Их не забыть. повесть. глава отец

ОТЕЦ
(1898-1969)
ГЛАВА 7. КАДЕТ И ЮНКЕР.
ГЛАВА 8. ПАТРУЛЬ.РЕВОЛЮЦИЯ.ВОССТАНИЕ.
ГЛАВА 9. НА ЮГЕ.
ГЛАВА 10. У КРАСНЫХ.
ГЛАВА 11. ДВА КОМИССАРА.
ГЛАВА 12. СЛОВО-СЕРЕБРО, МОЛЧАНЬЕ-ЗОЛОТО.
ГЛАВА 13. ГУЛАГ.
ГЛАВА 14. СВОБОДА.
ГЛАВА 15. СУХУМИ.
 
ОТЕЦ
 
Волков Николай Григорьевич
(1898-1969)
8 ноября 1898г. в укреплённом селении Чир-Юрт у капитана прославленного 82 пехотного Дагестанского полка родился третий сын, которого крестили и назвали Николаем в честь самого уважаемого на Руси святого-Николая Чудотворца. С 1904г. семья жила в городе Сухуми, где Николай окончил 5 классов реального училища. В 1910 году, после смерти отца, Николая определили в Тифлисский кадетский корпус. Николай, в последствии стал моим отцом.
К 1917г. в России действовало 29 кадетских корпусов. Общее число кадетов превышало 10000. В 1918г. кадетские корпуса были закрыты.
Кадетский корпус -начальное военно-учебное заведение с программой среднего учебного заведения с полным пансионом для подготовки молодёжи к военной карьере.
По окончанию полного курса, воспитанники принимались не только в военные училища, но и в высшие учебные заведения без экзаменов.
Общее направление  воспитания кадетов основывалось на любви к Богу, на сыновней преданности России, бескорыстной любви к отечеству, на душевном сознании семейного долга. Главная цель- сделать кадет добродетельными и благочестивыми. Особое внимание уделялось на то, чтобы кадет получал доброкачественную пищу, исправную и удобную одежду, больше был на свежем воздухе и всегда содержался в строгой опрятности.
Кадетский корпус состоял в строю батальон. Три старших класса-роту. Продолжительность обучения -семь лет.
В корпусах изучались: закон Божий, русский язык с церковно-славянской и русской словесностью; французский и немецкий языки (в некоторых английский), математика (арифметика, алгебра, геометрия, тригонометрия и начало анализа);история, физика, астрономия, химия, география, законоведение, чистописание, рисование и черчение. Внеклассные занятия: строевая подготовка, гимнастика, физические упражнения, коллективные игры (волейбол, баскетбол, лапта); стрельба, фехтование, танцы, музыка, основы этикета. Кадетов готовили так, чтобы  сделать их способными к перенесению трудов военной службы. Юноши, успешно закончившие корпус, получали право на поступление в военные училища.
Перед февральской революцией в России насчитывалось двадцать пять военных училищ, в том числе:тринадцать пехотных, четыре артиллерийских, два инженерных, три кавалерийских, два казачьих и одно военно-топографическое. Воспитанники военных училищ носили звание юнкеров.  Курс обучения в пехотных, кавалерийских и казачьих училищах-два года, в артиллерийских и инженерных-три года. В строевом отношении пехотное училище составляло батальен из четырёх рот, артиллерийское училище-две батареи.
В военном училище принимали присягу. Принятие присяги было событием чрезвычайно торжественным. После церковной службы на плацу выстраивались юнкера. Перед строем стоял аналой со святым Евангелием и крестом. После приветствия начальника училища-равнение на знамя и сразу же под звуки торжественного марша «Под двуглавым орлом» выносили белое знамя с золотым орлом на вершине древка. Раздавалась команда:» На молитву! Шапки долой!» священник негромким голосом произносил: «Сложите два перстня и поднимите их вверх. Теперь повторяйте за мной слова торжественной военной присяги». Затем адъютант училища читал вслух военные законы, карающие за нарушение присяги и награждающие за храбрость. Юнкера стояли- серьезны, ответственны, горячо молились, целовали поочерёдно крест Евангелие и знамя и возвращались в строй. Далее они проходили церемониальным маршем, после которого их ждал праздничный обед. Вечером бал. На следующий день-первый отпуск в город. Юнкера артиллеристы основное внимание уделяли точным наукам, физике, химии, математике и черчению. Юнкера всех училищ изучали Закон Божий, русский и иностранные языки, учились верховой езде, танцам, фехтованию и гимнастике.
После окончания кадетского корпуса отца определили в Константиновское  артиллерийское училище в Петербург.
В 1807г. был сформирован дворянский Полк,  который готовил молодых дворян для военной службы. И в 1832г. дворянский Полк превращён в самостоятельное учебное заведение со штатом 1000 человек. 3а  период с 1807 по 1855г. дворянский Полк выпустил 13227 офицеров. Из стен заведения вышло много выдающихся людей:
-М.И. Богданович, генерал-лейтенант, известный историограф;
-C.А. Хрулев, генерал-лейтенант, герой защиты Севастополя;
-М.Г. Черняев, генерал-лейтенант, покоритель Соседней Азии;
М.И. Драгомиров, генерал по инфантерии, военный теоретик.
14 мая 1859г. училище стало называться «Константиновское» военное училище, а с 1894г. оно было переименовано в артиллерийское- сначала с двух летним, а потом с трёх летним  курсом обучения. Кроме основных дисциплин ежедневно юнкера обучались пешему и конному строю, уставам, верховой езде, фехтованию. Ежегодно три месяца юнкера находились в полевом лагере, где проходили практический курс стрельбы и решение практических задач. В «Константиновское» училище принимали молодых людей, в основном, после окончания кадетских корпусов (около 90%), а остальных после гимназии и реальных училищ по конкурсу баллов. Юнкерам, окончившим училище, присваивалось звание подпоручик. Перед производством в офицеры учебной частью училища вычислялся средний балл, который являлся основанием для определения порядкового номера каждого юнкера в списке, согласно которому выбирали вакансию.
Юнкера жили почти на солдатском положении. Бельё и обмундирование как у солдат, суточный паёк -двадцать пять копеек, что на десять копеек выше солдатского. В училище вся атмосфера пропитана напоминанием о долге, постоянный труд, дисциплина, распорядок дня, традиции-всё это создавало военную психологию, обеспечивало живучесть и стойкость в мирное время, на войне и в дни великих потрясений. Юнкеров учили, что офицеры не должны стремиться ни к выгоде, ни к богатству, они должны оставаться верны своему высокому призванию, руководствуясь во всем требованиями истинной чести, сосредотачивая все мысли и чувства на самоотверженной преданности Отечеству и своим командирам. Поэтому, не случайно, эти юноши, духовно останутся верны своему строю и бесстрашно пойдут умирать в боях против захвативших власть большевиков.
При производстве молодой офицер получил 400 рублей на обмундирование, револьвер, шашку, цейсовский артиллерийский бинокль, но седло и всю амуницию нужно было приобретать самому.
В 1906г. утверждён знак об окончании училища.
Отец учился охотно, хорошо. Периодически юнкера старшего курса несли караульную службу в Зимнем дворце. Однажды, отец стоял на посту у покоев императрицы. Открылась дверь и вышла императрица, высокая красавица женщина с пышной причёской, бледное усталое лицо, яркие глаза. Она остановилась возле отца:
-«Здравствуйте юнкер!» Отец молчал.
-«Какой Вы молоденький. Совсем ещё мальчик. Можно я подержу Вашу винтовку, она, наверное, очень тяжёлая?»-отец молчал, крепче сжав винтовку.
-«Ах, я забыла. Вам на посту разговаривать нельзя. Извините, что побеспокоила Вас»-отец молчал.
Мило улыбнувшись, императрица удалилась в свои покои. Отец знал, что её не любили ни в армии, ни в народе. Ходили слухи, что она немецкая шпионка. Все неудачи русских армий на фронтах связывали с её именем. После смены поста, отец доложил начальнику караула о случившемся. В обед в караульное помещение пришёл дворцовый лакей. Он принёс огромный поднос белых румяных, душистых горячих булочек, посыпанных сверху сахарной пудрой –«Господа юнкера!- торжественно произнес он-…..  Это подарок караулу от государыни Александры Фёдоровны». Неизбалованные юнкера накинулись на булочки, и через несколько  минут поднос стал пустой. Отец, конечно, не знал и не мог знать, что менее через два года вся семья Романовых будет зверски расстреляна озверевшими большевиками в Екатеринбурге в подвале Ипатьевского дома. А императрица в своих мечтах видела своего маленького больного сына Алексея таким же здоровым в юнкерской форме, как этот юнкер, стоящий на посту и с восхищением смотревшим на неё. Тревожный, беспокойный год. В городе начались беспорядки, шли бесконечные митинги, демонстрации. Имелись случаи грабежей, бесчинств, нападений на правительственные здания и представителей власти. После беспорядков в городе ввели комендантский час. С 20.00 до 6.00 без специальных пропусков задерживали всех.
Юнкеров привлекли к патрулированию улиц. Три юнкера с оружием во главе с офицером- начальником патруля медленно шли по пустынной улице. Часть уличных фонарей разбита, оставшиеся бросали тусклый свет, делая фигуры юнкеров длинно-нелепыми. Шаги их подкованных сапог звучали вызывающе громко. Казалось, город вымер, но в некоторых арках домов и дворов мелькали и исчезали тени людей. Чувствовалось, что этот огромный затаившийся город несет в себе страшную угрозу, что он в любой момент может ожить, огласиться криками десяток тысяч людей, топотом ног, выстрелами винтовок. Изредка, неторопливо проезжали казачьи разъезды. Всадники, составляющие единое целое со своими лошадьми, молчаливо смотрели на патрулей. Чувство одиночества, заброшенности, ненужности, опасности невольно охватывало юнкеров, поэтому, хотелось скорее в училище, в родную батарею, где ты свой.  На этой же улице они чувствовали себя чужими. Но молодость, жажда приключений, сидящие в каждом юноше, требовали чего-то необычного. Хотелось преследовать, ловить, совершить поступок, проявить свою мужскую доблесть. Мрачные улицы и переулки зловеще молчали, и эта тишина вызывала беспокойство, заставляя юнкеров теснее жаться друг к другу.
- «Господин поручик! Что будет дальше?»- спросил отец начальника патруля.
- «Дальше будет бунт, бессмысленный и жестокий, как сказал наш великий поэт. Мы начнем убивать друг друга, грабить, жечь, уничтожать все вокруг, а наши соседи и «друзья» и враги будут радоваться и от удовольствия потирать руки. Потому, что Россию ни кто не любит. Она слишком огромна и страшна в своей непредсказуемости. Ее боятся. У нее нет и никогда не было союзников, тем более друзей».
- «А Франция, а Англия?»
- «Это не союзники и не друзья. Им нужно чтобы русский медведь сидел в своей берлоге, сосал лапу и плясал под их дудку, звеня цепями».
- «Почему в училище нам об этом не говорят?»- спросил один из юнкеров. Поручик промолчал.
- «Господин поручик! А Вы, случайно, не социал-демократ, кадет или эсер?»
- «Нет, я русский офицер. В партиях не состою. Я принимал присягу и буду ей верен до конца. Все. Пошли в комендатуру»- оборвал он разговор становившейся слишком откровенно острым.
Всеми клетками своего организма отец ощущал, что рушится понятный, устроенный, налаженный мир, в котором он живет, что надвигается, что-то новое, огромное, незнакомое, стихийное, страшное и что он в маленькой лодочке плывет по течению большой реки и, что рано или поздно, ему придется пристать к берегу. Но к какому?
Училище бросили на разгон демонстрации. Цепи юнкеров перекрыли весь проспект, по которому медленно двигалась серая масса людей.
- Примкнуть штыки! Заряжай! – прозвучала команда.
Примкнутые к карабинам штыки зловеще засверкали на солнце. Обоймы с патронами мягко вошли в магазины карабинов. “К бою” Тысячи карабинов приняли горизонтальное положение. – “Шагом марш!” Цепи юнкеров двинулись вперёд, барабаны ударили “Поход”. Цепи юнкеров и масса демонстрантов приближались друг к другу. Уже стали видны шапки мужчин и платки женщин. Руки дрожали и вместе с ними дрожали карабины, прижатые к правому бедру.
- “Боже! Это же наши люди. Неужели придётся в них стрелять и колоть штыками. Нет, я не смогу. Я буду стрелять вверх”- думал отец.
-Держать равнение! – звучала команда.
В этот миг хотелось провалиться в канализационный колодец, чтобы не видеть кошмара, который мог случиться в каждую минуту.
Внезапно, с левого и правого флангов юнкерских цепей выскочили казаки. С диким гиканьем и воем, размахивая нагликами, они врезались в толпу и стали бить демонстрантов. Толпа остановилась, а потом побежала. Многие падали, а казаки гнали и гнали людей в конец проспекта, крики и вопли избиваемых слились в один протяжный, несмолкаемый дикий вой.
-“Стой!” – раздалась команда. Цепи юнкеров остановились.
-“Разряжай! К ноге!” приклады карабинов дружно ударили о булыжную мостовую. Вздох облегчения пронёсся по рядам одетых в военную форму мальчишек.
-“Мы не жандармы. Мы готовимся воевать с немцами, а не со своим народом” – раздавались возмущённые голоса. –“Разговорчики!” – кричал, пробегая вдоль цепи, звеня шпорами, батарейный командир.
В училище юнкера избегали смотреть друг другу в глаза, как будто они были в чём-то  виноваты.
-“Кажется, всё обошлось мирно” – радовались одни.
-“Рано радуетесь. Всё ещё впереди!” – каркали пессимисты.
В этот раз не обошлось. Цепи юнкеров опять перегородили проспект. Примкнули штыки. Только теперь цепи юнкеров, стояли недвигаясь, ощетинившись штыками. Толпа неудержимо надвигалась на них. Казалось, эта масса людей сломает, раздавит, сметёт любое препятствие на своём пути. Юнкера стояли молча. Уже видны были искажённые злобой и ненавистью лица людей, раздавались угрозы и проклятия. Пятьдесят, сорок метров. Толпа остановилась. – “Пропустите нас, мы мирная демонстрация!” в юнкеров полетели камни. Они попадали в головы, в ноги, в грудь. Несколько юнкеров, схватившись за разбитые головы, выронили карабины, появилась кровь. Злость поднималась из глубины из района живота, проходила сквозь сердце и останавливалась в мозгу: “Нас оскорбляют, бьют. У нас оружие, а мы стоим, как истуканы и молчим.”
Наконец прозвучала команда: “Заряжай. К бою!” И в этот момент из толпы раздались три револьверных выстрела. Трое юнкеров упали. Толпа людей и цепи юнкеров с ужасом смотрели друг на друга. Нить, удерживающая от насилия оборвалась, равновесие нарушилось и только чудо могло спасти этих людей одного народа от неминуемого смертельного столкновения. Но чуда не произошло.
- “Огонь!” – раздалась команда. Прозвучал залп, потом второй. Толпа побежала. Дикий вопль ужаса и отчаянья потряс воздух. Люди сбивали друг друга с ног, топтали раненых и упавших, мгновенно эта масса людей превратилась в стадо испуганных, обезумевших от страха животных. Каждый стремился убежать, скрыться, спрятаться за спиной соседа, остаться живым, исчезнуть.
Команды “Вперёд!” не последовало. Юнкера продолжали стоять на месте, с ужасом смотря, как в смертельных муках корчились раненые и не подвижно лежали убитые. Какой-то юнкер закрыв лицо руками, плакал и громко звал маму, кто-то ругался отборным матом. Отца била мелкая дрожь, кружилась голова, тошнило.
-“С боевым крещением, господа!” – пошутил один из юнкеров. На него смотрели как на идиота. Большинство юнкеров не пошли на обед. Они лежали на своих койках и, молча смотрели в одну точку. О чём думали эти мальчишки, воспитанные в порядочных семьях, верующие в Бога, в справедливость, в милосердие и доброту. Одно мгновение и то, чему их учили со дня рождения, рухнуло, исчезло и оказалось, что в мире существует только зло и ненависть.
- “Коля! Они первые начали в нас стрелять. Мы только ответили” – заговорил его товарищ Костя Баранов, как бы в своё оправдание.
-“Я ничего не знаю, ничего не понимаю. Христос учил: “Не убей”, а мы нарушили его заповедь, теперь до конца жизни нам не будет прощения” – почти кричал отец.
-“Коля! Помнишь, как говорил поручик – начальник патруля. Мы начнём убивать друг друга, уничтожать всё вокруг. Вот оно началось.”
Говорить больше не хотелось, и спать не хотелось, и кушать не хотелось, и смотреть на людей не хотелось, и жить не хотелось. Отец, молча, плакал в подушку.
На следующий день Костя бегал домой проведать родителей. Вернулся он расстроенный, обескураженный. – “Отец ругал меня. Я послал тебя в юнкерское училище не для того, чтобы ты расстреливал мирных людей. Он ведь не знает и не хочет знать, как было на самом деле. Читай!” и он дал отцу несколько свежих газет. Все газеты пестрели заголовками: “ Молодые убийцы!”, «Палачей к ответу!», «Молодец  против  овец, а против молодца сама овца!» отец не стал читать и бросил газеты.
- «Самое страшное уже произошло. В эти заголовки поверят все. Теперь мы в лице народа убийцы и палачи. Мы приобрели «огромный опыт» но опыт – это сумма ошибок и сколько их ещё будет впереди.»
Начальник юнкерского училища пришел в ужас, когда узнал о расстреле демонстрации. – «Армия существует для борьбы с внешним врагом,  а для борьбы с беспорядками, извольте задействовать полицию, жандармерию, городовых, на худой конец, казаков. Не втягивайте юнкеров в политику» - возмущённо говорил он Командующему Петроградским Военным округом. Не понимал старый генерал, что для защиты государственного строя в такие критические моменты, все способы и методы хороши.
И когда приказали двинуть юнкеров на защиту Зимнего дворца, начальник училища, различными отговорками, уловками всячески оттягивал выполнение этого приказа. Поэтому, официально юнкера Константиновского Артиллерийского училища в защите Зимнего дворца не участвовали, за исключением  некоторых  добровольцев. Да и  никакой защиты не было. Выдумка.
Училище медленно умирало. Занятия почти не проводились. Юнкера бесцельно бродили по училищу, собирались в небольшие группы, оживленно обсуждая события последних дней. Офицеры куда-то таинственно исчезли. Однако, столовая работала и еду готовили на весь списочный состав, хотя от него осталось менее половины.
Отец училища не закончил. В ноябре произошёл Октябрьский переворот, власть захватили большевики. Молодой юнкер видел, как толпы людей разбивали витрины магазинов, грабили и тащили всё, как в подвалах богатых питерских ресторанов опрокидывали огромные бочки с вином, кружками, котелками черпали вино и пили, пили за свободу, за новую счастливую жизнь; видел, как толпа до полусмерти забила человека только за то, что у него не было мозолей на руках, как срывали погоны с офицеров и надсмехались над ними.
Как тут не вспомнить стихи М. Цветаевой из поэтической тетради «Лебединый стан»:
***
«Кровавых коней запрягайте в дровни!
Графские вина пейте из луж!
Единоверцы штыков и душ!
Распродавайте – на вес часовни.
Монастыри – с молотка на слом.
Рвитесь на лошади в Божий дом!
Перепивайтесь кровавым пойлом!»
***
7- го ноября был убит товарищ отца юнкер Костя Баранов, шедший проведать своих родителей. Он стал одним из первых жертв бескровной революции (так потом назвали её советские историки).
Через четыре дня, после большевистского переворота 11 ноября в Петрограде восстали юнкерские училища, в том числе Михайловское артиллерийское. Некоторые историки утверждают, что юнкера Константиновского артиллерийского училища участвовали в восстании. Отец говорил, что училище в восстании не участвовало, оно сохраняло нейтралитет. Не знаю, но, видимо, какая -то часть юнкеров, в основном жителей Петрограда, участвовала в восстании. Да и сам он участвовал, только мне не говорил.
Отряды юнкеров захватили помещения бронедивизиона, телефонную станцию, банк, гостиницу «Астория». Но последние оплоты большевиков – здание Смольного института и Петропавловскую крепость они взять не могли. Офицерство, наводнившее Петроград, юнкерам не помогло, продолжая пить и гулять в ресторанах. Казаки по  непонятным причинам, тоже остались в стороне. Силы были не равны. Юнкера на улицах дрались до последнего. Уцелевших убивали особенно жестоко. Израненных юношей раздевали догола, отрезали им половые органы-запихивали их в рот, а потом расстреливали. Таков беспредел и жестокость новых правителей. Погибло около 800 юнкеров разных училищ.
Ещё несколько дней после переворота училище продолжало жить. Исчезло большинство преподавателей и часть юнкеров. А потом в училище приехали матросы на грузовиках, изъяли оружие и боеприпасы. Правда никого не трогали.
Константиновское артиллерийское училище не принимало участие в восстании юнкеров против большевиков в октябре 1917 года, хотя некоторые юнкера самовольно участвовали в восстании. Большая часть юнкеров 11 ускоренного курса тайно небольшими группами отправились на Дон.
Основу начала белого движения составляли три формирования:
- Сводно офицерская рота(200 человек);
- Юнкерский батальон (более 150 человек);
- Сводная Михайловско-Константиновская батарея\250 человек из них 190 из Константиновского артиллерийского училища\ .
В ноябре в Новочеркасске численность артиллерийской роты из юнкеров константиновцев составляла 300 человек. 26 февраля 1918 года в день начала  легендарного кубанского (ледяного) похода все юнкера Константиновского и Михайловского училищ были приказом генерала Карнилова произведены в прапорщики. Это были последние Константиновцы – рыцари империи.
Всего за годы существования из стен училища выпущено 24045 офицеров.
Сейчас в здании на Московском проспекте 17 находится Санкт-Петербургский кадетский ракетно-артиллерийский корпус.
Песня-гимн Константиновского артиллерийского училища
Души русские сольём. 
Ныне день поминовенья
Павшим в поле боевом.
Но не вздохами печали
Память павшим мы почтим.
На нетленные скрижали
Имена их начертим.
Вот таким дееписаньем,
Царь отец нам повелел,
Сохранить воспоминанья,
Провославных ратных дел.
Вот нетленные уроки,
Братья, мы-ль их не поймём,
К этим строкам новы строки,
Мы не все ли принесём
***
На следующий день на плацу построили остатки личного состава училища. Вышел генерал-начальник училища:
-«Здравствуйте юнкера!»
-«Здравия желаем! Ваше превосходительство» - дружно прокричали юнкера.
-«Господа юнкера! Постановлением новой власти наше училище расформировывается. Вы распускаетесь по домам. Снимите погоны и знаки различия. Трудные времена переживает Россия. Желаю вам счастья и благополучия. Вы честно служили Отечеству. Уверен, вы доживёте до лучших времён»
Закончив эту небольшую речь генерал резко повернулся и сгорбившись, шаркающей походкой пошел в сторону штаба. Юнкера смотрели ему вслед. Было жалко этого старого заслуженного генерала. У многих на глазах появились слёзы. Казалось, что вместе с ним уходила часть их налаженной стабильной жизни, а впереди ждала неизвестность.
Думаю, что до лучших времён не дожил ни один из этих юношей, последний раз стоявших в строю родного училища, потому что их просто не было этих мифических «лучших времён!»
Потом юнкера стали срывать с обмундирования погоны, знаки различия, кокарды и сразу превратились в обыкновенных русских солдат, которые тысячами бродили по дорогам и городам бурлящей России.
Денег на дорогу и продукты  выдали. Отец тронулся в путь. Во второй половине 1917 года в Новочеркасске на Дону была создана первая батарея Добровольческой армии, названная Константиновско – Михайловской, потом переименованную в первую отдельную батарею, впоследствии развернутую в Марковскую арт. бригаду.
Батарею создали 200 юнкеров арт. училища одиннадцатого ускоренного курса военного времени, несколько юнкеров младшего 12 курса и 50 юнкеров 11 курса Михайловского арт. училища. Эти и другие юнкера через казачий союз получили подложные документы, проездные деньги и были переправлены на Юг к генералу Алексееву. Юнкера отправлялись на Дон небольшими группами в разные дни и в разное время. В первом бою у Ростова батарея из 250 человек потеряла убитыми и ранеными 40 человек.
В стране еще соблюдался относительный порядок. В конце 1917 года поезда ещё ходили без графика. Его заменяли распоряжения рабочих комитетов. Буфеты на станциях  не работали, и пассажиры ехали голодными.
Вот наконец родной Сухуми. С января 1918 года отец стал работать сборщиком мандарин и охранником садов. Грузия провозгласила себя независимой республикой. Гордые грузины в папахах, все увешанные оружием на горячих конях разъезжали красуясь, по улицам города.
Весной 1919 года стало голодно и отец поехал в Новороссийск за мукой. Однако в первом же порту белых – в Туапсе, при проверке пассажиров, он и ещё несколько молодых людей были задержаны и под
конвоем доставлены в Новороссийск, а оттуда в штаб белой армии в Екатиринодар. Там отцу объявили, что он как бывший юнкер, мобилизован и направляется в Армавир во вновь формируемую унтер-офицерскую школу.
- «Господин подполковник!» - обратился отец к офицеру, формирующему унтер-офицерские школы. – «Почему меня направляют в унтер-офицерскую школу, а не в юнкерское училище?»
Подполковник поднял голову, внимательно посмотрел на отца. Отец продолжал: «Ведь я окончил кадетский корпус, около двух лет в одном из лучших юнкерских училищ.»
-«Молодой человек. В нашей армии огромный некомплект рядового и унтер-офицерского состава, а офицеров у нас много. В армии есть даже офицерские роты, в которых господа офицеры служат рядовыми. Окончите унтер-офицерскую школу, проявите себя в боях и вам присвоят офицерское звание. Вы свободны.» Он был прав и не прав.
Артиллерийский дивизион унтер – офицерской школы готовил унтер – офицеров – командиров полевых орудий на конной тяге. Занятия проводили опытные унтер-офицеры, имеющие солидные сроки службы и боевой опыт. Только практика, никакой теории. Обучение было рассчитано на три месяца, а потом отправка на фронт в качестве командира орудия. Капитан – командир учебной батареи на занятиях появлялся редко, а полковника командира дивизиона отец не видел ни разу. В школу набирали солдат хоть с каким-то минимальным образованием. Главное чтобы они умели читать, писать, считать. Это были, в основном, рабочие, мелкие служащие, ремесленники – жители небольших уездных городов. Крестьян почти не было.  Крестьянская серая солдатская масса поголовно направлялась в пехоту.
В Армавирской артиллерийской школе были ещё кратковременные двухнедельные курсы, на которых проходили обучение офицеры и унтер – офицеры, прибывающие прямо с флота для изучения английских орудий. Все они размещались рядом с унтер–офицерами дивизиона, где в это время находился отец. Отец слышал, как один офицер возмущённо говорил своим товарищам: «Добрый народ англичане. Вот вам русским наши пушки и снаряды, воюйте, убивайте как можно больше русских, а то их расплодилось слишком много.»
В школе отцу было одиноко и тоскливо, не было ни одного приятеля близкого по воспитанию и по духу. На занятиях стоял мат, сыпались оскорбления, ругательства, угрозы, но мордобоя не было. Пахабщина, анекдоты про баб, клубы махорочного дыма и тоскливое завывание гармошки в свободное время.
«Как мне городскому человеку надоело твое однообразное завывание, лезущее в душу в самое неподходящее время. Неужели можно часами сидеть и играть, вернее пиликать, одну и ту же мелодию, не испытывая при этом отвращения к ней» - думал отец. Это одна из особенностей российской казармы, заполненной всегда молодыми безграмотными крестьянами и полурабочими парнями.
Я через много лет, будучи солдатом, испытывал такое же чувство, какое испытывал отец, когда гармонь – «поэзия российских деревень», вселяла в городского человека безысходность, безвыходность и хотелось бежать от этого однообразного завывания.
Вот она – русская армия. Дисциплинированная, хорошо обученная, покорная, преданная, своим командирам, стойкая в бою, но темная и безразличная ко всему. А может быть такой она стала после революции, а может быть это вообще не русская армия, которая всегда отличалась патриотизмом.
А потом он заболел и с высокой температурой лежал в госпитале. Проклятая болезнь не отступала. Он чувствовал, как она каждый день забирает его здоровье, как он слабеет и все вокруг становится неинтересным, безразличным. Он начинал замыкаться в себе и его личные ощущения оказываются самыми важными в жизни. Он думал, как он умрёт молодой и красивый, и по нему никто не заплачет, потому- что вокруг всё чужое и все чужие; как священник над могилой прочитает молитву, а Армавир и унтер-офицерская школа останутся такими же, какими были при нем и будут продолжать жить своей особенной жизнью, но только без него. И ему стало жаль себя и доктора, и симпатичную молоденькую сестру милосердия, которая в белом халате и косынке с красным крестом нравилась ему, и которой он стеснялся сказать об этом.
Тиф ослабел, а малярия изнуряла. Отец уже около месяца лежал в госпитале. Похудел, ослабел, он еле-еле стоял на ногах, хотелось всё время лежать, спать
Лечащий врач докладывал начальнику госпиталя:
«Господин полковник! Что мне делать с рядовым Волковым он месяц пролежал в моём отделении. Для восстановления его здоровья необходимо еще не менее месяца. В палатах не хватает мест, раненые лежат в коридорах, проходах. Я предлагаю отправить его домой в Сухуми на два месяца. На юге солнце, море, он поправится , а к следующему набору в школу будет на месте»
-«Логично. Готовьте документы. Я подпишу. За исключением одного. Не уверен, что будет следующий набор в школу. Читайте внимательно сводки с фронта, голубчик.»
Так отец поехал домой в Сухуми. По дороге опять проверяли документы. В Екатиринодаре его остановил патруль: «Документы!» отец предъявил паспорт и справку из госпиталя.
-«Господин поручик! Посмотрите на него. Это же типичный дезиртир. В комендатуру его  и в трибунал.»
- «Помолчи!»  - оборвал поручик ретивого патрульного.
-«Идите рядовой. Желаю вам скорейшего выздоровления.»
Видимо, судьба берегла его и в Петрограде во время восстания юнкеров и теперь от службы в белой армии в период самых ожесточённых боёв.
Дней за 10 до окончания двухмесячного отпуска, отец стал собираться в дорогу. Но тут восстала мать. Она стала у двери, расставив руки в стороны, и заговорила: «Не пущу. Они уже убили двоих моих мальчиков и хотят забрать у меня третьего. Не отдам. Меня не интересуют ни красные, ни белые, ни их идеи и планы. Меня интересуют только мои дети. Ты никуда не поедешь. Ты будешь работать охранником на мандариновых плантациях, ты будешь заниматься репетиторством, ты будешь подметать улицы и таскать на рынке мешки, но никуда не поедешь. Ты будешь со мной»
Отец пытался возразить: «Но я же  принимал присягу. Это мой долг»
-«Присягу. Кому? Императору Николаю? Но он отрёкся от престола и вверг Россию в пучину хаоса и анархии. Он своим отречением освободил тебя от присяги. Запомни, ты никому ничего не должен.»
Отец вспомнил утер-офицерскую школу, наглые хамские рожи своих учителей – унтер-офицеров, унижение, оскорбление, мат, пахабщину, жалобный вой гармошки в казарме по вечерам. Ему стало противно и тошно от той жизни, что ждала его в учебной батарее. И он не поехал в Армавир в унтер-офицерскую школу, а начал работать опять охранником на плантациях и заниматься репетиторством. Жили крайне бедно, заработки были скудные, их едва хватало на хлеб и овощи. Отец донашивал солдатское обмундирование.
В начале 1920 года отец случайно встретил сослуживца по унтер-офицерской школе.
-«Здравствуй, Антошкин! Рад тебя видеть. Как ты оказался в этих краях? Отойдём в сторону, я расскажу тебе свою историю»
Сели и Антошкин начал свой рассказ: «После твоего отъезда на лечение, нас обучали не 2 месяца, а только 1. Затем отправили на фронт. Первое время мы наступали, а потом наступление остановилось и начиналось отступление. Наша шестиорудийная батарея медленно тянулась на Юг, прикрывая отступление пехоты. Никогда не забуду свой последний бой. Мы развернулись на небольшой возвышенности. Окопы наших и красных хорошо видны. Снаряды рвались в их стороне- вдруг, всё изменилось. Фигурки наших пехотинцев выскочили из окопов и побежали назад. Через некоторое время батарея осталась без пехотного прикрытия. Команда на свёртывание и отход не поступила. Мы не знали, что делать. Потом вдали появилась огромная серая масса, которая стремительно приближалась к нам. Николай! Если ты не видел атаку конной лавы, ты ничего не видел и не дай Бог тебе этого увидеть. Гул нарастал и вот они уже на батареи. Искажённые злобой лица, сверкающие сабли, из открытых ртов вырывается крик: «Даёшь!» Я видел, как всадники рубили солдат батареи. Спас меня инстинкт самозащиты, я заполз под станину орудия и замер. Несколько минут, и конная масса скрылась вдали. Когда я вылез из своего укрытия, батареи уже не было. К ней приближались красные. Я бросился спасаться, скатился с возвышенности и побежал. Весь день до вечера я просидел в огороде какой то хаты казацкой станицы. А потом постучал в дверь. Открыла пожилая казачка. Она внимательно посмотрела на меня: «Заходи! Помой руки!» Хозяйка накормила меня: «Снимай всю казенную одежду. Одень эту.» -она дала мне поношенную цивильную одежду. С утра начались облавы. Солдат белой армии вылавливали и расстреливали на околице станицы. Хозяйка спрятала меня в погреб, где я просидел трое суток»
«Выходи! Душегубы ушли. Собирайся и уходи» Я поблагодарил эту добрую женщину. Не буду рассказывать, как я добрался до Сухуми. У меня здесь живёт тётка.
-«Да, досталась тебе, Пётр. А сейчас чем ты занимаешься?»
-«Работаю охранником в порту. Не густо, но на жизнь хватает.»
Они ещё посидели, поговорили и разошлись. Выслушав историю Антошкина, отец понял, что мать была права. Сомнения, до сих пор не дающие ему покоя, правильно или нет поступил он, не вернувшись в унтер-офицерскую школу рассеялись. Если бы он вернулся в унтер-офицерскую школу и окончил её, то попал бы на фронт. Его либо убили, или он с белой армией отступил бы до Новороссийска, оттуда переправился в Севастополь. В Крыму его бы убили  или он с остатками врангельской белой армии  ушёл бы  в вечное изгнание и навсегда простился с Россией.
Весной 1920 года к городу Сухуми подошли части красной армии. Полевая артиллерия дала несколько залпов по окраине города. И гордые грузины, все увешанные оружием ,казалось, готовые смять, раздавить любого врага, не сделав ни единого выстрела, пришпоривая своих горячих коней, умчались в сторону перевалов, и улетучились, канули в неизвестность. В город пришла Советская власть. А что делает в первую очередь любая власть? Она мобилизует молодёжь в армию.
Отца вызвали в комендатуру. Председатель комиссии- старичок, видимо, из бывших решил: «Юнкер- артиллерист. У белых не служил. Послужишь у красных. Нам очень не хватает молодых грамотных людей. Пойдете командиром отдельного взвода береговой батареи в нашем городе. Желаю успехов».
После вызова в комендатуру, он прибежал домой радостный и возбужденный: «Мама меня призывают в армию. Я буду командовать отдельным взводом».
Мать понимающе смотрела на него. Она видела, как он, молча ,страдает без привычной армейской среды.
- «Иди сынок. Все Волковы честно служили своему Отечеству и ты честно служи. Служить лучше и благороднее, чем охранять мандариновые плантации этого безграмотного грузина». Она перекрестила отца.
Сестры с упреком и осуждением смотрели на него: «Николай! Ты пойдёшь служить к красным? Что ты там забыл? Разве ты не видел, как они поступили с нами?»
- «Запомните, кликуши! Николай все делает правильно. Россия одна для всех. И вам пора понять,  старого уже не вернешь. Его надо выбросить, как изношенное рваное пальто. В новой жизни надо жить по- новому. Иди, Николай, выполняй свой долг. Так было угодно Богу».
А когда через несколько дней он пришел домой в новой морской форме, сестры встретили его с восторгом: «Коля! Как тебе идет морская форма. В нашей семье не было моряков». И мать смотрела на него влюбленными глазами. Она вспоминала своих погибших сыновей, оплакивала их и одновременно радовалась, что хоть у этого сына пока все складывается хорошо. В глазах ее стояли следы радости и печали.
Так отец стал командиром Красной армии. Главное для него служба, армия для него это призвание, это у него заложено в генах. В 1921 году взвод расформировали. Отца перевели в Батуми в береговую батарею крепостной артиллерии. Батумский порт необходимо было прикрывать с моря. Для отца это было то, что нужно. С душой взялся за работу. Командир батареи пожилой усталый человек оказался прекрасным знатоком своего дела, у него было чему поучиться. Отец, впитывал в себя все тонкости работы крепостной артиллерии, самой мощной артиллерии того времени. На учениях батарея с третьего залпа накрывала морскую цель, приближающуюся к Батумскому порту. Матросы считались опытными артиллеристами, но в них жила вольница гражданской войны, самоуверенность, вседозволенность. Они просто устали от многолетней службы, от мировой и гражданской войн.
Крепостная артиллерия- это огромная огневая мощь, это самые передовые достижения инженерной мысли. Разве можно сравнить орудия полевой артиллерии с установками береговых батарей и крепостной артиллерии. Особенно мощные батареи были расположены в районах Балтики и Черноморского побережья. Там имелись орудийные башни с тяжелых кораблей. Под башнями бетонные казематы. Всё покрыто бронёй. Калибр орудий потрясает воображение. 305 миллиметровые установки, снаряд весит 470 килограмм стрельба на дальность до 45 километров, скорострельность 6 выстрелов в минуту. А 406 миллиметровое орудие снаряд весит 1100 килограмм и летит на 45,5 километров. А 203, 254, 356 миллиметровые орудия -снаряд весит до 75 килограмм и дальность их полёта свыше 40 километров. А 180 миллиметровое орудие со скорострельностью 5 выстрелов в минуту. И ещё морские орудия, расположенные на железнодорожных платформах, подвижные с большой огневой мощью. Вот что такое крепостная и береговая артиллерия-море огня, тонны металла.
Конечно, Батумская крепостная батарея была не такого калибра и не обладала огневой мощью, как батареи Кронштадта, Севастополя, Одессы, но и она представляла значительную силу. История показала, что кроме Крымской войны 1854-1855 годов, не один укреплённый порт не был взят штурмом со стороны моря.
В 1929 году, когда отец уже командовал дивизионом крепостной артиллерии в Севастополе, его вызвали в штаб укреплённого района: «Есть решение направить Вас в командировку на КВЖД (Китайско-восточную железную дорогу), там идут бои местного значения, спровоцированные белокитайцами. Мы сформировали береговую батарею на железнодорожных платформах -будете ею командовать. Задачу вам поставят на месте». Пока ехали, конфликт закончился. Постояли в районе боёв около двух месяцев для устрашения, не сделали ни одного залпа и поехали домой.
Из этой поездки отцу запомнился один случай. Советских командиров пригласили на показательную казнь китайцев, которых обвиняли в организации беспорядков, взвалив всю вину за конфликт. Казнили человек 30, все они стояли на коленях, возле каждого деревянный чурбан. Палач начал свою работу с правого фланга. Он одним махом топора отрубил китайцу голову. Следующий китаец начал целовать палачу руки и что -то оживлённо ему говорить, показывая на казнённого китайца.
-«Что он ему говорит? Наверное, просит пощады» - Спросил отец переводчика.
-«Что вы!» - удивился переводчик – «Он благодарит палача за то, что тот красиво отрубил голову предыдущему и просит, чтобы и ему так же красиво отрубили голову. У нас преступники пощады не просят. Бесполезное дело».
Отец был потрясён – «Совершенно дикий народ. Ментальность и психология у них совсем другая» - подумал он и ушёл, противно было смотреть на эти варварские убийства. Потом в кругу командиров дивизиона ещё долго обсуждали эту жестокую казнь и непонятное поведение китайцев приговорённых к смерти. – «Скажите Николай Григорьевич! Чтобы сделал русский человек, если бы его сосед нанёс ему смертельную обиду. Или, скажем, убил его корову или поджёг его сарай?» - спросил один из командиров давно, живший в этих краях и хорошо знавший обычаи соседей.
- «Я думаю, как-нибудь отомстил обидчику или подал на него в суд»
- «Допустим, а чтобы сделал в таком случае китаец?»
- «Просто убил бы ,так же как русский»
-«А вот и нет. Обиженный, униженный китаец облил бы себя керосином и в знак протеста сгорел бы заживо у ворот дома обидчика, выкрикивая обвинения в его адрес. Главное, чтобы видели соседи по дому. Вот это и есть месть по   китайски».
-«Не может быть!»
- «Может. Так они наказывают оскорбившего. Так что не удивляйтесь, что китаец просит отрубить ему голову красиво.»
Централизованного снабжения продовольствием не было, на батарею выделялись деньги, на них на рынке закупали, на неделю необходимые продукты. Кроме обязанностей помощника командира батареи, отец исполнял обязанности казначея, начальника химической и продовольственной служб. Раз в неделю он с двумя матросами на поводьях ездил на рынок, где закупал мясо, муку, овощи на неделю. Хлеб на батареи пекли сами. Повар готовил вкусно, кормили сытно. Матросы – здоровые мужики лет по 27 – 30 полюбили молодого помощника командира батареи. С ними он всегда был вежлив, корректен. Вечерами в курилке он пересказывал им знаменитые романы А. Дюма «Три мушкетёра», «Граф Монте-Кристо» и другие. А они, дымя самокрутками, внимательно слушали, прерывая рассказ восклицаниями радости и восторга: «Молодец! Во даёт! Так им и надо!» Потом они пели грустные старинные матросские песни. Раньше большинство из них служили на боевых кораблях комендорами. Но весь черноморский флот ушёл с белыми и они стали артиллеристами береговой обороны. Службу они знали отлично. Но несли её как-то небрежно, с ленцой. Было в них что-то от казаков Степана Разина раскованность, лихость, и поразительная честность. На батареи не было ни одного случая воровства, чего не скажешь об Армовирской унтер – офицерской школе, где у отца украли новые сапоги. Книг они никогда не читали, газеты использовали для курения; пользовались, в основном, слухами, причём, каждый их толкал по – своему. По их просьбе отец писал им письма домой в деревни и маленькие посёлки, разбросанные по всей необъятной России. Эти люди верили, надеялись на лучшую жизнь, но не уверен, что они увидали её. Запросы их были весьма малы: еда, перекуры, сон, разговоры. Жизнь на батареи текла монотонно, размеренно. Они старательно ухаживали за своими орудиями, чистили, смазывали, протирали. Орудия блестели как новые. Много лет спустя, вспоминая мужественные, загорелые лица этих простых   безхитростных  людей, одетых в матросскую форму, отец понял: их обманули все и красные и белые, и монархисты, и большевики, и «Союзники».
Чем больше он вникал, вживался в жизнь батареи, тем больше ему нравились её люди неприхотливые, трудолюбивые, смекалистые. С ними он чувствовал себя спокойно, уверенно. Он понял: в нужный момент они не подведут. «Как же получилось, что и дома, и в кадетском корпусе и в юнкерском училище мы жили какой-то своей замкнутой жизнью, мы не знали жизни этих людей, мы были очень далеки от них. Мы – сами по себе, они – сами по себе. Если случилось такое страшное в России, значит, они не хотели жить так, как жили раньше и это их право» - размышлял отец. Только одного он не понимал, почему в жизни этих людей никаких изменений не произошло. Из родных мест им приходили печальные письма, кругом разруха, трудно с продуктами, одеждой, надвигается голод, землю не дают, новые власти свирепы и злы, всё решается силой оружия и принуждением. На такие вопросы ни командир батареи, ни его помощник ответить не могли.
Особым уважением на батарее пользовался старший матрос с густыми чёрными усами. В 1914 или 1915 годах в Турецкие порты на Чёрном море проскочили два немецких крейсера «Гебен» и «Бреслау». Это были современные корабли с мощным вооружением и хорошим быстрым ходом. Непонятно, как могли из Балтийского моря, через Атлантику, через Средиземное море и его проливы проскользнуть они в Чёрное море. Англичане или прозевали их, или сознательно что, более вероятно ,пропустили их, чтобы они делали различные пакости России.
Несколько слов об Англии. Это страна на протяжении уже более 300 лет ведёт активную и последовательную политику по ослаблению России, втягиванию её в различные конфликты и войны, и вытеснению с мировой арены. Англия натравила на Россию Турцию, Наполеона, она втянула Россию в Крымскую войну 1853 – 1854 годов, в русско–японскую войну 1903 – 1904 годов, в первую мировую войну 1914 – 1918 годов. Она натравила агрессию фашисткой Германии против СССР, она добилась  конфронтации между Союзом и Америкой, которая переросла в холодную войну. Во всех неудачах России последних столетий явно виден Британский след тонкий, ядовитый как жало змеи. И самое удивительное -всеми плодами и побед и поражений России, всегда с выгодой для себя, пользовалась Британия. Внимательно следите за её политикой, не доверяйте ей, она в любое время Вас подставит, обманет, обхитрит, купит, продаст.
Немецкие крейсера, как одинокие волки, совершали ночные набеги и обстреливали российские портовые города. Они появлялись внезапно, давали несколько залпов, поднимали панику и растворялись в просторах моря. За крейсерами гонялась вся Черноморская эскадра, но, имея превосходство в скорости, они всегда уходили безнаказанно.
И вот однажды, российский небольшой минный заградитель «Прут», патрулирующий  в отведённом ему районе, внезапно наткнулся на крейсер  =Бреслау=, возвращающийся из очередного набега. Стояла предрассветная мгла. Минозаградитель маленький серого цвета сливался с морем. С крейсера его не заметили, зато с миноносца была хорошо видна громада крейсера. И тогда, «Прут» дал залпы по крейсеру. Наводчикам одного из орудий корабля был этот самый матрос. С первого залпа снаряды попали в боевую рубку крейсера, в ней начался пожар. И чудо, не сделав ни одного выстрела, крейсер на большой скорости стал уходить зализывать раны в Турецкий порт Дарданеллы. А маленький миноносец, экипаж которого готовился принять героическую смерть, на всех порах помчался в родной Севастополь. За этот подвиг матрос получил георгиевский крест, который хранил в своём сундучке.
Кстати, к июлю 1916 года оба немецких крейсера подорвались на русских минах и, получив тяжелые повреждения, прекратили набеги на Черноморское побережье России.
Русский корабль теперь догнивал в Алжирском порту, а герой матрос служил в крепостной батарее города Батуми.
Но однажды, в 1922 году произошёл случай, который мог иметь трагические, далеко идущие последствия. Дисциплина на батареи была слабой. Матросы – участники мировой и гражданской войн ещё не демобилизованы. Все основные вопросы жизни и быта решались на стихийных митингах. Одного пьяного матроса возвращавшегося из города на батарею, порезали местные парни. Матрос прибежал на батарею весь в крови и начал кричать – «Братцы! Наших бьют! Режут! Убивают!» Мигом собрался митинг, кричали, орали, спорили, грозили и постановили: «Предъявить ультиматум властям города. Если в течении двадцати четырёх часов власти не выдадут бандитов, ранивших матроса – героя гражданской войны, борца за советскую власть, то батарея откроет огонь по городу»
Тяжелые орудия береговой батареи были расположены на склоне горы и нависали над городом. Он был внизу весь маленький, чистенький, одноэтажный, уютный и беззащитный. Можете представить, что стало бы с этим городком, если бы тяжелые орудия крепостной артиллерии открыли огонь. Они сравняли бы его с землёй. Власти выполнили ультиматум взбунтовавшихся матросов. На батарею притащили дрожавшего от страха. 18-ти летнего мальчика грузина. Он признался: «Да, я ударил несколько раз ножом матроса, потому что он матерился и приставал к женщинам». Митинг постановил: «За оскорбление и нанесения ножевых ран герою гражданской войны, борцу за народное счастье, мальчишку повесить на батареи, огонь по городу не открывать». Ретивые матросики побежали сооружать висилицу. Мальчишка ничего не понимал, он только дрожал и плакал. А командир и его помощник метались по батареи, они угрожали, просили не делать глупостей, не губить молодую жизнь.
- «Это самопроизвол, есть законные органы, они разберутся. Хулиган будет наказан, а творить самосуд никто не имеет право. Вы даже не представляете, что ждёт нас всех впереди» - внушали они матросам и уговорили- мальчишку пожалели. Его вывели за батарею, дали пинка под зад и герой одиночка покатился вниз с горы к папе и маме в родной Батуми.
Командир батареи уладил конфликт с местными властями.  – «Это не армия, а чёрт знает что!» - возмущался он. «Взяли моду устраивать митинги, сборища, самосуды. Развели «Матросскую демократию», партизанщину- времён гражданской войны. Нет, в такой армии я служить не буду. Дослужишься до суда, а там, смотришь, и расстреляют. Уйду, пойду работать учителем в школу.»
Из укреплённого района приехала комиссия. Разбирались не долго, и не особенно тщательно.
- «Почему вы распустили батарею? Где пролетарская дисциплина, как вы могли допустить это безобразие? Это же форменный бунт, самоуправство. Мы отдадим Вас под суд!»  - кричал на командира батареи представитель комиссии.
Но под суд не отдали. Командира батарею уволили из армии. Нескольких матросов – зачинщиков перевели в другие гарнизоны, некоторых посадили на гауптвахту. Отца как молодого и перспективного специалиста назначили командиром батареи. Видимо, командование укрепрайона не хотела выносить ссор из избы и замять это дело.
Вскоре, после этих событий, на батарею прибыл замполит или, как он себя называл, - комиссар. Среднего роста, невзрачный человек с тонким, хищным, больше похожим на клюв, носом и большими оттопыренными ушами.
Лет на десять старше отца.
- «Меня зовут Максим Андреевич Поляков. Прибыл на батарею помочь Вам лучше организовать боевую и политическую подготовку, чтобы батарея в любое время могла отразить нападение кораблей империалистических держав на нашу молодую  республику.  Последние события показали, что на батарее слабо партийное влияние, процветает анархизм и самоуправство. Партия этого не допустит.»
- « Очень приятно. Будем работать вместе» - любезно встретил его отец.
Комиссар в артиллерии совершенно не разбирался. Он целыми днями ходил по батарее, заглядывал во все уголки, слушал разговоры матросов, присутствовал на тренировках орудийных расчетов и делал какие-то  пометки в своём блокноте. Три раза в неделю проводил с матросами политические занятия, беседы и информации, ругал империалистов, обещал в скором времени хорошую жизнь. Матросы слушали его болтовню, не верили ей, потому что в письмах из родных мест писали совсем о другом. Один матрос прямо сказал отцу: « Товарищ командир! Зачем он  нам эти басни рассказывает? Мы понимаем, не хлебом единым жив человек, но и обещанием сытой жизни, а её пока нет, и не предвидится». Отец промолчал, что он  мог сказать, если думал так же.
Я уже говорил: в этот период централизованной доставки продуктов в часть не было, выделялись наличные деньги, на них на рынке закупались продукты на семь дней. Расцветал НЭП, рынок был наполнен овощами, крупами, мясом, молоком – все это поставляли крестьяне – единоличники и цена была приемлемой. Однако, пришло распоряжение: продукты на батарею закупать не у крестьян единоличников, а у крестьян, объединённых в различные коммуны и коллективные хозяйства. На рынке они продавали  сельхоз продукцию низкого качества и по высоким ценам. Приходилось покупать у них. После обработки и чистки -около пятидесяти процентов продуктов выбрасывалось на свалку.
Отец возмущался: «Комиссар. Почему мы кормим матросов гнильем? Не покупаем хорошие продукты, если они дешевле?»
- «Вы не понимаете политику партии. Нам необходимо поддержать ростки социалистического хозяйствования, со временем частников не будет совсем».
- «И что, мы всегда будем есть гнилье?»
- «Николай Григорьевич! Мне не нравятся некоторые ваши вопросы. Они в настоящее время - не уместны»
С некоторого времени отец стал замечать, что комиссар стал за ним следить, искать, фиксировать разные недостатки на батарее.
- «Скажите,товарищ командир, если снаряд с вражеского корабля попадёт в эту землянку-где лежит боекомплект снарядов для орудий -что будет с нами и с батареей?»
- «Мы с вами через несколько секунд окажемся на приеме у Всевышнего. Не знаю, кто куда попадёт- в Рай или в ад. А батарея будет вести огонь оставшимися орудиями».
«Вы все шутите. А не лучше ли снаряды перенести в бетонированный погреб, где лежит основной боезапас?»
- «Снаряды очень тяжёлые. К орудиям их подают на тележках. Зарядить орудие -это тяжелый физический труд. Но для привидения батареи в  готовность даётся 10 минут. Эти дежурные снаряды лежат для того, чтобы я мог открыть огонь по вражеским кораблям через 10 минут. В нашем деле, кто первый откроет огонь, тот выиграет дуэль. Пока мы будем извлекать снаряды из погреба- пройдёт 20-30 минут. За это время от нашей батареи не останется даже мокрого места. Так всегда воевали русские артиллеристы, и так буду воевать я, если придётся».
- «Согласен. Доводы неоспоримы. Слов нет!»
Однажды, он вызвал отца на откровенный разговор: «Николай Григорьевич! В штабе флота я внимательно изучил ваши документы: автобиографию, аттестацию и другие. Вы выходец из дворянской семьи. Ваш отец был царским офицером, старший и средние братья – офицеры. Где они, никто не знает, нет никаких следов. За кого они воевали: за нас или за белых? Погибли они или живы? А может быть они ушли с Черноморским флотом в Алжир, а республика осталась без флота».
- «Максим Андреевич, я ждал этого разговора. Если вы поможете найти мне хоть какие-нибудь следы моих братьев, буду вам очень признателен».
- «Объясните мне Николай Григорьевич, как вы – выходец из такой семьи служите стране, которая отвергла и уничтожила ваш класс. Все ваше воспитание, обучение., идеология -не могут измениться за короткий срок. Вы были кадетом, юнкером, кстати, я нигде не нашел следов вашей жизни с 1817 по 1921 год. Может быть вы тоже служили в белой армии, как большинство юнкеров?»
- «Это что, допрос?»  - «Помилуйте, я хочу разобраться, ведь таких как вы тысячи, они стоят во главе нашей армии. Куда они её поведут?»
- «Мне приятно, что вы мыслите масштабами. Не извольте беспокоиться, гражданин комиссар. Все мои предки до пятого колена верой и правдой служили России и я, как русский человек, буду служить ей честно. Впрочем, вы можете подать на меня рапорт, и меня уволят из армии, как человека неблагонадежного, как уволили командира батареи. Вы не представляете, какого специалиста лишилась наша армия».
- «Что вы..! Вы меня не поняли. Что будет с нашей неграмотной, плохо обученной, плохо вооруженной армией, если из неё уйдут такие специалисты, как вы. Дайте срок, лет через 10-12 появятся специалисты ,такие как вы, из нашего класса».
- «Понял, выжав из меня все мои знания, весь мой опыт, можно выбросить на помойку, как старую половую тряпку. Спасибо за откровенность, я теперь хоть буду знать, что ждёт меня впереди, к чему мне готовится. Честь имею» - отец резко повернулся и прекратил этот неприятный разговор. «Сволочь, но откровенен» - решил он.
При всей их нелепости, такие разговоры с комиссаром стали частыми. Отец пытался узнать, чем он дышит, какие его взгляды.
- «Максим Андреевич!»  - говорил отец политруку батареи «Не пойму. Почему вы так ненавидите нас? Мои предки всегда служили России. У них не было ни поместий, ни земли, ни крепостных крестьян. Они жили в казённых квартирах и получали заработную плату. Конечно, были преимущества, привилегии, льготы, но за это они расплачивались своими жизнями».
- «Я не люблю вас за то, что вы образованные, культурные, а мы безграмотные, тёмные; за то, что вы знаете себе цену. У вас есть цель, а мы не имеем никакой цели, мы бесцельно, и без всякой цены проживаем жизнь. Потому что без вас мы не умеем строить, учить детей, лечить больных и даже воевать. Мы на войне расплачиваемся своими жизнями без всяких привилегий и льгот. У нас привилегия одна- умирать в первую очередь. Пройдёт много – много лет, пока мы не станем такими как вы и я не уверен, что вообще когда-нибудь станем. Прошла революция, мы у власти, а по- прежнему зависим от вас. Все как было ,так и осталось».
- «Грустные Ваши мысли, Максим Андреевич. Каким тогда видится наше будущее?»-поинтересовался отец.
-«Наше будущее прекрасно. Его предсказали наши великие учителя К. Маркс и В. Ленин».
- «А я думаю, что будущее и свою судьбу не знает никто. Если бы человек знал свою судьбу, от которой, как известно не уйдешь, ему не было бы смысла жить. Вся прелесть нашей жизни заключается в том, что мы не знаем своей судьбы и своего будущего».
- «Это Вы не знаете, а мы коммунисты знаем».
Нет, не знал комиссар Максим Андреевич Поляков своей судьбы. В 1937 году полковой комиссар М.А. Поляков был расстрелян как троцкист и английский шпион.
К счастью, комиссара вскоре перевели на повышение. Новый комиссар- ровесник отца- прямая противоположность первому. Он не интересовался ни чем. Проведя положенные занятия, политинформации и беседы он целыми днями читал книги или играл в шахматы. Иногда он уходил в город на четыре-пять дней. Возвращался всегда подтянутый, чистенький- от него никогда не пахло спиртным. Кстати, он дослужил до довольно больших чинов и погиб в 1942 году при обороне Севастополя. Его фамилию отец встретил в мемуарах какого-то адмирала.
- «Николай Григорьевич! Вы, видимо, заметили, что эта работа не по мне. Хочется быть самим собой, но не принадлежать к партии  совесть не позволяет. Ведь я по специальности литературный критик, это моё призвание».
Отец внимательно посмотрел на политрука. «Оказывается и партийцы бывают разные, нормальные не фанатичные люди»- подумал он.
- «Николай Григорьевич! А почему бы Вам не вступить в партию»- спросил как то политрук.
- «Спасибо за доверие. Но я еще и политически, и морально не готов к такому ответственному шагу»- ответил отец.
Сравнивая двух политработников старого и нового, отец видел и понимал, что они совершенно разные. Роднила их только принадлежность к партии, идея, но пути её осуществления они понимали каждый по- своему. Поляков признавал силу, революционные преобразования, принуждения, подавления. Смирнов считал, что мягкий, компромиссный путь без резких движений и экспериментов приведет к победе их идеологии. Кто же из них прав? Отец чувствовал ,что когда- нибудь, эти две силы непременно столкнуться в смертельной  схватке и это будет большой бедой всего народа. Но не он, ни другие думающие точно так, не могли предсказать, кто победит? Это они узнают на своей шкуре много позже.
Уже с 1922 года, всего через пять лет после революции стало ясно, что новым властям не нужны носители вольной мысли и десятки тысяч философов, писателей, ученых, врачей, инженеров высылались из страны группами и по одиночке. Так уничтожалась интеллигенция- носительница передовых идей. Неповторимая «Я» вытеснялось безликим «Мы». Народ начал жить в новой реалии, где надежда не угодить в тюрьму и выжить становилась главной, но при этом он должен был во весь голос кричать, что кругом все хорошо и даже замечательно.
Матросов- участников мировой и гражданской войн- демобилизовали. Пришло молодое пополнение, наладилась дисциплина, учеба, и батарея стала нормальным воинским подразделением. Но никогда больше батарея не стреляла так метко, не было такого мастерства, слаженности и душевного подъема, какие были при тех опытных мужиках- матросах, истинных детях революционного времени.
Наступил праздник- годовщина Октября. На батарее прошло собрание. Комиссар Смирнов сделал доклад, он много говорил о международной обстановке, об успехах молодой Республики. Потом праздничный обед.
Ночью, лежа на своей жесткой солдатской кровати, отец опять анализировал давний откровенно неприятный разговор с политруком Поляковым: «Если писатели- инженеры человеческих душ, то большевики- эксплуататоры человеческих душ. Только лезут они в душу с черного хода, применяя приемы обмана, лжи, несбыточных обещаний». Им нужен весь человек, не только его тело, но и его мозг, его душа. Им нужен покорный исполнитель их идей, в нем боролись два человека. «Что же мне делать?»- спрашивал первый- «Как служишь, так и продолжай служить. Не обращай внимания. Ты служишь не им, а Отечеству, а оно одно на всю жизнь»- отвечал второй.
А потом он почему-то вспомнил праздник в Армавире в годовщину белого движения. Сначала был молебен с просьбой победы православного воинства в борьбе с вероотступниками и узурпаторами. Потом военный парад. Отец вместе с солдатами унтер- офицерской школы печатал шаг в стройном ряду батарейной колонны. Тысячи людей стояли вдоль улицы, по которой проходили войска, они кричали приветствия, размахивали российскими триколорами. Гремели марши прославленных гвардейских полков. Всех охватил небывалый подъем. На душе было светло и радостно. После парада отец стоял на ступеньках казармы и слушал праздничный перезвон колоколов городских церквей. В этом звоне звучала вековая народная печаль и величие, и гордость и тревога. А плывущие по небу белые облака, казалось, впитывали в себя переливы колокольного звона и уносили их далеко- далеко на великие просторы России.
-«Что Николай, задумался?»- спросил сослуживец.
-«Слушаю перезвон колоколов. Красиво поют!»
- «Да красиво. Не накликали бы они нам беду. Пропадает Россия под колокольный звон»- сказал он со злостью, плюнул и ушел.
Вечером в городском саду играл духовой оркестр, в вальсе кружились пары и казалось, что кругом мир, что нет войны, что за несколько сот километров отсюда людей не убивают и они не калечат друг друга. А с утра опять начались занятия и тренировки -и праздник остался в прошлом. Правда, после праздника в унтер-офицерской школе не досчитались трех солдат. Видимо, они дезертировали, но на это не обратили особого внимания.
Почему он вспомнил именно этот праздник, а не другие, более пышные и торжественные. «Теперь тоже есть праздники, тоже парады, тоже гремят оркестры. Но вместе с той жизнью ушло что -то хорошее, доброе, искреннее. А в наши праздники вкралось что- то неискреннее, натянутое, искусственное. Нет праздника души. Души уже почти украдены, переделаны, растоптаны. А может быть, мне кажется? Нет, не кажется. У нас украли душу.» Не отдам -моя будет со мной» - решил он и силой воли, переключив мозг на другое, отогнал от себя назойливые мысли.
В 1925 году отец женился на девушке своего круга. Звали её Ольга Сергеевна. Её отец- полковник старой армии- воевал, был комендантом знаменитой крепости Перемышль в первую мировою войну. После революции жил в небольшом домике в городе Керчь. Удивительно, но большевики не тронули его, и даже в годы террора он не подвергался репрессиям. Когда немцы захватили Крым, в его доме поселился немецкий майор. Человек, явно не фашистских взглядов, он с Сергеем Ивановичем пил чай, играл в шахматы, говорили о войне, о её исходе и о её последствиях. И когда немцы рвались к Волге, и решался шекспировский вопрос «Быть или не быть?» Сергей Иванович, неожиданно сказал немцу: «Знаешь Карл. А ведь вы проиграете эту войну». Немец с удивлением посмотрел на него, а потом, опустив голову, тихо произнёс: «Пожалуй, вы правы, господин полковник. Надо было нам слушать великого Бисмарка и не лезть в эту огромную, чуждую нам страну, которую не победит никто и никогда. Так распорядилась история».
А потом в Керчь пришли наши. Кто- то донёс на Сергея Ивановича, что он дружил с немцами. Его вызывали в НКВД, не знаю, о чём они там говорили, но домой он вернулся целым и невредимым. Жил тихо, скромно и умер в один год со Сталиным.
В 1926 году у отца и Ольги Сергеевны родилась дочь, которую назвали Валерия. Брак оказался неудачным. Через два года супруги мирно расстались.
Отца направили на учёбу в Ленинград. Больше года он был слушателем специальных курсов усовершенствования командного состава флота при военно-морской академии. Эти курсы дали очень много. Изучали историю флотов крупнейших государств, анализировали морские сражения, сравнительные характеристики боевых кораблей, тенденцию развития кораблестроения и новое в тактике морского боя. Слушатели посещали верфи балтийских заводов, на которых строились боевые корабли. Проводились диспуты, дискуссии; обсуждались активно  слушателями рефераты, обзоры. Все были молоды, всех охватила жажда знаний. Преподаватели – все бывшие офицеры императорского флота с огромным опытом и знаниями, у них было чему поучиться. Отец посещал знаменитые музеи, библиотеки, театры. Учеба на курсах – одно из лучших воспоминай его жизни.
Особенной популярностью пользовались бывшие преподаватели старой морской академии и среди них преподаватель истории военного искусства. Он не боялся открыто выражать свои взгляды. Он говорил: «Патриотизм это промежуточное состояние между тупой любовью к своей стране и гордостью за неё. Россия – огромная страна, могучая, ею надо ещё и гордиться, а гордиться пока особенно не чем». Его аналитический ум заглядывал в будущее, он видел его в чёрных тонах и предупреждал слушателей: «Вдумайтесь, прошла только одна четверть 19 века, а наша страна воевала уже три раза. Готовьтесь, учитесь, усваивайте всё, чему вас учат. Новая война не за горами. Она опять начнется с Германией. Война будет страшной, жестокой и заберёт миллионы человеческих жизней. Чем вы будете грамотнее, лучше подготовлены, тем меньше будет жертв. Таковы законы войны».
Думаю, в 1937 году этому преподавателю припомнят его лекции его «умные» мысли и он ответит за них по полной программе.
В Ленинграде, отец навестил родителей своего товарища по юнкерскому училищу, Кости Баранова, который погиб в первые дни Октябрьского переворота. За прошедшие годы отец и мать Кости превратились в глубоких, жалких одиноких стариков. Жизнь добивала их. Старший сын – капитан, в 1917 году пропал без вести, Костя погиб, а дочь жила в крайней бедности и не могла приехать к ним. Вместо трёх- комнатной квартиры, подполковник с женой ютились в крохотной коморке в полуподвале этого же дома, в ней раньше жил дворник. Они вначале не узнали отца, а когда узнали- начали плакать: «Мы хотели скорее умереть, но Бог зачем- то держит нас на этой земле. Чем мы провинились перед ним? Почему он отвернулся от нас?»
Жили в крайней нищете, тесноте и убожестве.
-«В чём они виноваты? В чём их вина? И моя мать, и мои сёстры в таком же положении. Они никому не нужны, никто не хочет и не может им помочь, потому что они из сословия, которого не стало, но люди- то остались и теперь обречены на медленное вымирание. Бедная, бедная Россия, что же происходит с твоим народом, который всегда был сострадательным и чутким к чужой беде? Куда он идёт?» - думал отец, и не находил ответа.
В один из воскресных дней, он накупил целую сумку продуктов, бутылку вина и опять отправился к старикам Барановым. Он долго сидел у них, рассказывал о себе, о своей службе. Помянули Костю. Вспомнил их жизнь в юнкерском училище и страшное предсказание гадалки. Старики были безмерно благодарны. Умерли они один за другим месяца через три после того, как отец посетил их. Бог внял их просьбам и взял их к себе.
- «Не дай Бог мне дожить до такой старости. Потерять детей и остаться одиноким. Нет ничего страшнее одиночества на старость лет».
После окончания высших курсов, которые приравнивались к академии и давали высшее образование, начались новые назначения:
-1928 – 1930 годы – командир дивизиона крепостной артиллерии Севастополь;
-1930 – 1931 годы – начальник штаба бригады Севастополь;
-1931 – 1932 годы – начальник очаковского укреплённого сектора береговой обороны, город Очаков;
-1932 – 1933 годы – начальник штаба Николаевского сектора  береговой обороны флота, город Николаев;
-1935 – 1937 годы – заместитель начальника штаба северо-западного укреплённого района Черноморского флота.
Вначале 1932 года -отцу 34 года, он  в расцвете сил, маме – 24 года. Встретились они в штабе Сивашской стрелковой дивизии, куда отец приезжал по делам службы. Отец сразу обратил внимание на молодую красивую машинистку. Они познакомились, начали встречаться. Отец нравился многим женщинам, а за мамой ухаживало сразу несколько командиров штаб дивизии, но она сразу потянулась к этому красивому, стройному моряку. Летом 1932 года они поженились.


 



На обратной стороне фотографии - где я ребёнок снят с родителями -рукой отца написано: «Я здесь ещё совсем маленький. Мне всего лишь 3,5 месяца! Когда меня снимал фотограф, мне так приятно было писать на маму! Ах! Как хорошо было! 1933 г. сентябрь месяц».
Отец никогда не пил и не курил. По большим праздникам он выпивал маленький бокал сухого вина. Он умел говорить по –немецки и по- франузски, играл на пианино и на гитаре, хорошо танцевал, играл в шахматы и преферанс. Прекрасно знал математику, литературу, неплохо рисовал. Да, высокую подготовку давал своим воспитанникам кадетский корпус; этого запаса знаний хватило на всю жизнь. Через год после женитьбы отца на свет появился я.
 

После перевода в Одессу отцу дали трёхкомнатную квартиру в четырёх этажном старинном доме. Весь дом занимали семьи командиров укреплённого района. Комнаты большие, потолки высокие. В одной комнате жили бабушка и я, в другой родители, третья комната гостиная. В нашей квартире часто собирались гости – сослуживцы и товарищи отца с жёнами. Смеялись, шутили. Отец любил и умел рассказывать анекдоты, различные смешные истории, он душа компании. Заводили патефон, танцевали. Дом располагался в центре Одессы на углу улиц Деребасовской и Решельевской. Когда я говорю, что жил на этих улицах, надо мной смеются, не верят: «Все одесситы утверждают, что живут или жили на Деребасовской, но она не может вместить всех. Можно подумать, что в Одессе нет других улиц. Врут.»
В конце двенадцатой линии трамвая -на берегу моря -укреплённому району выделили закрытый пляж. По воскресеньям командиры с семьями трамваем ехали до конечной остановки, немного шли пешком и вот он пляж. Купались, отдыхали, еду и воду брали с собой. Жили дружно.
Отец любил службу. В нем «проснулись» военные гены предков. В дни праздников, на параде, он чётко отбивал строевой шаг во главе колонны укрепрайона. Морская форма шла ему. Худощавый, стройный с волнистыми каштановыми волосами, с добрым улыбчивый лицом и интеллигентными манерами- он как то выделялся среди других командиров штаба. Про таких раньше говорили «видна порода ваша, но не наша».
Несколько раз в квартал он читал лекции в судостроительном техникуме и военно-морском училище по истории военно-морских флотов крупнейших стран мира.
В 1936 году прошло командно – штабное учение Одесского укрепрайона и сил Черноморского флота. Флот должен был высадить десант на побережье, а укрепрайон не   допустить этого. Разработкой учения занимался штаб укрепрайона во главе с отцом. К учению готовились тщательно На нём присутствовали, И. Якир-командующий Киевским Особым военным округом ,  командующий Черноморским флотом и другие ответственные товарищи. Посредником при командующем укрепрайона был назначен комдив Шарсков -известный в военных кругах, как самый грамотный артиллерист, автор нескольких научных трудов, начальник Одесского артиллерийского училища. Он хорошо знал отца. После окончания учения, комдив Шарсков сделал доклад о действиях артиллерии укрепрайона. Он отметил недостатки, недоработки, показал положительное в работе. В целом учение прошло положительно и получило высокую оценку.
После подведения итогов Якир подошёл к отцу: «Я хочу с вами поговорить, как со специалистом береговой обороны. Почему укреплённые районы стратегических объектов и баз флота готовятся поражать морские цели и десанты противника и совсем не готовятся к отражению атак с суши. Опыт войн показывает, что основной штурм происходит с суши, а не с моря. По-моему мы к этому не готовы».
- «Да, я часто думал об этом. Для перестройки системы укрепрайонов потребуется время и средства. Мы подчиняемся флоту и являемся его составной частью. А флот – это море».
- «Конечно, это очень серьёзная проблема и её надо решать. Я планирую к середине будущего года в штат Командующего артиллерией округа ввести отдел береговой обороны. Отдел будет курировать всю береговою и крепостную артиллерию округа. А вам, Николай Григорьевич, я предлагаю доложить конкретную обстановку и должность начальника этого, пока ещё не существующего отдела».
- «Благодарю за доверие товарищ командарм 1 го ранга» - вытянулся отец. Второй сюрприз ждал отца в этот же день. После окончания учения был торжественный обед. В перерыве комдив Шарсков подошёл к отцу: «Николай Григорьевич! Я внимательно слежу за вашей работой в штабе укрепрайона. Мне нравится, как вы методически правильно разработали командно - штабное учение и управляли огнём крепостных батарей. Ваши знания нужны будущим командирам. Поэтому я предлагаю вам перейти в вверенное мне артиллерийское училище начальником кафедры тактики. Работа интересная, творческая, научная»
- «Я польщён вашим предложением. Это высокая честь для меня. Но извините. Я вынужден отказаться»
- «Жалко, жалко. Подумайте на досуге. Вы знаете, где меня найти».
Отец отказался, потому что врос в свою работу. Впереди светила должность начальника штаба укрепрайона и предложение И. Якира возглавить вновь созданный отдел.
И тем неменее- по просьбе Шарского -отец прочитал курсантам училища несколько лекций о состоянии и развитии военно–морских флотов США, Англии, Франции, Германии, Италии. Знакомство с Якиром, Шарсковым, эти лекции потом вышли отцу боком и послужили одной из причин его ареста.
Пришел домой он радостный, возбуждённый, полный энергии и желания работать. Встречи с прославленными военно- начальниками вдохновили его.
- «Аня, возможно, в будущем году мы переедем в Киев. Меня ожидает повышение по службе.»
- «Не понимаю, чем Одесса хуже Киева. Здесь солнце, море.»
- «Конечно, море есть море. Но не забывай, что Киев – отец всех городов русских» - отшучивался отец. Он умел, невыгодный для себя разговор переводить в шутку. Но мать не сдавалась: «Отец – Киев, а Одесса- мама»
Ей нравилась Одесса с её скверами, каштанами, с её неповторимым говором и ароматом с её юмором и Привозом ,пляжами.
Одесса! Одесса! Кто хоть немного жил в ней, тот уже считал себя одесситом и уже считал что лучше, чем Одесса нет в мире города.
Потом, до самой смерти мама вспоминала Одессу, наверное потому, что там она была молода и счастлив. А для многих Одесса стала городом гибели их родных и близких. Но при любом раскладе Одесса всегда была и будет Одессой.
Никто не знает своей судьбы, и это хорошо, потому -что в человеческой жизни всё совершается внезапно. Не знали своей судьбы ни отец, ни мать. Он думал о Киеве, она думала о Одессе, но жизнь решила иначе. Это и есть судьба.
Наступил 1937 год люди стали бояться друг друга. Кто враг, кто свой? Кому можно доверять, кому нельзя? В 1937 году под контролем НКВД находилось: мысли, семейная жизнь, родственные и другие связи. Большинство людей стало скрывать своё душевное состояние от близких и даже от самих себя. Они только внутренне ужасались и осуждали массовые репрессии- официально поддерживали их на митингах и собраниях. Сила страха и пропаганды воздействовало на людей. Они парализовали человеческий дух. Главным для большинства людей стало самосохранение и поэтому люди в огромном количестве, чтобы выжить, становились свидетелями обвинения и унижения невиновных. Только считанные единицы осмеливались говорить правду и сами становились обвиняемыми. Во всех квартирах по вечерам начиналась вторая жизнь. В кругу семьи ,ближайших родственников наступали часы откровенных разговоров, часы усталости и страха. Каждый оценивал свои действия и слова за прошедший день.
Людей изнуряли смутные предчувствия и чувство полного бессилия. Невозможность постоять за себя и своих близких, покорность виделась во всём: и вне желании защищать родственника или товарищей которые, ты точно  знал, ни в чём не виноваты; и в стремлении стать маленьким незаметным, залезть в какую-нибудь щель, сидеть в ней и не высовываться; и в стремлении угодить начальству, выжить, не стать молотым фаршем в этой безжалостной мясорубке. Казалось, огромная рука с толстыми окровавленными щупальцами вместо пальцев, нависала над штабом укреплённого района, готовая в любую минуту вырвать, выдернуть из него очередную жертву.
Шел 1937 год – год большого террора, как теперь говорят. Шли бесконечные процессы над «Врагами народа», на улицах весели плакаты с надписью «возьмём врага в ежовые рукавицы». На них враг корчился в предсмертных судорогах и муках в этих железных пролетарских рукавицах.
На третьем этаже дома, в котором жили родители, прямо над нами проживали с женой начальник политического отдела укреплённого района комиссар Барулин. Это был высокий плотный мужчина лет пятидесяти с густой шевелюрой. Детей у них не было; жена Барулина – приятная улыбчивая женщина, часто заходила к нам и часами разговаривала с бабушкой. Она рассказывала, как Барулин с восемнадцати лет вступил в партию большевиков, участвовал в революции 1905 года, вёл подпольную работу, а в 1917 году участвовал в захвате Зимнего дворца. Всю гражданскую воевал на различных фронтах, был тяжело ранен и она, работая медицинской сестрой, буквально вытащила его с того света- выходила и поставила на ноги. Как они поженились и жили: в Чите, на Дальнем востоке, на Кавказе, а он беспрерывно работал и учился, и только в Одессе она почувствовала себя счастливой. Говорили, что одно время Барулин даже возглавлял личную охрану В.И. Ленина. Это был действительно честный, открытый человек, истинный коммунист, который не представлял себе жизнь без партии.
В начале августа 1937 года-  на третьем этаже дома- прогремел выстрел. Отец и мать бросились на третий этаж куда прибежали и другие соседи. Комиссар Барулин лежал на полу, из его виска вытекала небольшая струйка крови, рядом валялся пистолет, на диване в истерике билась жена. Комиссар выстрелил себе в висок; скорая помощь была не нужна. Минут через 20 появились люди в штацком- они вытолкнули соседей из квартиры и стали шарить в письменном столе, в книжных шкафах. Отец слышал, как один из этих людей  в сердцах выругался матом: «Ускользнул сука, мы прозевали». Они под руки вывели жену Барулина и посадили в машину. Больше её никто и никогда не видел. Прошел слух, что она умерла на допросе или погибла в лагере осуждённая на длительный срок. Как потом стало известно, из политуправления округа и штаба флота приехали политработники. На партийном собрании коммунистов укреплённого района, они обвинили Барулина в троцкизме, назвали «врагом народа». Он был исключен из партии. Так окончил свой жизненный путь комиссар  Барулин- честный, преданный партии коммунист. Наверное, в те годы партии были не нужны такие люди, имеющие собственное мнение. Выживали лицемеры, соглашатели, подхалимы, лизоблюды, доносчики.
После гибели Барулина, над штабом укрепрайона нависла зловещая тишина. Арестовали командующего укрепрайона – Киселёва. На его место пришёл другой. Этот везде видел предательство и шпионаж. Он кричал, размахивая руками, стучал кулаками по столу: «Мне от Вас ничего, кроме бдительности не надо. Бдительность – вот наше оружие!». Грозил всех подвести под карающий меч пролетариата. Работа не ладилась, всё валилось из рук, каждый думал, когда же наступит его очередь.
Когда стали арестовывать людей за необдуманные слова, высказанные в компании, в кругу друзей на вечеринках, на днях рождениях- отец дал себе слово молчать; опасных мыслей- тяготивших его- не высказывать. Однако он часто вспыхивал, терял осторожность, говорил не то, что надо было говорить, а то, что думал. Он забывал, что за слова правды люди платили потом очень дорогую цену. Вот в эти дни- в кругу знакомых -отец и сказал умные слова, которые дорого обошлись ему и всем нам:
«В стране случилась социальная драма и под её шумок из подвалов полезла всякая нечисть, зашумела, запыхтела, забегала по чистым комнатам, начавшей налаживаться жизни. Теперь человек может быть свободен один раз в жизни – в день его погребения».
Отца командир – комендант Северо –Западного укреплённого района Черноморского флота – комбриг Киселёв Михаил Филарентович -русский, член ВКПС с 1918 года, арестован 26.09.37. Приговором ВКВС от 2.11.1938 года расстрелян. Реабилитирован 28.03.57
Начальник штаба укрепрайона арестован 3.07.1933
Помощник командира укрепрайона по материальному обеспечению арестован 2.10.1937 г.
В ходе репрессий в армии развернулась эпидемия самоубийств. С жизнью сводили счёты лица, подвергнутые травле и ожидающие близкого ареста. Всего в РКАА зарегистрировано в 1937 году- 728, в 1938 – 832 случаев самоубийств или покушений на самоубийство.
В Красной Армии к концу гражданской войны служило 75000 военспецов. Особенно велико было их число в высших эшелонах армии. Из 20 командующих фронтами –17 военспецы, то есть 85 %, среди командующих армиями – 82 %, среди нш армий – 90%, нш дивизий – 70%. 65000 из них являлись офицерами военного времени, из них 10000 с высшим военным образованием. Они и были истинными руководителями фронтов, армий, дивизий и являлись организаторами побед Красной армии, а так называемые герои гражданской войны именно им обязаны своей славой военноначальников.
С 1937 года по 22.06.41 г. численность РККА возросла в 3,75 раза с 1433 миллиона человек до 5373 миллиона человек. Это была самая многочисленная армия мира. Но она была мало приспособлена для ведения современной механизированной войны. Это показала позорная война с Финляндией, в которой РККА потерпело одно из самых унизительных фиаско в истории 20 века.
В результате политических репрессий, проводимых Сталиным, армия оказалась обезглавленной. Уцелевшие командиры оказались полностью не способны подготовить армию к современной маневренной механизированной войне.
Партийные органы постоянно вмешивались в работу командиров и разрушали даже то немногое, что удалось сохранить. Введение должностей комиссаров тормозило развитие тактики. Комиссар давал своё разрешение на любой приказ командира. Большинство из командиров и комиссаров абсолютно ничего не понимали в вопросах тактики, не говоря о стратегии, от них только требовалась личная преданность партии и лично Сталину.
Разгром офицерского корпуса не только обескровил РККА, но и подорвал в ней дисциплину и порядок. Введение в этих условиях института военных комиссаров породило двоевластие в армейских подразделениях и ещё больше ослабило управление воинскими частями. А. Троцкий внимательно следивший за сложившейся обстановкой в армии, анализируя её писал: «Исторический фильм развёртывается в обратном порядке и то, что было прогрессивной мерой революции (введение Военных Советов и института комиссаров), возвращается в качестве отвратительной термидорианской карикатуры. Во главе армии стоит Ворошилов, народный комиссар, маршал, кавалер орденов. Но фактически власть сосредоточена у Мехлиса, который под непосредственными инструкциями Сталина переворачивает армию вверх дном. То же происходит в военном округе, в любой дивизии, в каждом полку. Везде сидит свой Мехлис агент Сталина и Ежова и насаждает бдительность вместо знаний, порядка и дисциплины. Все отношения в армии получили зыбкий, шаткий, плывучий характер. Никто не знает, где кончается патриотизм и где начинается измена. Никто не уверен, что можно, чего нельзя. В случае противоречий в распоряжениях командира и комиссара всякий вынужден гадать, какой из двух путей ведёт к награде, какой – к тюрьме. Все выжидают и тревожно озираются по сторонам. У честных работников опускаются руки. Плуты, воры и карьеристы обделывают свои делишки, прикрываясь патриотическими доносами. Устои армии расшатываются. В большом и малом воцаряется запустение. Оружие не чистится и не проверяется. Казармы принимают грязный и  нежилой вид. Не хватает бань, на красноармейцах грязное бельё. Пища становится всё хуже и хуже и не подаётся в положенные часы. В ответ на жалобы, командир отсылает к комиссару, комиссар обвиняет командира. Действительные виновники прикрываются доносами на вредителей.
Среди командиров усиливается пьянство, комиссары соперничают с ними в этом отношении. Прикрытый полицейским деспотизмом режим анархии подрывает ныне все устои советской жизни, но особенно гибелен он в армии, которая может жить  только при условии правильности режима и полной прозрачности всех отношений». Конечно, 8 статье Троцкого много надуманного, но есть и большая доля правды.
Военные историки называют несколько причин репрессии в РККА:
- Офицерский корпус был более самостоятельным и независимым от политических структур, нежели гражданские учреждения;
- В армии было много сторонников и сослуживцев А. Троцкого;
- Армия отражала недовольство крестьян коллективизацией;
- Тухачевский спорил со Сталиным по вопросам советской военной доктрины и по проблемам развития вооруженных сил;
- Шла борьбы Тухачевского с Ворошиловым за влияние в наркомате обороны. Руководство вооружённых сил было недовольно деятельностью Ворошилова на посту Наркома;
- И. Сталин завидовал популярности в народе военноначальников;
- Военные не верили в полководческие таланты вождя, проводились дискуссии о его роли в Гражданской войне.
И главное. Запад фабриковал документы о подготовке военного переворота в СССР. Многие ученые считают, пассивная подготовка к перевороту велась, и Сталин провёл упреждающий удар. Другие учёные считают, что никакого переворота не готовилось и что всё это надуманно.
Очередь отца наступила 28 августа 1937 года, ровно через 20 дней после самоубийства комиссара Барулина. Они как всегда пришли ночью: - «Волков Николай Григорьевич! Одевайтесь, поедете с нами».
Мать и бабушка тряслись от страха. Отец оделся, взял свой тревожный чемодан, в котором лежали смена белья, полотенце, носки, мыло, иголки, нитки. – «Не волнуйтесь! Это недоразумение, скоро всё прояснится» - успокаивал он мать и бабушку.
- «Сдайте оружие». – «Оно в ящике письменного стола». Забрали пистолет. Отец подошел к кроватке, на которой спал я, поднял меня, и долго, долго целовал. Я проснулся, испуганными глазёнками смотрел на отца и незнакомых людей. Потом он обнял и поцеловал мать в мокрое от слёз лицо. Оба в тот момент поняли, что казавшаяся сплоченной, нерушимой, счастливой жизнь их, вдруг раскололась и уже никогда не будет такой, какой была до этой ужасной ночи. А на стене весел портрет, с которого спокойно прищурясь, глядел вождь на то, что свершалось в этой квартире. На мгновение отец остановился в проёме открытой двери и решительно шагнул за порог.
Недоразумение, о котором сказал отец, растянулось на многие годы. Он подходил под «врага народа» по всем статьям. Его отец – царский офицер, братья – офицеры, сам закончил дворянский кадетский корпус, был юнкером, неизвестно воевал ли за белых в гражданскую войну или нет. Возможно, воевал, используя низкую бдительность и неграмотность органов, проник в красный флот и своей преступной деятельностью разлагал его. Знаком с Якиром и другими шпионами. Любимец троцкиста Барулина, коварно ушедшего от справедливого возмездия. На лекциях в судостроительном техникуме и военных училищах хвалил силу и мощь Английского и Американского флотов, принижал силу и мощь Черноморского флота. В компании рассказывал анекдоты дескридитирующие и высмеивающие вождя партии и народа. Этого вполне достаточно, чтобы подвести его под «высшую меру», но одно не складывалось. Он негодяй, оказался беспартийным, значит, вредить партии и разлагать, ее не мог. К тому же не велика сошка. «Высшая мера» многовато, а вот десяток лет лагерей самый раз. Пусть работает на лесоповале, в шахте, на досуге поразмыслит над своей предательской деятельностью, глядишь, и прикуется, станет нормальным советским человеком. Органы НКВД никого зря не губят. Чем главнее командир, тому более жесткий приговор, а которые помельче, пусть работают, стране нужна дармовая рабочая сила. Выдержит, выживет -хорошо; сломается, погибнет – ещё лучше. Как учит любимый вождь: «Нет человека и нет проблемы».
Командующего укреплённого района Киселёва расстреляли, толковый, грамотный был артиллерист и хороший организатор, а отца осудили по статье 58-10 Уголовного кодекса на 10 лет с поражениям в правах на три года без права переписки.
Так он стал одним из сорока тысяч командиров армии и флота репрессированных перед началом войны. Это был долгожданный подарок Гитлеру, сделал его более агрессивным и уверенным в своей победе.
Руководство НКВД считало, что в стране нет и не может быть невиновных. На кого выписан ордер на арест – тот виновный, а ордер можно выписать на любого, даже на самого работника НКВД, что и было сделано в последствии.
После того как отца увели, мама и бабушка бросились уничтожать «улики». Вот тогда в огне одесской печки сгорели все фотографии моих предков, целых три альбома, и только по одной фотографии дедушки, братьев ,отца, его матери -бабушка на свой страх и риск вложила в свою сумочку, поэтому они сохранились до наших дней. Так была убита наглядная память, к чему так стремились новые власти.
В заключении отец находился в системе НКВД – Печлаг. Его лагерь располагался в посёлке Хановей КомиАССР. Возник новый тип политических заключённых, созданных сталинским режимом – преступники, не совершившие преступления. Большинство людей попало в лагерь за критические замечания о режиме, за анекдоты политического содержания, рассказанные в разговоре с товарищами по работе с друзьями за кружкой пива или бокалом вина.
Строили железную дорогу Печера – Воркута. Отец потом говорил: «Каждая шпала дороги – это труп заключённого». Умирали тысячи от холода, от голода, от зверского обращения. Работники НКВД по опыту уже знали, только сила голода способна потрясти, исковеркать, сломать, уничтожить человека. Г:олод способен убить мысли, веру, он порождает зависть, низость, жестокость и покорность, безразличие, отчаянье и злость. Главное изменение в людях состояло в том, что у них исчезало чувство личности. Всего несколько недель потребовалось, чтобы заключённый прошел обратную дорогу от человека до несчастной грязной скотины. Для многих жизнь кончилась, а существование продолжалось.
Отца особенно удивляло: покорность, угодливость, вероломство заключённых, их заискивание перед лагерным начальством. Выживали сильнейшие, не теряющие надежды. Он понял различные представления лагерников о добре и зле, о долге и назначении человека, по разному они ведут себя перед лицом общей судьбы.
Первые четыре с половиной года отец работал в строительной бригаде, а потом его, как сильного математика, взяли на плановую работу, тем более статья позволяла. Он стал плановиком, освоив гражданскую специальность. Отец писал жалобы, просил разобраться в его деле, которое, как и дела большинства осуждённых, было сфабриковано. Отвечали, что дело отправлено на доследование. Шли годы, но ничего не менялось.
Первое время в лагере, несмотря на усталость, отец по ночам долго не мог уснуть. Он лежал с открытыми глазами и смотрел на доски верхнего яруса нар. В тяжёлом удушливом воздухе слышался храп, стоны, вскрикивания, плач, лепетание и скрежет зубов. Даже ночью барак продолжал жить своей уродливой, искалеченной жизнью. Лежа в холодном тёмном ночном бараке, отец понял, что чувство -чуждое сегодняшним событиям- давно жило в нем самом. Там, где есть насилие, царит горе и льётся кровь. Порой ему казалось – время его ушло, а он остался. Вот он человек -дышит, думает, ходит, работает, ест; но особое, только с ним связанное время утекло, уплыло, ушло. – «Кто я? Где же я?» - думал отец.
- «Свой среди чужих или чужой среди своих?»
В лагерных бараках часто спорили- долго, страстно, до хрипоты. Одни недоумевали, не понимали происходящего. Одни считали это вредительством. Другие говорили, что всё правильно, всё идёт по плану. Было понятно, что у всех нарушен внутренний мир и эмоциональное равновесие. Как бы не ломала людей лагерная жизнь, их мышление, их вкусы, интересы, идеалы сохраняли верность своему времени, породившему их. В этих ,объединённых горем людях, говорящих на одном языке, в их непонимании друг друга, выражалась большая беда народа – второй мировой войны. И тем не менее, как бы не было всесильно и могущественно насилие, как бы не была велика покорность народа, как бы не была унижена, оскорблена, подавлена личность, человек становится рабом не по своей природе, а по судьбе, которая выпадает на его долю.
В 1939 году после присоединения западной Украины и Западной Белоруссии к СССР, рядом с лагерем отца построили ещё один. В нём находились поляки, в основном солдаты и офицеры, бежавшие в Восточные районы после разгрома Польши фашистскими войсками. Когда в лагерях узнали о нападении немцев на СССР, толпы поляков, подойдя к колючей проволоке, разделяющей лагеря, начали кричать нашим лагерникам: - «Ну что, Иваны! Теперь узнаете, что такое война! Немцы набьют вам морду, лапотники курносые, умоетесь кровью!»
Наши отвечали им матом: «Не дождётесь пся крев! Это вам они набили морду. О нас они обломают зубы. Мы медленно запрягаем но быстро ездим!»
Толпа советских зэков прорвала ограждение и ворвалась на территорию польского лагеря, началась свалка, драка. Поляков били нещадно. Командование лагерей с трудом разогнало дерущихся по своим баракам. Что это было? Вспышка русского патриотизма или нашла выход накалившаяся в людях злоба на свое бесправное униженное положение? Трудно сказать.
В дальнейшем польский лагерь ликвидировали. Поляков либо уничтожили ,либо они вернулись в Войско Польское, которое формировалось в Средней Азии.
В лагере было много кадровых командиров. Руководство лагеря скрывало известие о начале войны и только, когда враг захватил всю Прибалтику, заключённым объявили о начале войны. Отец, как и десятки других командиров, подал рапорт, о направлении  на фронт в любом качестве, вплоть до рядового. Ответа не последовало.
Любопытно, по мере продвижения немцев в глубь страны, менялось отношение командования  лагеря и охраны к заключённым. Оно стало как- то мягче, даже несколько заискивающе. Лагерное начальство прекрасно понимало и выжидало, чья возьмет. Местами недолго поменяться, впрочем, понятно, если бы немцы добрались до глухих мест Карелии, все заключённые были бы уничтожены, как это практиковалось в лагерях расположенных на Украине и Белоруссии. Заключённых уничтожали в первую очередь.
Даже в самые тяжёлые месяцы войны репрессированных командиров не отправляли на фронт из лагерей. И в этом был свой резон. После войны в руки наших спец .служб попал доклад фашистского имперского министра по делам оккупированных восточных территорий, теоретика национал-социализма Альфреда Розенберга, который он представил Гитлеру. Фашист был поражён огромным количеством пленных. Всего за годы войны захвачены, или сдались в плен 4.559.000 советских солдат и офицеров. Много пленных было особенно в первые месяцы войны. Он проанализировал классовый и национальный состав пленных. Оказалось, что 70 % пленных сдались добровольно. Среди них: 35 % - украинцы, 15 %  - молдаване, 15 % - русские, остальные уроженцы Кавказа и Средней Азии. 85 % пленных были детьми репрессированных родителей – кулаков и их приспешников, интеллигенции, военнослужащих, священников и других. Данные исследования потрясли рейхсминистра и вселили в него уверенность, , что советские солдаты не хотят воевать за партию и руководство страны. Конечно, никто не хотел умирать молодым, плен давал хоть какую- то надежду, но жить в обстановке постоянного террора по отношению к собственному народу, фактически процветающем крепостном праве и строе,
особенно в детстве, когда нет уверенности, что с тобой будет завтра, не хотелось.
Всего в годы войны в фашистский плен попали 81 советский генерал. Из них 77 пленены в первом начальном периоде войны, как правило, в результате разгрома войск, которыми они командовали. Значит, они и привели свои войска к разгрому.
Среди пленных были 8 командармов, 19 командиров корпусов, 31 командир дивизии. Все они пришли на смену генералов, которых репрессировал Сталин. Они не имели необходимой подготовки, опыта, профессионализма.
Из плена вернулись 37 генералов. Все они попали в руки органов безопасности. 11 из них осуждены как изменники родины.
Ещё в начале войны испуганные Сталин, Молотов, Берия и их компания скрыто от народа и партии пытались заключить мир с Гитлером на любых условиях. Вот они и предали всех, весь народ- вот они подлинные враги народа. Вот их надо было сажать и уничтожать по знаменитой 58 статье, а не миллионы честных советских людей.
11 декабря 1941 года Гитлер, выступая в Рейхстаге, назвал такие цифры: за 5 месяцев войны с 22 июня по 1 декабря 1941 года захвачено и уничтожено 17 332 боевых самолёта, 21391 танк, 32541 орудие, взято в плен 3.806.856 солдат и офицеров.
Генштаб СССР через много лет после войны признал наши потери:
Самолётов – 17900, танков – 20500, орудий – 20000. Захвачено 85% мощности военной промышленности.
Скажите, какое государство смогло бы не погибнуть после таких потерь, а Советский Союз выдержал, не погиб и победил.
Просчитались все- и немецкий рейхсминистр, и миллионы, сдавшихся в плен добровольно, советских солдат. Социалистическая система, державшаяся на страхе, оказалась на редкость устойчивой и жизнеспособной. Значит, власти знали истинное положение дел и принимали необходимые меры. Вот почему не отпускали на фронт, за редким исключением, репрессированных командиров.
Не потому ли после войны все бывшие наши военнопленные, прошедшие ужасы немецких лагерей, переселились в советские лагеря на десять и более лет. Как можно разобраться с миллионами людей- кто сдался в плен добровольно по политическим мотивам, кто попал по ранению или по стечению обстоятельств, находясь в безвыходном положении. Карались все и виновные, и не виновные. Действовал принцип – «бей своих, чтоб чужие боялись».
Спрашивается, почему же в начале войны Гитлер побеждал? Потому что он воевал со Сталиным и его режимом. Но когда немцы вторглись в пределы исконных русских земель; угнетённый, но гордый народ, понял- какая страшная опасность нависла над ними. Лучше, большевики, но свои чем немцы – но чужие. Вот с этого момента Гитлер стал воевать не со Сталиным и его режимом, а русским народом. Началась самая страшная  из всех войн – народная война, в которой  не жалеют врага  и  не  жалеют себя..
И, когда я в далёком Ангрене, в этом убогом горняцком посёлке, вместе с детьми разучивал и пел: «Идёт война народная, священная война», в словах этой знаменитой песни была правда. Такую войну Гитлер не мог выиграть никогда. И он её проиграл.
Думаю, что Сталин понимал это. Не случайно, первый тост после победы он поднял за великий русский народ, не за советский народ, а именно за русский. Это о многом говорит.
После работы, бывший работник обкома партии откровенничал:
«Николай! Ты на допросах много человек выдал?»
- «Ни одного про кого спрашивали. Все порядочные честные люди, они ничего не делали противозаконного»
- «А я – подлец. Живу не по совести. Я говорил не то, что думал. Я оговорил многих невинных людей, спасая свою шкуру. Но не спас.»
В самый тяжелый 1942 год- когда немцы вышли к берегам Волги, и казалось, приближается развязка- он с уверенностью сказал отцу: «несмотря ни на что, мы победим. Знаешь почему? Потому что немцы за год наделали  народу больше гадостей, чем коммунисты за 25 лет. Народ разозлился, теперь немцам крышка.» И это говорил бывший коммунист, работник обкома партии. Значит он знал, миллионы знали, но ничего не делали не боролись. И только теперь находясь за колючей проволокой, он понял, где правда, а где ложь.
Отец восполнил двух комиссаров крепостной батареи, как они понимали по какому пути пойдёт страна. Уже тогда началась эта смертельная схватка двух направлений, вот и пришла большая беда, заложниками которой стали десятки и сотни тысяч простых людей. Победила идея Полякова – принуждения, подавления силы. Россия тысячу лет была страной самодержавия, самовластия; в народе укрепилась вера, уважение к сильной руке. Эта вера и теперь сидит в нас даже после всех изменений прошедших в России за последние 15-20 лет. Мы ждём «сильную руку». Но за тысячелетнюю историю России не было в ней власти, подобной по своей жестокости сталинской.
А ведь могло быть по-другому. Может быть тогда не было столько пленных и немцы не имели такого колоссального успеха. А, возможно, они просто побоялись бы напасть на нашу страну, потому- что не было бы дурацких энковэдешных лагерей и не было бы такой злобы и ненависти людей к властям.
Другой сосед удивлялся: «Меня посадили за то, что я  по заданию наркомата шесть месяцев жил в Америке, изучая технологию производства тракторов. Объявили американским шпионам и вот я здесь. Честно говоря, в Америке все сделано, чтобы удобно было человеку. А у нас так, чтобы удобно было начальству. Спрашивается, зачем меня посылали, если мои знания оказались никому не нужны?»
- «У всех у нас знания, которые некому не нужны».
Необычный случай слышал отец от одного заключенного, который утверждал, что сам участвовал в этом деле. Километрах в ста от лагеря «Хановей» находился другой лагерь, в нём содержались особо опасные преступники. Одеты они были в полосатую форму, и на спине пришит огромный червовый туз. Режим в лагере невыносимый, людей оскорбляли, унижали, калечили, умиртвляли. Летом 1943 года заключённые подняли восстание. Видимо, у них была организация, потому что действовали они продуманно и слаженно. Охрана и руководство лагеря были уничтожены, не тронули только медицинский персонал. Забрав оружие, патроны, продовольствие, примерно человек триста ушли в тайгу. Никто не знает, на что они надеялись, куда шли. В системе НКВД «Печёрлаг» -объявили тревогу   .Началась погоня.                Подразделения  НКВД  малочисленны, поэтому привлекли для поимки беглецов добровольцев из числа заключённых, пообещав им за помощь органам снизить сроки. Им выдали винтовки и патроны. На третий день беглецы были обнаружены. Им предложили сдаться. Они отказались, заняв круговою оборону. Начался бой, который длился несколько часов. Стороны несли приличные потери. Когда у беглецов кончились патроны, они построились в колонну и с пением «Интернационала» - «Это есть наш последний и решительный бой!» пошли в штыковую атаку. Они были уничтожены все. Раненых сотрудники НКВД пристреливали на месте. Никто не сдался, никто не просил пощады. Их не стали даже хоронить. Тела их оставили лежать в тундре- на съедение хищным зверям. А добровольных помощников, большинство из которых были уголовники, отобрав у них оружие, охрана прикладами погнала в свои бараки. Многие из добровольцев потом были жестоко избиты другими заключёнными и разосланы по многочисленным лагерям.
В конце 1940 года приговор трибунала в отношении отца был отменён Военной Коллегией Верховного суда СССР. Сажали быстро, реабилитировали неделю. Только в конце июля 1944 года дело было прекращено и отец был реабилитирован. И тем не менее, после реабилитации он просидел в лагере ещё два года, потому что было указание – до конца войны из лагерей никого не выпускать. Домой отец вернулся только в 1946 году.
По размышлению отца, судьба его семьи могла сложится по двум вариантам. Либо она погибла, оставшись в Николаеве, либо она эвакуировалась и только в Ташкент к дяде Давиду. Он знал его ташкентский адрес. В начале 1945 года он написал письмо в Ташкент. Так мама узнала, что отец жив и здоров. В письме отец писал, что его полностью оправдали, и он скоро приедет. В ответном письме мама сообщила отцу: мы живы, здоровы, живём по такому- то адресу, с нетерпением ждём его, а дедушка умер в Ангрене. Отец был счастлив. Оказалось, в этой безрадостной жестокой жизни бывают и счастливые дни.
В 1946 году мне тринадцать лет. В начале мая я с ребятами играл в футбол возле дома. Вдруг ко мне подошел пожилой мужчина среднего роста, худой. Одет в поношенный, помятый костюм; на ногах -рабочие башмаки, на голове- старенькая кепка. За спиной рюкзак, в руке он держал овчинный полушубок. Его лицо, изъеденное воркутинскими морозами и барачной духотой, показалось мне не добрым и настороженным.
- «Мальчик! Где живут Волковы?» - спросил он.
- «Второй подъезд, второй этаж, дверь направо» - ответил я и убежал. Это был мой отец. Никакого родственного чувства я не испытал, наверное, потому что, представлял отца совсем не таким. Он виделся мне высоким, здоровым, широкоплечим с густой шевелюрой и усами.
Когда через час я пришел домой, в квартире стоял шум, все говорили, перебивая друг друга и плакали.
- «Юра! Папа приехал!» - прижала меня к себе мать.
Отец, молча, подошел ко мне и поцеловал, не таким я представлял отца. Этот человек был среднего роста, щуплый, лысый и без усов.
- «Неужели это мой отец?» - разочарованно думал я.
- «Юра! Беги скорей к дяде Дане. Скажи, папа приехал!»
Дядя Давид жил в нескольких кварталах от нас. Я побежал. Когда дядя Даня и тетя Вера – его жена, узнали ,что вернулся отец, они засуетились, начали собираться и почти бегом направились к нам. Тётя Вера прихватила сумку с едой. Когда она клала в сумку еду, руки её тряслись, она шептала молитвы и плакала. Опять слёзы, поцелуи и бесконечные разговоры.
Отцу повезло,  он не был расстрелян, не погиб от дистрофии, не был искалечен физически. Но он был глубоко обижен, у него забрали девять самых дорогих лет, на которых приходится расцвет умственных способностей человека. Сколько пользы и добра мог он принести за эти бесцельно прожитые годы.
К концу мая этого года отец уже работал. Работник он был хороший, его повышали по службе. В документах он значился, как не имевший судимости.
Мы медленно привыкали друг к другу. Отец был спокойный, приветливый человек. Я никогда не слышал от него грубого слова, не говоря о мате. Меня поражала его выдержка, хладнокровие, терпимость, казалось, он даже мухи не обидит. Вернувшись домой, отец понял, что он обогатил свой ум и сердце, общаясь в барачных лагерных беседах с интеллигентными мыслителями, философами и учёными и с простыми русскими людьми, впитавшими в себя многовековой опыт народа. И ещё он понял, крупные неудачи нашей власти – результат ослабления её культурности. Средний уровень коммунистов – и морально, и интеллектуально – ниже среднего уровня беспартийных. В тюрьмах, ссылке и казнены лучшие люди страны, остальные погибли на войне. Цвет страны заслонён дельцами и лакеями - карьеристами. Это сказывается уже сейчас, а в дальнейшем примет катастрофические размеры.
За два года жизни в семье он поправился, пополнел, лицо приняло здоровый нормальный цвет, плечи расправились, походка стала уверенной, независимой. Человек на свободе – это совсем другой человек.
Но однажды, я увидел его совсем другим. Под окном нашего дома, между двумя деревьями, весел самодельный турник. Хозяева турника – это два брата армянина, живущих по соседству. Здоровые ребята, лет по восемнадцать – двадцать, высокие, накаченные. Их боялись все парни улицы, да пожалуй и всего района. Мы вечерами собирались возле турника. Отжимались, делали перевороты и другие упражнения. Наверное, я что- то сделал не так, один из братьев не сильно ударил меня по шее. Для нас в обыденной жизни это нормальное явление. Видимо в это время отец смотрел со второго этажа, в окно. Когда он увидел, как армянин ударил меня, дикая злоба с неодолимой силой вспыхнула в нём. Она вмиг уничтожила годами отработанную сдержанность, она вырвалась наружу и позвала к действию.
«Мой сын с четырёх лет жил без защиты отца и теперь, когда я дома, я должен заступиться за него. Я не позволю, чтобы какие – то жлобы унижали и оскорбляли моего мальчика. Пусть знают, у него есть отец, который заступится за него, не даст его в обиду» - эти мысли вихрем пронеслись в его голове и вывели его из дома. Вдруг он появился у турника. Лицо его было искажено от гнева. Он подошел к армянину, который ударил меня: «Если ты ещё раз ударишь его, я тебя убью!» - спокойным голосом сказал отец, повернулся и медленно пошел домой, ни разу не обернувшись.
Все остолбенели. Грозить самому Ашоту. Да он сейчас разорвёт отца на части. Ашот разразился дикой бранью: «Я тебя сейчас покалечу. Старый баклан! Будешь весь остаток жизни работать на лекарства!» Он хотел кинуться за отцом, но брат схватил его за руку: «Остынь! Уймись! Ты хоть знаешь кто это такой? Он пришел оттуда, где сидит наш старший брат Жора. Понял. Знай на кого хочешь руку поднять. Этот зарежет и глазом не моргнёт.»
Ашот сразу сник, ярость его прошла. Он подошел ко мне: «Ты почему не говорил, что твой пахан из наших. Не бойся, теперь тебя никто не тронет.»
Можно подумать, что меня кто- то трогал и постоянно обижал. Мне уже было пятнадцать лет и я мог постоять за себя. Эти армянские парни, конечно не знали, что мой отец и их брат Жора – совершенно разные люди. Жора – известный бандит и грабитель, сидел в лагере как уголовник, а отец как политический. Но раз сидел значит свой. После этого случая мой авторитет среди парней вырос. Ещё бы, ведь сам Ашот испугался моего отца. После этого случая, братья часто кричали со своего двора, глядя на болкон второго этажа, где бывало сидел отец: «Здравствуйте дядя Коля! Как здоровье?»
Второй случай произошел в 1949 году. В первом подъезде нашего дома жил мужчина средних лет по фамилии Перцев. Его дочка Татьяна тогда была маленькой хорошенькой девочкой. Сейчас  эта моложавая красивая дама живёт в Москве, работает переводчицей, прекрасно пишет о Ташкенте, о днях своего детства и юности ,проведенных в этом замечательном городе.
Время было такое, когда должностным лицам любого уровня требовалось совмещать личное обогащение с имитацией служебной добросовестности, преданности и радения за интересы дела. Тот, кто соответствовал этому требованию, продвигался по ступеням служебной лестницы. Все остальные выдавливались или сами выпадали из системы. Проходил естественный отбор, преимущество получили примитивные, нахальные и жадные людишки. У Перцева были две дочери. Младшая Таня – ровесница моего братишки, им по шесть-семь лет.
Семья ужинала, как, вдруг, с шумом распахнулась дверь и на пороге возник Перцев с перекошенным от злости лицом: «Жрёте, сволочи, а ваш хулиган Вовка побил мою Танечку. Жалко, что НКВД и немцы вас не уничтожили. Жиды проклятые!»
Самое интересное – у самого Перцева жена была еврейка. Отец мигом выскочил, его лицо искажено, глаза стали бешеными. Я никогда ни до, ни после этого случая не видел его таким. Думаю, в эти мгновения он потерял контроль над собой. А, возможно, он действовал осознанно. Он схватил Перцева за шиворот, приподнял (откуда только взялись силы) и швырнул вниз с лестницы: «Пошел вон, тварь поганая!» и далее следовал отборный мат.
- «Я буду жаловаться, ты у меня опять загремишь за решетку, враг народа!»
- «Жалуйся, куда хочешь, паскуда! – отец прыгнул через несколько ступенек вниз, но согнувшись, Перцев поспешно бежал, выкрикивая на  ходу ругательства и угрозы. Из всех дверей выглядывали любопытные головы соседей. После того как Перцев бежал, отец, улыбаясь пошутил: «Глупость не всегда делает человека злым, но злоба всегда делает человека глупым»» Соседи смеялись.
А его Танечка и мой Вова в это время уже опять мирно играли во дворе. Об этом инциденте говорил весь двор. Все соседи были на стороне отца. – «Правильно сделал, этого хама давно пора поставить на место» - таково общее мнение соседей.
Успокоившись, семья продолжила обед. – «Запомни Юра, что сказал знаменитый француз Жюль де Ганкур: «Во всём мире существует две бесконечности: бесконечность космоса и бесконечность человеческой подлости»». Отец скривил губы в презрительной усмешке, и ещё: «Чтобы разбудить совесть негодяя, нужно иногда дать ему пощёчину». А вот эти слова принадлежат Аристотелю, им уже не менее трёх тысяч лет. Как видишь, за столько лет мир изменился не очень сильно.
Через несколько дней пришла жена Перцева и извинилась за недостойное поведение мужа. Вечером зашел сосед – Александр Васильевич Княжеский – старый интеллигент – «Правильно сделал, Николай Григорьевич! Перцев – типичное порождение нового строя – хамство, напористость, дурь». Перцев никуда не жаловался.
Про Аристотеля я слышал, а чем знаменит француз Жюль де Коленкур, не знал.
1946 – 1949 годы – особенно тяжелые. Я думаю, в годы войны в Ангрене мы жили лучше, чем в эти послевоенные годы. Отменили хлебные карточки. Возле хлебных магазинов выстраивались огромные очереди. Велись списки. Твой номер в очереди писали на руке химическим карандашом. Люди стояли в очереди всю ночь, сменяя друг друга. Я с ребятами стоял до 23 часов, отец с пяти утра до открытия. На руки давали по две буханки. В момент открытия, перед окошком, через которое выдавали хлеб, начиналось столпотворение. Очередь нарушалась, здоровенные парни силой пробивали себе дорогу, лезли на пролом, возникали ссоры, драки. Минут через тридцать приходил наряд милиции , наводивший относительный порядок. Но и милиционеры старались пропустить своих родственников и знакомых без очереди. Некоторые из них умудрялись получать хлеб по нескольку раз, а потом продавать его на базаре по спекулятивным ценам. Приходя домой с хлебом, отец брился, завтракал и уходил на работу. Хотя отец и мать оба работали, денег катастрофически не хватало. Все деньги уходили на питание. Целую проблему вызывала оплата моей учёбы в 8-10 классах средней школы, оплачивали всегда с опозданием. Приобретение какой-нибудь вещи становилось праздником, её внимательно разглядывали, бережно носили. Дядя Давид помог приобрести пишущую машинку. Мама брала на дом левую работу. Сколько я помню, машинка стучала всю ночь. До трёх часов ночи на ней работала мать, с трёх до пяти – отец, потом он уходил в очередь за хлебом. Бедные родители хронически не досыпали. Жили бедно, одевались плохо. Я ходил в школу в спортивном фланелевом костюме. Впрочем, более половины ребят моего класса ходили так же. Учились старательно, добросовестно. Существовало правило: не хочешь учиться в средней школе, иди в ФЗУ (фабрично-заводское училище), будешь рабочим. Однако, в нашем государстве рабочих и крестьян, никто особенно не стремился стать рабочим, а тем более колхозником. Все хотели, но не все могли, окончить среднюю школу и учиться в институтах или, на худой конец, в техникумах, стать инженерами, врачами, учителями, офицерами. К рабочим относились, я бы сказал как-то пренебрежительно, высокомерно, и это проповедовал сам преподавательский состав.
Отец с работы приходил поздно, рабочий день не регламентировался. А причина простая. «Великий вождь и учитель» нашего народа любил работать по ночам. Утром он отсыпался, а вечером работал до глубокой ночи. И вот пока он работал, сидели и ждали звонка из Москвы все министерства, главки, ведомства всей страны, а вдруг вождю понадобятся какие-нибудь сведения. Утром, когда вождь спал, сотрудники спешили на работу; кадровики зорко следили за соблюдением распорядка дня. Выходных дней практически не было, их заменяли воскресники. Копали ямы под деревья, подметали территорию, улицы, чистили арыки, убирали листья, мыли окна, двери; ездили копать котлован под будущее озеро, некоторые работали на овощных базах, перебирая гнилые овощи. В  общем, делали ту работу, которую в нормальном государстве должны делать специальные люди и получать за работу деньги. Власть умела заставить человека работать из последних сил, сверхурочно, почти без выходных за нищенскую зарплату, при этом часть копеечной зарплаты уходила на различные налоги, займы и другие сборы. Получалось, что выживали не умнейшие, а приспособившиеся. Всё чаще стало ощущаться разделение людей на зажиточных и бедных.
Ходил на работу и с работы отец всегда пешком. Однажды, чтобы сократить дорогу, он пошел с работы глухим переулком. Этот переулок имел дурную славу. Днём в нем тихо, а вечером собирались блатные со всего района. Они пили водку, вино, пиво, играли в карты. Часто между ними возникали драки, были даже случаи убийств.
Тишина. Слабый свет от тусклых ночных фонарей. Глинобитные заборы и выглядывавшее из-за них тёмные ветви фруктовых деревьев, чистый вечерний воздух. Огромное чувство счастья охватило отца. Многочасовая утомительная работа, вечерние и утренние очереди за хлебом, ночной стук пишущей машинки – всё это временно мелочно. Главное в том, что он идёт по переулку домой, где его ждёт семья, где он жив и свободен. Отец уже прошел большую часть переулка, когда увидел группу людей, сидящих кружком у небольшого костра.
- «Стой, отец! Куда идёшь!» - закричал один из них и подошёл к отцу. Перед отцом стоял парень лет двадцати трёх, с круглой крестьянской физиономией, растрёпанными светлыми волосами и маленькими беспокойными глазами. Типичный молодой начинающий уркаганчик, нагловатый, трусливый, у которого вся жизнь впереди – зона с её воровскими законами, где они становятся шестёрками у воровских авторитетов. Таких отец тысячи видел в лагерях. Кроме клетчатой рубашки, тренировочных спортивных штанов на нём ничего не было, хотя уже стояла осень и вечерами становилось прохладно. От него пахло чесноком и водкой.
- «Бабки есть?» - «Есть!» - ответил отец. – «Давай сюда!» Отец достал из кармана смятые три рубля и отдал бандиту. – «Ты чё чернуху гонишь!» парень обыскал отца, кроме носового платка у него ничего не было.
- «Братва, этот старый фраер гол как сокол. У него как у латыша, хрен да душа. Чего с него взять? Да, батя, хреново тебе платит твоё родное государство. А ты небось кровь за него на войне проливал. На -держи на память» и бандит сунул в руку отца пятидесятирублёвую банкноту с изображением лысого, любимого вождя. Шайка дружно хохотала.
Отец пришел домой и смеялся, рассказывал про это происшествие. – «Тебя же могли убить. Зачем ты полез в этот паршивый переулок» - возмущалась мать.
- «Запомни. Аня. Бандиты никого просто так не убивают. Просто так убивают сотрудники НКВД в тюрьмах и лагерях» - ответил отец.
Он никогда, во всяком случае при мне, не рассказывал о своей жизни в лагере. Как- то я спросил его об этом. Он печально посмотрел на меня и сказал: «Зачем тебе знать. Придёт время, узнаешь. Главное несколько лет ты прожил и где, а как прожил».
Однажды, я подслушал его разговор с дядей Давидом и мамой. Отец пришел с первомайской демонстрации возбуждённый, весёлый. В те годы все: и рабочие, и служащие, и студенты, и школьники ходили на праздничные демонстрации с флагами, транспарантами и цветами. Играли оркестры, люди улыбались, смеялись было какое-то чувство единства, сплочённости. Люди приветствовали руководителей, гордо взиравших с трибун на свой счастливый покорный народ.
Странно, говорил отец: «Мне часто снится один и тот же сон: лагерный барак, десятки людей, кашляя, спускаются со вторых этажей деревянных нар, махорочный дым, скрип ботинок и сапог, лица лагерников все под один землистый свет, сиплый лай овчарок, грубые окрики охраны. А мой сосед по нарам – бывший работник обкома партии, однажды признался: «Лучше бы я сидел в немецком лагере, там хоть не обидно, когда тебя бьёт фашист. А здесь свои бьют своих. И это самое страшное.»
- «Коля! Почему ты заговорил об этом в такой праздничный день»: вмешалась мать.
Отец посмотрел в окно на улицу, по которой возвращались с демонстрации группы людей: «Потому, что там каждый день, каждый час предстояло вести борьбу за право быть честным человеком, даже смерти ты не должен бояться, если хочешь остаться человеком, а не стать скотиной».
- «Да!» - заговорил дядя Давид «… Многие люди окончательно запутались и не могут разобраться в чём ложь, а в чём правда, что есть добро, а что есть зло»
- «Давид» - вмешался отец. – «В те годы, да, пожалуй, и сейчас в стране не менее 7-8 миллион сексотов. Доносчики, осведомители, секретные агенты, стукачи, добровольные помощники – те же узники. Они возвращаются не в бараки за колючей проволкой, а домой, их не облаевают собаки, они не хватают жадно миску баланды, но они окутаны той же сетью, что и мы. Но в отличии от нас, им на свободе, оставили тело взяв душу»
- «Коля, хватит. Неужели тебе мало 37 года? Твой язык – твой враг. Ты прекрасно знаешь. Даже стены имеют уши».
- «Хорошо, доскажу свою мысль Давиду и пойдём обедать»
Он прошелся по комнате и продолжил свою мысль: «Самое страшное состоит в том, что жизнь страны определяется только тем, что скажет один человек, сидящей в Кремле, а не людьми, живущими в этой стране, их чувствами, возможностями, желаниями. Тысячи прислужников подхватят слова этого человека, проверят, проконтролируют их исполнение, не зависимо от того – правильные они или нет».
Когда наступила хрущёвская оттепель, и был осуждён культ личности Сталина, отец не удивился: «Поздно, это надо было сделать лет двадцать пять – тридцать тому назад. Всё было бы по -другому. Впрочем, лучше поздно, чем никогда»
***
Что вы знаете о лжи и лицемерии?
Где граница, за которой бродит зло?
Ой, не жили вы в совдеповской империи,
И считайте, что Вам очень повезло.
Не коснулись Вас расстрелы и репрессии,
Так хотя бы посмотрите их в кино.
И сегодня ваши вздохи и депрессии
Если сравнить, то выглядят смешно.
Унижения, доносы, недоверие,
Непременный, как картошка, красный флаг,
Ой не жили вы в совдеповской империи,
А иначе вы бы знали про ГУЛАГ.
О Дзержинском вы не знаете и Берии,
Не сгоняли вас в товарный эшелон,
Ой, не жили вы в совдеповской империи,
И вам сахар не меняли на талон.
Стало много хвастовства и фанаберии,
Вам судьба другую участь отвела,
Ой, не жили вы в совдеповской империи,
Где за водкой даже очередь была.
Всем подряд и даже Юрию Гагарину,
Полагалось на вопросы отвечать,
И, чтоб съездить в недалекую Болгарию,
Разрешение в райкоме получать.
На пространстве от Эйлата и до Тверии
Неизвестно про Казань и Кострому,
Ой, не жили вы в совдеповской империи,
И поэтому не рады ни чему.
(Тимур Боярский)
***

Однажды он спросил: «Ты читал рассказ А. Солженицина «Один день Ивана Денисовича?»» - «Читал!» - ответил я.
- «Запомни, это пока единственная вещь, в которой написана правда». И я понял, как жил отец, особенно в первые годы, в лагере.
Всё было плохо, но в одном хорошо – в топливе. В то время, когда на базаре продавали уголь вёдрами, а дрова вязками, осенью нам привозили полную машину угля, высыпали возле дверей сарая. Отец и я таскали уголь в сарай. Работа занимала два-три часа. Наскоро помывшись, мы шли в баню. Послевоенные бани – это шедевр нашего общества, нашего быта. Чтобы попасть в баню, нужно выстоять часа три в очереди. Тазик давали один на двоих. Из дома брали мыло, полотенце, и один свой тазик. В бане банщик давал нам ключ от кабины. В неё мы прятали вещи, обувь, полотенца. Кабина настолько мала, что вещи двоих еле вмещались в ней. Ключ от кабины должен обязательно висеть на верёвке на шее, как нательный крест. Захватив место на топчане, я мчался с двумя тазиками занимать очередь к кранам с горячей и холодной водой. В бане грязно, стоит вонючий запах, бетонные топчаны скользкие, липкие. Отец не разрешал садиться на них, чтобы не подцепить какую-нибудь заразу. Мылись стоя. Через каждые пять-семь минут, я бегал смотреть -цел ли замок на нашей кабине. Не редки случаи, когда вскрывали кабины и воровали вещи, а обворованный сидел часами голый, и ждал, когда ему из дома принесут одежду. Мылись долго, тщательно, воды не жалели, за неё заплачено. В баню мы ходили два-три раза в месяц по выходным дням. А теперь, говорят, даже в банях нет равенства.
Когда у отца было хорошее настроение он пел. Таких песен я не слышал не до него, не после него. Очевидно, это были марши, каких – то полков старой русской армии. Вот слова одной из песен:
«Оружием на солнце сверкая,
Под звуки лихих трубачей,
По улице пыль поднимая,
Проскакал полк гусар усачей»
Особенно он любил петь «Бородино» на стихи М. Лермонтова, но припев к этой песни был не из стихотворения:
«Так раздавайся гром победы,
Мы победили и враг бежит,
Так за царя. Отечество за веру
Мы грянем дружное Ура! Ура! Ура!»
Напевал отец, шагая по квартире. Меня не интересовали песни отца. Нашим кумиром был Петр Лещенко. Его песни, записанные с пластинок на рентгеновские плёнки, пели все. Они волновали, манили, навивали тоску и грусть. А иногда бодрили и радовали. Слушая их, ты как бы прикасался к чему -то далёкому, недоступному, ушедшей навсегда какой-то другой неизвестной, но манящей и привлекающей, жизни. Я знал их все. Потом будучи курсантом военного училища, я тоже пел в строю песню «Бородино», это была песня юнкеров и курсантов.
Отец помогал мне в учёбе. Он просматривал домашние задания, в сочинениях по литературе исправлял ошибки и даже целые предложения. Историю он понимал не так, как нас учили в школе: - «Пусть будет так, как вам говорят. Время всё расставит на свои места».
Я не понимал этих его высказываний. Я их понял, много лет спустя, хотя до сих пор ещё не всё стало на свои места. И встанет ли когда–либо? Сомнительно.
В 1955 году отец был  в командировке в Москве, а я на стажировке в городе Дмитров под Москвой. Командование дало мне увольнительную на двое суток. Я поехал  к отцу. Целый день мы ходили по Москве. Исторический музей, Третьяковская галерея, Новодевичье кладбище. Всё ново, всё интересно. Отец рассказывал интересные истории прошлых лет. На Новодевичьем кладбище его интересовали захоронения военно-начальников. Он внимательно смотрел на памятниках год рождения и год смерти. Иногда он говорил: «Этого я знал, хороший был человек» или «Этого я знал - мерзавец».
Смерть уровняла всех: и хороших и мерзавцев, и подлецов. Только желательно порядочных, хороших людей хоронить в одном месте, а негодяев и подлецов в другом. Впрочем, как определить, для одних он порядочный, для других – подлец. Пусть лежат рядом в земле, а в ином мире их рассудит сам Бог, он не ошибается.
- «Папа, давай сходим в мавзолей» - просил я.
- «А что там делать? Смотреть на мертвецов? Мёртвые должны лежать в могилах, а не в витринах».
Я испугался его резких слов, с удивлением, испугом, посмотрел на него: «Там же Ленин и Сталин».
Отец понял, что переступил черту, что я не понимаю его и сгладил ситуацию: «Очереди большие. Мы туда не пойдём. Не будем терять время. У нас его в обрез».
Когда в сентябре 1956 года я приехал домой в отпуск ,после окончания военного училища ,в новой форме с блестящими лейтенантскими погонами, отец сиял от счастья. По такому случаю накрыли стол, и он даже выпил бокал крепкого вина, чего раньше никогда не делал.

 
- «Юра! Запомни» - сказал он во время обеда: «Все твои предки: пропродедушки, прадедушки, дедушка, я и трое моих братьев всегда верой и правдой служили отечеству. Я рад за тебя и уверен, ты будешь достойно с честью служить своему отечеству, как служили твои предки.»
В 1965 году я служил в штабе бригады, жил с семьёй в двухкомнатной квартире в военном городке на окраине Ташкента. Отец и мать часто приезжали к нам в воскресенье на целый день. Дочери было шесть лет, а сыну чуть больше годика. Мальчик – это продолжение рода, фамилии. Все мужчины хотят, чтобы у них обязательно был сын. Уже доказано, что мать больше любит сына, а отец дочку. Хотя при этом показывают пальцы на руке, говоря, любой одинаково болит при порезе.
Поэтому когда у меня родился сын, дед сиял от радости – у него появился внук. Когда дети днём спали, он выходил во двор и играл с офицерами в шахматы. Детям он давал ласковые имена и мог часами играть с ними. Вечером отец и мать шли на троллейбусную остановку. Отец бережно держал мать под руку, каким-то странным, старинным образом. Я никогда не видел, чтобы так ходили пары. Я провожал их, проводил через оживлённую дорогу и долго смотрел им вслед. Было жалко этих старых, много испытавших, но в данный момент счастливых людей.
Отец приобрёл пятитомник «История Великой Отечественной войны» и мемуары разных военноначальников, которые в изобилии стали выходить в эти годы. Особенно его интересовала история обороны Одессы и Севастополя. В мемуарах он карандашом подчёркивал  эпизоды из обороны этих городов- героев. Часто он находил знакомые фамилии. В один из вечеров я заглянул к отцу, он сидел на кухне и читал мемуары какого – то автора.
- «Много знакомых фамилий и все погибли» - печально произнёс отец.
- «И я должен был быть там с ними».
- «Радуйся, если бы ты был там с ними, ты погиб- бы 23 года тому назад. А ты живёшь, дышишь воздухом, видишь своих детей и внуков».
- «Ты ничего не понимаешь. Я не выполнил свой долг. Вернее, мне не дали его выполнить. Я с малых лет готовился к войне, а когда она началась, я был в другом месте». Он печально улыбнулся и добавил: «Хотел идти в ногу со временем, а оно не хочет, то отстаёт, то спешит. Пойми, это абсурд. Это глупо. Военного специалиста в период такой страшной войны не использовать по назначению. Да, я не выполнил свой долг перед Родиной».
- «Родина хорошо отблагодарила тебя».
- «Это не Родина, это люди. А отечество было и остаётся самым святым в жизни человека.» Разговор зашел о войне. – «Вот читаю историю великой войны. Написано много, а правды мало. Странно, но нашу историю десятки лет скрывали от народа, умалчивали, переделывали, искажали, подгоняли. Целые поколения отучили от умения мыслить самостоятельно и знать правду. Есть анализ войн, которые вела Россия, а она воевала всегда, уж такая её судьба. Россия проиграла только две войны: Крымскую 1853 – 1854 годов и русско – японскую1904-1905 годов. Любопытно, когда Россия побеждала- её потери были 1:3, а когда проигрывала – 3:1. В русско–японскую войну потери японцев были такими же, как у русских и даже больше. Если бы не революция 1905 года,  Россия выиграла бы и эту войну. Япония уже задыхалась, а Россия начала только шевелить мышцами. Сейчас ругают старую русскую армию. Плохо обучена, одна винтовка на троих, не хватало боеприпасов, командиры бездарны. Это неправда, ложь. Русская армия в период первой мировой войны была одной из лучших армий мира. Хорошо подготовленная, прекрасно обученная, дисциплинированная, и офицерские кадры были грамотные, умелые. Не вина армии, а беда армии в том, что её разложили агитаторы, демагоги, шпионы и предатели. Первую мировую войну Россия не проиграла, ей не дали её выиграть».
Отец возбудился, стал нервно ходить по кухне, вытирая пот с лица. Видимо, эти мысли давно не давали ему покоя и вот, наконец, он не выдержал и высказал их мне.
- «А в Великую отечественную- подумай, за пять первых месяцев войны около четырёх миллионов пленных. Да столько солдат не было во всей русской армии в первую мировую войну. Сталинградский котел – величайшая, блестящая победа. –  «Но почему в этой книге» - отец похлопал рукой по одному из томов … мельком говорят о Киевском, Вяземском, Харьковском котлах. Потери СССР в войне составили 4:1 или даже 5:1. Беда России в том, что в ней никогда не жалели людей. Победа любой ценой. Помнишь как в песне «Мы за ценой не постоим». Но народ не бесконечен. Погибли самые молодые, самые здоровые, самые работоспособные. Людей надо беречь, вот главная задача. Я не доживу, а ты узнаешь горькую правду об этой ужасной войне и обо всём другом».
И такое время настало. С конца восьмидесятых годов в печати стали появляться статьи, исследования, обзоры по истории великой войны, начали прорастать лёгкие побеги правды о наших потерях, появились реалистические кинофильмы, отражающие эпизоды войны. Но этого пока мало, сотни тысяч архивов засекречены и недоступны.
Прав был отец, когда говорил, что у нас не берегут людей. Один сталинский полководец, глядя на сводку колоссальных потерь его фронта, произнёс знаменитую фразу «Не беда, русские бабы нарожают ещё». Нарожали бы, да от кого? Мужиков то почти всех убили. Вот и выли по ночам одинокие бедные молодые русские бабы в деревнях от бессилия, от одиночества, по естественной женской потребности родить ребёнка и от невозможности её осуществления. И это одна из самых страшных трагедий той войны.
Вот пример безразличного, скотского отношения руководителей государства к своим солдатам. Американцы могли взять Берлин раньше, чем русские. Против них стояли слабые малочисленные силы немцев. Но генерал Эйзенхауэр, подсчитав возможные жертвы при взятии Берлина сказал: «100.000 солдат слишком дорогая цена за престиж». Берлин брала Советская армия. Погибло 500.000 советских солдат – население целого города, но для наших вождей и полководцев такие жертвы не считались большими. Главное, что мы были первыми.
В 1946 году И. Сталин заявил, что население СССР в годы войны потеряло безвозмездно 7,5 миллиона военных и гражданских. В 1956 году Н. Хрущев назвал другую цифру – более 20 миллионов, а в 1990 году М. Горбачев огласил новое количество павших – 27 миллионов человек.
За годы войны в СССР призвано в армию и формирования других ведомств 34,5 миллиона человек. Если учитывать, что население страны перед войной насчитывало около 200 миллионов человек, из них до 70 миллионов находилось на временно оккупированной территории, то «мобилизованное напряжение» страны в отдельные периоды достигало более 30%. Согласно общепринятым нормативам «мобилизованное напряжение» воюющего государства не должно превышать 10-12% от общей численности населения страны. СССР превысил этот норматив в три раза. Другими словами, в армию был призван каждый третий мужчина.
О потерях. В ходе войны из армии и флота убило 21 миллион 650 тысяч человек. Из них: убито, умерло от ран и болезней – 6 миллионов 900 тысяч человек; умерло по ранению и болезням – около 5 миллионов человек; осуждено военным трибуналом – 995 тысяч; расстреляно за различные преступления – 135,7 тысяч. Общая сумма погибших воинов в войне составляет 11,5 миллиона человек. Таким образом, погиб каждый третий воин от списочного состава вооружённых сил. Безвозвратные потери германской армии на Востоке составили около трёх миллионов солдат и офицеров. Если 11,5 миллиона разделить на 3 миллиона (даже чуть меньше), то получится, что советские потери в 3,8 – 4 раза превышают германские. Значит, за каждого погибшего немецкого солдата, советские войска платили жизнями четырёх своих солдат. Это и есть реальная цена победы. Скажите, когда было такое с русской армией.
Прав был отец, когда говорил, что мы воевали не умением, а числом и за ценой не стояли.
Возникает вопрос. Кто виноват? Ответ простой – кто руководил страной, тот и виноват. Причин много: и просчет Сталина в оценке планов германского руководства, и стремление Сталина любой ценой заставить военноначальников выполнять его приказы и директивы, зачастую нецелесообразные, не соответствующее реальной обстановке и своим возможностям. Причин много. Но одной из главных является отсутствие в армии опытных и умелых военноначальников и командиров. Это явилось следствием репрессий, которые обезглавили армию. Они порождали страх в сердцах командиров всех степеней. В 1937-1941 годах было репрессировано 40 тысяч самых грамотных, самых опытных, самых преданных командиров. Вдумайтесь, за годы войны погибли в боях, умерли от ран, пропали безвести и попали в плен 352 генерала, а за годы репрессий физически уничтожено 802 генерала. Получается, что за четыре года войны погибло в два раза меньше военноначальников, чем уничтожено в мирное время в лагерях НКВД. Неопытные, неинициативные, некомпетентные люди стали в главе дивизий, корпусов армий. Они  беспрекословно выполняли самые глупые, гибельные приказы, а их цена сотни тысяч жизней их же солдат. Боевой опыт наши военноначальники приобретали в ходе кровопролитных боев на крови и страданиях миллионов солдат и мирных жителей. Вот и получилось, что весь народ самой богатой в мире страны более двадцати лет надоедал, ютился в барах, плохо одевался, получал нищенскую зарплату ради того, чтобы подготовить армию к войне. А она оказалась подготовлена плохо.
И ответ. Виноват Сталин и его окружение, по вине которых армия перед войной была обезглавлена, которые принимали недальновидные, безответственные решения, не считаясь с огромными потерями.
При следующей встрече отец говорил: «Я внимательно читал и изучил, насколько это возможно, действия частей береговой обороны в Одессе и Севастополе. Их готовили вести огонь по морским целям, а они были вынуждены вести огонь по неземным целям. Молодцы, они развернули орудия, а это очень сложная и в техническом и в инженерном отношении работа и их огнём долго сдерживали немцев. Практически погибли почти все. А ведь ещё за несколько лет до начала войны командарм И. Якир предупреждал и планировал береговою оборону перестроить так, чтобы она готова была вести огонь не только по морским, но и по наземным целям. Но кому нужны умные идеи «врага народа», пришлось перестраивать в ходе войны. Я рад, что в подготовке береговой обороны городов – героев, есть некоторая доля моего труда. И все же, я должен был быть там, с ними «Мысль о невыполненном долге преследовала отца всю жизнь»».
В 1966 году отец и я полетели в Сухуми. Он решил навестить своих сестёр, которых не видал более тридцати лет. Сёстры жили в новом многоэтажном доме в небольшой однокомнатной квартире. Жили крайне бедно, убого. Когда мы прилетели, они не узнали отца, а потом бросились его целовать и плакали от радости. «А это Юра?» - спросила одна из сестёр. -  «Боже, как он вырос и уже штабс - капитан». – «Капитан!» - поправил отец. А я в форме с капитанскими погонами смущенно стоял на пороге. Сёстры бросились ко мне, я был их единственным племянником. Эти две старухи жили ещё понятием начала двадцатого века. Сёстры отца не поняли и в душе не признали новую власть. В них поселился страх: дворяне – значит чужие. Они постоянно, каждый день, каждый час чувствовали свою классовую ограниченность, зависимость. Они боялись и управдома, и участкового милиционера, и чиновников в учреждениях, и всех, кто имел отношение к власти. Им казалось, что все смотрят на них с гадливостью и презрением, от  этого они замкнулись в себе, в своем одиноком, безрадостном, убогом существовании «Бывшие» - значит они раньше были, а теперь они хотя и живы, а их как бы нет. Мы прожили в Сухуми неделю. Посетили могилы матери, брата Павла и его жены Нины. На могиле брата отец произнёс удивительные слова: «Равенство между людьми, о котором мечтали идеалисты и которого они не смогли достигнуть и никогда не достигнут, возможно только на кладбище. Человек совершенно счастлив только в гробу, а в жизни он всегда чем- то недоволен, неудовлетворён».
Дома, где прошло детство  отца, уже не было, на его месте стояло другое здание. Осмотрели Сухумский краеведческий музей, на знаменитом базаре купили продукты тёткам и гостинцы домой. Отец целыми днями сидел с сёстрами, говорили, вспоминали всех. Это были две почти беспомощные старухи – старые девы, одна высокая и худая как жердь, другая маленькая и полная. Старшая – Маруся в молодости, видимо, была красивой девушкой с густыми каштановыми волосами, прямым носом, высокая стройная, неимоверно гордая и недоступная. Это гордость и загубила их, они остались одинокими. Их знал весь город. Они прожили в нём от рождения до смерти, никуда не выезжая. Маруся лет сорок – пятьдесят проработала телеграфисткой, за что и получила в своё время орден Ленина. Их после этого никто не трогал, они просто были никому не нужны. Когда они шли по улицам, прохожие здоровались с ними, как с достопримечательностью города, а они отвечали кивком головы, которую всегда держали высоко и гордо. Отец закупал продукты, сестры готовили обед. А я бродил по городу, купался, хотя уже было прохладно, часами сидел на приморском бульваре, скучал. Я был молод, мне нужна была компания, меня мало интересовали разговоры – воспоминания этих старых людей. И всё же с их разговоров кое-какие сведения о своих предках я запомнил, но этого было крайне мало. Только через много лет я понял, какую глупость совершил. Эти две старухи – мои последние родные тёти, были настоящим кладом памяти, они помнили всё, они знали всех моих предков, их судьбы.
- «Николай! Какие у тебя были красивые темно – каштановые волнистые волосы. Как всё быстро проходит» - заплакала Татьяна. Ответил отец шуткой: «Пойми, у каждого человека есть лысина, только у некоторых она покрыта волосами. Увы, я к ним не принадлежу. Все засмеялись»
- «Коля! За что всё-таки тебя посадили?» - спросила Маруся, нарушив негласно установленную заповедь – о больном не говорить. Ответ отца поразил меня: «Спасибо, что ещё не расстреляли, ведь в инструкции ЧК было сказано «Для расстрела нам не нужно доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем. Вот и всё »».
- «А Павлика тоже арестовали и допрашивали. Он целых три месяца сидел в тюрьме. Спрашивали  и о тебе. Бедная мама, она так переживала за вас, чуть с ума не сошла и молилась каждый день. Павлика отпустили, а ты принял великие муки и за это будешь отмечен милостью божьей. Он всё видит».
Обе тёти были истинно верующими и постоянно посещали церковь. Тётя Маруся мыла посуду, руки её дрожали: «Боже сколько хороших людей уничтожили!»
Отец ухмыльнулся: «Какая разница между хорошим и плохим человеком? Разница в одном, хороший человек подлости делает неохотно, его, зачастую заставляют их делать».
Он прошелся по комнате, зачем–то посмотрел в окно и уверенным, твёрдым голосом закончил свою мысль: «И всё -таки, удивительный мы народ, Маруся. Великих людей Россия породила больше, чем любая другая страна. Даже злодеи в России были и есть страшнее, жестче, циничнее, человеконенавистнее других. Кто может сравнится со Сталиным, Ягодой, Ежовым, Берией, комиссарами расстрельных комиссией? Никто!»
Отец шел по городу, его обдувал тот же прохладный утренний ветерок, пахнущий горами, морем и кухонным кавказским чадом. Сверкнула ослепительная вспышка и открылась равнина жизни и колдовской луч выхватил дальний, затемнённый уголок памяти – мать, молодых и весёлых братьев, ребят из кадетского корпуса и почему то стволы орудий батумской крепостной батареи. Ему казалось, что он никуда не уезжал, что он мальчишка идёт по родному городу, а вокруг те же дворики со спущенными занавесками на окнах, те же деревья и те же люди, более шестидесяти лет назад бывшие детьми, спят в этих домиках.
«Годы промчались, а жизнь продолжает свой бег торопливо, стремительно, как горная речка, впадающая в море и растворяющаяся в нём» - думал он.
Вероятно, такое состояние – возвращения в какой -то период своей жизни, испытывает каждый человек. Оно приходит внезапно и вызывает в человеке чувство чего – то бесконечно дорогого, близкого.
Я испытал такое состояние в 1953 году, когда шел по центральной улице города Ярославль, а мне казалось, что я иду по центральной улице родного Ташкента. Я удивился, почему нет знакомых парней и девчонок, а встречаются чужие незнакомые лица. Что со мной? Где я? Я остановился, протер глаза и увидел другую улицу, других людей. И стало тоскливо и грустно, потому что я был одинок в чужом городе, среди чужих людей.
Глядя вдаль, туда, где голубое небо, сливалось с голубым морем отец не мог сдержать своего восторга: «Красота действительно спасёт мир, но только тогда, когда мир спасёт красоту» - проговорил он и посмотрел на моё удивлённое лицо.
И почему я не взял у тёток старинные фотографии, у них они, наверняка, были. Ведь им не было необходимости их уничтожать. Умерли они одна за другой. Их жалкое имущество разобрали соседи, а альбом с фотографиями моих предков выкинули в помойную яму. Так была убита последняя память о родных мне людях.
Накануне отъезда я  увидел отца, он стоял на берегу моря и задумчиво смотрел в даль. Солнце садилось, и море сверкало, переливалось необычными красками, а верхушки волн играли, догоняя друг друга. О чём думал он в эти минуты. Может быть, вспоминал свою искалеченную, и всё же всегда прекрасную молодость, а может быть вспоминал лучшие годы ,проведённые в Николаеве и Одессе. Но я думаю, что он прощался с морем. Он знал, что  никогда больше не увидит его. Я смотрел на отца, на его сгорбленную спину, опущенную голову и мне до слёз стало жаль этого доброго, честного человека.
В 1968 году мне дали одиночную путёвку в санаторий -в Евпаторию. Перед отъездом я зашел попрощаться с родителями.
- «Юра!» - отец как – то виновато посмотрел на мать – «Вот тебе адрес в Симферополе, там живет твоя сестра – Валерия. Зайдёшь к ней, познакомишься»
- «Какая ещё сестра?» - удивился я. – «У меня нет, и никогда не было сестры». – «Была, только мы с мамой никогда не говорили тебе о ней». – «Почему же вы столько лет скрывали, что у меня есть сестра, племянник и племянница» - возмущался я. Отец ничего не ответил, только молча пожал плечами и посмотрел на мать.
В Симферополе я нашел нужный дом, поднялся на третий этаж и позвонил. «Кто там?» - спросил женский голос.
- «Можно к вам?» - «Простите, а вам кого?»
- «Я, Юрий Волков!» Дверь открылась, и я увидел отца, только в женском облике, тот же лоб, тот же нос, те же глаза.
«Господи как она похожа на отца!» Я вошел.»Мама,  посмотри, кто к нам пришёл!»
Из соседней комнаты вышла пожилая женщина, что-то неуловимо кавказкое было в её лице, или мне так показалось.
- «Юрочка! Наконец я увидела тебя! Какой ты красивый и похож на мать, а Лера похожа на отца».
Это была Ольга Сергеевна – первая жена отца. Я долго сидел у них. Рассказывал о нашей семье, об отце, она рассказывала о себе. Муж Валерии бывший морской летчик был уже на пенсии и работал  в аэрофлоте, она преподавала в школе. Так мы познакомились. Позднее, я с женой и детьми заезжал к ним по дороге в санаторий в Крыму. Лера с мужем не раз приезжали в санаторий, где мы отдыхали. Последний раз я видел их в 1990 году, когда с женой отдыхали в Феодосии. Позвонила Лера: «Юра, приезжай, мама умерла». Мы поехали и участвовали в похоронах Ольги Сергеевны, а через два года умерла Лера, а вслед за ней её муж – Николай Иванович. Так оборвалась эта последняя нить, связывающая меня с прошлым отца.
Года за два до смерти отца мне приснился странный сон. Отец умер, а я ношусь по городу и решаю все вопросы, связанные с похоронами. Мне никто не подсказывал, все делал сам, как – будто до этого я знал, что делать, и похоронил не один десяток людей. Загс -там свидетельство о смерти, справка -на кладбище, место могилы, машина для перевозки покойника, автобус для провожающих, венок, цветы, продукты для поминок. Я никому не рассказывал об этом сне. Отец, после возвращения из лагеря, практически не болел. Под новый год 1969-й отвёз детей к родителям, чтобы они не мешали нам от души погулять в компании. Второго января позвонила мать: «Срочно приезжай, у отца обширный инфаркт, его кладут в больницу». Я приехал узнать, в чём дело и забрать детей, отец лежал и улыбался: «Через пару дней я поправлюсь, привезёшь их опять. Чудо, а не дети». Он очень любил своих внучат.
Отца увезли. Состояние его с каждым днём становилось всё хуже. После нового года мне присвоили очередное воинское звание «майор». Я в новых майорских погонах пошел в больницу навестить отца. Увидев меня, он обрадовался: «Тебя произвели!» - показал он на погоны. – «Да вот присвоили очередное звание».
- «Прекрасно, расти дальше. Только послушай, что я тебе скажу. Когда я был молод, у нас ходила поговорка для офицеров. По ней все офицеры делились на четыре категории. Первая категория – умные и деятельные- таких рекомендовали для службы в генеральном штабе, в штабах армий и корпусов. Вторая категория – умные, но не деятельные, пассивные, таких надо использовать преподавателями в академиях, военных училищах, и других учебных заведениях. Третья категория – не умные и не деятельные- таких надо поставить в строй, они будут четко исполнять приказы старших начальников. И наконец, четвертая категория – не умные, но деятельные. Таких надо гнать из армии. Никто не может наделать столько бед, как дурак с инициативой, особенно, если он командует людьми. А ты, должен постоянно учиться, изучать всё новое, передовое. Штабной работник – человек образованный, с широким кругозором, с сильным методическим мышлением, способный легко и быстро проанализировать сложную и запутанную обстановку и подсказать командиру  как принять правильное решение. Нельзя останавливаться в своем развитии, как остановились многие перед войной или их остановили, таких на войне больно бьют. Главное, береги людей, в людях наша сила. И, конечно, живи по правде! Ну вот, пожалуй, и все».
Это был мой последний разговор с отцом. Соседи по палате внимательно слушали, что говорил отец. Это были пожилые люди, прошедшие суровую школу жизни и понимающие ее смысл и ее цену. На следующий день он потерял сознание и больше не приходил в себя. Отец умер 9 января 1969 года.
Умирал отец тяжело. Он не хотел уходить из этой жизни, потому что, как он считал, не выполнил свой долг перед Отечеством. В бреду, он вел огонь по одним- ему видимым, вражеским кораблям. – «Перелет! Недолет! Есть попадание! Молодец Михалев!» - кричал отец и пытался встать с постели. А потом он блаженно улыбался и пел церковные псалмы, и постепенно успокаивался. В это время, он наверное, вспоминал ту красивую сестру милосердия из Армавирского госпиталя, которая нравилась ему и которой он не решался сказать об этом. Он не знал, что ее давно нет на свете, потому что она умерла от сыпного тифа еще в конце далекого 1919 года. И что уже нет на свете никого из его товарищей из юнкерского училища и из штаба береговой обороны. Всех их поглотила война, которую вечно вела матушка Россия.
Мой прекрасный теплый Ташкент был засыпан снегом. Я не помню еще такой снежной зимы. Вот когда пригодился мой сон. Я до тонкостей знал, что мне надо делать.
Когда я смотрел в морге на умершего отца, мне казалось, что вижу конец. Мои ощущения как будто уперлись в непроницаемую стену, за ней не было продолжения. Казалось, жизнь остановилась. Но почему тогда мертвый отец улыбается. Возможно, он счастлив. Вероятно, он уже был в другой жизни, а этот мир – всего лишь прихожая, в которой мы готовимся войти в великолепный дворец. И я понял: мертвое тело отца еще не весь человек, его душа остается бессмертной. Отца похоронили, провожающие уселись в автобус, а я все еще стоял и смотрел на бугорки могил, на надгробные памятники- невозможно, трудно, немыслимо представить, что все это были люди, от которых остались эти засыпанные снегом бугорки и надгробные памятники. Кто это были: счастливые и несчастные, добрые и злые, невежи и мудрецы, веселые и печальные, совестливые и бесстыжие, завистливые и бессердечные, буйные и тихие – люди.
После поминок я трое суток ночевал у матери, стараясь ее успокоить и помочь легче перенести тяжесть утраты. На душе было скверно. Казалось, отец дома. Вот он прошел в кухню, вот ставит на газовую плиту чайник и сейчас раздастся его голос: «Прошу к столу, чай пить!» И полуботинки, стоящие у порога, и ненужные никому теперь, казалось, сохранили ещё теплоту его ног. А вот зажегся торшер и слышно, как он перелистывает страницы книги и смеется, прочитав удачное остроумное выражение. Но нет, это только мое воображение. В квартире тишина и мама лежит на кровати, убитая горем, повернувшись лицом к стене.
Через несколько дней после похорон я зашел в палату, в которой лежал отец, попрощался с больными. За то время, что там лежал отец, они стали как то близки.
- «Ты понял, о чем тебе говорил отец? Твой отец был мудр, потому что человек, испивший сполна чашу страданий и радости, обретает мудрость» сказал один из них.
- «Понял!» - ответил я, попрощался и вышел из палаты. В жизни, в которой мы живем, мы не ценим того, что должны были ценить. Нам некогда, мы торопимся, мы очень заняты собой, мы не пишем писем, которые должны были написать, мы даже не всегда приходим на помощь людям, когда у них несчастье, а потом сожалеем, ужасаемся своему равнодушию, своему эгоизму. Все притеснения, все несправедливости возможны только потому, что каждый думает о себе, всегда только о себе. Мы не думаем о том, что каждый из нас когда-нибудь уйдёт навсегда, оставляя после себя фотографии и постепенно забывающих о них людей.
Через много лет после смерти отца, я начал ощущать свое одиночество. Постоянно не хватало, не свойственной моему поколению, его интеллигентности, порядочности, его правильных, оборотов речи, которые теперь можно встретить лишь в произведениях классиков. Удивляла его доброжелательность, вежливость. – «Кому нужна твоя вежливость, учтивость, когда кругом хамство, жлобство, нетерпимость и распущенность» - удивлялся я. Оказалось, нужны. В памяти сослуживцев и соседей остался не его образ, а именно эти качества, которых не было  у других. – «Это тот, Николай Григорьевич, со второго этажа? Какой был интеллигентный, вежливый человек, теперь таких нет» - говорили соседи. «Странный» обычно говорят про таких людей. А я думал: «Если бы все мы были такими «странными», то и жизнь наша стала бы не такой трудной, мы стали бы более мягкими, уступчивыми и на лицах наших людей появилось больше приветливости и улыбок. Удивительно, почему после всех испытаний, выпавших на долю этого человека, он не обозлился, не замкнулся, а продолжал любить, уважать и жалеть людей».
 
После лагеря 1946 г. 4 года на свободе 1950 г.