо схватил ее и разрешения спрашивать не стал.
Никому ничего не сказала. Вскорости он женился на своей невесте, а чуть позже обнаружилось, что мать Ганны на сносях. Всякому понятно, что пережила тогда бедная девушка. Позор семье, унижение и поминутные оскорбления от всех. А мужики и парубки как с цепи сорвались: ни единого дня не проходило, чтоб кто-то нагло не пристал. А если уж выпьют, так и вовсе в окна лезли. Никому не ответила она согласием и понемногу перестали мужики к ней приставать.
Тихо и уединенно зажила молодая женщина на краю села с дочкой. Вела себя примерно, да верно говорят: на чужой роток не накинешь платок. Мужики все так же масляно поглядывали, в тайне надеясь, что может что-то кому-то и перепадет. Жены их остервенело ревновали, опасаясь, вдруг она какого облюбует. «А чего ей терять?» - злословили меж собою.
А тут и Ганнуся подрастает. На «добрых» словах и людской «заботе». Всякому ясно, что замуж ее из такой семьи ни кто не возьмет, какою праведницею она бы ни была.  А с Ганнусиным норовом… Будучи еще ребенком, окруженная пренебрежением, росла колючей и задиристой. Играя с другими ребятишками, подбивала их на разные небезобидные шалости. То сад или огород обнесут так, что уже взять там больше нечего: что не съедят, то перепортят, разбросают, вытопчут. То скирду чью подожгут, то скотину ночью с хлева выгонят да так ее пугнут, что всем селом потом ищут. Наплакалось село от Ганнусиных проказ. Так мстила девчушка людям за «доброе» к ней отношение.
Быстро годочки пролетели, выросла Ганнуся настоящей красавицей. Парни заглядывались, девки завидовали черной завистью. А Ганнуся строила глазки, дразнила, завлекала. И покатилась молва, как снежный ком. Не успела еще согрешить, а уж была ославлена. Озлобилась девушка. «Хотите видеть меня такой? Ну так смотрите!»
Как приметит, что какая парочка получается, обязательно встрянет. Красавица, развеселая, глаза бедовые, только поманит парубка, так он сразу про свою зазнобу забудет. Вертит им Ганна, как ей вздумается, и так парочку рассорит, что те уж ненавидеть друг друга начинают. Вьются парубки вокруг Ганнуси, благосклонности ее добиваются. А девки злобой захлебываются.
Так тешила себя местью Ганна. Веселая, беззаботная на людях, ночами горько плакала в свою подушку.
Еще  с детства была у Ганнуси заклятая «подруга». Ненавидели они друг друга одинаково люто и никогда не упускали случая насолить. Умела она так больно укусить Ганну, что та по несколько дней забыть не могла. А какие сплетни и интриги плела – обзавидуешься!
И вот когда «подруга» нашла себе друга по сердцу, село замерло в ожидании. «Отобьет, ей Богу, отобьет!» - косясь на Ганну, шептались меж собою. Да и сама «подруга» боялась этого. Но проходили дни за днями, а Ганна даже и не глядела в их сторону. Люди находились в недоумении. Подождали, подумали и решили, что Ганна опасается связываться со своей «подругой». А та уже и бояться перестала и, возомнив себя сильнее, стала в открытую задираться к Ганне. Вот только жених ее выглядел обиженным: он уж было размечтался о том, какую бойню устроят из-за него девки, а Ганна, вместо того, что бы его обласкать, вовсе внимания на него не обращает.
Вот уже и обвенчались молодые, и пир свадебный к концу подходит. Алеют щеки молодой от двусмысленных шуточек  пьяных гостей в ожидании проводов молодых на брачное ложе. Нетерпелив молодой муж, вертится, на месте ему не сидится. Вдруг чей-то взгляд из полумрака привлек его внимание. Пригляделся, а это Ганнуся! Манящий взгляд, откровенная улыбка… А губы  шепчут,  что-то обещая… Легонечко, еле заметно, поманила рукою…
Всю ночь проплакала молодая в своей холодной постели. Пристыженный муж явился под утро, притворившись смертельно пьяным, будто всю ночь проспал за овином. Ни кто не узнал, где был он в ту ночь. Но только время от времени коротали они с Ганнусей теплые летние ночки.
Ганна сначала радовалась, что так отомстила «подружке», а с мужем ее просто развлекалась. Но со временем стала замечать, что привязывается к нему. И что мало ей быть полюбовницей, делить его с другой. Обычного бабьего счастья ей теперь хочется. А ничего ведь не изменить. И видеться с ним ей тяжело, и не видеться не может, словно приворожил кто…
А жена его понемногу начала догадываться, да и людской глаз не дремлет. Как ни прячься, а все равно, кто-нибудь да увидит. Пошел по селу шепоток, докатился и до тещи. И вот когда дорогой зять пошел на вечерней зорьке рыбку половить, собрала теща баб и за ним следом! Только отчалила лодка с полюбовниками от берега, как из ивняка, как черти из пекла, с криками и бранью повыскакивали на берег бабы. Опешили оба и не заметили, как лодка налетела на корягу. В мгновение ока перевернулось утлое суденышко вверх дном, больно ударилась Ганна о ту корягу, в глазах потемнело. Но холодная вода быстро привела ее в чувство. Вылезать на берег прямо тут – глупо, бабы с кулаками набросятся. Решила отплыть подальше. Но в растерянности забыла про омут…
Вся жизнь промелькнула перед глазами. «А может, так и лучше…» -  обреченно мелькнула последняя мысль.

А луна излучает странное, упоительное сияние, отражаясь от стен хаты, скользя по стволам деревьев, игриво блуждая в зарослях осоки, то прячась, то вновь выглядывая. Разнежилась Ганна, любуясь этим серебряным светом. И раньше любовалась лунными ночами, но не так остро ощущала всю их прелесть. А вот теперь по другому видят мир глаза русалки. «В такую бы ночь да какого бы красивого парубка сюда…» - в томной неге подумалось Ганне. Но только не заходит ночью сюда никто.

***
- Всех изведу, всех! – в неистовой злобе, шипя сквозь зубы, бесновалась Куличиха, - Ненавижу, ой, как ненавижу! Все сучье племя изведу! Никого в живых не оставлю». Аж трясется вся от злобы, вспоминая своих соседей.
Что ж такого страшного сделали они ей? Ну почесалась их коза о Куличихин старый плетень, ну подломился прогнивший колышек. Ох и крику было! Так Иванко, средний соседский сын, тут же поменял этот колышек на новый, ровненько отесанный, даже несколько прутьев в плетне заменил, чтоб прочнее был. Так и колышек он не так обтесал, и высоты не такой и, «чем тебе мой плетень не угодил, что ты его еще и поправляешь? Хозяйка, говоришь, я плохая? Плетень у меня старый?» Лучше б его и вовсе не трогал, и то крику было бы меньше. А вот коза, почему-то, через пару дней издохла.
На днях дети, собравшись шумной ватагой, уж очень громко шумели, отдохнуть ей, бедной, не давали. Так она, вырвав пучок крапивы, коей в ее дворе росло не меряно, так больно отхлестала детвору, что те до позднего вечера хныкали и чесались.
И так каждый день. Все ей было не так. Соседи, как могли, мирились с ней. То по хозяйству помогут, то крышу поладят, то угостят чем-то. «Что я, нищенка какая, или голодная, что они меня подкармливают? Пирогов они напекли, небось, из моих яблок! То-то смотрю, их мало стало! А пироги-то, прости Господи, такие жесткие, что чуть зубы не поломала, тесто пресное, начинка кислая! Сами есть такую стряпню не захотели, а выбросить жалко, так мне приволокли! На, Куличиха, жри, чтоб ты подавилась, окаянная! Небось, еще и нашептали на них чего, чтоб быстрее бедная соседка околела. Так я их есть не стала, собаке все отдала». – так поганила она своих соседей по селу. И дети у них поганцы непослушные, и сами они хамы да задиры. А лентяи-то такие, каких и свет отродясь не видывал.
А причина ее ненависти была проста – зависть! Завидовала она всему. И хата-то у них просторнее, чистенькая, беленькая. И огород родит лучше, и поросята розовее, чем у нее, и молока корова дает больше. А поросята того же цвета, что у нее, и в огороде все так же. Это только в глазах Куличихи все было краше, добротнее, больше. Ненавидела за то, что жили они дружно, работали слаженно, любили друг друга. Ни криков, ни драки не было слышно из их двора. За то в Куличихином..! Всегда злая, всем недовольная. Даже дети ее слова доброго от нее не слышали, только крики да тумаки.
Последней каплей в переполненной чаше терпения  «бедной» Куличихи было то, что Миколка, «парубок» шести лет отроду, бросил в ее собаку зеленым яблоком. Не попал в нее даже, зато попался на глаза Куличихе. Больно схватив мальца за ухо, волоком потащила в хату соседей. Ворвалась в двери, как ведьма на помеле, глаза дико вытаращены, слюной, словно ядом, брызжет! Швырнула мальчонку, чуть о печь его не зашибла. Не выдержал тут его отец, сколько ж можно панькаться с этой ведьмой?! Саму схватил за волосы и так же волоком поволок  в ее двор и, что есть мочи, ничего не говоря, швырнул ее через порог ее хаты.
Аж тряслась вся Куличиха в бессильной злобе. «Попляшете, ох, попляшете у меня! Не на ту напали. Не дам вам житья, всех изведу. И старого, и малого! Никого не помилую!»
Растолкала, спящую на печи, свою старую, уже слабоумную мать. Та в прежние годы ведьмой по селу слыла, умела пакости разные делать и дочку свою этому научила. Потому и опасались их многие, старались не связываться от греха подальше. Проснулась та, понять толком спросонья ничего не может. А Куличиха трусится вся, глаза навыкате, слова сказать не может, так ее злоба душит. Еле разобрала старуха, чего дочка от нее хочет. Подумала, повспоминала. Решила, что одними заговорами и подкладами их не извести, научила дочку, что делать.
Та, темной ночью, прокралась на соседский двор, отколупнула кусок глины от угла хаты, стесала щепочку от ступени крылечка, взяла горсть земли у порога да для пущей верности еще и рубаху, с вечера хозяином забытую, прихватила.
Похвалила ее мать за смекалку, сложила все в украденную рубаху и долго шептала над всем этим, что-то поджигая, что-то землей присыпая. А после разделила все на две части и велела одну половину снести на реку, читая один наговор, а другой – на кладбище, уже с другим наговором.
Не терпелось Куличихе отомстить, отправилась она на реку прямо в эту же ночь. Не боялась она ни места того зловещего, что возле старой хаты, ни темени непроглядной. Остановилась у дряхлого мостика. Считай, лет сто его не чинили, шатается весь, прогнил от сырости. Но злоба сильнее страха. Шаг, другой. Скользко-то как! Вдруг глухо хрустнула под ногой прогнившая доска. Качнулась Куличиха, взмахнула руками, чтоб равновесие удержать. Взмахнула и узелок выронила. Булькнуло возле мостика. А то ли это узелок в воду упал, то ли обломившаяся доска – не известно. Осторожно встав на колени, склонилась над мостиком и стала шарить руками под водой. Надеясь, что узелок упал в воду, начала читать наговор, считая, что пол дела она сегодня сделала.
Увлеченная своим черным делом, не видела, что за ее спиной замерла бесплотная, словно вытканная из тумана, печальная фигура. Стояла и слушала, что злобно шептала эта растрепанная, простоволосая женщина. Ясно стало, что не с добром она сюда пришла. Неслышно подошла к ней близко и тихо произнесла: «обернись». Вздрогнув всем телом, обернулась. Волосы на голове встали дыбом. Русалка еще ближе. Куличиха от ужаса забыла об осторожности. Рука скользнула по скользкому, замшелому бревну и она тут же оказалась в воде. «Тут мелко» - обнадеживала она себя. Но руки путаются в ряске, подол исподней рубахи цепляется за корягу и кажется Куличихе, уже обезумевшей от страха, будто кто-то за ноги тянет от берега. Беспомощно хватаясь за скользкий мостик, глянула вниз. И видит, как под водою неясные, белесые тени опутывают ее ноги водорослями, тянут на дно.
И по сей день, уже будучи сама русалкою, все шарит она в воде, узелок найти хочет. А нет его там. Не знает Куличиха, что русалки выбросили его на берег, разбросав его содержимое по разным сторонам. А она, с перекошенным от злобы лицом все ищет его, все ищет…

***
«Доля сиротская – горюшко горькое, сердце измучено этою долею…» - еле слышно, одними губами, напевает Маричка. Обхватив себя за плечи, мерно раскачивается в такт заунывной песни. Неподвижный взгляд устремлен перед собою в никуда. Оглянется иногда, словно проснувшись, улыбнется каким-то своим мыслям и вновь погружается в свои думы.
Нет ей счастья ни на этом свете, ни на том. Да и какое уж там счастье, хоть бы покою… Но и покою ей нет, нету его даже тут, под водою, на речном дне. Думы тяжкие покою не дают.
С тех самых пор, как могла себя Маричка помнить, не было в ее жизни счастья. Разве что иногда, редкие его лучики, слегка касались ее. Это было, когда кто платочек ей подарит, пусть даже не новый, или пряничком сладким угостит. А если еще и ласково по головке погладит да слово доброе скажет, то соловьи в ее маленьком сердечке весь день не замолкают, даже и на следующее утро слышны ей отголоски этой песни. А много ли сиротке надо? Не бьют, не обижают – и уже хорошо. Но в семье, где росла Маричка, это самое «хорошо» случалось не часто. Куча своих детей, сами еле концы с концами сводят, а тут еще родственнички, Царствие им небесное, лишним ртом наградили. И не откажешься – люди засудят.  Вот и отыгрывались все, от мала до велика, кто как мог. Как чуть подросла, то хоть какая-то помощь от нее и то, каждый раз куском попрекали. Чем старше становилась, тем больше старалась. Работала, рук не покладая, а попреки не прекращались. Когда уж на выданье была, теплилась слабая надежда, что может горемычный какой бедняк ее замуж возьмет или вдовец. Но названные родители заявили: про замужество забудь. Мы тебя растили, кормили-одевали, от своих деток отрывали, теперь ты нам по гроб жизни должна и, будь добра, отрабатывай. Делать нечего, против их воли не пойдешь. Работала и дома, и в наймах батрачила. Годочки летят, уж и родители состарились. Смолоду от них житья не было, а уж в старости и вовсе остервенели. А если из родных никто не заступится, то и чужие не стыдятся обидеть. Чего только не натерпелась Маричка и от своих, и от чужих. Уж сколько раз хотелось руки на себя наложить, но не решалась – грех это большой, век Царствия Небесного не видать. «Если уж Господь посылает такие испытания – значит ему виднее, терпеть нужно», - так пыталась успокоить себя Маричка после того, как «мать» больно оттаскала ее за косу только за то, что не в той миске помои свиньям вынесла.
«Ничего, терпи, хуже бывало… Дай Бог родителям здоровья и лет долгих. Как их не станет, еще хуже будет. Братья с сестрами уж точно не пожалеют, из хаты выживут». Хорошо сидеть на теплой завалинке, прислонившись спиной к стене. Вроде бы и ноги уже не так гудят, отдохнула немного. Тяжелый день был сегодня. Сейчас вот только умыться и можно ложиться спать. Нехотя поднялась, поплелась к колодцу. Вечерняя прохлада остужает росою ступни, в лунном свете видна каждая травинка. Потянувшись за ведром, зацепила рукою коромысло. С глухим стуком упало оно на корыто.
- Да чем ты все гремишь, безрукая? Спать не даешь! Чего сама еще не лягла?
- Да вот умоюсь сейчас…
- Чистую колодезную воду на твою рожу изводить?! Иди на речку! Прогуляешься, ноги не отвалятся!
Тяжко вздохнув, пошла на речку. Чем дальше отходила от хаты, тем легче на душе становилось. Легкий ветерок обдувает горячие от обиды щеки и трава так мягко стелится под ногами… И соловьи… Обо всем можно забыть, их слушая.
А откуда эти голоса? Что бы девчата так поздно на реку пошли, да еще и на Русальной неделе? Только услыхав голоса, вспомнила, что ходить сейчас на речку нельзя. Потому, что неделя от понедельника троицыной недели до понедельника следующей недели (до Духова дня) считается Русальной. В эту неделю русалки выходят из воды и забредшего к реке человека могут затанцевать, защекотать до смерти. А кто вздумает купаться даже днем – утащат к себе на дно. Но уж очень любопытно было поглядеть, кто ж это отважился прийти сюда в ночи. Крадучись, приблизилась Маричка к прибрежной полянке, что возле заброшенной хаты. Тихонечко отодвинув развесистую ветвь вербы, обмерла.
На поляне, кружась в хороводе, танцевали бесплотные женские фигуры. Тела их будто сотканы из серебристого тумана. Простоволосые, в венках из водорослей, пели тихие, печальные песни. А теплая ночь пеленала их неясным лунным светом и соловьи вторили их песням. И так хорошо, так спокойно стало на душе у Марички. Захотелось забыть обо всем и остаться тут навсегда. И, словно уловив ее мысли, одна из русалок, обернувшись в ее сторону, с ласковой улыбкой поманила Маричку. Хотелось пойти к ним, но не решалась. Тогда русалки, плавно двигаясь в танце, сами окружили Маричку и взяли в хоровод. «Как же мне хорошо с ними, так свободно, так спокойно. Как на руках у мамы». И в памяти, одна за другой, стали всплывать, казалось, что уж давно забытые, картинки из раннего детства. Молодые родители, еще живы и она, совсем маленькая девочка, окружена любовью и заботой. Вот и сейчас, в кругу русалок, Маричка чувствовала нечто похожее. Ощущала то, чего всю жизнь была лишена, но о чем так мечтала: внимание, заботу, понимание, может быть даже немного любви и, самое главное, душевный покой. «Ну и пусть защекочут, пусть затанцуют. Не хочу туда возвращаться, здесь так хорошо…»
Вот уж подходит  четвертая русальная неделя с той поры, как Маричка не  вернулась домой. По началу хорошо было ей тут. Не обижает никто, тихо, спокойно. Но что-то неясное все чаще и чаще стало беспокоить Маричку. Не такого покоя хотелось. Да и какой покой, если тяжкие мысли не покидают ни на минуту, толщей воды давят на душу. Ни забыть ни чего не может, не изменить. «Ну потерпи еще немного. В теле русалки душа живет семь лет, а после отправляется на небо. Четыре уже прошло, осталось всего три, потерпи» - так успокаивали ее подружки. Но сил уже не было терпеть. Уходила от подружек, бродила в одиночестве. Глядела на село и, от чего-то, хотела увидеть людей. А запоздавшие путники часто в эту пору слышали тяжелые вздохи, а часто даже тихий, горький плачь. «Это русалка крещенья просит, не может своего срока выдержать, - в пол голоса, словно боясь, что русалки услышат, переговаривались люди в селе, - помочь бы ей, да боязно…»
А вот Катруся не боялась. Очень жаль ей было русалку. Хоть и нечисть, а ведь тоже мучается. Не долго думая, будучи на утренней службе в церкви, купила крестик. А вечером, в глубоких сумерках, отправилась к реке. Шла и читала молитву. Не о том молила, чтоб от русалок уберечься (самому смелому и то боязно станет), а о том, чтоб смилостивился Господь над измученной душой, прекратил ее мучения. Хоть и тихо читала, в пол голоса, а русалки эту молитву и за тысячи верст услышат. Замерли, ожидают. Приблизилась Катруся, увидела русалок. Да только не боязно ей сейчас от чего-то. Глядят на нее русалки, лица благодарностью светятся. Не подходя близко, повесила крестик на веточку дерева. И, молча развернувшись, пошла прочь, как и положено, не оглядываясь. Маричка низко поклонилась ей вслед и дрожащими руками надела на шею крестик.
- Царствия тебе Небесного, Маричка – прошептали ей подруги.

***
Вот и подошла к концу Русальная неделя. Грустный праздник сегодня у русалок. Побыли недельку на земле, подышали земным воздухом, полюбовались красотами летними. И вот сегодня пора им возвращаться в Царство мертвых. Последний денечек им остался и последняя ночка.
И люди чтут этот праздник. Вот и сегодня, нарядно одевшись, девчата и женщины пошли в поля смотреть посевы. Чтят люди русалок, потому как если русалка наведается на какое поле, то не страшны посевам ни град, ни засуха  и урожай будет хорошим. Потому и стараются люди задобрить русалок. С песнями и низкими поклонами обошли посевы. По дороге к реке плели венки и развешивали их на деревьях, в подарок утопленным девам. Но главным подарком русалкам – отрезы белого полотна на рубашки.
Сидела русалка на белой березе, - пели девчата,
Просила русалка у девченок рубашки.
«Девочки-сестренки, дайте мне рубашки,
Хоть не беленькой, но тоненькой.
Дойдя до реки, расположились отобедать. Трапезничали сами, поминали добрым словом русалок. Закончив трапезу, стали ложки вверх подбрасывать, сопровождая словами: «пусть рожь и посевы такими уродятся, как высоко ложка поднимется».
А русалки, укрывшись неподалеку за деревьями, с грустью наблюдали за ними. Когда-то и они, некоторые еще совсем недавно, вот так же праздновали проводы русалки, так же пели песни на русальной неделе и водили хороводы. А теперь провожают ИХ.
Отобедали женщины и подались себе в село, готовиться к вечеру. А вечером вернутся сюда снова, вместе с детьми и мужчинами, чтоб попрощаться с русалками до следующей Зеленой недели.
Совсем немного времени осталось, чтоб надышаться воздухом, напитанным ароматами душистых трав, успеть наслушаться прощальных песен заливистых жаворонков в знойном небе. А как мягка трава, как чудесно играет на солнце зелень! Разве видят люди всю эту красоту, занятые каждодневными заботами, такими важными, как кажется, сейчас и, такими пустыми и бессмысленными – потом. Если бы люди хоть раз почувствовали то, что чувствуют в свой последний день русалки… Наверное, все было бы по другому.
Разбрелись русалки, кто куда. Каждой хотелось побыть в одиночестве, самой проститься с белым светом. Даже Галинка с Одаркою, две неразлучных подружки, разошлись по разным сторонам. Семь лет назад, в один из жарких, летних дней, пошли они с девчатами купаться на речку.  Весело плескались, бросались водорослями, радовались чистой, прохладной воде. Как вдруг, невесть с чего, Одарка начала тонуть. С визгом выскочили все из воды и, как вкопанные, встали на берегу. Звала их Одарка, молила о помощи, но стояли все, ужасом скованные. Первой очнулась Галинка, бросилась на помощь подруге.  А та уже обессилела, под воду ушла. Силилась вытащить ее Галинка. Но Одарка от ужаса вцепилась в нее мертвой хваткой. Так вдвоем и остались под водой две неразлучные подружки. Всем селом искали их не один день, ныряли, баграми прощупывали дно. Но, то ли течением их снесло, а то ли река не хотела их людям отдавать.
Души в русалочьем теле живут семь лет. И с каждым годом полупрозрачное тело становится все тоньше, все прозрачнее и, в конце концов, так истончается, что душе в нем уже не удержаться. Вот и Галинка с Одаркою уже отмучались свои семь лет и завтра, на рассвете, их души примут небеса. А сегодня их последний день. И радостно им, и грустно. Что ждет их дальше? Неизвестно… Знают, что там, на небесах, будет им хорошо. Но и с этим миром жаль расставаться. Жадно всматривались  во все вокруг, хотелось запомнить все-все, вплоть до каждой песчинки. И ласковое дуновение ветерка, и теплое прикосновение солнечных лучей, и птичьи трели. Запомнить и унести с собою…
Вечером, нарядив самую красивую девушку в венок и гирлянды из цветов и зелени, пошли с песнями по селу. Проведали каждый двор, вышли за село и направились к реке.
Ой, проведу я русалочку к броду,
А сама вернусь домой.
Идите, русалочки, идите,
Нашу рожь не ломите…
Много русальных песен пропели девушки, снимая гирлянды с «русалочки» и бросая их в воду.
Вот уж на небе появились первые звездочки. На берегу пылали костры, озаряя ночное небо снопами искр. Влюбленные парочки, взявшись крепко за руки, прыгали через костер. Если перепрыгнули, не расцепив рук – влюбленные будут вместе и проживут долгую  и счастливую совместную жизнь.
Заплету я венчик, заплету шелковый
К счастью, на долю, на черные брови.
Ой пущу веночек на быструю воду,
К счастью, на долю, на милого красоту.
Так пели девчата, сплетая венки. Песнею просили русалок соединить их с милыми. А русалки, всею душою окунувшись в это действо, глядели внимательно, на какого парубка влюблено поглядывала какая девица. Глядели и на парубка, силясь понять, кто кому люб. А вот и Катруся. По особому были ей благодарны речные девы. За то благодарны, что пожалела она Маричку, покой душевный ей подарила. Но от чего так печальны ее красивые глазки? От чего слезинки дрожат на длинных ресничках? А от того, что вертится возле ее любимого Демьяна наглая девка, венок свой пытается одеть на него. А он смеется, приятно ему ее внимание. Однако ж венок одеть противится. Не нужна она ему. Но и на Катрусю он не смотрит, да и вообще ему ни кто не нужен. Не пробил еще его час, молчит пока что его сердце.
А время близится к полночи. Затушив костры, стали все собираться домой. Летние ночи коротки и остаток этой последней Русальной ночи нужно оставить самим русалкам.
Ой, поднимаются венчики быстро за водой,
К счастью, на долю, милому со мной…
допевали девчата свою песню, пуская венки по течению. Затаив дыхание, опускали венки на воду, мысленно умоляя русалок о помощи. А невдалеке, вниз по течению, разбрелись вдоль берега парубки, ожидая, когда какой венок прибьет к берегу. И каждый надеялся, что к нему прибьется веночек с любимой головки. Несколько венков уплыли так далеко, что и не поймать. Значит, рано кому то еще замуж или пары в этом году не найдет. Один, к печали русалок, утонул. Плохая это примета, не дожить девице до следующего лета, не надеть ей подвенечного платья. Но не русалки в этом виноваты, на все воля Свыше. Зря выглядывал этот веночек один парубок…
Демьян сегодня веселился от души. Поддразнивая влюбленных парубков, но сочувствуя им, помогал вылавливать венки. Сплел, как мог, веночек и носился с ним за теми хлопцами, что ни в какую не хотели в этот год жениться, пытаясь одеть его хоть кому-то.  А они отбрыкивались от него, бросались комками мокрых водорослей, после чего он сам стал похож на водяного – мокрая рубаха, прилипшие водоросли, зеленая тина на щеке и мокрых, взлохмаченных волосах. Выловить венок для себя он даже и не думал. Одарка с Галинкой, по началу, со смехом наблюдали за ним. Уж очень по душе он им пришелся: веселый, добрый, отзывчивый. Но как же быть с Катрусиным венком? Демьян ни на минуту не оставался один, а к воде почти не подходил. Русалки уже не на шутку начали сердиться. Неужели из-за его непоседливости они не смогут помочь Катрусе? А так хотелось отблагодарить смелую, добрую девушку. Но если он не подходит к воде, где они могли бы подложить ему ее венок, значит нужно поймать его в прибрежных зарослях.
- Демьян… - послышался из зарослей ивняка нежный девичий голос, - Демьян, подойди сюда…
Хлопцы, лукаво перемигнувшись меж собою, подтолкнули Демьяна к зарослям. Но не торопится он идти на зов.
- Неужели русалок боишься, что от нас не отходишь? – поддразнивали они Демьяна, -  может, судьба там твоя тебя ждет!
Недоуменно пожав плечами, пошел на голос. Раздвигая ветви, одна на другой, силился хоть что-то разглядеть в зарослях, недоступных для слабого лунного света. Только призрачное белое облачко мелькнуло в тени деревьев. Цепляясь волосами за ветки, вернулся к парубкам.
- Так ты туда жениться ходил? – дружным смехом встретили его друзья.
- Да нету там никого! – ответил Демьян.
- Конечно нету – продолжали смеяться хлопцы, - а венок тебе, наверное, русалки одели?
- Да что вы несете? Какой венок?!
На лицо, не понятно откуда, упала капля воды. Коснувшись волос, наткнулся рукою на мокрый венок. «Как? Откуда? Кто? Ведь даже не почувствовал…» - вертелось в его голове. Сразу пропало все веселье и, озадаченный случившимся, решил вернуться домой.
Погруженный в свои мысли, неторопливо шел домой, теребя в руках непонятно как очутившийся на его голове венок. «А хорошо бы, что бы это был Катрусин венок… -  неожиданно для самого себя, вдруг подумал Демьян. Даже сам удивился этому желанию. «А что, она хорошая, добрая. Да и красавица…» До утра не сомкнул глаз. А на утро уже был твердо убежден, что лучше, чем Катруся, нету девушки на всем белом свете. И сердце его пело!
***
Опустел речной берег. Ушли взрослые и дети, последними разошлись хлопцы да девчата. Непривычно тихо стало, только тонкие струйки горьковатого дыма от потухших костров, примятая трава да подломленные где ни где ветки напоминали о прошидшем празднике
Догорают последние звезды. Несколько минут осталось до рассвета. С глубокой грустью глядят русалки на небо, с упоением вдыхая земной воздух. Как только на востоке чуть порозовеет небо, спустятся они на дно реки до следующей Русальной недели. А Одарка с Галинкою со слезами на глазах и тоскою в сердце, проводят их. Последние минутки остались быть им в русалочьем теле. Как только покажется солнце, первые его лучи рассеют их прозрачные, истонченные за семь лет тела и души их поднимутся в небо. И там они будут дожидаться своих подруг…