Глава 23. Строевой смотр и бесконечные проверки

Наконец, объявили предполагаемую дату пуска летного изделия. Часть, уставшая от безделья, оживилась в ожидании всплеска активности. Но, подготовка к долгожданной работе началась с серии так называемых смотров.
Начало положил строевой смотр.
И вот личный состав части построен на плацу. Появилась комиссия, состоявшая из многочисленных полковников.
Их распределили по группам и командам, и наш майор Липинский доложил сразу трем «нашим» полковникам о готовности команды к смотру.
Офицеров команды отделили от бойцов. К полковникам рысью подбежали несколько майоров, часть которых отправили осматривать бойцов. Сами полковники принялись за нас.
По команде мы приняли «стойку», застыв в какой-то идиотской позе, мысленно представив которую, еле удерживался от смеха. Мы стояли на одной ноге, поставив другую на носок так, чтобы проверяющий мог осмотреть каблук сапога. В согнутой правой руке держали носовые платки, а в левой — по две иголки с распущенными белой и темной нитками.
Ко мне подошел первый полковник с короткой линейкой в руке. Я представился. И он начал какие-то измерения на моих погонах. Когда повернул голову, чтобы посмотреть, что он там делает, полковник кратко бросил: «Не мешай».
«Тпру», — мгновенно мелькнула в голове команда извозчика, которой тот обычно останавливал норовистую лошаденку. Мне стало весело: полковник, оказывается, был занят чрезвычайно важным делом — тщательно измерял расстояния между звездочками.
— Норма, — бросил он майору с блокнотиком, который все записывал. И теперь полковник очень внимательно осмотрел мое лицо, прическу и еще, не знаю, что. Снова возникли ассоциации с лошадью, которую точно также осматривал покупатель на ярмарке. Сначала копыта, потом гриву, потом морду, потом зубы.
— Зубы показать? — не удержавшись, предложил полковнику.
— Шутник? — спросил полковник, к моему удивлению, беззлобно. Очевидно, уже привык к подобным вопросам.
— Шутник, — ответил, уже не сдерживая улыбки.
— Норма, — бросил полковник майору и отошел к следующему офицеру.

Подошел второй полковник с рулеткой. Я представился. Он измерил расстояние от низа шинели до земли.
— Норма, — информировал он персонального майора с блокнотиком. Далее пошел замер ниток, торчащих из иголок.
— Белая — метр сорок, темная — метр двадцать. Два замечания, — отметил проверяющий. Услышав слово «замечание», к нам подлетел Липинский.
— Товарищ полковник, какие замечания? Сейчас устраним.
— Не положено, товарищ майор. Кстати, у вас самого шинель подозрительная, — и он приставил рулетку к шинели Липинского, — Так и есть. Замечание, — кивнул он майору.
— Товарищ полковник, — обратился к проверяющему, — Нитку пришлось израсходовать, чтоб срочно закрепить пуговицу, — попробовал я исправить положение.
— А для этого у тебя должна быть другая иголка с ниткой.
— Может, мне второй пистолет выдадут? Из одного стрелять, а другой показывать? У немцев тоже для вида был деревянный пистолет в кобуре, — завелся я.
— У каких немцев? Какой деревянный пистолет? Что ты голову морочишь? Где ты видел немцев с деревянными пистолетами? — удивился полковник.
— В лагере военнопленных, товарищ полковник.
— Да-а-а? В лагере? С деревянными? А что ты там делал? Как туда попал?
— Я там родился и жил.
— Ты что, немец?
— До сих пор был русским. Родители там работали.
— Понятно. Майор, вычеркни замечания старшему лейтенанту. А майору оставь. В такой шинели ходить стыдно, — пожурил он Эдика и отошел от меня. Липинский весело подмигнул и умчался, услышав слово «замечание» где-то справа от меня.

Подошел третий полковник. Так вот для кого я держу носовой платочек. Представился.
— Левую ногу на носок, — скомандовал полковник.
— Я упаду на двух носках, товарищ полковник.
— Не умничай. Правую ногу на место, левую на носок. Норма. Почему платок грязный?
— Вода такая в гостинице. Лучше не отстирать.
— Зачем его стирать? Ты должен показывать чистый платок.
— Я чистый и показываю, а грязный у меня в стирке. Постираю, будет чистый, как этот.
— Понял. Норма.
Похоже, смотр подошел к концу. Полковники, несмотря на напускную важность, оказались вполне нормальными людьми. А чуть поодаль Липинский уже стоял с группой майоров, и вместе с ними просматривал их блокнотики с замечаниями.
Вскоре майоры ушли к нам в казарму. Через время вышли. У каждого майора было по сумке, а у троих даже по две — для себя и для своего полковника. Они по очереди пожали руку Липинскому и двинулись в сторону поджидавшего автобуса. Туда же направились наши полковники. К нам подошел довольный Эдик.
— Порядок. К нам замечаний нет.
Вскоре командир части объявил результаты строевого смотра. Наша команда, как всегда, отличились, не получив ни одного замечания от проверяющих. Спирт сделал свое дело.

Я вспомнил лагерь военнопленных. Там тоже были солдаты. Это были пленные солдаты вражеской армии. Но, то была совсем другая армия.
Это было заметно даже мне, тогда еще совсем маленькому ребенку. Это еще заметней стало теперь мне, молодому офицеру.
В лагере я никогда не видел подобных строевых смотров, когда старшие офицеры, словно животных, осматривали людей — от рядовых до офицеров.
Военную форму эти солдаты одели явно не позже сорок третьего года, поскольку уже осенью того же года попали в плен в районе Харькова. В последний раз пленных немцев я видел летом пятьдесят второго года, накануне их отправки в Германию.
Все эти долгие годы пленные солдаты работали на стройках, на грязных работах. Никто за весь срок плена, естественно, не шил и не выдавал им новой форменной одежды. Но я никогда не видел ни одного немецкого солдата в таком затрапезном виде, в каком до сих пор ходят наши стройбатовцы. Да и не только они.
Как-то осенью, когда еще на старте стоял макет, прямо на нулевую отметку подъехала черная «Волга», из которой вышел космонавт Николаев. Ему, похоже, захотелось посмотреть поближе новую ракету. Естественно, его окружили бойцы с просьбой дать автограф. Николаев с удовольствием ставил свою подпись прямо в протягиваемые ему военные билеты. И вот к нему подошли несколько бойцов из стройбата. Николаев просто опешил.
— Это кто? — с удивлением спросил он кого-то из бойцов.
— Партизаны, — ответил боец. Так в войсках в то время называли всю эту неформатную публику.
— Ясно, что партизаны, — произнес космонавт, покачал головой и продолжил раздавать автографы бойцам, включая удививших его своим видом «партизан».

Еще большее впечатление на меня производили немецкие офицеры. Конечно, они не работали на грязных работах, как рядовой состав. Но и в плен попали, разумеется, не в парадной форме. Однако, все годы плена они выглядели великолепно. Они ежедневно подолгу занимались гимнастикой. Они следили за собой так, словно постоянно были готовы к тому, что их вызовут, по меньшей мере, к главе государства. Таких подтянутых, стройных и аккуратных офицеров в такой красивой форме больше не видел нигде и никогда.
И еще, я никогда не видел, чтобы немецкие офицеры занимались рядовым составом. И не потому, что в плену им это не разрешалось. Просто, то была не их работа. Для этого существовали младшие чины, вроде наших прапорщиков — унтер-офицеры. Но, наш прапорщик предпочитает держаться поближе к какому-нибудь складу, чем к рядовому составу.
Помню, даже в плену быт солдат был организован почти также, как в немецких казармах. Так в специальной комнате аккуратно хранилось огромное количество всевозможных приспособлений и трафаретов, предназначенных для ухода за форменной одеждой. Думаю, звездочки на мои погоны были бы мгновенно установлены в нужные места по специальному трафарету особым приспособлением. И не потребовался бы полковник с линейкой, чтобы все это периодически проверять. В этом не было бы никакой необходимости.
В квартире моих родителей уже более полувека пользуются ручными кофемолками, картофелечистками, консервными ножами и подобными приспособлениями, попавшими в наш быт еще в период лагерной жизни. За время нещадной эксплуатации все это, изготовленное давным-давно для немецкой армии, ни разу не ломалось и исправно работает до сих пор.

Очередной цирк нас ждал уже на стрельбище. Вначале стреляли бойцы, выполняя стандартное упражнение стрельбы из автомата.
Едва происходил сбой, к плохо отстрелявшемуся бойцу тут же подбегал Эдик, и, не обращая внимания на проверяющего, отчитывал бойца:
— Ты что делаешь? Не выспался, что ли? Дай автомат. Заряди, — обращался он к раздатчику патронов, — Вот как надо стрелять, — говорил он бойцу и мгновенно поражал его мишени. Похоже, пораженные Липинским мишени, тут же засчитывали тому бойцу. Во всяком случае, все наши бойцы отстрелялись на «отлично».
Подошла наша очередь стрельбы из табельного оружия. Нам повесили громадные мишени, на пару номеров больше, чем требовалось для такого расстояния. Промахнуться просто невозможно. Оказалось, можно. Как всегда, отличился Шурик Шашев. Он вообще ни разу не попал в мишень. Липинский был в шоке.
— Шашев, ты что, литр спирта вчера выпил? Да в такую мишень пистолетом, как камнем, попасть можно. Ну-ка, брось пистолет в мишень! — скомандовал Эдик.
У Шурика не заржавело. Пистолет с силой ударил в мишень, — Ну, вот, Шашев, почти в десятку. Тащи пистолет, — обрадовался Липинский успеху Шурика.
Когда Шурик принес оружие, Липинский тут же попытался, как и у бойцов, пострелять за Шашева, но вдруг с удивлением начал осматривать пистолет.
— Шашев, как ты из него стрелял? У него даже мушки нет. Ты, когда в последний раз осматривал оружие?
— Иди ты! Мушки нет? А я и не понял, когда стрелял. Только удивлялся, как из него можно целиться, — радостно пояснил свои промахи Шурик.
Спирт и здесь сработал. Наша команда отстрелялась лучше всех в части.

В спортивной подготовке мы тоже были первыми. К сожалению, мне не удалось увидеть, как произошло то знаменательное событие. В тот день я был на дежурстве на десятке. Но оказалось, я, как и все в команде, тоже был в хорошей форме и добился высоких спортивных результатов.
Подобных смотров было так много в тот период. Спирт лился рекой. Но я уже во всем этом не участвовал. У нас, наконец, началась приемка летного изделия в МИКе.
Одновременно началась ускоренная подготовка молодых бойцов осеннего призыва, не имевших опыта работы с макетом. На мои занятия по специальности с неожиданной проверкой пришел начальник штаба части подполковник Заозеров.
— Покажите конспекты занятий, — попросил он.
— У меня нет конспектов. И никогда не было, — ответил ему.
— А как же вы ведете занятия? Как можно их вести без конспектов? Это же занятия по спецподготовке, — удивленно спросил начальник штаба.
— Занятия веду, как положено. Предмет знаю без всяких конспектов. Это моя специальность. Да и записывать ничего нельзя. Ни мне, ни бойцам. Материал секретный. Все надо запоминать. А, кроме того, обратите внимание на контингент. Некоторые по-русски плохо понимают. Так что ориентируюсь на ходу, как им изложить материал так, чтобы они хоть что-то поняли.
— Хорошо. Я побуду на вашем занятии. Говорите вы хорошо. Посмотрю, как исполняете, — заключил Заозеров, и остался слушать мою речь на тарабарском языке.
Он просидел у нас часа два. Слушал, как мне показалось, с большим интересом. Чтобы усилить впечатление от занятий, провел опрос бойцов, которые, путаясь в словах, очень четко отвечали на все вопросы. Задал им несколько вопросов и Заозеров. Они также четко ответили.
— Не ожидал. Я даже сам понял, как работает ваш двигатель. Можете не писать конспектов, но пишите хотя бы план занятий. А то как-то не по правилам, получается, — дал указание довольный начальник штаба, — А как вы проводите политзанятия? Тоже без конспектов? Там же сплошные цитаты классиков, — спросил Заозеров в заключение.
— Тоже без конспектов. А цитаты выдаю по памяти.
— Оригинально. Хорошо. Завтра буду у вас на политзанятиях, — пообещал начштаба.
Назавтра он явился с целой свитой политработников. Был даже партийный секретарь из управления, — очень важный майор с бронзовым лицом, которое так и просилось на медаль.
Похоже, Заозеров предупредил их, что буду вести занятие без конспекта. Свита сидела, вооружившись блокнотами и ручками, готовая что-то записывать. Без тени смущения, я бодро и четко провел это занятие, выдавая по памяти груды каких-то цифр наших достижений и постоянно звучавшие по радио цитаты наших партийных бонз.
После занятий меня засыпали вопросами. Цитаты не вызвали сомнений. Они уже всех достали, как оскомина. Интересовало происхождение приводимых мной данных, о которых они, естественно, понятия не имели.
— В какой газете это опубликовано? Мы не встречали ничего подобного, — удивлялись политработники.
— Ни в какой. Это должен знать каждый культурный человек еще со школьной скамьи, — издевался я, — Нам, например, экономическую географию преподавал выдающийся человек Мойша Залман Гирш Лейбович, сокращенно Михаил Захарович. Он сыпал цифрами, как из пулемета. Через неделю я мог делать то же самое, — пояснил партийцам.
— У вас такая память? — удивились политработники.
— Нет, — ответил им, — Просто, Михаил Захарович никогда ничего не помнил. А потому цифрами оперировал легко. Важно, говорил он, произносить их с пафосом, и с точностью до двух знаков после запятой. Успех обеспечен.
— Но, это же халтура. Обман.
— Конечно, обман. А в газетах разве не обман? Вы уверены, что там верные цифры? — спросил политработников, твердо зная, о чем говорю. Не так давно сам искренне пытался разобраться в опубликованных в «Правде» данных Госкомстата и запутался.
— Что вы такое говорите? Да вас близко нельзя допускать к рядовому составу. Вы же типичный антисоветчик, — тут же нацепили мне ярлык политработники.
— А я докажу вам, что прав я, а не вы, — пытался я спорить. Вызов был принят.
На следующий день в комнату офицеров команды прибыла целая делегация политработников во главе с медальным майором. Завидев столь представительную команду, все, включая Липинского, моментально исчезли. Единственный, кто проявил интерес к мероприятию, это Шурик.
Я разложил подборку газет с данными. А далее, четко оперируя цифрами, показал, что, несмотря на регулярное перевыполнение годового плана, многие отрасли промышленности все пять лет фактически топтались на месте. Политработники, посмотрев опубликованные данные, были в шоке. Они, как и я, ничего не могли понять, а не то, чтобы объяснить.
— Вот вы теперь мне, серому человеку, и объясните, как это вообще может быть? — кипятился Шурик, неожиданно для самого себя примазавшийся к раскрытию обмана в государственном масштабе.
— Шурик, что тут объяснять? — решил помочь погруженным в глубокие раздумья политработникам, — Вот ты на стрельбище даже в мишень не попал, а в отчете ты отличный стрелок. Из-за тебя и таких, как ты, все показатели команды, части, полигона, ракетных войск и даже министерства обороны в отчетах стали лучше, а на деле, какими были, такими и остались. Вот и все объяснение. Понял?
— У меня мушки не было, потому и не попал, — огрызнулся Шурик, которому уже давно надоело объяснять всем и каждому, почему он столько лет прослужил с неисправным оружием, — А вот как быть с автомобилями и всяким там ширпотребом? — настаивал на прояснении ситуации Шурик, которому вдруг стало обидно, что теперь ему чего-нибудь не достанется.
— Мы во всем разберемся, и обязательно дадим ответ. Здесь, очевидно, какая-то ошибка в представлении информации, — подал, наконец, голос медальный майор.
Вся делегация поднялась и с унылым видом покинула комнату офицеров.
Никаких разъяснений мы с Шуриком так и не получили, ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Зато то в одной, то в другой курилке часто раздавался громкий голос Шурика, пересказывающего на свой лад услышанную от меня информацию всем, кто от нечего делать слушал эти байки.
— Вот, скажи, как можно больше сделать машин? Оборудование старое, а новых заводов не настроили. Думаешь, они будут делать больше плохих? Вот и нет. Они придумали похитрей. Они прокукарекали в газету, а потом потихоньку уменьшили годовой план. А на самом деле сделали, сколько в прошлом году. А оказалось, даже план перевыполнили. Во дела. А мы эти газеты читаем и радуемся. А автомобиль не купишь. Их сколько было, столько есть. Больше не стало. И эти политики ничего объяснить не могут. Я им так и говорю, объясните, как это может быть? А они и сами не знают. Во как я их приложил, — с азартом рассказывал Шурик.

Началась имитация бурной деятельности со стороны всевозможных проверяющих. Ночью, во время моего дежурства, в МИК прибыл морской полковник, который сначала что-то громко выяснял у майора с установщика. Это сооружение, в ожидании завершения работ на ракете, пока стояло около МИКа.
Затем полковник подошел ко мне и потребовал пропустить его к ракете. Он, якобы, член Госкомиссии и имеет полное право знать, что там творится.
Я проверил его пропуск, сверил со списком и сказал, что никакого такого права у него нет. Он бушевал минут пять. Требовал немедленной корректировки списков. Показал ему на часы и пояснил, что новый список может быть подан только утром, а сейчас люди, составляющие эти списки, отдыхают на десятке.
Когда же решительно отказался немедленно вызвать всех в МИК, полковник успокоился и потребовал к себе руководителя работ. Сказал ему, что тот, возможно, к утру вылезет из отсека, и тогда он сможет с ним поговорить. А вызвать его оттуда нет никакой возможности.
— Что он там делает ночью? — спросил полковник.
— Руководит установкой разрывных пироболтов, — ответил ему.
— Это же опасная работа. Ее положено делать днем.
— В отсеке и днем темно, а потому можно работать ночью, раз так решило руководство.
— Кстати, как у вас организована пожарная охрана изделия? — вдруг озаботился полковник.
— За пожарную охрану изделия в этом здании отвечаю не я. Здесь своя пожарная охрана.
— Вызовите начальника пожарной охраны, — затребовал полковник.
Позвонил дежурному и передал ему требование члена Госкомиссии. Через полчаса появился заспанный главный пожарный.
— Объявите пожарную тревогу. Горит изделие, — скомандовал полковник.
Пожарный попытался что-то возражать, но потом махнул рукой и куда-то позвонил. Минут через десять открылись ворота МИКа, и въехала пожарная машина. Пожарный расчет бодро раскатал рукава и застыл в ожидании дальнейших команд. Полковник дал отбой тревоге и приказал пожарным дежурить у изделия до утра. После чего, пожав мне руку, удалился.

— Вот гад, поспать не дал, — пожаловался главный пожарный, — У вас, военных, у всех так плохо с головой? — спросил он.
— Не у всех, но идет постоянный отбор. Начиная где-то с майоров, это уже заметно. А в полковники пробиваются самые одаренные. Когда уже совсем никаких мыслей, одни рефлексы. Да и то хватательные, — пояснил ему.
— Представляешь, этот умник думает, что мы тут сможем что-нибудь потушить, если будет гореть ракета, — продолжил жаловаться пожарный, — Да тут от малейшего очага есть чему гореть. Даже полы будут полыхать. А от тепла сработает САС. Это тринадцать тонн взрывчатки. Все в щепки разнесет. А в объекте ядовитых компонентов под завязку. Объект-то заправлен. Да тут убежать не успеешь. Не сгоришь, так отравишься. А он тушить. Чем тушить? У меня в машине бочка пустая, а рукава дырявые. Всего метров на десять-пятнадцать напора хватит. Придурок ваш полковник, — заключил главный пожарный.
— Он не наш. Он государственный, — уточнил я, — А что, действительно так плохо?
— Если не курить там, где не положено, и внимательно работать, чтоб не допустить возгорания, проблем не будет. А если полыхнет, беги со всех ног. Как можно дальше. И не вздумай тушить. Хана. Я уже столько бумаг писал, но никому до этого дела нет.
Он еще покурил, стоя возле пожарной машины. С досады бросил окурок на пол и выдал какие-то команды. Пожарные быстро скатали рукава и заняли места в машине.
— Слушай, я, пожалуй, поеду. Не буду же по милости этого дурака торчать здесь до утра, — сообщил мне о своем решении главный пожарный, — Я тебе завтра с утра огнетушителей подкину, штук пять. Расставь их на видных местах. Появится этот гусь, покажи ему. От огнетушителей и то больше толку, чем от этой машины, — заключил пожарный, протянул руку на прощанье, и уехал спать дальше.

Утром гусь появился в сопровождении огромной свиты начальства всех мастей. Со мной поздоровался, как со старым знакомым.
— А где пожарная машина? — поинтересовался он.
— Только что уехала на дозаправку, — соврал, как учили, — Вот оставили огнетушители вместо себя, — показал на расставленные повсюду приборы.
— Хорошо. А ваш расчет умеет ими пользоваться?
— Лучше, чем авторучкой.
— Почему лучше? Что они у тебя писать не умеют?
— Писать умеют, но не по-русски. А огнетушителем могут орудовать на любом языке.
— Сейчас проверим, — сказал морской полковник. Он тут же схватил за шиворот пробегавшего мимо бойца и скомандовал, — Пожар. Действуйте, товарищ рядовой.
— Где пожар, товарищ полковник?
— В той урне, — показал рукой полковник на урну в курилке.
Боец тут же задействовал ближайший огнетушитель и мгновенно залил пеной всю курилку. Оттуда в панике, выдавая перлы отборного мата, повыскакивали забрызганные пеной курильщики. Полковник и сопровождающие радостно улыбались, наслаждаясь произведенным эффектом, а особенно — виртуозно скомпонованными оборотами речи разгневанных любителей табачного дыма.
— Ну, идиоты, — возмущался народ, — Где же мы теперь курить будем? Тра-та-та. Тра-та-та.
Вскоре появился Липинский и рассказал, что недавно на заседании Госкомиссии с гневной речью выступил морской полковник. Он был возмущен работой пожарных и полным неведением встреченных им старших офицеров о ведущихся на изделии работах. Особо отметил работу дежурного руководителя бортового расчета, который единственный знал обо всем и четко выполнял свои обязанности. И Липинский передал мне благодарность командира части.
— Он бы еще у уборщицы спросил, что творится в ракете, — рассказал я Липинскому о ночном визитере, — А то привязался к майору с установщика, который просто зашел в туалет.