Эмпатия

Игорь Сергеевич исходил гневом, будто кто-то поджёг в его душе самое сокровенное:
- Вы не правы! Вы совершенно не правы! Ротару - ничтожная певица, а Пугачёва - великая!
Лицо его раскраснелось, и возникало невольное опасение, что сосуды вот-вот лопнут.
Наталья замолчала. Никак не ожидала, что разговор примет такой оборот. Ведь шёл самый обычный застольный разговор. Хозяйка, пригласившая человек двадцать на свой день рождения, была всем довольна. Да и люди тоже. Неожиданно приватные беседы слились воедино.
Она не совсем понимала: гости ЗА нее или против? Точнее, за Пугачёву или Ротару? А ещё точнее - за Игоря Сергеевича или против? Только что оживлённо беседовали обо всём на свете, а теперь вдруг замолчали, прислушиваясь к яростному спору. Жена Игоря Сергеевича, Татьяна, раскраснелась от возмущения. Про супругов говорили, что это поздний и счастливый брак; что они очень любят друг друга. Но в гостях, именно в этом доме, они обычно ругались почти до неприличия. Приходили уже взвинченными, будто скандалили всю дорогу. Друзья принимались успокаивать Татьяну: мол, ты же знаешь, что Игорь Сергеевич человек вспыльчивый; угомонись, тогда успокоится и он. Но гостям не всегда удавались их трюки, благие намерения лишь способствовали ещё большей взаимной ярости супругов, и они могли просидеть весь вечер по разным углам, делая вид, что не замечают друг друга.
Однако сейчас Татьяна выступала явно ЗА своего мужа и готова была в любую секунду, вот только он скажет: «Фас!», кинуться на Наталью, посмевшую возражать такому умнице и знатоку всего на свете.
Почему люди молчали? Или эта тема совсем неинтересна им? Но вроде бы только что участвовали в споре...
- Я тоже раньше любила Пугачеву, - сказала Наталья, переламывая тишину. - Особенно в первые годы. И ещё - когда она пела песни Паулса. Помните? «Старинные часы», «Миллион алых роз»... Тогда все восхищались, и казалось, что она поднимается выше и выше и её возможности неисчерпаемы. А потом пошло резкое снижение. Сегодня она иногда выглядит даже пошло! Уж не говорю о том, что она кажется просто-напросто хозяйкой всей нашей эстрады, это противно само по себе. А Ротару... Согласна: возможно, она менее талантлива, но это же лирическая певица и ни на что большее не претендует. Посмотрите, как принимают её зрители. Она умеет дойти до сердца каждого человека. И никакой вульгарности!
- Вы прекратите своё безобразие или нет?
Игорь Сергеевич снова сорвался и готов был швырнуть в Наталью стулом. Остальные молчали.
И вдруг она поняла, почему: большинство из них работало под его началом, и люди слишком привыкли к авторитарности шефа; к тому, что никогда никакое инакомыслие, точнее, мнение о чём бы то ни было, иное, чем высказал он, просто не допускалось.
Решила больше не спорить. Да и сам предмет конфликтного разговора не очень занимал Наталью. Разговор вышел случайно. К счастью, кто-то ещё додумался сменить тему разговора, так что Пугачёва и Ротару теперь могли сами спорить между собой за мнение зрителей и право первенства на эстраде.
Среди гостей за столом сидели не только подчинённые Игоря Сергеевича, но и кое-кто совсем из другого круга знакомых хозяйки. Давнишних знакомых, лет двадцать пять тому назад работавших вместе в школе и однажды  разом получивших путёвки в пансионат. Тот отдых не прошёл зря: сдружил коллег больше, чем любые педсоветы и культурные мероприятия. Они часто встречались - по случаю каждого советского праздника, дней рождения, но потом реже и реже. Постепенно встречи свелись до одного раза в году, на дне рождения хозяйки этого дома, но зато всегда проходили шумно, радостно и всем доставляли удовольствие.
А два гостя здесь были особо почётными. Первый из них, в возрасте крепко за шестьдесят, но ещё бодрый, сидел напротив Натальи и весь вечер пристально наблюдал за ней. Звали его Марлен Петрович, когда-то тоже отдыхал в том незабываемом пансионате. Давно это было! Тогда он преподавал в школе математику, но потом унёсся в высокие дали: стал недюжинным учёным. Даже человеком с именем в своей области. Когда он приходил к старой приятельнице-коллеге, его встречали почтительно, разве что не расступались в стороны, чтобы пропустить такого важного гостя. Его место никто никогда не занимал, даже если гостей оказывалось больше, чем мест. Марлен Петрович мог и не прийти вовсе. Но, как человек воспитанный, он звонил и предупреждал хозяйку, что его задержали непредвиденные обстоятельства. Приняв его объяснения, хозяйка сообщала всем: «Марлен просил извинить его, сегодня прийти не сможет». Гости чуточку раздвигались, чтобы сидеть не так тесно, а один-два непременно кидали взор на будильник, всегда присутствующий на посиделках и чётко знавший своё место на серванте. Кто-то мог тихонько пробурчать: «Но почему предупреждать об этом надо  через час после начала вечера, а не заранее?» Если хозяйка слышала недовольное мнение, она спешила уточнить: «Он собирался приехать, уже выходил, но тут ему позвонили...» Её объяснения не казались убедительными.
Сегодня Марлен Петрович был всем доволен. Пришёл с опозданием всего в тридцать пять минут, занял «своё» место и весь вечер  любезно беседовал с соседями по столу. Даже спор о двух эстрадных дивах, в общем-то совсем ему неинтересный, слушал внимательно.
Друг, которого он привёл с собой, тоже был учёным. В старый дом отдыха он не ездил, но в этом доме ему явно нравилось. Сидел у противоположного конца стола, оживлённо участвовал во всех разговорах и очень хорошо кушал. В основном болтал с ближайшими соседями, однако, едва общий разговор принимал значительный оборот, он тут же переключался на него.
Гости время от времени вспоминали, как много лет назад отдыхали вместе, ходили по ягоды, вечерами устраивали костры и обязательные спевки, танцы, всё, что тогда было принято в жизни ещё достаточно молодых людей. Подчинённые Игоря Сергеевича слушали тоже с интересом, задавали много вопросов. Вдруг появлялось общее желание спеть какую-то почти забытую песню. Марлен Петрович пел, как все, громко и задорно. И не только потому, что успел пропустить стопку-другую, но и потому, что молодость вспомнить всегда приятно. Кто-то спешил рассказать, что он тогда был очень озорной, придумывал свои игры, шарады, соревнования и викторины. За девушками приударить был совсем не промах - это стареющие дамы вспоминали как нечто особенно трогательное и приятное. Правда, Марлен Петрович довольно скоро пресекал подобные воспоминания, и люди, отдыхавшие тогда с ним вместе в пансионате, понимали, почему.
За столом, совсем далеко от него, сидела некая Нина Николаевна. Наталья кое-что знала о ней от хозяйки дома, своей приятельницы. В том домоотдыховском году Нина работала в школе секретарем, на неё тоже распространялись  профсоюзные льготы, так что и ей перепало поехать вместе с сотрудниками в пансионат. Нина Николаевна была влюблена в Марлена Петровича. Не возникало никаких препятствий для взаимности: он не был женат. И вроде бы не на шутку увлёкся Ниночкой. Нередко в самый разгар вечернего костра и пения-танцев он незаметно исчезал вместе с ней в чёрной чащобе леса. Заметившие это помалкивали. Ибо зачем судачить? Нравятся люди друг другу, и замечательно, так и должно быть: молодые же. Если они и возвращались к общему костру, то лишь когда тот уже почти прогорел. Их появления как бы не замечали, словно они никуда и не уходили. Люди отличались тактичностью, во всяком случае, внешне.
Удивлялись другому, но молча или в частных разговорах: они вроде бы не пара. Ниночка куда проще Марлена; скорее всего, до конца своих дней так и останется секретаршей, а он очень толковый преподаватель и вряд ли задержится в школе, пойдёт в науку. Да и внешне Ниночка вовсе не была Венерой: очень простенькая, обыкновенная; цветочек лебеды у дороги. Про него тоже не скажешь, что красавец, но импозантный мужчина, к тому же речистый и вообще эрудит. Когда у костров и на других посиделках он что-то рассказывал, она всегда молчала. А если и спросит что-то, то вопросы получались простоватыми. Не только Марлен - он уж, конечно, но и другие кругом - удивлялись её наивности и неначитанности. Нет, нет, шепотком подводили итог коллеги, они не пара, и если бы вдруг поженились, ему с ней скоро стало бы тошно. Правда, она была бы отличной хозяйкой, самой лучшей матерью детям; дом у них блестел бы чистотой; муж был бы ухожен, как член королевской семьи. Ну а дальше-то что? Говорить с ней о чём? Скучно ему будет, бедняге... И потому, когда пара исчезала в лесу, кое-кто обменивался понимающими взглядами, в которых отпечатались и все сомнения.
Отпуск пролетел, как утренний туман. Разменялся новый учебный год, а никто не услышал о предполагаемой свадьбе. На Ниночку поглядывали искоса: не беременна ли? Вроде бы кто-то что-то заметил... Но если такое и случилось и ей понадобилось освободиться, она сделала это так тихо, что ни одна мышка на работе не услышала и не узнала.
Нет, Марлен Петрович не удостоил подругу предложением руки и сердца, менять её судьбу не собирался. Скоро стало заметно, что он совсем охладел к ней и даже едва здоровается. Более того, довольно открыто увлёкся молодой учительницей физики, с которой у него в силу общей специальности хватало и общих интересов. Секретарша Ниночка совсем сникла. Какое-то время ходила на работу очень грустной, а потом и вовсе уволилась среди года, сославшись на то, что заболела её мать, жившая в провинции, и требуется серьёзный уход. Её отпустили, хотя в школе любое увольнение сотрудника посреди учебного года - целая драма. Впрочем, Ниночка же не преподавала, так что производственная драма вышла минимальной.
Марлен Петрович не заметил её исчезновения. А по окончании того учебного года и сам ушёл из школы: подался в учёные, то есть занялся научной деятельностью.
Однако и он, и Ниночка приходили на вечера встречи тех, кто однажды летом дружно отдыхал в пансионате. Она, правда, редко, он чаще. Судьба у обоих почему-то не сложилась. Причины не обсуждались, но как-то само собой установили, что он не женился потому, что наука забрала все его силы, а она - потому, что слишком проста. Так или иначе, но каждый жил в одиночестве. Впрочем, друг для  друга это не имело ровным счётом никакого значения: у него - своя жизнь, у неё - своя.
В тот вечер, когда разгорелся грозный спор о двух эстрадных дивах, только Ниночка, кроме Натальи, и сказала что-то. И были это слова о том, что София Ротару действительно, как она выразилась, «простой человек и поёт как соловушка, душу людям радует». Может быть, главный оратор Игорь Сергеевич и её смешал бы с песком, но она для него не имела никакого значения, свою точку зрения высказала тихо и не особенно отстаивала. Да и сидела за столом далеко от него - поди-достань её.
К счастью всех присутствующих, в тот вечер говорили не только о Пугачевой и Ротару. Пожалуй, центральным «номером программы» был рассказ Марлена Петровича и его друга о том, как они два часа шли до этого дома пешком и прошагали чуть ли не пол-Москвы. Целей поставили много. Во-первых, физическая разминка, совершенно необходимая им обоим, много времени проводившим за своими научными столами. Во-вторых, они вообще любили Москву и часто гуляли по ней вдвоём. В-третьих, после такой прогулки нашлось что рассказать собравшимся. И они с удовольствием, не перебивая друг друга, а как бы передавая эстафету, рассказывали, по каким шли улицам и что там располагалось в старые времена, как менялась и строилась Москва. Присутствующие слушали с неподдельным интересом.
Словом, о жарком споре насчёт эстрадных див скоро забыли, только Игорь Сергеевич по-прежнему сидел недовольный и на Наталью, свою соседку напротив, смотреть не желал. Вечер постепенно завершался. И когда с другого конца стола поднялся высоченный приятель Марлена Петровича и стал пробираться к выходу, зашевелились и остальные. Правда, он тут же уточнил, что никому торопиться не следует, вечер идёт прекрасно, но они с Марленом капитально прошлись, теперь усталость начинает сказываться. Поравнявшись с Натальей, шепнул ей на ушко: «Молодчина! Хорошо наподдали этому дураку-начальнику!» Наверное, она покраснела: слишком неожиданной оказалась поддержка. Хотела что-то сказать... спросить... Однако не успела, гость быстро-быстро проскользнул в прихожую и ушёл.
Скоро поднялся и Марлен Петрович. Стал бурно и дружно со всеми прощаться. Он сидел рядом с дверью в прихожую. Однако почему-то пошёл в обратную сторону. Видимо, хотел каждому пожать руку. Кое-кто явно напрягся: а к Ниночке он подойдёт? Поцелует в щёчку? Тоже  пожмёт руку?
Оказалось, у него совсем другие планы. Неожиданные! Поравнявшись с Натальей, он тоже решил, как и его друг, что-то сказать мне на ухо.
- Эмпатия должна быть! - шёпотом выговорил он ей, как нерадивой студентке на лекции. - Эм-па-ти-я!
Наталья растерялась. Попыталась что-то уточнить, но Марлен Петрович уже развернулся и шёл в прихожую, так и не пожав никому руки.
Словечко «эмпатия» едва входило в моду, и то лишь среди самых образованных людей. Кое-кто путал его со словом «симпатия». Но Наталья знала истинный смысл: это – как бы умение чувствовать то, что чувствует другой, особое понимание его. Сейчас ее   однозначно призывали к тому, чтобы стремилась понять и почувствовать, что делается в  душе Игоря Сергеевича. Выходит, спор на тему «Пугачёва - Ротару» не закончился? И вообще он серьёзнее, чем казался?
Наталья протиснулась в прихожую. Марлен Петрович ещё не успел уйти, тщательно прилаживал шляпу перед зеркалом. «Какая эмпатия? – тихо сказала Наталья. - Он же просто хамит. И давит, давит!» «Вы, милочка, должны были попытаться понять, почему, - продолжал он поучать и наказывать ее лёгким презрением. - Мало ли что у человека случилось! А вы спорили, как... как на рынке!» Наталья оскорбилась и вернулась в комнату. Прощаться с таким гостем расхотелось.
Остальные посидели ещё с полчасика и тоже стали расходиться. Тихо, мирно, тепло прощались друг с другом. Ниночка долго целовалась с хозяйкой, а та гладила её по голове, будто пыталась оправдаться за то, что давнишний возлюбленный вообще не заметил её этим вечером. Как, впрочем, и другими подобными вечерами.
На улице все с наслаждением вдыхали свежий прохладный воздух, только теперь сообразив, как же душно было в комнате. Потом снова прощались, крепко заверяя друг друга в том, что стоит хозяйке снова пригласить их на любое сборище, явятся все. Решили, что, видимо, это будет на её следующий день рождения. Постепенно все распрощались и пошли на разные остановки транспорта.

И действительно, через год собрались вновь. Наверное, потому, что погода в тот день выдалась неважная, гостей пришло совсем немного. А, может, дело было в некруглой дате рождения хозяйки. Так или иначе, но за столом сидело всего девять или десять человек. Поначалу никто не спрашивал, где же остальные приятели, по крайней мере, из числа завсегдатаев. Обычно, если возникали такие вопросы, хозяйка говорила: «Подойдут». И действительно, кое-кто приходил позже. Но вот уже час просидели, все нужные тосты произнесли и бокалы осушили, а никто не подходил. И сам собой возник разговор об одном человеке, о другом. Хозяйка фактически про всех всё знала, потому что поддерживала отношения с каждым: сама звонила, звонили ей.
Дошли и до Марлена Петровича с товарищем. Хозяйка неожиданно нахмурилась.
- Что касается приятеля Марлена, то один он прийти не может, он же не наш друг, - уточнила она. - А Марлен... Я думала, вы знаете. Дела Марлена плохи. Даже очень плохи.
Что-нибудь дома случилось? Но он жил один. На работе? Но об этом хозяйка не стала бы говорить столь мрачно. Здоровье... Однако в прошлом году он выглядел как огурчик, не говоря уж о том, что в день встречи прошел с приятелем по Москве много-много километров...
- Марлен погибает, - сказала хозяйка. И умолкла.
От неожиданности замолчали и все за столом. Её слова прозвучали так, будто она уже накрыла его могилу тяжёлой плитой...
Минут пять не было слышно и слова.
- Марлен погибает, - повторила хозяйка. - Всё случилось так неожиданно! Он вдруг плохо себя почувствовал. Сначала сваливал на возраст – уже ведь за шестьдесят. Ни за что не хотел обследоваться в поликлинике. В конце концов пошёл к знакомому врачу, и тот заставил его сделать необходимые анализы. Марлен потом рассказывал, что по лицу врача сразу понял: дела у него обстоят неважно. Обследования подтвердили догадки: у него оказался рак, причём уже запущенный.
- Так он же отлично себя чувствовал! - не выдержал кто-то из гостей.
- Вот так оно часто и бывает. Вроде бы всё очень прилично, а в организме зреет коварная и страшная болезнь. - Хозяйка помолчала. - Самая страшная болезнь...
Посыпались вопросы, будто все только и ждали команды. Где он? Дома? В больнице? Прошёл операцию? Что? Облучение? И химиотерапию? А в какой больнице лежит?
Вечер, призванный отметить день рождения хозяйки, моментально свернулся. Теперь говорили только о Марлене Петровиче.
Да, он прошёл операцию. После неё стало легче, но совсем ненадолго, потому что уже появились метастазы, и значительные. Выписался. Лежал дома. Хорошо, что занимал важный и ответственный пост: за ним присылали машину, которая возила его на химиотерапию. И снова один, дома. И снова машина. И снова... А самочувствие полностью подчинялось тем процессам, которые шли в его организме.
И неизвестно, как бы всё пошло, если бы о его болезни случайно не узнала Нина. Та самая, бывшая секретарша школы. Далёкая возлюбленная Марлена Петровича, его короткое увлечение.
Она сама позвонила ему. Сказала, что прослышала о нём вещи совсем невесёлые. Уточнила, не нужна ли ему помощь. Он рассердился и чуть не бросил трубку. Брякнул: «Без тебя справлюсь!» Но Нина поняла: раздражение - от бессилия. Потому не возникла даже мысль обидеться. Она извинилась за беспокойство, попрощалась, положила трубку. И долго-долго сидела в кресле, очень печальная. Вот так всё: тебе только кажется, что жизнь ещё идёт и когда-то что-то хорошее непременно случится, а на самом деле все дороги уже свернули в одну сторону, и ничего, ничего не остается...
Мысль о том, что Марлену нужна помощь, что он не справится один, не оставляла её ни на минуту. Что сделать? Как поступить? Особенно неприятно было думать о том, что он может не так понять её желание помочь: решит, что она воспользовалась ситуацией, его слабостью, потому и пристает. Это противное словцо проговаривалось само собой и очень задевало. Разве она приставала? Разве хотела что-то изменить в их отношениях? Разве главным теперь было не просто помочь ему, в самой трудной жизненной ситуации? Ну как он может настолько не понимать её? Ладно - прошлое: тогда он не понял, как ей плохо, потому и расстался с такой легкостью. Не любил её... Просто увлёкся. Даже и не увлёкся: для него роман с Ниной был лишь способом... В народе сказали бы: удовлетворить свою похоть. Она бы, наверное, сказала иначе: удовлетворить своё желание. Но как хотелось ей сказать совсем иначе: он любил её, но недолго, потому что они на самом деле были совсем не парой, совсем... Она понимала, что он должен найти себе другую женщину, более интересную, культурную, знающую. Дерево надо рубить по себе. Она понимала это все годы, что прошли с того далёкого лета в доме отдыха. Когда она видела его на днях рождения общей приятельницы, всегда издали любовалась «своим Марленушкой». Если бы он подошел к ней, о чём-то спросил, разговорился, она бы, наверное, растерялась, как девочка, и не знала бы, что сказать. Но, к счастью, он был занят собой, едой и гостями, Нину не замечал, будто вовсе не знал её, так что всё протекало... как?.. нормально, наверное.
Прошло несколько дней,  и Марлен Петрович сам позвонил Нине. Она удивилась: где телефон-то её взял? Потом сообразила: теперь кругом телефонные аппараты с определителями, вот он и записал номер с недавнего её звонка.
Она сняла трубку, сказала: «Алло!», но на том конце провода молчали. Хотела уже положить трубку, но тут услышала его голос, хриплый, едва узнаваемый.
- Нина? Ты? Здравствуй! Это Марлен.
Теперь молчала она. Сильно изменившийся голос означал: дела его ухудшились. Собралась с силами, чтобы не выдать волнение. Попробовала взять инициативу в свои руки: мол, как живёшь, как дела? Но прикусила язык: о каких делах можно спрашивать столь больного человека? Он с досадой и горечью сказал:
- Плохо у меня. И ты, наверное, всё знаешь от наших общих знакомых...
Ей хотелось возразить: ничего она не знает. Но язык не повернулся. Лишь вздохнула и сказала, что да, знает, и очень беспокоится о нём...
- Нина, ты не могла бы приехать ко мне и купить еды? - попросил он. - У меня почти ничего нет, а выйти на улицу я не могу. Сама понимаешь...
- Конечно, приеду, сейчас. Да, да, только оденусь.
- Постой, ты же не знаешь адреса...
Действительно... Их «общим адресом» был только лес в доме отдыха да ещё один или два раза его номер, когда все уезжали на большой пикник. В Москве он никогда к ней не приезжал, даже в разгар романа. И уж тем более никогда не приезжала она. Впрочем, «разгар романа» был только в её душе, а у него всё погасло с последним костром в доме отдыха...
Она записала адрес, оделась, вышла на улицу. Что купить, примерно сообразила: лишь самые свежие диетические продукты. Да, да, самые свежие.
Трудным получилось свидание! У двери Марлена, уже позвонив, она стояла долго, а он всё не открывал. Нина догадалась: ему трудно подняться с постели; возможно, он не одет; требовалось время доплестись и открыть. Так и было, она увидела это сразу, едва щёлкнул замок и медленно открылась дверь. Всю дорогу она мысленно готовила себя к тому, что увидит сильно изменившегося Марлена. Но он выглядел ещё хуже, чем она ожидала, и ей стоило сил собрать волю в кулак и ничем себя не выдать.
Потом стало немножко легче: за делами жизнь идёт проще. Она варила ему кашу-размазню, кипятила чай. Подавала всё на стол. Потом помогла снова лечь. Спросила, можно ли ей немножко прибраться, потому что квартира запущена. Он кивнул: мол, конечно, что ты спрашиваешь?
Она убиралась долго, тщательно. Скоро всё заблестело. Но хозяина это, казалось, не трогает. Да и чему удивляться? Нина подумала: главное - лишь бы чисто было. Накормила его ещё раз, благо прошло несколько часов. Попрощалась и ушла. В дверях он долго держал её за руку и повторял: «Спасибо тебе, Ниночка! Спасибо! Так получается: в беде я, кроме тебя, никому не нужен!» Пообещала, что будет приходить ещё, пусть он только позвонит. Правда, она работает, потому что пенсии не хватает даже на одну себя, а у неё есть внучатая племянница, девочка живёт трудно и тётка-бабушка «немножко посылает и ей». Но ничего: мол, когда он скажет, что нужно прийти, она договорится на работе, ей позволят уйти раньше, она не сомневается. Он закрыл дверь, и Нина пошла своей дорогой. На сердце было очень тяжело. Как помочь? Ясно, что ему осталось совсем немного. Но всё-таки... всё-таки... Хотя бы как-то облегчить его последние дни...
Человек предполагает, а Господь располагает. Марлен позвонил уже на следующее утро. И Нина, попросив на работе отгул, помчалась к нему. На сей раз убираться не пришлось, однако нашлись какие-то хлопоты. Требовалось сделать ему укол, и она сделала. Хотел поговорить - пожалуйста. И снова укол. Разговоры получались только о болезни. Марлен понимал, что, видимо, следует попроситься обратно в больницу, но как не хотелось! «Это же... как попроситься уже прямо к Смерти!» - горько сказал он. Если бы только можно было, он бы, конечно, пожил дома, только дома. И не может ли Ниночка...
Ну, конечно, она смогла! Через день подала на расчёт и уволилась. Марлен Петрович просил: мол, если можно, не уезжала бы совсем. Место для спанья нашлось, в смежной комнате стоял хороший диван. Она перевезла самые необходимые пожитки и осталась у него. Теперь они вместе коротали дни. Ночью он обычно неплохо спал под уколом, зато она спала тревожно, будто в соседней комнате у неё больной ребенок. И бывало, что приходилось подниматься, делать дополнительный укол, если начинали терзать боли. Днём он тоже больше подрёмывал. Она научилась делать ему уколы «наперёд», не дожидаясь нового приступа боли. И это срабатывало, ему стало легче. Вообще с её переселением он немного ожил. Иногда даже шутил. Обсуждал с ней общих знакомых. Расспрашивал о ней самой и её внучатой племяннице. Она отвечала, но чувствовала: не очень ему интересно. Замолчит, продолжая какое-нибудь дело по хозяйству или просто сидя рядом. Об одном он никогда не заводил разговоров - о летнем отпуске, который они когда-то провели вместе в доме отдыха. Память, под влиянием болезни работавшая уже избирательно, словно вычеркнула тот факт из его души.
Выяснилось, что родственники у Марлена всё-таки есть: племянник с женой. Они изредка заходили. Чаще племянник бывал один. Посидит. Расспросит, что купить, куда сбегать или съездить, он сейчас мигом. Дядя говорил, что ему ничего не надо, Ниночка во всём поможет. Племянник решил, что это сиделка из больницы, нанятая дядей за деньги, однако поглядывал на неё с недоверием. Нина с горечью решила: наверное, думает, что она что-то украдёт. Марлену об этом не сказала. Но он и сам не очень радовался визитам племянника. Зло проворчал: «Ничего ему не надо, только унаследовать мою  квартиру и барахло. Тут он ни от какой мелочи не откажется, парень корыстный. А вот приехать и действительно помочь - такого сроду не бывало». Нина слушала внимательно. Главным было иное: Марлен никак не разделяет отношения племянника к ней, это она чувствовала. Когда тот уходил, сразу становилось легче дышать.
Отсчитывались дни. Последние для Марлена Петровича. Совсем последние...
Когда он умер, Нина организовала красивые похороны. Приехали люди с работы, помогли. На панихиде произносились звучные речи, и все как один нахваливали Марлена Петровича: специалист он отличный, человек замечательный. Ни разу не сказали слова  «был», будто собрались вовсе не на панихиду, а на день рождения. Ораторы  проникновенно говорили о его душевности, интеллигентности. И что он человек европейски образованный. Всегда знал, кто и чем живет, у кого и что на душе, и коли требовалась помощь, он спешил её оказать, даже если этот человек не был ему особо близок. Никто не произнес модного слова «эмпатия», но оно само собой разумелось.
Когда всё закончилось и сотрудники разошлись, тяжко вздыхая на прощание, в доме Марлена остались только Нина и его племянник. Она - чтобы убраться. Он - чтобы потом забрать у неё ключи от квартиры. Она тщательно отмывала каждую тарелку и чашку, всё отдраивала с таким старанием, будто хотела доставить своему любимому особую радость. Вот он завтра придёт, откроет один шкафчик, другой, третий, а там чистота и милота, только дивись. Племянник, похоже, не очень верил её искренним намерениям и понемножку следил: не возьмёт ли чего, не утащит? Даже выразил сомнение: не поздно ли ей будет возвращаться домой, может, он сам всё закончит? Но Нина лишь отмахнулась, однако ускорила работу.
Потом племянник проводил её до дверей. Прежде чем выйти на лестничную площадку, она ещё раз оглядела квартиру, вздохнула и пошла вниз пешком.
К остановке брела почти вслепую. Теперь, когда никого не было рядом, слёзы стекали из её глаз прямо под ноги, просачиваясь в землю и никого не спрашивая о том, нужно  ли ей плакать о человеке, которого она столько лет любила, но для которого была никем и ничем. Конечно, последний период выдался необычайно сложным: столько приходилось всего делать, переживать... Но куда более важным стало совсем другое: Марлена больше нет. Правда, она знает, где его похоронили, и уж чьей-чьей, а не племянника и его супруги заботой будет ухаживать за могилкой - ее, Нининой...
Несмотря на поздний час, она долго шла пешком. Хотелось забыться. Нет, не то. Хотелось совсем иного. Мысли о далёком лете сами спешили обогнать любые другие, и она шла, шла, шла, и память сама выдавала ей картины прошлого. Марлен... Каким бы жестоким ни казался он по отношению к ней, для неё-то был светом в окне, оттого всегда ярким и тёплым. Даже не видя его годами, не слыша его голоса, она как бы знала всю его жизнь, каждое движение души. Она чувствовала его совершенно неземным, особым чувством, которое, наверное, объяснить бы не сумела, даже если бы очень захотелось. И как бы далеко ни ушёл он, для неё остался навсегда живым, любимым и единственным.
Она была простым человеком и понятия не имела о таких сложных словах и явлениях, как эмпатия...