Александра Булычева
Перепутья
Посвящается всем тем, кто верит в сказки
От автора
Мне никто не поверит, если возьмусь вдруг рассказывать, что совсем ничего не выдумала, ни строчки. Я сама лишь писала и расставляла точки там, где важнее всего запятые бы ставить – сказка ведь.
Я сама удивлялась поворотам такого сюжета. Я печалилась вместе со всеми, смеялась тоже. Я, как все остальные, ругала себя за кошку, и как все остальные перечеркнула б к чертям газету.
Но мне в тысячу раз сложнее выстрадалась история. Словами истерзана, вымолена ночами. Это мои буквы стояли за их плечами. Это мои пальцы с их жизнями были в сговоре.
Я разрушала их души вот этими вот руками.
Этой мой почерк их вел друг от друга в стороны, и мои фразы мир их делили поровну. Это я познакомила их со смертью и стерла память. Я тянула за ниточки, стала для них судьбою. Это мне приходилось слышать все их молитвы. И меня обвиняли в том, что мечты разбиты.
И моими дорогами путь был проложен к морю.
Но я ничего не выдумала, ничего, ни строчки ведь. Я рассказала сказку, чужую историю. Я бы, возможно, сама бы с собой поспорила, только вот спорить с истиной не было смысла, точно нет.
И я бы хотела тоже поверить, что все получится.
Часть первая
Сначала
1.
Наверное, с минуту она бестолково разглядывала растение перед собой, силясь сосредоточиться и понять, как оно здесь оказалось. Неожиданная мысль заставила задуматься: а как же здесь оказалась она сама. Оторвав глаза от цветка, она медленно огляделась по сторонам, а затем, словно только сейчас осознав, что может двигаться, осторожно обогнула горшок с растением, неумело пружиня на мягких лапах по сырой холодной земле.
Плюх. Передняя лапа провалилась в лужу, ненадежно спрятавшуюся под тонкой корочкой льда. Не сразу ощутив на себе неминуемого спутника ледяной воды – холод, она еще какое-то время нарочно потопталась по хрупкой, с забавным хрустом ломающейся кромке, намочив при этом все четыре лапы, а потом, выпрыгнув на сушу, еще раз осмотрелась.
Высокий худой мужчина, окинув глазами тихую и пустую (если не считать их двоих) подворотню, бросил на нее почему-то виноватый взгляд, будто заранее извинившись за то, что потом он, подняв растение и прижав горшок к груди, повернулся к ней спиной и торопливо зашагал прочь.
От странного происшествия ее отвлек внезапный звук, и пока она вертелась в поисках его источника, мужчины и след простыл. А необычный предмет с изображенными по кругу непонятными знаками, висевший высоко на стене дома, продолжал издавать однообразные звуки, эхом разносившиеся по всему двору, который словно стал оживать на ее глазах. Тут и там позагорались желтым светом окна – неизвестно, чем им не угодил хоть и не такой яркий, но гораздо более приятный для глаз уличный свет.
Немного погодя хлопнула дверь, и на крыльце многоэтажного дома показался мужчина с метлой. Какое-то время она внимательно следила за тем, как метла, шаркая по асфальту из стороны в сторону, отшвыривает сухие листья, пока не услышала грубый низкий голос.
- Брысь! Да будь же ты неладна, - метла при этом нерешительно застыла. – Брысь, кому говорю! – и метла в руках сурового вида мужчины вдруг замахнулась.
Развеселившись, она задорно отпрыгнула в сторону, полагая, что метла будет ее догонять – но та уже как ни в чем не бывало продолжала ворчать, шаркая по асфальту. Разочарованная таким быстрым завершением представления, она довольно скоро переключила свое внимание.
Откуда-то издалека доносился приглушенный гул, и ей захотелось выяснить источник звука. Пройдя через подворотню и миновав маленький уютный и безлюдный парк с деревьями и скамейками, она вышла на узкий оживленный тротуар, а за его ограждением сразу же увидела причину шума. Вернее, причины – большие и ревущие, огромные и тарахтящие – десятки неизвестных ей существ с высокой скоростью сновали туда-сюда.
Зачарованно наблюдая за их лихим передвижением, она вдруг услышала чей-то писк и, повернув голову, увидела над собой маленького человека, который был раза в два, а то и в три меньше того мужчины с метлой.
- Ой, какой хорошенький! – верещал маленький человек. – Бабушка, давай возьмем его!
Секунда, которая понадобилась, видимо, для того, чтобы распихать других прохожих на тротуаре, и над ней навис еще один человек – грузный и совсем недружелюбный на вид.
- Еще чего! Нет, конечно, - раздраженно ответил «бабушка». – Ты еще слишком мал для домашних животных. Пойдем, а то в школу опоздаем.
- Ну бааабушка, - канючил маленький человек.
Похоже, эту парочку совсем не смущало то, что она все это время сидела молча и непонимающе взирала снизу вверх на разыгрывающуюся семейную сцену. Что им нужно?
- Я сказала нет! – распалялся грозный «бабушка».
Не успела она испугаться, как маленькие руки схватили ее за пояс и подняли над землей.
- Давай заберем его к себе!
«Зачем спрашивать, если он и так забрал меня к себе?» - подумала она, не подозревая, что человек имел в виду не просто желание подобрать и прижать к груди.
- Смотри, это же девочка! Ее будут звать Рысь, она совсем как из энциклопедии, которую мы вчера с мамой читали, только маленькая!
«Откуда он знает, как меня будут звать?» - еще больше удивилась она.
Строгий человек по имени Бабушка грубо выхватил ее из маленьких рук и поставил обратно на землю, а маленького человека схватил за локоть и куда-то потянул за собой, на ходу возмущаясь, потрясая огромной головой. Прежде, чем они скрылись из виду, до нее донеслись обрывки гневных фраз:
- …блохастая, конечно! …кто за ней следить будет… Еще чего!
В недоумении она проводила их глазами, так и не осознав, чего от нее хотели. Зачем за ней следить? Этого еще не хватало! У нее и со своими следами все в порядке… Решив это проверить, она начала переставлять лапы, низко склонив голову и заглядывая за каждый свой шаг. Беда была в том, что на чистой сухой плитке, коей был выложен тротуар, заметить свои следы не было никакой возможности, и она пришла к выводу, что Бабушка оказался прав, и за ней действительно нужно кому-то следить.
Не успев по-настоящему расстроиться, она вдруг услышала шелестящее протяжное «Оххх…». Завертевшись на месте в попытке отыскать того, кто так устало охал, она наткнулась глазами на большое серое дерево, полулысое – лишь на некоторых могучих ветках все еще болтались грязно-оранжевые сухие листья. Едва заметный ветерок коснулся ее лица, и она снова услышала это страдальческое «Оххх…».
Перемахнув через невысокое ограждение, отделяющее ее от старого дерева, она оказалась прямо под ним.
- Вам плохо? – сочувственно обратилась она к крепкому на вид растению. – Вам плохо? – повторила она, не дождавшись ответа.
- Ты мне? – прошелестело дерево.
- Конечно, - ничуть не удивилась она вопросу.
- Мне не плохо. А ты разве меня понимаешь?
- Понимаю, - утвердительно кивнула. – Но если вам не плохо, чего же вы охаете?
- Затекло я все…
- Куда затекли?
- Никуда. Я имело в виду, что закостенело – и ветки, и ствол, а размяться не могу…
- Зачем себя мять? Не надо, - испугалась она.
- Да не мять, а разминаться, зарядку делать! – дерево было поражено ее непонятливостью, о чем тут же не постеснялось ей сообщить.
- Поражены? Простите, но я не вижу, чтобы вы были больны, - обходя дерево со всех сторон и осматривая его, с сомнением проговорила она. – По-моему, вы никем и ничем не поражены! Разве что листья чахлые…
- Я говорю не про поражение-болезнь, а про обескураженность, потрясение.
- Потрясение? – тут же скептически переспросила она, явно желая в следующую секунду сообщить дереву, что оно неподвижно.
Дерево шумно вздохнуло.
- Удивление, понимаешь? Ты что, не из наших краев?
- Не знаю, - растерялась она.
- Зовут тебя как?
- Не знаю, - повторила она, а потом, припомнив, радостно выдала: - Но один маленький человек сказал, что меня будут звать Рысь. Не знаю только, откуда он узнал… - дерево снова шумно вздохнуло в ответ. – А почему вы не можете разминаться?
- Чтобы не привлекать к себе излишнее внимание. В этом мире господствуют люди, и мне страшно подумать, что бы со мной стало, начни я шевелиться в безветренную погоду. Меня бы сразу срубили!
- Значит, и меня срубят? – она испугалась и моментально замерла, задержав дыхание, даже глазами старалась не водить.
- Ты же не дерево! Конечно не срубят!
- Фух-х, - с облегчением выдохнула. – Значит, деревьям можно разминаться, только когда дует ветер?
- И не просто ветер, при нем я могу размять лишь свои ветви, не более. Нет, мне нужен настоящий ураган! – мечтательно проговорило дерево. – А его приходится дожидаться очень долго. Конечно, для слабых деревьев он может быть опасен и даже губителен, но для меня в самый раз, - хвастливо заключило оно.
- Неужели без ветра вам совсем-совсем нельзя шевелиться? – ужаснулась она.
- Нет, я так не рискую. Хотя слышало об одном очень гордом дереве, которое шевелится в любую погоду, и его это совсем не заботит, - с едва скрываемой завистью поделилось дерево. – Люди его зовут Осина, и оно шевелится в любую погоду, да, - зачем-то повторило растение.
- Да вы что!
- Представь себе, шевелит листьями, когда вздумает!
- Но ведь его могут срубить!
- Осиной людей не удивишь, они уже давно к нему привыкли, с самых древних времен, - то ли пожаловалось, то ли восхитилось дерево.
- Если вы почти все время стоите не шевелясь, хотите я за вами послежу? – предложила она свою помощь. – Правда, я не очень умею…
- Это еще зачем? Посторонних глаз хватает!
- При чем тут глаза? – она искренне недоумевала. – Человек по имени Бабушка сказал, что даже за мной нужно следить, а я ведь все время двигаюсь! А за вами – так и подавно…
- Постой-постой. Если человека звали бабушкой, то нужно говорить «сказала», а не «сказал».
- Почему?
- Ну, потому что бабушка – это женский пол.
- Да нет, не пол, а человек, - рассмеялась она.
- Ты откуда родом? – еще больше удивляясь, выговорило дерево. – Я имело в виду не пол – противоположность потолка, а пол – другими словами род. Бабушка – это женщина, она женского пола.
- А какого пола я? – заинтересовалась она.
- Ну, если говоришь, что тебя зовут Рысь…
- Нет, не зовут, а будут звать! – поправила она.
- Когда же будут-то?
- Не знаю.
- Давай я прямо сейчас начну называть тебя Рысь?
- Надо же, а маленький человек оказался прав, меня правда стали так звать…
Дерево, поймав поток ветра, расхохоталось, а, успокоившись, сказало:
- Маленький человек – это, наверное, ребенок, детеныш большого человека.
- Правда? – неизвестно чем восхитилась Рысь.
- Так вот, если тебя зовут Рысь, то ты, - тут оно задумалось и надолго замолчало.
- Эй! – после затянувшейся паузы позвала она.
- Хм… Хм… А ты девочка или мальчик? – ухватилось оно за спасательную соломинку.
- Тот ребенок сказал, что девочка! – вспомнив, ликующе выдала Рысь.
- Ну, значит, и пол у тебя женский, - с облегчением вздохнуло дерево.
- А у вас какой?
- Средний, конечно, - гордо отрапортовало оно.
- Значит, пола всего два?
- Нет, их три! Есть еще мужской, - почему-то обиженно ответило дерево.
- А кто же мужского пола?
- Ну, человек…
- Но ведь человек по имени Бабушка женского пола! – напомнила Рысь.
- Так то ба-абушка, - протянуло дерево. – Если человек – то мужского, а вот если бабушка – то женского. Что тут непонятно?
- Все непонятно, - тут же призналась она.
Больше часа ушло на то, чтобы дерево смогло более-менее научить Рысь разбираться в определении полов. И еще столько же на то, чтобы научить ее считать. Зато после этого их беседа стала еще непринужденнее и доверительнее.
- Хочешь, залезай на меня! – предложило дерево. – С высоты лучше видно.
- Как же мне залезть! Ты вон какое высокое!
- Цепляйся когтями за ствол, - подсказало оно.
- А тебе разве не будет больно?
- Такие, как ты, постоянно по мне лазают. У меня не кожа – броня, - радостно провозгласило оно. – К тому же, может, ветви немного разомнешь…
- А как же я потом слезу?
- Ты кошка, Рысь! Спрыгнешь, и все. Так все делают, - хитро добавило оно. – Давай, разбегись и на ствол!
Рысь последовала совету. Карабкаться на дерево оказалось легче, чем она думала, когти крепко впивались в шершавую кору, не давая ни единой возможности упасть. Сложнее всего было переместить свой вес со ствола на ветку – для этого пришлось на мгновение втянуть когти и оттолкнуться задними лапами. Успешно усевшись, она поглядела вниз: не так уж и высоко. За маленькой оградкой, отделявшей парк от тротуара, по-прежнему ходили люди – только теперь их стало гораздо меньше, и вели они себя менее суетливо. Ей стало интересно почему, и она тут же поинтересовалась у дерева.
- Так всегда, почти каждый день. Люди торопятся только утром и вечером – когда спешат на работу и с работы домой.
- А зачем они спешат на работу?
- Наверное, у них много дел. За работу им платят.
- Что платят?
- Деньги, - поняв по ее молчанию, что Рысь об этом ничего не знает, дерево принялось объяснять. – Это такие бумажки, очень ценные. С помощью них люди могут добывать себе еду, почти не прилагая никаких усилий, и иметь жилье.
- А у меня нет таких бумажек, - разочарованно протянула Рысь. – Это значит, что у меня теперь не будет жилья, и я не смогу есть? – вспомнив про еду, она почувствовала, как забурчало в животе.
- Нет, деньги только для людей, тебе они ни к чему. Ты должна уметь находить себе пропитание самостоятельно, разве нет?
- Я не помню, чтобы чего-нибудь себе находила.
- Ты что же, ни разу не ела? – недоверчиво фыркнуло дерево.
- Нет, - совершенно искренне так считая, уверенно отозвалась Рысь.
- Да быть такого не может! – снова расхохоталось дерево. – Ты бы сейчас не жила. Животным и людям еда требуется каждый день.
- Я не помню никакой день кроме этого, - сказала Рысь и задумалась: а действительно, почему так?
- Что, совсем ничего не помнишь?
- Не помню, - растерянно подтвердила Рысь.
- Ни где ты жила, ни где родилась, ни родных, ни друзей – совсем ничего? – допытывалось оно.
Когда Рысь в ответ покачала головой, дерево ошарашено затихло. В ожидании хоть какой-нибудь реплики, она осторожно прошлась по нижней ветке, а потом перепрыгнула на следующую, находящуюся чуть выше.
- Но ведь ты не сегодня родилась! – вскричало дерево, когда она уже привыкла к образовавшейся тишине, в которую переросла их беседа.
- Не знаю, - засомневалась Рысь. – А может быть сегодня?
- Такими большими не рождаются, - нетерпеливо объяснило дерево. – На вид тебе месяца два.
- Это много? – силясь представить, нахмурилась она.
- Как посмотреть. За два месяца может многое измениться… Но в твоем случае скорее нет, это только начало жизни.
- Значит, я родилась совсем недавно, но даже и этого короткого промежутка жизни не запомнила?
- Это очень странно, но похоже, что так, - сочувственно протянуло дерево.
- А ты помнишь каждый день своей жизни?
- Всякие мелочи в памяти притупились, но так, как ты, я ничего не забыло.
- Неужели нет ни одного такого дня, который ты бы не помнило?
- Даже если и есть, как я об этом узнаю, если не буду его помнить? Один день похож на другой, другой – на следующий. Я стою здесь на протяжении многих лет, и почти ничего не меняется. По тротуару ходят люди, а в парке всегда тише и спокойней. Я ловлю ветер, спорю с деревьями и позволяю лазать по себе кошкам и отдыхать на себе птицам. Я помню, как родилось, и как росло вместе с остальными… Пожалуй, провалов в памяти ни разу не было, - будто извиняясь, проговорило оно.
Слушая дерево, Рысь прогуливалась взад-вперед по крепкой ветке, а когда оно замолчало, остановилась. Вздохнув, она попыталась отвлечься от беспокойных мыслей. Хорошо, что у нее был собеседник.
- А ничего, что на тебе так мало листочков?
Словно почувствовав ее настрой, дерево охотно принялось рассказывать о себе.
- А как бы ты себя чувствовала, если бы на тебе совсем не осталось шерсти? Но я привыкло к своей наготе, половина жизни проходит так. Видела бы ты меня летом! Столько листьев, что любое дерево позавидовало бы!
Неожиданно с разных сторон послышались возмущенные голоса. Рысь и забыла, что в этом парке не одно дерево – просто раньше все они вели себя тихо, не вмешиваясь в разговор из вежливости, но теперь, видимо, хранить молчание стало не в их силах.
- На мне, между прочим, листьев было ничуть не меньше, - недовольно шумело ближайшее дерево.
В тон ему галдели остальные. Когда Рысь собралась было их успокоить, «ее» дерево беззаботно успокоило ее саму.
- Да пусть шумят, - как ни в чем не бывало сказало оно. – Мы всегда так спорим. К общему мнению до сих пор не пришли.
- Потому что ты хвастаешься! – не дав закончить, разъяренно кто-то перебил.
- И кому это мешает? – добродушно отозвалось дерево, а, услышав несколько положительных выкриков, неожиданно для Рыси расхохоталось. – А не ты ли постоянно повторяешь, что сильнее тебя никого нет?
- Постойте, но как же можно быть в этом уверенным, если вы все время стоите на одном месте и вам не с кем померяться силой, чтобы это доказать?
В животе противно забурчало – на этот раз громче и гораздо протяженнее, и Рысь тоскливо подумала о еде.
- Хм, - задумалось «сильное» дерево и замолчало, как ей показалось, пристыжено.
- Да и в чем смысл спорить о том, у кого больше листьев, если сейчас вы все одинаково голые!
- Еще не совсем, - промямлило «ее» дерево, и Рысь скептически покосилась на жалкие сухие листочки, висевшие буквально на волоске на могучих ветках.
Сначала в парке стало тихо, а потом одно из деревьев застенчиво проговорило:
- А что же нам тогда делать, если не спорить? Особенно в безветренную погоду… Если нельзя шевелиться, то надо же как-то себя развлекать.
- Вы могли бы просто разговаривать, - предложила Рысь.
- О чем? – не желая сдаваться, осведомилось все то же застенчивое дерево.
- Э-э… - Рысь на несколько секунд растерялась. – Как видите, мы же нашли общие темы, - сказала она, имея в виду многочасовую беседу со своим деревом, - а мы ведь только познакомились, и я ничего не помню раньше сегодняшнего утра. А вы живете рядом много лет… Давайте и с вами познакомимся. Как вас зовут?
В образовавшейся тишине ей пришла в голову мысль, что она до сих пор не знает имени дерева, с которым столько часов проболтала и на котором сейчас благополучно сидела.
- А как тебя зовут? – испытывая угрызения совести, спросила она.
- У меня нет имени.
- И у нас тоже нет, - подхватили другие обитатели парка.
- Но почему?
- Вообще-то люди дали нам имя, но мы не хотим его использовать, потому что оно одно на всех. Какой в этом толк? Я скажу ему: «Эй, Липа!», и как оно узнает, что я обращаюсь именно к нему, а не к кому-нибудь другому?
- А почему они назвали вас одним именем? Это так странно и нелогично, - последнее слова вырвалось у Рыси само собой.
- Потому что мы одного вида. Наверное, они не считают нужным отличать нас друг от друга.
- Значит, у деревьев имя одно на всех?
- У деревьев одного вида. Но у каждой группы вида одно имя на всех, точно.
- Как же так? – расстроилась Рысь.
- Скорей всего, это оттого, что люди с нами не знакомы, а познакомиться не могут, они нас не понимают. Удивительно, они говорят на одном языке с нами, но мы для них говорим совсем на другом языке. Непонятно, как так выходит…
- Хотите, я вам придумаю имена?
- А ты сможешь?
- Не уверена, я ведь даже не знаю, какими эти самые имена бывают.
- Мы тоже не знаем, - с сожалением пожаловались деревья.
- Я попробую, я обязательно что-нибудь придумаю! – пообещала Рысь. – Вот прямо сейчас пойду и узнаю у кого-нибудь!
И в подтверждение своих слов она лихо спрыгнула с ветки наземь и помчалась прочь из парка.
- Вернусь, как узнаю! – на бегу крикнула она, деревья вслед ей пожелали удачи.
2.
Не желая их разочаровывать, Рысь твердо решила, что не вернется в парк, пока не найдет то, в чем так нуждаются деревья. Выскочив на тропинку, она поняла, что, задумавшись над проблемой деревьев, побежала не в ту сторону – ведь эта тропа вела обратно в подворотню, с которой все началось. Возвращаться в тупиковый двор не имело никакого смысла – у кого она там будет спрашивать, у метлы?
Заметив ответвление от протоптанной дорожки, она, не раздумывая, свернула. Новая тропа показалась неразгаданной, интереснее, чем дорожка, по которой ходили чаще. Опавшие листья почти не были примяты или поломаны, не казались слежавшимися, и уж тем более никому не пришло бы в голову сметать их в сторону с этого второстепенного пути.
Хрупкие листочки, бордовые и желтые, оранжевые и серо-зеленые, приятно шуршали под мягкими лапами, ступающими осторожно, неторопливо. Рысь пробиралась, погруженная в свои мысли, в которых она отчаянно старалась придумать или хотя бы вспомнить какое-нибудь имя. Увы, в голове было пусто, как и в ее желудке – живот с каждой минутой возмущался все сильнее и пронзительнее, и ей казалось, что скоро слышать его будут все жители если не города, то хотя бы парка, от которого она ушла не так далеко.
И все-таки, почему она о себе ничего не помнит? Почему ее память как чистый лист, как безоблачное небо, на котором нет ни единого намека на призрак отшумевшей ночной грозы? А что если и у нее самой не было имени до тех пор, пока ребенок не захотел открыть ей секрет будущего?
В задумчивости она почти забыла куда идет и зачем. Шла очень тихо, потому внезапное и едва слышное шуршание не осталось для нее незамеченным. Остановившись, она насторожилась. Не прошло и минуты, как звук повторился вновь. Сгорая от любопытства, она прокралась к невысоким кустам, которые до сих пор не потеряли большинство своих листьев. Заглянув в промежуток между ветками, она увидела серо-голубую птицу, неловко лежавшую на груди. Птица, беспомощно задевая крылом опавшие листья, безуспешно пыталась подняться на лапы, но что-то не давало ей такой возможности, и очень скоро Рысь поняла что.
Сердце на несколько мгновений остановилось, а потом пустилось галопом, когда она увидела, что птица ранена. Непроизвольно охнув от вида перебитой лапки, она напугала до сих пор не подозревавшую, что ее обнаружили, птицу так, что та замерла, скованная страхом и будто разом потерявшая силы сказать хоть слово, издать хоть звук.
- Не бойся, я никому не расскажу, что ты здесь, - поклялась Рысь, медленно придвигаясь к раненой.
К ее удивлению, птица испугалась еще больше, и инстинкт самосохранения не позволил ей молчать, заставив выпрашивать у незнакомой голодной кошки пощады.
- Пожалуйста, не ешь… Не ешь меня, пожалуйста, - птица так и не смогла встать на лапы и умоляла во все той же нелепой позе.
Видя все это, заметив слезы в ее глазах и слыша дрожащий голос, у Рыси от жалости шерсть встала дыбом, а в горле образовался такой комок, что сказанные в следующую минуту слова просто не могли прозвучать спокойно.
- Что ты, конечно нет, - срывающимся голосом заверила она птицу и, подойдя ближе, повторно охнула, увидев, что и крыло тоже повреждено – примятые, местами выдранные перья с запекшейся кровью открывали свежую рану, а изгиб в неположенном месте наводил на мысль, что, должно быть, крыло сломано.
Снова раздавшееся бурчание в животе напугало птицу еще больше, и она с двойным рвением принялась умолять Рысь ее не есть.
- Да не собираюсь я тебя есть, - скривившись, почти раздраженно ответила она, судорожно прикидывая, чем может ей помочь. – Тебе не очень удобно?
Вопрос был неуместным, но что говорить в таких ситуациях она не представляла. Птица не ответила, все еще была слишком напугана. Рысь метнулась куда-то вглубь кустов, а через минуту вернулась с набором маленьких веточек, которые она подложила под голову и грудь птице, чтобы той удобнее было лежать. Сначала птица в истерике забила здоровым крылом о землю, но, поняв, что Рысь старается для нее, перестала. В глазах плескались страх и настороженность, когда Рысь мягко поинтересовалась:
- Как ты так?
Она задала вопрос, не надеясь на ответ – скорее, для того, чтобы успокоить страшно боявшуюся ее птицу. Но птица неожиданно заговорила.
- Какой-то мальчишка из рогатки… Ребенок, - горько добавила она.
- Нарочно? – ужаснулась Рысь.
- Нет, наверное. По-моему он просто не заметил меня, когда стрелял по кустам. Ты правда не собираешься меня есть? – в который раз выразила птица свои опасения.
- Я, конечно, голодна, но все равно не понимаю, как можно съесть того, с кем разговариваешь. С чего ты это взяла?
- Так все кошки делают…
- Едят друзей? – не поверила Рысь.
- Мы для кошек не друзья, - будто объясняя всем известную истину, выдала она, - а еда.
- То есть они разговаривают с вами, а потом… едят?
- Никто с нами не разговаривает! – казалось, птица сердится на то, что ей приходится объяснять такие вещи. – Кошки подкрадываются незаметно, хитро выбирают момент, и – раз! – ты и понять ничего не успеешь, а тебя уже съели!
- Откуда тебе знать, как они делают? Тебя же не ели.
Живот у Рыси забурлил, и птица, собравшаяся ответить, вздрогнула и замолкла на полуслове. Выждав несколько минут, за которые она испуганно и внимательно вглядывалась в Рысь, птица наконец осторожно проговорила:
- Знаешь, если ты правда не хочешь меня так пугать, нужно тебе поесть.
- Я не знаю, что я ем.
- Если ты не ешь тех, с кем можно разговаривать, то, пожалуй, рыба тебе подойдет. Каждый вечер из моря с уловом возвращаются рыбаки, и на местной пристани подкармливают здешних кошек.
- А где это: на пристани?
- Я тебе объясню, как дотуда добраться. Ты неместная, наверное?
- Не знаю. А как же ты?
- Я останусь здесь, передвигаться все равно не могу. Если захочешь, сможешь вернуться.
- Принесу тебе рыбы, ты, наверное, тоже голодная.
- Я не ем рыбу, - удивляясь, что Рысь об этом не знает, вздохнула птица.
- Тогда что ты ешь?
- Семена, плоды деревьев, хлеб… Неужели все перечислять?
- Необязательно, просто скажи, где можно найти для тебя еду.
Птица задумалась.
- Недалеко от пристани есть аллея из яблонь. На них много ранеток, они висят там почти всю зиму. Но тебе придется слазать на дерево, - предупредила она.
- Это я умею. Лучше объясни дорогу до пристани.
- Для начала нужно выйти на тротуар. Пойдешь по тропинке, по которой наверняка шла, прежде чем свернула в эти кусты.
- Знаю, я была сегодня на тротуаре рядом с парком.
- Верно, он тянется и вдоль парка тоже. Если пойдешь по тропе, то когда выйдешь на тротуар, парк окажется по правую сторону. Тебе нужно налево.
Рысь нахмурилась.
- Ты не знаешь, что такое «налево»? – прищурилась птица. – Мне казалось, что кошки должны знать такое… Откуда ты родом?
- Дерево уже спрашивало у меня, и я не знаю, откуда.
- Дерево спрашивало? – птица посмотрела на нее, будто та сказала несусветную глупость. – Дерево не может разговаривать.
- Но со мной оно разговаривало, - Рысь явно не понимала, что в этом удивительного, и почему птица так отреагировала. – Так куда идти по тротуару?
- Ну, в сторону, прочь от парка, понимаешь? Не проходя мимо него, а в другую, - как можно доступнее объяснила птица. – Если бы ты умела летать, то могла бы просто перелететь через дорогу с машинами, а так тебе нужно дойти до подземного перехода, спуститься по ступенькам, пройти прямо и потом подняться по другим ступенькам. Так ты окажешься на другой стороне дороги, и, не сворачивая, снова пойдешь прямо. Подземный переход должен оставаться у тебя за спиной, а вдоль тебя, со стороны парка, будут ездить машины. Когда дойдешь до просторной площади, пересечешь ее по диагонали, наискосок, вле… в сторону прочь от парка, ты должна будешь выйти к большому многоэтажному белому дому. Обогнешь его и окажешься на аллее с деревьями, на которых растет моя еда. Аллея длинная, и она приведет тебя к морю, только это будет еще не совсем пристань. Пойдешь по набережной, на этот раз в сторону парка, но вдоль бетонного ограждения, пока не увидишь много голодных кошек. Близко к ним не подхо… ах да, ты же сама кошка. В общем, все.
- Как сложно, - покачала головой Рысь.
- Ты запомнила?
- Вроде бы да. Но это так далеко…
- Зато там можно будет поесть, - птица осторожно пошевелилась, вздыхая и косясь на поврежденное крыло. – Я со своими друзьями бывала там часто. Рыбаки очень щедрые, ни одна кошка не остается голодной.
- А где твои друзья сейчас?
- Должно быть, дома. Они испугались и улетели, когда это произошло, - печально ответила она, имея в виду свое ранение.
- Так они были здесь, с тобой? Они тебя бросили! – глаза у Рыси расширились от ужаса и потрясения.
- Они же испугались, - пытаясь их оправдать, повторила птица.
Рысь ничего не ответила и засобиралась в путь. Неприметная тропинка вывела к тротуару. Там до сих пор было немноголюдно и не так суетливо, как утром. Тротуар, казалось, был нескончаемым. Она шла по нему так долго, что начала сомневаться в наличии подземного перехода. А не перепутала ли что-нибудь птица? Но нет, через какое-то время он все-таки завиднелся вдалеке. Нырнув внутрь, она, весело прыгая по ступенькам, спустилась в подземелье. Не взирая на то, что этот длинный коридор был освещен лампами, и с улицы в него попадало немного солнечного света, там было темно. Пахло сыростью и мокрой пылью, но запах был ей приятен. Несмотря на пустой желудок, настроение было хорошим, и Рысь даже обрадовалась представившейся возможности сделать что-то полезное, а при этом прогуляться по городу и осмотреться.
По улице она шла не спеша, глазея по сторонам, пока не вспомнила, что в парке ее ждут деревья, надеясь на то, что она найдет им имена, а в кустах неподалеку страдает раненая птица, которую бросили в беде друзья, и которой даже не с кем поговорить. Шаг сам собой ускорился, и местные достопримечательности почти перестали ее волновать. Она то и дело оглядывалась назад, проверяя, за спиной ли у нее подземный переход, как говорила ей птица, хотя шла прямо, не сворачивая. Когда переход исчез из виду, Рысь понадеялась, что птица просто забыла ей об этом сообщить. Она успокоилась, когда действительно вышла к площади.
Множество таких же, как ее знакомая, птиц прогуливалось по вымощенной камнем земле. Кто-то, нахохлившись, грелся на солнышке, которое то и дело выглядывало из-за облаков, скрашивая холодный осенний день. Некоторых птиц кормили люди, сидя на скамейках и кидая что-то себе под ноги. Рысь, как ей и было велено, пошла через площадь, пересекая ее в сторону прочь от парка. У нее не было злых намерений, но птицы, почему-то, завидев ее, в панике взлетали со своих мест, взволнованно крича. Памятуя рассказ о коварных кошках, коей, по сути, должна была быть и сама Рысь, теперь она не видела в их страхе ничего странного и предполагала, что на их месте тоже спасалась бы бегством. Но бросить друга в опасности она бы, скорей всего, не смогла. За размышлениями время пролетело быстро, и путь до аллеи не показался ей таким уж и долгим.
Плоды свисали с деревьев большими красными гроздьями, совсем низко, кое-где до них можно было достать в прыжке, а кое-где они и вовсе валялись на земле, опавшие вместе с листьями. Прикинув, как она донесет плоды до раненой, Рысь решила захватить их на обратном пути.
Птица не преувеличивала, аллея и правда тянулась длинной полосой – настолько длинной, что, не дойдя и до ее середины, Рысь, обернувшись, не увидела ее начала. Все больше ускоряя ход, она наконец побежала, тем самым добравшись до конца гораздо быстрее.
Аллея не упиралась сразу в набережную, как ей представлялось из объяснений птицы, после нее еще открывался пустырь, а за ним стояли многоэтажные дома. В замешательстве она остановилась, но потом неуверенно пошла через пустырь, в сторону домов. Оказалось, что набережная находилась прямо за ними, долго искать не пришлось. Запрыгнув на бетонное ограждение, она посмотрела вниз. Море билось о подножие пологого сооруженного из каменных плит склона, разбрызгивая пену. Воздух пах особенно, солью, травой и немного мокрой пылью, чем слегка напомнил ей запах подземного перехода. Ветер здесь был сильнее, чем, например, на пустыре за домами, и холодные струи пронизывали ее через шерсть. Не спрыгивая обратно на асфальт, она так и пошла в нужную сторону по бетонным блокам, заглядываясь на бескрайний водоем.
Кошек было много, птица не преувеличила и в этом. Они толпились у причала: кто-то – расслабленно разлегшись, кто-то – прогуливаясь, а кто-то – уставившись немигающим взглядом в море. Между собой они не разговаривали, да и на Рысь особого внимания не обратили.
Вечерело. Ветер сменил направление, и кошки заметно оживились. Шум волн заглушал бурчание в животе Рыси, но она была уверена, что голодом здесь никого не удивить и уж тем более не напугать. В ожидании сумерки наступили незаметно, принеся с собой усилившийся ветер и темные, на все небо тучи. А потом Рысь почувствовала на себе крупные холодные капли, падающие все чаще и чаще.
- Вон они! Плывут! – радостно оповестила их кошка, вглядывающаяся вдаль.
Одновременно с одобрительными возгласами далеко в небе, над морем, сверкнула ослепительная и изогнутая линия.
- Успели бы, - с тревогой в голосе проговорил кот, сидевший неподалеку от Рыси на бетонном ограждении. – Вон какая молния, и дождь усиливается. Шторм начинается…
Неожиданно что-то загремело так, что блоки под лапами завибрировали, и Рысь испуганно припала к ним.
- Не бойся, это всего лишь гром, - невозмутимо посоветовал кот.
Рысь огляделась: никто из присутствующих не выказывал страха, и она попыталась успокоиться. Ветер буйствовал, швыряя с каждой минутой учащавшиеся капли, а дождь, словно давний его друг, поддерживая ураган, обрушивал воду на беззащитные перед ними тела. Очень скоро Рысь промокла насквозь и мелко тряслась от холода, но продолжала ждать, следуя примеру таких, как она.
Кошки встретили рыбаков радостными приветствиями, и те, в свою очередь, затаскивая на берег сети, щедро выплеснули ведро рыбы на причал. Помимо благодарных возгласов кошек и хохочущих ругающихся на них рыбаков, сквозь шум от моря, ветра и дождя, Рысь услышала испуганные, умоляющие крики.
До сих пор остававшись в стороне, она решительно побежала туда.
- Не надо! Пожалуйста! Отпустите! – раздавалось со всех сторон, и Рысь с ужасом осознала, что рыбы разговаривают, и, что еще хуже, голодные кошки беспощадно расправляются с ними.
- Что вы делаете! Как вы можете их есть, они же вас умоляют! – кричала срывающимся голосом насквозь промокшая Рысь, прыгая вокруг кучи рыбы, задыхающейся на причале.
Кошки, продолжая безжалостно есть, смотрели на нее как на умалишенную.
- Кто умоляет? – причавкивая, поинтересовался серый кот.
- Рыбы!
- Рыбы не могут умолять, они не умеют разговаривать, - непричастным тоном сообщил он, беря в зубы следующую жертву.
- Еще как могут! – орала Рысь. – Выплюнь ее сейчас же!
- Рыбы молчат, всегда молчат, - рявкнула какая-то кошка. – Не хочешь есть – не порть аппетит.
- Вы их не слышите? Не понимаете? – не унималась Рысь.
- Чего ты там понапридумывала, - хрустнув позвоночником жертвы, усмехнулся кот.
- А ну выплюнь! Кому говорю!
Рысь подбежала к молчаливой кошке и попыталась лапой выбить рыбу у нее из пасти. Кошка угрожающе зашипела и увернулась.
- Пшшла прочччь!
Рысь стала скидывать рыбу с причала обратно в море, но несколько кошек не дали ей закончить начатое. Одна кинулась на нее, и Рысь охнула, почувствовав, как острые когти вонзились ей под шерсть. Извернувшись и укусив обидчицу, она еле как высвободилась из цепких лап и ощерилась. Но силы были не равны – об этом намекало количество несогласных с ней. Десяток кошек сразу готовы были защищать свою пищу любым путем. Ей одной с ними ни за что не справиться. Рыбе помочь нет ни единого шанса – вон как ее окружили.
Содрогаясь от жестокости кошек и от умоляющих последних криков умирающих, она бросилась бежать – прочь, прочь, лишь бы не слышать это, лишь бы не быть невольным свидетелем массовых убийств…
3.
Она пришла в себя ночью, внезапно вспомнив раненую птицу. Дождь перестал, но она так и оставалась насквозь мокрой. Холод был такой, что дрожало все тело и стучали зубы. Последние несколько часов она провела на длинной аллее, устроившись под одним из деревьев, любезно разрешившим ей даже переночевать под собой.
Птица ждала, и нужно было отправляться в обратный путь. Попросив у дерева немного плодов для раненого друга и получив согласие, она вскарабкалась по стволу и зубами осторожно откусила гроздь.
«Если это ест птица, может быть, и я могу?» - подумала Рысь, все еще чувствуя дикий голод.
Она попробовала. Такая еда была для нее невкусной и стягивала рот, но, чтобы не обижать дерево, она впервые соврала, вымученно улыбаясь и убеждая больше себя, чем его, что ничего вкуснее в жизни не ела. Отчасти это было правдой – потому что кроме ранеток Рысь вообще ничего не ела. Наверное, дерево ей не поверило.
А Рысь все ела и ела, пока не почувствовала насыщение. Что ж, так хотя бы живот не возмущается, да и другого выбора у нее все равно нет. Вспомнив опять душераздирающие крики на причале, она почувствовала тошноту. Желая отвлечься, Рысь повторно поблагодарила дерево, зажала в зубах три крупные грозди ранеток и, спрыгнув с ветки, помчалась по аллее. Дом, площадь, тротуар, подземный переход, снова тротуар…
Ночь была тише дня, людей на улицах почти не было, но машины до сих пор продолжали рычать и шуметь, двигаясь туда-сюда. Главное, найти в темноте нужную тропинку, а потом разглядеть кусты.
Похоже, птица спала, потому что при появлении Рыси встрепенулась и какое-то время смотрела неосмысленным взглядом. Но потом в глазах опять появился страх.
- Не бойся, это я, - тихо сказала Рысь, аккуратно положив на землю грозди.
Наверное, темнота для птицы не была такой ясной, как для Рыси, она то и дело переводила взгляд, останавливаясь лишь на сверкающих глазах кошки. Рысь заметила, что теперь птица лежала не на том месте, на котором она оставалась, а немного ближе к другим кустам, да и поза была совсем не та…
- Ты что, пыталась встать? – укоризненно спросила Рысь, а, наткнувшись на виноватый вид, догадалась: - Ты пыталась сбежать?! Я тебе еду принесла!
- Прости, - смущенно пробормотала птица. – Ты не передумала? Ты все еще не собираешься меня есть?
Рысь передернулась от свежих воспоминаний.
- Конечно нет! В таком виде пыталась сбежать! – почти что истерически воскликнула она и принялась заново укладывать птицу, подкладывая веточки ей под голову и стараясь не сделать больно.
- Была на причале? – после неловкой паузы спросила птица.
Рысь болезненно скривилась.
- Неужели не поела?
- Поела, - качнула она головой, не вдаваясь в подробности. – Хочешь, кстати? Я и тебе принесла.
- Рыбы?
- Почему рыбы, ранеток.
- Ты что, ела ранетки?
Рысь молча взяла гроздь и начала кормить недоумевающую птицу, у которой хватило такта не продолжать допрос. Очень скоро, по-прежнему не нарушая тишины, Рысь устало прилегла на сырые листья рядом с птицей, свернувшись в клубок, и даже не заметила, как провалилась в сон. А проснувшись, не сразу поняла, какое время суток: солнце, похоже, встало, но не выказывало никаких признаков своего присутствия – в просвете между ветками виднелось серое пасмурное небо, а на улице было темнее, чем вчера. Она повернула голову – птица не спала.
- Я ждала, пока ты проснешься, - плохо сдерживая слезы, сказала та.
Рысь тут же подскочила.
- Тебе больно? Хочешь есть?
Не угадала.
- Тебе придется вправить мне крыло, я сама не смогу, - огорошила ее птица. – Иначе оно не заживет и я не смогу летать.
- Нет, сможешь, - дрогнувшим голосом заспорила Рысь. – Что мне делать?
- Наступи на него так, чтобы оно стало ровным, как это, - она указала на здоровое.
- Наступить?!
Кажется, птица и сама не была в этом уверена. Рысь подошла поближе, делая вид, что присматривается, и пока раненая не ожидала и не боялась, резко наступила ей на крыло двумя передними лапами. Писк можно было сравнить разве что со сценой на причале, и Рысь даже зажмурилась от осознания того, что сама только что причинила боль, поступила жестоко для того, чтобы помочь другу.
Отдышавшись, птица заговорила нарочито бодрым голосом, притворяясь, что все в порядке, хотя дрожащие лапки, одна из которых тоже была перебита, выдавали ее неудавшуюся попытку.
- Ты до сих пор мокрая, а солнца, чтобы согреться, нет, - она неуверенно пошевелила больным крылом. – А почему ты поцарапанная? Ты что, дралась?
- Стало лучше, - пропустив вопрос мимо ушей, заметила Рысь. – Раньше ты не могла им двигать.
- Наверное, - как-то апатично согласилась птица.
Желая отвлечь ее от ненужных мыслей, Рысь завела разговор.
- Я пообещала деревьям из парка придумать имена, а сама даже не знаю, какие они бывают. Может, ты подскажешь? У тебя, кстати, есть имя?
Птица посмотрела на нее странно.
- Зачем им имена?
- Они хотят отличаться друг от друга.
- Откуда ты знаешь, чего они хотят? – еще более подозрительней осведомилась она.
- Они сами об этом сказали.
- Они не могли об этом сказать.
- Почему?
- Потому что не умеют они разговаривать, - язвительно сообщила птица.
Рысь уже слышала от нее такое раньше, но в этот раз с ее словами вспомнилось еще кое-что.
- А рыбы, по-твоему, тоже не разговаривают?
- Рыбы немые, они не способны и звука издать, это все знают, ты чего…
Не веря ее словам, она упрямо покачала головой.
- Значит, ты просто не можешь их слышать.
- Ну да, и все вокруг тоже не могут, но, конечно, они, бесспорно, разговаривают. Только наверняка и сами об этом не подозревают.
- Еще как подозревают! – разозлилась Рысь.
- Скажи еще, что ты и их слышишь!
По реакции Рыси ответ угадывался без труда.
- Может… Может, все эти голоса у тебя в голове? – тон птицы внезапно смягчился до приторно-заботливого, и Рысь не сразу заметила в этом вопросе недвусмысленный намек.
- В голове? – бестолково повторила она, а потом разъяренно зашипела, поняв, к чему та клонит. – Я не сумасшедшая! Мне вот что интересно – а раньше ты разговаривала с кошками?
- Конечно нет.
- А не потому ли они считают вас едой, что тоже думают, будто вы не умеете разговаривать?
- Но ты ведь тоже кошка! С тобой-то мы разговариваем. Птицы разумны…
- А ты попробуй поговорить с теми, кто был вчера на причале! Рыба, которую они пожирали, тоже пыталась им сообщить, что разумна, да только еда, по мнению тех кошек, никогда не разговаривает!
Должно быть, птица поняла, что за грубостью гневной тирады на самом деле скрывалось нечто другое, потому что в следующую минуту голос зазвучал по-настоящему мягко, хотя недоверие из него по-прежнему не исчезло.
- Ты не смогла есть рыб, потому что услышала их?
- Неужели для тебя это совсем не похоже на правду?
- Помоги, пожалуйста, поесть, - постаралась уклониться от ответа птица.
- Нет уж, сначала скажи!
- Ладно. Не обижайся, но я не верю, что с деревьями можно разговаривать. С рыбой – еще куда ни шло, хотя… Но дерево – это растение, это же просто невозможно!
- Значит, не поможешь придумать для них имена? – вопрос прозвучал как утверждение.
- И представить себе не могу более бесполезного занятия.
Рысь была раздражена, но снова кричать на птицу не стала – как-никак она больна. Обиженно она взяла в зубы оставшиеся ранетки и, насупившаяся, стала ее кормить. Видимо, птице было неловко за свою грубость – выглядела она сконфуженно и виновато, а попытка с ее стороны узнать волнующую деталь у Рыси только подтвердила это.
- Почему ты за мной ухаживаешь? – похоже, прошло несколько минут, прежде чем она осмелилась задать этот вопрос.
- Как это почему? Тебе нужна помощь, ты даже на лапы встать не можешь и поесть сама не в силах…
- Да нет, я имею в виду, тебе это зачем? Ты кошка, и у тебя, наверное, свои дела есть, а знакомы мы меньше суток. Очень странно, что ты мне помогаешь.
- По-моему, ничего странного, - Рысь и правда не понимала, чему тут удивляться. – Какая разница, сколько мы знакомы, если ты ранена? Хотя было бы правильней, если бы с тобой были те, с кем вы знакомы гораздо дольше. Они же знают, где ты, вчера они были рядом…
Птица нахохлилась.
- Становится холоднее, сегодня снова будет ливень. Наверное, они греются на нашем чердаке, - она покосилась на Рысь. – Я бы и тебе туда показала дорогу… если бы могла. Ты так замерзла, дрожишь. А солнца все нет. Тебе необязательно все время проводить со мной, хотя бы ночевать уходи в другое место.
- Предлагаешь и мне тебя бросить?
- Вовсе нет, я предлагаю меня навещать, а не сторожить. Можешь приходить, когда захочешь, я больше не буду пытаться сбежать. И могу попробовать объяснить тебе дорогу до чердака, там тепло, - не унималась птица.
- Без тебя я туда не пойду.
- Ладно. Тогда расскажи мне что-нибудь, - попросила птица, наконец переключившись на другую тему.
- Что например?
- Ну, что-нибудь из своей жизни.
- Я не помню свою жизнь.
- Как это не помнишь?
- Вот так, ничего, кроме вчерашнего дня. Лучше ты расскажи.
Птица удивленно моргнула, подумала немного и неуверенно спросила:
- Хочешь, я расскажу о том, как научилась летать? – весь ее вид говорил, что это воспоминание одно из самых приятных и значимых в жизни.
Рысь была не против такого рассказа. Птица заерзала в предвкушении истории и, поморщившись на секунду от причиненной движением боли, блаженно окунулась в пережитые события.
- Я думала, это очень сложно. Смотрела на тех, кто летал, и думала, что сама так никогда не смогу. Пыталась взлететь на чердаке, но там было мало места, и у меня не очень-то получалось. Мне объясняли, как правильно расправлять крылья, твердили, что я сама почувствую, когда буду готова. Но время шло, крылья крепли, а я боялась: вдруг не выйдет? Стала замечать осуждающие взгляды, все чаще слышала насмешки и перешептывания… Но однажды я вдруг решилась, вдруг захотела узнать, каково это. Выбрала момент, когда рядом никого не было, подошла к крохотному окошку, оттолкнулась лапами и полетела! Подо мной было шесть этажей, и я… летела! Я чувствовала себя такой счастливой, такой… свободной! Это чувство я испытывала вновь и вновь, несмотря на то, что летала бесчисленное количество раз. В воздухе ощущаешь себя иначе, будто сливаешься с миром, растворяешься в ветре, становясь его частью, единишься с каждым его потоком… Даже думаешь иначе, ведь все, абсолютно все отходит на второй план, а перед глазами только небо, а внизу – только крыши, на остальное внимания не обращаешь совсем.
Она вдруг с тоской отвела глаза от восхищенного ее рассказом лица Рыси и заговорила совсем другим голосом.
- Я понимаю своих друзей, они испытывают то же самое. Стоит подняться в воздух, и память будто стирается, а жизнь начинается сначала.
Рысь сникла, осознав, что за напускным равнодушием птицы всегда скрывалась боль.
- А больнее всего, - будто прочитав ее мысли, продолжила птица, - больнее всего думать, что этого никогда не повторится, никогда-никогда я не смогу больше летать. От этих мыслей даже выживать не хочется, зачем.
- Я ведь тоже не могу летать, как и ты сейчас, - сказала Рысь. – Но жить мне хочется, и ты должна стараться выжить.
- Ты ни разу не летала. После такого на земле чувствуешь себя ненужной и никчемной, будто не на своем месте и не в своей жизни.
Рысь хотела поспорить, хотела разубедить ее, сказать, что жить нужно, но вдруг поняла, что сама не знает – зачем.
- А что бывает, когда перестаешь жить?
- Умираешь.
- Как это?
- Ну, перестаешь существовать, исчезаешь.
- Я не хочу, чтобы ты исчезала. Не умирай.
- Это не зависит от меня самой.
- А от кого зависит?
- Не знаю, - честно призналась птица. – Ведь умирают даже те, кто этого не хочет.
- А куда они умирают?
- Как это – куда?
- Ну, они же исчезают. Куда?
- Наверное, в никуда.
- И потом не появляются после того как исчезнут?
- Нет, умирают навсегда.
Рысь задумалась.
- А как тебя зовут? Я до сих пор не знаю, есть ли у тебя имя.
- Я тоже не знаю твоего имени. Получается, мы и не знакомы вовсе, а ты все равно столько для меня делаешь…
- Меня Рысь зовут, - с готовностью представилась та, но вместо имени в ответ наткнулась на вежливую тишину. – У тебя нет имени?
- Есть.
- Ты его скрываешь, что ли? – пошутила было она, но, увидев по реакции птицы, что попала в точку, поразилась. – Но почему?!
- Я подумала, - замялась птица, - что если ты не будешь знать моего имени, тебе будет легче потом меня забыть.
- Ты хочешь умереть? – не на шутку разозлилась кошка.
- Нет, я не об этом, - напуганная ее горячностью, поспешно выдала птица, а потом смутилась: - Что, если вдруг случится такое чудо, и я снова смогу летать? Моя жизнь словно начнется сначала, а ты, как маленькая часть этой жизни, со всем остальным отойдешь на второй план, и мы больше никогда не увидимся только потому, что я тебя забуду. Может, без имени и тебе будет легче забыть меня. Ну, подружилась с какой-то птицей, птица и птица… Со временем и не вспомнишь. Тем более у тебя какие-то проблемы с памятью, раз ты не помнишь ничего раньше вчерашнего дня.
- Может, я тоже летала, раз забыла обо всем на свете? – с надеждой в голосе предположила Рысь.
- Кошки не умеют летать, - разочаровала ее птица. – И я не совсем все забываю, как это случилось с тобой. Все мои воспоминания будто туманом окутываются, я помню кое-что, но смутно, и только самое важное – такое, что даже через туманную пленку можно, напрягшись, разглядеть. Вроде того, что я лечу поесть, или, наоборот, домой, на чердак. О мелочах я забываю почти всегда – то есть не совсем забываю, а будто не обращаю на них внимания… Нет, я не хочу сказать, что забуду тебя, потому что ты для меня мелочь, нет, но… - птица вздохнула. – В общем, я всегда помнила вчерашний день, и тот, который был до этого, и вообще любой. Плохо, но помнила. Полностью память никогда не пропадала. Поэтому вряд ли у тебя это от полета.
- Хотела бы я хотя бы раз в жизни полетать, - мечтательно вздохнула Рысь. – Тебе очень повезло, что ты испытывала такое не единожды.
За разговорами прошло несколько часов, когда Рысь наконец засобиралась за новой порцией ранеток. Пообещав птице не задерживаться, она по неприметной тропинке выбежала на узкий тротуар, и какое-то время следовала по нему, пока не добралась до уже знакомого ей подземного перехода. Запах мокрой пыли приятно коснулся носа, когда она только начала спускаться по ступенькам. Так же темно и мрачно, но… В этот раз она услышала нечто, что заставило ее замереть.
Набор звуков, немыслимым образом соединяющихся и переплетающихся, так ее поразил, что она слушала и слушала, пока ей не пришла в голову идея узнать, кто же этот набор звуков создает. Словно околдованная незнакомыми доселе чарами, она двинулась сквозь полумрак, и хотя видела отлично уже издалека, подошла очень близко, почти вплотную к сидящему на полу человеку, который одной рукой держал неизвестный ей предмет, зачем-то прижимая его к подбородку, а зажатым в другой руке тонким длинным приспособлением словно вычерчивал узоры по одному ему понятному пути, мимолетно касаясь большого предмета. Человек так тесно с ним взаимодействовал, будто сам являлся его частью.
А люди шли мимо и – подумать только! – совсем не обращали на это внимания. Рысь уже было подумала, что и эти звуки слышит только она – как слышала голоса рыб и деревьев, но потом заметила, что прохожие совершенно точно тоже слышали набор всех этих волшебных звуков; их головы поворачивались, но в ту же секунду они отводили глаза и усиленно делали вид, что голова дернулась случайно, а они сами тут совсем не при делах и как ни в чем не бывало идут туда, куда и хотели. Иными словами, люди притворялись, будто совсем не слышат звуков и не видят создающего эти звуки человека. Как только Рысь это осознала, она задохнулась от возмущения: что такого сделал им этот человек, что остальные не желают его знать?
Изредка все-таки кто-нибудь да останавливался, не больше чем на полминуты, и только затем, чтобы непонятно для чего кинуть маленькие плоские кружочки под ноги сидящему.
Минуты летели, но Рысь не могла заставить себя уйти. Время от времени она с удивлением обнаруживала, что набор звуков стал другим – только что был грустным, а теперь хочется прыгать, или наоборот. Это происходило так незаметно, что заподозрить подмену сразу никак не удавалось.
Чуть склонив голову набок, она большими внимательными глазами следила за человеком, пытаясь связать каждое его движение с появляющимися словно из ниоткуда звуками. Должно быть, она странно смотрелась со стороны – среди снующих туда-сюда единственная, кто сидел рядом, не шелохнувшись.
Наверное, и человек думал именно так – ведь он все чаще и чаще кидал на нее любопытные взгляды, впрочем, не отвлекаясь от основного занятия. Наконец, решив отдохнуть и перевести дух, он бережно отложил предмет в сторону. При этом возникшая тишина показалась слишком неожиданной для Рыси. Звуки, словно по инерции, продолжали сплетаться между собой у нее в голове, но ей хотелось, чтобы они снова стали реальными, нарушили это молчание, повисшее в переходе.
На самом деле тишина не была буквальной – гулкое эхо от шагов, голоса, шум с улицы… Но для Рыси слышать весь этот суетливый гам после чудесных, волшебных звуков – было все равно, что оглохнуть.
А человек тем временем, позвякивая плоскими кружочками, сгреб их в небольшую кучу, засунул в карман и, с интересом поглядев на Рысь, весело спросил:
- Что, нравится музыка?
- Очень, - выдохнула Рысь, но он отреагировал мягко говоря странно.
- Мяу, - шутливо, будто передразнив ее, произнес человек непонятный звук.
Продолжая улыбаться, он достал какой-то кулек из кармана (другого, не того, в который складывал кружочки), развернул бумагу и поманил к себе Рысь. Та осторожно подошла. Отломив кусочек от чего-то белого и мягкого, он протянул его ей. От запаха у Рыси закружилась голова, и она с аппетитом накинулась на еду.
- Так ты голодная… Извини, у меня с собой только хлеб, - виновато проговорил человек.
Увидев, как лихо она справилась с его кусочком, он отломил ей еще, а потом еще. Пища пришлась Рыси по душе – действительно вкусно, не то что ранетки. Насытившись и облизнувшись, Рысь подняла на него благодарные глаза. Похоже, сам человек есть передумал. Положив остатки хлеба в развернутом кульке на землю, рядом с Рысью, он погладил ее по голове. Потом, задумчиво поглядев на свое запястье, сказал, будто выразив свои мысли вслух:
- Хватит на сегодня, полчетвертого…
А затем, к глубокому разочарованию Рыси, он стал собираться. Вот из-за спины достал лежавший на земле футляр, вот аккуратно сложил в него большой предмет; тонкое длинное приспособление, коим он вычерчивал узоры на предмете, упаковал в чехол и тоже засунул в футляр, который перекинул на ремне через плечо. Рысь, не желая, чтобы он уходил, в панике стала тереться об его руку. Потом об ногу. Она просила его остаться и снова сделать музыку – кажется, так он назвал свои звуки, но человек из того, что она сказала, очевидно, не понял ни слова. Он рассмеялся, удивленный ее реакцией и опять погладил по голове.
- До свидания, животное, - дружелюбно попрощался он. – Может, завтра встретимся, если ты случайно окажешься здесь.
Его глаза светились радостью, а на губах все еще играла улыбка, когда он выудил из-за спины длинные деревянные палки и, неуклюже поднявшись, облокотился на них и пошагал, не оглядываясь. Одной ногой.
Пораженная этим видом – лишь оттого, что раньше не знала, что такое бывает, Рысь проводила взглядом человека, который преодолел ступеньки перехода и скрылся, повернув на тротуар. Что он там сказал – что завтра они могут встретиться, если Рысь придет? Значит, он будет здесь, и значит, она обязательно придет.
Она машинально посмотрела в сторону, где он сидел. Хлеб лежал там же, где человек его и оставил. Рысь подошла и, помогая себе лапой, свернула бумагу так, чтобы удобно было нести, затем взяла кулек в зубы и побежала к птице. Еды им на сегодня хватит, а завтра она сбегает за ранетками. Днем было, кому обратить на нее внимание, не то что ночью – некоторые даже оглядывались, провожая взглядом несущуюся кошку с кульком в зубах, да только Рысь этого ни разу не заметила.
Без труда отыскав нужные кусты и застав птицу в той же неподвижной позе, Рысь, отложив кулек с едой, взахлеб стала рассказывать о том, что произошло в подземном переходе, не упуская деталей. Должного восторга ее рассказ у птицы не вызвал, но слушала она с большим интересом. Когда же Рысь закончила, она сама себе показалась недостаточно убедительной. Нельзя, нельзя передать то, что она слышала, словами.
- Если бы ты только была там, ты бы все поняла, - блаженно закатив глаза, проговорила она. – А этот человек… Он творит эти звуки буквально из воздуха, представляешь? Завтра я еще пойду!
- Конечно, иди, - с радостью согласилась птица, а потом, помрачнев, неожиданно тяжело вздохнула. – Помоги, пожалуйста, перевернуться. А то спина онемела – затекла, наверное.
Рысь, как могла, аккуратно подтолкнула птицу лапой, отчего та перекатилась на бок, упав на здоровое крыло и уткнувшись клювом в землю.
- Ой, - приглушенно пискнула птица.
- Прости-прости, - виновато затараторила Рысь, устраняя причиненные неудобства.
- Нет, давай обратно на спину, - пропыхтела раненая. – Внутри болит, в груди.
- Лучше? – встревожено спросила Рысь, когда перекатила ее обратно.
- Тяжело дышать, но боли почти нет.
- Почти? – подозрительно переспросила она, критически приглядываясь. – Но ведь раньше в груди не болело совсем? И вид у тебя… не очень здоровый. Давай, я помогу тебе поесть.
- Не хочу.
- Разве ты не ешь хлеб? Кажется, ты говорила…
- Ем, - перебила ее птица. – Просто сейчас не хочется.
- Ладно. Тогда, может, поспишь? Выглядишь уставшей.
- Пожалуй, и правда. Чувствую такую слабость, что даже думать невмоготу.
Рысь тоже улеглась, вытянув лапы и положив на них голову, но сон не шел. Без птицы было скучно, а чем себя занять, она не придумала. Начал накрапывать дождь – сперва едва заметно, потом сильнее. Рысь слушала шуршание капель по листьям и сравнивала это с музыкой, размышляя отчего вдруг ей пришла в голову такая идея – ведь человек создавал свою музыку прямо из воздуха, а здесь источник звуков вполне понятен. И все же, пусть в шуршании дождя не было должной таинственности, пусть при нем она не застывала на месте и не испытывала восторг, но какое-то неуловимое чувство присутствовало. Она ощущала себя не зачарованной, как это было в переходе, а, скорее, очарованной. И, возможно, она смогла бы даже полюбить дождь, если бы от него не было так холодно и мокро.
Птице, похоже, не снились приятные сны – судя по тому, как она вздрагивала и постанывала. Рысь терпеливо ждала, пока та проснется и наберется сил, в надежде услышать от нее какую-нибудь захватывающую историю – наподобие той, что была про полет. Птица так впечатлила своим рассказом Рысь, что та просто не могла не помечтать. Представив, что помимо лап у нее есть еще и крылья, такие, как у птицы, только оба здоровые, она живо вообразила, как взлетает над кустами и свободно парит, подхватываемая потоками ветра. Потом поднимается выше и выше – интересно, как смотрятся эти кусты сверху? – потом переворачивается спиной, крыльями вниз и, без особых усилий вися в воздухе, смотрит в серое затянутое тучами небо. А потом…
Птица закашляла, и Рысь очнулась.
- Рысь, - тихо позвала она. – Ты тут?
- Тут, - подтвердила кошка, обходя птицу так, чтобы та ее видела. – Будешь есть? Правда, хлеб, наверное, намок.
- Я пить хочу.
Рысь огляделась, ломая голову над тем, как выполнить ее просьбу. Капли от дождя были почти на каждом еще не опавшем листочке, но птица не могла двигаться, а как донести листочек до нее, не пролив воды, Рысь не представляла. Она стала пробовать – аккуратно откусывала листочек от кустов и осторожно несла его к птице. Ничего не получалось. Все попытки закончились неудачей, не удалось донести до клюва ни одной капельки. На помощь, как ни странно, пришли сами кусты.
- Наклони над ней ветку, вода сама будет стекать, - услышала Рысь голос и сразу догадалась, кому он принадлежит.
- Спасибо, - поблагодарила она за подсказку и стала присматривать подходящую ветвь.
- Что? – не поняла птица.
- Ух ты, она и правда понимает растения! – одновременно с птицей восхитились кусты в округе. – А мы тоже думали, что ты все придумала.
Рысь улыбнулась.
- Ничего, - ответила она птице. Не хотелось заново разубеждать ее в своем сумасшествии.
Напившись дождевой водой и убедив Рысь, что, несмотря на появившийся кашель, чувствует себя лучше, птица задумалась над тем, что бы такого интересного рассказать. Рысь столько всего для нее делала, что к единственной просьбе с ее стороны, которую птица могла выполнить, она отнеслась со всей серьезностью.
- Тебе нравится радуга? – после раздумий спросила птица.
- А что это?
- Так и знала, что ты никогда ее не видела.
- Может быть, я просто не помню.
- Нет, судя по твоей внешности, ты родилась совсем недавно, один-два месяца назад. В это время года ее уже не бывает.
- А когда она бывает?
- Летом.
- А что такое – эта радуга? – с любопытством повторила вопрос Рысь.
- Это такая разноцветная дуга во все небо. Чаще всего она появляется над морем, после дождя – ее там хорошо видно. Но ненадолго – уже через несколько минут она исчезает.
- Умирает?
- Не знаю, может быть и умирает. Так всегда происходит. Летом я часто ее видела, наверное, поэтому так хорошо ее помню. Мы даже специально летали на причал, чтобы посмотреть на нее.
- А она красивая? А какая на ощупь?
- Ее нельзя потрогать.
- Почему?
- Потому что она очень высоко в небе и быстро исчезает. И потому что ее нет на самом деле.
- Как нет? Она же появляется и умирает – значит есть.
- Это обман зрения, так все говорят. По правде ее не существует.
- Откуда ты знаешь? Ведь те, кто умирают, тоже существуют, пока не исчезнут, их же никто не называет обманом зрения?
- Но ведь радугу и потрогать нельзя, а значит, она ненастоящая.
- Ты же сама сказала, что ее нельзя потрогать, потому что она высоко! Может, на самом деле можно!
- Может и можно. Но мне больше нравится объяснение с обманом зрения. Если к стенам приглядеться, покажется, что они движутся. Это же не значит, что на самом деле дом ходит ходуном.
- Стены движутся? Да ты что?! – с восторгом вскричала Рысь.
- Не движутся! Это так только кажется!
Птица мгновенно пожалела, что привела такой пример, потому что в следующие полчаса Рысь совсем не умолкала, разглагольствуя и выкрикивая все новые сумасбродные догадки насчет окружающего мира. Птице же оставалось только фыркать, качать головой или хохотать – над особо уморительными, на ее взгляд, идеями. Так, например, она и не подумала сдержаться, когда Рысь высказала предположение, будто воздух на самом деле цветной и осязаемый, его бесцветность – это обман зрения, а невесомость – обман осязания.
- Да если бы он был осязаемым, как бы ты его вдыхала? – захлебываясь почти что истерическим смехом, выдавила из себя птица. – Наверное, в нос бы его запихивала!
- Точно, - посерьезнев, согласилась Рысь, а ее сосредоточенное лицо незамедлительно вызвало новую волну веселья у птицы.
- Ну, конечно, сама ты не могла до этого додуматься! Видимо, обман осязания заблокировал мозг!
Рысь улыбнулась, отвлекшись наконец от потока идей, а потом, вдумавшись в шутку, рассмеялась вместе с птицей.
Стемнело незаметно, и холод окутал их невидимым одеялом. Рысь вплотную прижималась к птице, но это не помогало – их двоих трясло так, что о том, чтобы заснуть, не могло быть и речи. Поднялся ветер. Ледяной, пронизывающий, он пробирался сквозь полуголые ветви, швырялся мокрыми листьями. Похоже, рады ему были только деревья да кусты – сквозь шум Рысь улавливала восторженный шепот последних.
Птица кашляла и хрипела. Рысь тревожилась, но на расспросы о самочувствии не было сил. Единственное, о чем они обе мечтали – как-нибудь перетерпеть эту ночь, которая мучительно тянулась, упрямо не желая сменяться утром.
4.
Рассвет, вопреки ожиданиям, не принес тепла. Образовавшиеся с вечера лужицы покрылись тонкой коркой льда. Ветер утих, но от этого не стало легче. Мокрая шерсть Рыси закостенела. Птица больше не тряслась, но чувствовала себя неважно. Хотя большая часть ее тела была под Рысью, все приобретенное тепло скрадывала земля, на которой они лежали. Рысь знала, что птице стало хуже – она слышала ее хрипы вместе с усложнившимся дыханием, но та ни разу не пожаловалась.
Только когда солнце высоко поднялось над кустами, птице удалось забыться сном. Рысь же наоборот, несмотря на тяжелую ночь, заснуть не могла. Она аккуратно поднялась на лапы, высвободившись от все еще прижимающегося к ней пернатого тельца, стараясь не помешать спящей. План уже созрел в голове – она быстренько сбегает в подземный переход, совсем немного послушает музыку и постарается вернуться еще до того, как птица проснется. Хотелось есть, но тратить на это время она не стала. Вчерашний хлеб наверняка промок, но сойдет и такой – никто так к нему и не притронулся, а значит, на сегодня еды хватит. Можно сбегать за ранетками, если птица пожелает.
День выдался солнечным, но промозглым. Лед на лужах слегка подтаял, но прозрачные пласты на поверхности воды не исчезли. Рысь побежала. Чувствуя, как встречный ветер перебирает и разлохмачивает слипшуюся и стоявшую колом шерсть, она понадеялась, что хоть это поможет ей высохнуть.
Добравшись до перехода, она поежилась – бег ничуть не согрел ее тело изнутри. Но услышав долгожданные звуки и обрадовавшись, что человек сегодня здесь, она забыла о мелочах и кинулась вниз по ступенькам, а через несколько секунд уже стояла рядом, во все глаза наблюдая за его рукой, колдующей с помощью неизвестного ей приспособления над предметом, который он прижимал подбородком к плечу, и во все уши слушая рождавшуюся при этом музыку.
На этот раз, увидев ее, человек сразу отложил свой предмет в сторону, чем вызвал сильнейшее разочарование у Рыси – она сюда пришла именно за музыкой, а не за тишиной, которой ей и в кустах хватало! Но когда человек улыбнулся и протянул к ней руку, тем самым показывая, что рад ее видеть, Рысь подошла и молча потерлась о его ладонь.
- Какая ты мокрая и холодная! Замерзла, наверное…
Неожиданно эта самая ладонь легко подхватила Рысь, а в следующую секунду она оказалась у человека за пазухой. Как тепло там было! Рысь и не подумала сопротивляться. Через несколько секунд руки, поддерживаемые ее снаружи куртки, плавно опустились, и Рысь съехала человеку на живот. А еще через несколько минут музыка вновь зазвучала. Рысь слышала ее так близко, что ей казалось, будто она находится внутри нее, а легкие звуковые вибрации, сотрясающие замерзшее тельце, не давали думать иначе.
Она и не заметила, как уснула – бессонная ночь сказалась на ее силах, а горячее тепло, идущее от тела человека, разморило. Неизвестно, сколько она проспала, но когда наконец открыла глаза, запаниковала. Нет, не от того, что не могла понять, где она – это она как раз помнила, а оттого, что не знала, сколько времени прошло.
Надо же было так уснуть! Птица, должно быть, уже проснулась, да и сама Рысь проспала все, ради чего сюда пришла, проспала музыку! И хотя человек все еще создавал ее, Рысь не могла спокойно и безмятежно слушать: надо, срочно надо к птице!
Она закопошилась, выбираясь наружу, потерлась головой о ногу человека и, пока тот не отложил свой предмет, чтобы пообщаться с ней, стремглав помчалась обратно к кустам. Судя по солнцу, которое сдвинулось на небе совсем чуть-чуть, времени прошло немного, зря она распереживалась.
Птица уже не спала. Она едва заметно вздрогнула и насторожилась, когда Рысь начала пробираться сквозь ветки, но, услышав ее голос, успокоилась.
- Прости, я хотела вернуться до того, как ты проснешься, но сама заснула. Я ходила в подземный переход. Ты, наверное, есть хочешь? Лично я умираю с голоду! У нас хлеб со вчера не тронутый.
Птица покачала головой:
- Нет, есть совсем не хочется.
- Ты когда в последний раз ела? – Рысь прикинула, вспоминая. – Получается, вчерашним утром?
- Наверное, - равнодушно согласилась птица.
Рыси ее тон совсем не понравился.
- Ты как себя чувствуешь? – она подошла вплотную и стала придирчиво разглядывать птицу.
Свистящее дыхание, полуприкрытые глаза. И без ответа было все понятно. Рысь также обратила внимание на крыло.
- Что-то я не помню, чтобы ты им шевелила. Ты не можешь? Тебе больно, да?
Крыло лежало на земле неестественно неподвижно, словно отдельно от тела.
- Можешь его поднять?
- Не могу, оно не слушается. И как будто горит, - без выражения озвучила ощущения птица. Рысь забеспокоилась сильнее.
- Можно я сама его приподниму? Посмотрю на ранку.
Птица кивнула, глядя куда-то в сторону. Как можно осторожнее Рысь приподняла поврежденное крыло ненамного, чтобы не травмировать его еще сильнее, и, припав к земле, поднырнула в образовавшееся пространство.
- Что там? – без интереса спросила птица.
- Ничего, - поспешно ответила Рысь, сглотнув подступившую к горлу тошноту.
Свалявшиеся мокрые перья крыла были в грязи и частичках листьев, а вид самой раны наводил ужас – земля вперемешку с запекшейся кровью и нарывы, частично лопнувшие.
- Если ничего, то что ты там тогда возишься? – подала голос птица.
Рысь, пытаясь не впадать в панику, деланно небрежным тоном как бы между прочим заметила:
- Я не знаю, что там, но, по-моему, это не очень хорошо. Надо бы помыть ранку.
- Загноилась? – она спросила так, будто бы в этом не было ничего удивительного и уж тем более пугающего.
Рысь опешила. Птица не прилагала никаких усилий, чтобы быть такой спокойной. Ни дрожи в голосе, ни напряжения в теле, ни страха в глазах – ничего не выдавало ее чувств.
- Тебя что, это совсем не беспокоит? – все еще не понимая, в чем дело, уточнила Рысь.
- Чего тут беспокоиться, какая уже разница, что там с крылом.
Подозрительно сощурившись, Рысь ждала продолжения.
- Какая теперь разница, пусть гноится. Узнать, смогла бы я летать или нет, похоже, уже не выйдет.
Поняв наконец, к чему та клонит, Рысь зашипела:
- Ты что, решила умереть?!
- Это не я решила, это и так известно.
- С ума сошла?! – кипя от возмущения, разъяренно заорала Рысь. – Ничего тебе неизвестно, ты просто жить не хочешь, вот что!
- Разве то, что я умру, для тебя такая неожиданность?
- Ты не умрешь! – взвизгнула Рысь.
- Умру, - упрямо повторила птица.
- Еще раз это повторишь, и я уйду, - гневно пригрозила Рысь и в подтверждение своих слов вскочила на лапы.
- Нет, не уходи, - вот сейчас птица испугалась.
Рысь, ошеломленная внезапной сменой настроения, послушно села. Впервые птица попросила ее об этом, ведь ранее она не уставала твердить обратное.
- Когда я только тебя нашла, ты хотела жить, - тихо напомнила кошка. – Ты умоляла тебя не есть.
- Я и сейчас хочу, - заверила ее птица. – Но теперь от меня ничего не зависит. Не зависит, - с нажимом повторила она, не дав Рыси и рта открыть, чтобы поспорить.
Она закашлялась, а потом отвернулась. Рысь обошла птицу с другой стороны и заглянула ей в глаза. Слезы, так она и думала.
- Незачем скрывать от меня, что тебе больно, - мягко упрекнула она.
- Мне обидно, - поправила ее птица. – Хотела бы я тоже взять и потерять память. Забыть, как я жила, как летала, что видела и что думала. Наверное, тогда бы мне не было так тяжело прощаться с прошлым.
В этот раз Рысь не стала переубеждать птицу – она сбила ее с толку, затронув тему памяти. Повисла тишина, недолгая – совсем скоро ее нарушило бурчание в животе у кошки.
- Поешь, - посоветовала птица.
- А ты?
- Совсем не хочется.
Рысь подошла к бумажному намокшему свертку, растормошила его лапой и, откусив влажный хлеб, без аппетита начала его жевать. Отслоившаяся от сырости бумага, налипшая на кусок, и маленькие льдинки то и дело скрипели на зубах. На всякий случай оставив птице крохотный кусочек, Рысь снова завернула его в кулек, скомкав лапами. Не сказать, что она наелась, но чувство голода отступило.
Солнце постепенно тускнело и ползло вниз.
- Хоть бы дождь не пошел, - с надеждой сказала Рысь, вглядываясь в небо, зашторенное легкими просвечивающимися облачками.
- Не пойдет, - уверенно сообщила птица.
- Откуда знаешь?
- Воздух не тот. Дождем заранее пахнет.
Двоим не хотелось говорить об этом вслух, но каждая боялась наступления ночи.
- Расскажи что-нибудь, - попросила Рысь.
- Не знаю… Моя жизнь не была насыщена событиями, да и полеты постоянно затуманивали память. Я бы очень хотела рассказать, но уже не знаю, что.
- А давай про город, - придумала Рысь.
- Про город? Хм, ну ладно. Он… он большой…
- Это понятно. Что в нем необычного?
- Все обычное, - растерялась птица. – Ты же сама видела: город как город.
- А ты где-нибудь, помимо него, бывала?
- Нет.
- А другие города существуют?
- Конечно. Откуда-то же к нам прилетают перелетные птицы.
- В город прилетают другие птицы? – почему-то изумилась Рысь. – А ты говоришь, что все обычное…
- Что же тут необычного?
- А где они живут?
- Понятия не имею.
- А когда прилетают?
- Не знаю.
- Неужели тебе неинтересно?
- Может и интересно, но узнать все равно нельзя.
- Почему? Можно их найти и все расспросить…
- Если хочешь, можешь и найти. Только я сомневаюсь, что они будут с тобой разговаривать. Вид у них слишком гордый, они сторонятся знакомств и держатся особняком.
- Так вот оно что, - разочаровалась Рысь. Больше всего ее сейчас интересовало, что там, за пределами города. – А ты никогда не хотела улететь отсюда, чтобы посмотреть, как все устроено там?
Рысь спросила, и тут же прикусила язык, испугавшись, что вопрос прозвучал непозволительно бестактно: ведь птица больше не могла летать. Но та отреагировала спокойно, словно вовсе не обратила внимания на такую оплошность.
- У меня сил бы не хватило на столь долгие перелеты. Хотя было бы интересно побывать где-нибудь еще.
- Жаль, что у меня нет такой возможности и никогда не было, - вздохнула Рысь.
- Почему? – не поняла птица.
- Крыльев нет. Такие, как я, могут путешествовать только в мечтах.
- Напрасно ты так думаешь. Чтобы путешествовать, совсем необязательно уметь летать. Ты можешь отправиться в путь пешком – на это у меня бы тоже не хватило сил, а у тебя наверняка хватит. Можешь поехать на поезде. Можешь спрятаться на корабле и отправиться вплавь, с людьми. У тебя куда больше возможностей, чем было у меня, когда я еще могла летать.
Больше часа ушло на рассказы птицы о поездах и кораблях. Для нее все это было обычным, ведь в городе она жила давно и уже привыкла к таким особенностям. Рысь же слушала, открыв рот – она никогда не видела ни поездов, ни кораблей и даже не догадывалась об их существовании. А то, что на них можно путешествовать – вообще приводило ее в восторг.
Птица предупреждала, что в целях безопасности кошка должна скрываться, держаться от людей подальше. Рысь понимала ее страх – в болезни птицы и потери способности летать был повинен ребенок и, хотя птица ни разу не говорила об этом вслух, Рысь была уверена, что в предостережениях не иметь ничего общего с людьми причина именно в печальном опыте.
Сама же Рысь не была с ней согласна – все люди, встречающиеся ей, не были злыми или опасными. Ребенок, «предсказавший» ее имя, хотел взять ее к себе (пусть она и не понимала до конца, что это значит), рыбаки великодушно делились рыбой, желая накормить голодных животных (они же не знали, что рыбы умоляли их отпустить), а единственное близкое знакомство с человеком в переходе не привело ни к чему плохому: он кормил ее, грел своим телом и вообще – создавал музыку! Ей казалось, что тот, кто способен на это, вовсе не способен ни на какое зло. Да и в конце концов, ребенок, попавший в птицу из рогатки, сделал это не нарочно, птица сама сказала, что тот просто не заметил ее в кустах.
Опасения птицы пусть и были понятны, но не воспринимались Рысью всерьез. Она просто слушала вполне обычные и весьма скудные, на взгляд птицы, описания поездов и кораблей. Птице приходилось видеть их только издалека, да и эти воспоминания были нечеткими, поэтому приходилось осложнять рассказы приблизительными догадками и предположениями. И вот уже корабль наверняка имеет огромные щупальца в днище, которыми отталкивается от земли и перебирает под водой, иначе как же он тогда плывет. А поезд, наверное, быстро-быстро бежит по рельсам на маленьких железных лапках – отчего-то же он пыхтит так устало и гудит так недовольно…
Рысь не видела никакого подвоха в повествованиях и верила птице безоговорочно, тем более что последняя казалась такой убедительной, несмотря на то, что постоянно оговаривалась – дескать, она точно не знает и, может быть, все совсем не так. В общем, когда все догадки иссякли, птица наконец перевела дух.
- Пить хочется, - пожаловалась она.
- Может, поешь?
- Нет, не хочу.
Рысь огляделась. Если еще вчера воду после дождя можно было добыть с веток на кустах, то теперь капли высохли, а лужи, слегка подтаяв на тусклом солнце, были покрыты льдом.
- Даже не знаю, - растерянно проговорила кошка. – Не знаю, где взять воды и как ее до тебя донести.
- А ты дай ей кусочек льда, во рту он растает и превратится в воду, - снова подсказали кусты.
- Спасибо, - радостно вскричала Рысь.
- За что? – подозрительно осведомилась птица.
- Э-э, просто так, - тут же ответила Рысь.
- Ты разговариваешь не со мной!
- С тобой, конечно!
- Нет, не со мной! А кроме нас здесь никого нет. Снова голоса в голове?
- Почему снова?! – возмутилась Рысь. – У меня никогда не было никаких голосов в голове!
- Но с кем-то же ты разговариваешь!
Рысь решила не отвечать. Подошла к луже, наступила на тонкую корку двумя передними лапами, тем самым провалившись в ледяную воду. Потом под испытующим взглядом птицы зубами выловила небольшую льдинку и, пока она не растаяла у нее во рту, засунула ее птице в клюв.
Та недовольно косилась на кошку, пока рассасывала льдинку, попросила еще. Рысь исполнила просьбу, ощущая на себе сверлящие взгляды. Только когда птица удалила жажду и надрывно прокашлялась, подняла на нее глаза. Очень уж не хотелось снова рассказывать то, во что птица отказывалась верить.
- Так с кем ты разговаривала?
Рысь вздохнула.
- С кустами.
Как она и ожидала, птица фыркнула.
- Между прочим, они два раза помогли тебе не мучиться от жажды.
- Ну, конечно, - ехидство и насмешка буквально пронизывали голос. – Это они придумали разломить лед, да?
- Это правда, она нас понимает, - подтвердили кусты.
- Она же вас не слышит.
- Прекрати сейчас же! – взвизгнула птица. – Я начинаю думать, что подружилась с сумасшедшей!
- Но это не так, - оскорбилась Рысь.
- Все равно перестань! Ни с деревьями, ни с кустами разговаривать нельзя, это ненормально!
- Но с тобой же я разговариваю.
- Я птица, а не растение!
- А я кошка, и что с того?
- Скажи ей, что когда мальчик в нее попал из рогатки, с ней было еще четыре птицы. Она не сразу упала, какое-то время цеплялась клювом за мою ветку и звала тех, кто улетел.
Рыси эта информация показалась недостаточно убедительной, а зря – когда она послушно повторила, то птица, если бы могла побледнеть, наверняка стала бы белее облаков. Испуганно распахнув глаза и приоткрыв рот, птица смотрела на Рысь. Даже все приготовленные ехидные фразы позабылись.
- Ты, наверное, следила за мной сначала, - вот что выговорила она после долгой паузы.
- Меня здесь даже не было, когда это произошло. Я пришла, когда ты уже барахталась на земле, пытаясь встать. А до этого я была в парке с деревьями. Я пообещала им придумать имена, об этом я тебе рассказывала, но ты мне не поверила.
- Этого не может быть, - покачала головой птица. – Наверняка ты следила за нами, потому что хотела поймать и съесть.
- Съесть?! Да я бы давно тебя уже съела, если бы могла. И рыб бы тоже съела на пристани, если бы их не слышала. Я наоборот тебе помогаю!
- Конечно, извини, - сразу же согласилась птица. – Должно быть другое объяснение. Наверное, ты все-таки ходила на чердак и разговаривала с моими друзьями.
- Они не могут знать, что было после того, как они улетели. И дорога на чердак мне не известна.
- Верно, дорогу ты не знаешь, - растерянно повторила птица. – Да ты просто предположила и угадала, правда ведь? Случайно попала в точку, ну признайся же.
- Если тебе так легче думать…
- Не легче, скажи правду!
- Я уже сказала.
- Ну нельзя же и в самом деле понимать растения, - уже не так уверенно проговорила птица.
Рысь чувствовала, что птице нужно смириться с безумной на ее взгляд мыслью, поэтому, пока та бормотала себе под клюв и временами растерянно вскрикивала, иногда обращаясь к кошке за подтверждением каких-то своих вслух произнесенных фраз, Рысь легла рядом и не вмешивалась в мыслительный процесс, просто ждала.
Клонило в сон, стуженые сумерки обволакивали город, а воцарившаяся наконец тишина убаюкивала, и Рысь не смогла противиться. Прикрыв глаза, она какое-то время еще слышала, как птица ерзает и ворочается, но потом забылась сном.
Из-за холода спала тревожно, а проснулась, когда было уже совсем темно. Сначала она не поняла, что ее разбудило, но не прошло и минуты, как надрывный кашель повторился. Птица хрипела и сотрясалась, потом ее вырвало.
Вскочившая на лапы Рысь со сна не могла придумать, как помочь и что сделать. Совсем скоро птице полегчало, и, отдышавшись, она извинилась за то, что разбудила.
- Тебе хуже? – даже не пытаясь скрыть панику, спросила Рысь.
- От тебя все равно ничего не зависит, поспи лучше.
Птица вращала глазами, не видя в темноте, где точно находится кошка, и та подошла к ней ближе.
- Хочешь пить?
- Нет, - с трудом выдавила птица. – Меня опять тош…
Договорить она не успела, ее вырвало снова. Рысь с несчастным видом наблюдала за страданиями. Птица была такой беспомощной, и так ей ее было жалко, что, если бы можно было, она бы не задумываясь поменялась с ней местами.
Рысь заметила вдруг, что дрожит. Не от холода, а от безнадежности, вызванной внезапным осознанием: птица умрет. Ночь нагнетала мрачное настроение, а голодный желудок и продрогшее тело не давали думать в ином ключе.
«Умрет, умрет…» - повторялось в ее голове, а она не в силах была ничего с этим поделать, не пыталась отогнать навязчивые мысли, которые, казалось, распространяются за пределы головы, становятся осязаемыми и давят тяжким грузом. Наверное, лапы подкосились именно поэтому, когда Рысь упала рядом с птицей. Она ничего не знала о смерти, но даже скудных предположений было достаточно, чтобы страшится того, что птицы больше не станет.
До рассвета они больше не разговаривали, и только утром птица захотела воды. Напившись талым льдом и прокашлявшись, она обратилась к Рыси.
- Помнишь, я рассказывала тебе про чердак?
- Да, и я не собираюсь туда идти.
- Нет, вообще-то я хотела попросить… Ты не могла бы сходить туда после… после моей смерти? Рассказать им, что я умерла. По-моему, они должны знать.
- Они тебя бросили, - мрачно напомнила Рысь.
- Потому что забыли. Мне бы очень хотелось самой с ними попрощаться, но это невозможно. Даже если ты найдешь их сейчас и все объяснишь, как только они взлетят – забудут. Пешком дойти они не смогут, это далеко… Просто найди их потом и скажи, что я не обижалась на них, ладно?
- Не надо говорить о себе так, словно ты уже умерла.
- Еще нет, но это скоро случится, - Рысь содрогнулась от этих слов. – Пожалуйста, - умоляюще добавила птица.
Разве могла Рысь отказаться? Она кивнула, впервые чувствуя на глазах горячие слезы.
- Не плачь, - всхлипнула птица. – Все умирают.
- Навсегда? – наивно спросила Рысь то, что спрашивала несколько дней назад – потому что не желала в это верить.
Птица, полминуты назад пытавшаяся успокоить кошку, разрыдалась. Рысь, захлебываясь слезами, подползла к ней и уткнулась лицом в пернатую грудь. От слез легче не стало – напротив, Рысь почувствовала себя разбитой и беспомощной. Друг умирал у нее на глазах, и она не могла осознать до конца, что не может ничего с этим сделать. Ей казалось, что должен быть способ, что не может птица просто так взять и умереть. Должен быть способ, но о нем она не знает или не помнит.
Птице было еще хуже, Рысь знала. Помимо страха перед смертью, помимо своих страданий, птица чувствовала себя виноватой за то, что причиняет боль и Рыси тоже.
- Скажи мне, как тебя зовут, - успокоиться не получалось. – Я хочу тебя запомнить.
- Я сказала, что если бы выздоровела, я бы тебя не запомнила. Это не так. Я бы помнила тебя, наверняка помнила. Ты – единственная в моей жизни, кто в таком длительном перерыве в полетах оставался рядом. Но я бы помнила тебя нечетко, я бы забыла все, что ты для меня сделала. И мы бы никогда не встретились потому, что я не могла бы считать это чем-то важным.
- Мне все равно, главное, я бы так считала.
- Мне стыдно за это.
- Ты не виновата, это твоя особенность.
- А про моих друзей ты думаешь иначе. Ты презираешь их за то, что они про меня забыли.
- Это другое.
- Это то же самое.
- Скажи мне имя.
- Нет, я не заслуживаю, чтобы ты меня помнила.
- Но я ведь все равно буду тебя помнить, даже без имени.
Дождавшись, пока птица прокашляется, Рысь ухватилась за последнюю соломинку.
- Как же я тогда объясню твоим друзьям, кто умер?
- Они все равно меня не помнят, имя им ничего не даст.
- Тогда зачем им вообще что-то объяснять?
- Я подумала, что если бы сама так бросила кого-нибудь, а потом бы забыла об этом, то мне хотелось бы знать, что меня простили, и на меня больше не обижаются. Кто знает, может, и я в своей жизни совершила нечто подобное, и сама не помню об этом.
За разговорами слезы сами собой отодвинулись на второй план. Птица подробно объяснила дорогу до чердака, а Рысь вдруг увидела в этой просьбе одну невыполнимую задачу.
- Кажется, ты говорила, что чердак на высоте шести этажей. Как я попаду туда без крыльев?
- Не знаю.
Рысь, пожалев птицу, не стала ничего говорить. Что бы она ни думала, ей придется найти способ, как туда попасть, чтобы выполнить обещанное.
- Я тебе верю, - вдруг сказала птица.
- Что? – Рысь не поняла, о чем речь.
- Верю, что ты понимаешь растения. Удивительно, что такое бывает. И обидно, что я умираю, не узнав этот мир с таких сторон. Не плачь, - попросила птица, видя, как у кошки снова наворачиваются слезы.
- Не буду, - пообещала та и все равно разрыдалась.
Птица умерла к концу дня, вечером, когда смеркалось. Рысь всегда лежала рядом с ней и просто вдруг заметила, что стало пугающе тихо – ни сиплого дыхания, к которому она успела привыкнуть, ни хрипов, доносившихся из самого нутра, и ни кашля, разрывающего слабое горло. Ничего этого не стало. Но птица не исчезла.
Ее маленькое тельце лежало здесь же, рядом – замерзшее, обмякшее и уже не способное говорить или спорить, плакать или задыхаться. И только что-то внутри подсказывало Рыси, что птицы больше нет. Так Рысь узнала боль. Резкую боль в груди и ощущение острого одиночества принесла смерть единственного в этом мире близкого друга.
Теперь некому что-то доказывать, не о ком заботиться и некого успокаивать. Больше никогда – никогда! – она не сможет с ней поговорить, не сможет услышать интересные истории или скептическое фырканье. Разве могла она быть к такому готова? Никто не мог.
Четыре неполных дня прошло с момента их встречи, но для Рыси она была самой близкой птицей на свете. Рысь уткнулась носом в холодное тельце и зарыдала, заскулила, завыла…
5.
Прошло два дня. Рысь скиталась по городу в поисках какой-нибудь еды. От ранеток сводило зубы, живот непрерывно бурчал, а чувства насыщения не наступало.
Поход на чердак был запланирован на сегодняшний вечер, но она старалась о нем не думать: может быть, забудет, и идти туда не придется вовсе. Этого визита она боялась почти так же, как приближения к тем самым кустам.
Она забрела в какой-то двор с одиноко стоящим кирпичным зданием. Двор был обнесен зеленой оградой, но она без труда смогла пролезть через узкое пространство между прутьями. За зданием был небольшой сад, и Рысь приметила в нем дерево с ранетками. Что поделать: есть хотелось, а выбора все равно больше нет.
Она нехотя поплелась в нужную сторону. Сад напомнил ей о парке, в котором деревья по-прежнему ждали своих имен. Раздумывая над этим, она вдруг услышала отдаленный звон, исходивший из глубин здания. Почти сразу за звоном поднялся шум, в котором разноголосые крики и смех переплетались с топотом, возней и шарканьем. Рысь пораженно застыла, не зная, как реагировать, и в ужасе гадая, кто в этом здании может жить.
А потом двери распахнулись, и шум вырвался наружу – десятки детей, хохоча и переговариваясь, толпой высыпали во двор. В смятении Рысь уселась на землю, во все глаза наблюдая за происходящим. Все они куда-то торопились, на ходу застегивая куртки или надевая на спину ранцы. А Рысь вдруг услышала над собой знакомый писк.
- Смотри, это же Рысь! Правда, похожа? Я хотел взять ее к себе, но бабушка не разрешила.
Рядом стояли два ребенка, один из них наклонился и погладил кошку по голове.
- Как ты сюда попала? – спросил он, но на ответ не рассчитывал, потому как почти сразу начал о чем-то возбужденно рассказывать, обращаясь к другу. – Подожди меня тут, я сейчас! – в конце концов крикнул он.
Друг с готовностью кивнул, а тот сбросил на землю портфель и побежал обратно в здание. Оставшийся с ней ребенок присел рядом и тоже погладил ее по голове. Рысь не противилась.
Через несколько минут вернулся знакомый – запыхавшийся, с раскрасневшимся лицом. Он протянул ей что-то, объясняя при этом другу:
- Выпросил в столовой сосиску.
Рысь, учуяв аромат, жадно накинулась на такой необходимый ей съедобный подарок.
- Ничего себе, голодная! – воскликнул второй ребенок. – У меня еще полбулки осталось с завтрака, Нинфедоровна заставила забрать…
Он тоже скинул портфель на землю и, покопавшись в нем, достал для Рыси еще еды. Так вкусно она никогда не ела. В один момент расправившись с сосиской, она прикончила сладкую булку и, почувствовав наконец впервые за много дней, что по-настоящему наелась, блаженно облизнулась и благодарно потерлась о ноги детей.
Они поочередно погладили ее по шерсти, надели ранцы и пошли, как она поняла из их разговора, домой. Рысь побежала следом.
- Смотри, она идет за нами! – вскричал друг ее знакомого.
- Может, не наелась?
- Наелась! – вставила Рысь, но ее не услышали, судя по тому, что никакой реакции не последовало.
- Я не могу взять ее к себе, мне бабушка не разрешила.
- Может, мне мама разрешит?
- А ты спроси.
Зачем Рысь шла за ними, она сама не знала. Наверняка оттого, что заняться было нечем, а до вечера приходилось как-то коротать время. Она вышла с ними на тротуар, дошла до подземного перехода, а потом отстала. Разговор между детьми шел оживленно, и они не скоро должны были заметить, что она больше не идет позади.
Отсюда до тех самых кустов было совсем близко в масштабах всего города. Пойти прямо, в ту же сторону, куда ушли дети, а потом, перемахнув через невысокий забор, свернуть на неприметную тропинку. Но туда ей больше не надо.
Рысь спустилась по ступенькам, прекрасно зная, что человек внизу – его выдавала музыка. Зря она не пришла сюда сразу, на следующее утро после смерти птицы. Рыси казалось, что в таком состоянии она не сможет наслаждаться музыкой, и, что когда она прекратится, будет невыносимо сознавать, что идти ей некуда и делиться полученными впечатлениями не с кем.
Но она ошибалась – это стало ясно с первых услышанных звуков. Музыка успокаивала, утешала, облегчала боль. А лучистая улыбка человека, заметившего ее сразу же, давала понять, что не так уж она и одинока, и кто-то по-настоящему рад ее видеть.
На этот раз он не отложил свой предмет, чтобы поприветствовать Рысь, и даже не перестал создавать музыку – будто догадывался, зачем она пришла. А Рысь свернулась в клубочек и лежала так, наверное, несколько часов, следя глазами за прохожими, за падающими рядом с ней круглыми железками, за движениями человека. Вечер наступил быстро, не так, как хотелось бы.
Она боялась не того, что ее новости могут опечалить или принести боль, ей было неважно, что почувствуют эти незнакомые птицы, бросившие ее подругу умирать. Рыси казалось, что даже несмотря на испуг и полет, можно было бы и вспомнить, что друга, несколько лет живущего рядом, в одной стае, больше нет, и вытянуть забытые воспоминания из глубины памяти. О том, что из своей потерянной памяти она не может извлечь и крохотного момента, она как-то не думала.
Рысь боялась своей душевной боли, страшилась увидеть равнодушие к погибшей, не хотела рассказывать им о том, что стало для нее таким личным. Но она заставила себя пойти.
Дорога оказалась недолгой, и нужный дом нашелся без труда. Старый, большой, обшарпанный. Лестница тоже была на месте – узкая и шаткая, она начиналась на приличной высоте между первым и вторым этажом и тянулась по стене вверх почти до самой крыши. После шестой попытки Рысь убедилась, что допрыгнуть до нее было не так просто. Кроме того, ступеньки в виде железных прутьев требовали к себе повышенного внимания, надо было приложить немало усилий, чтобы в прыжке зацепиться за них и удержаться, не соскользнув, а потом вскарабкаться, не упав. Рысь не представляла, что будет так сложно, гораздо сложнее, чем лезть на дерево – здесь когти ничем не могли ей помочь, их некуда было вонзать.
В конце концов она приловчилась правильно переносить свой вес с одной перекладины на другую. Держась поближе к поперечному пруту, Рысь, стоя на нижней ступеньке, вытягивалась во весь рост, цеплялась передними лапами и подбородком за верхнюю, а потом легонько отталкиваясь, подтягивала заднюю часть тела, ловила равновесие, и начинала «процедуру» сначала.
Когда она преодолела таким образом последнюю ступеньку, в городе сгущались сумерки. Рысь устало уселась на небольшой выступ под самым карнизом. Отсюда до крыши расстояние было не больше, чем между соседними перекладинами лестницы, и если бы ей захотелось туда залезть, она бы сделала это без труда – вытянувшись в полный рост, а потом подтянувшись. Но ей нужно было на чердак – в это невысокое пространство между крышей и последним этажом.
По узкой кромке она подкралась к одному из маленьких окошек и на несколько секунд притаилась, прислушиваясь. Изнутри доносились тихие птичьи голоса. Рысь, собравшись с духом, запрыгнула в окно.
Что тут началось! Полтора-два десятка птиц подняли такой переполох, будто их здесь по меньшей мере была сотня. Они орали, в панике мечась по всему чердаку, сталкиваясь друг с другом. Шум от крыльев и возни был только фоном для бешеных воплей: «Кошка! Кошка!».
- Ну, кошка, и что? – наблюдая за всей этой суматохой, пробормотала Рысь.
Несколько птиц успели выпорхнуть в соседнее окошко, прежде чем Рысь догадалась загнать их в угол.
- Я не есть вас пришла, послушайте только!
Но их было не так легко угомонить.
- Послушайте меня! – заорала Рысь, и пару птиц испуганно притихли.
Остальные же не обратили внимания на ее крик и продолжили паниковать. Рысь обратилась именно к этим двум, которые в ужасе замерли и не сводили с нее взгляда.
- Умерла ваша… наша подруга, она несколько лет жила с вами одной стаей. Я не знаю, как ее зовут, но она просила вам об этом рассказать. Четверо из вас были с ней, когда ребенок случайно попал в нее из рогатки. Четверо из вас испугались и улетели, бросив ее. Но она просила вам передать, что, пусть вы и не помните об этом, она не сердится и не обижается. В отличие от меня, - глухо добавила она себе под нос, и в таком гаме эту реплику никому из присутствующих услышать не было ни единой возможности.
Пока она говорила, еще паре птиц удалось, перелетев через нее, скрыться за пределами чердака, но Рысь этот побег уже не волновал – она сделала, что обещала, пусть теперь хоть все улетают.
Она повернулась к ним спиной и подошла к окну. В этот момент оставшиеся птицы последовали примеру самых трусливых, но Рысь даже не оглянулась, все равно. Неизвестно, поняли ли они что-нибудь из ее слов и не забыли ли этот разговор, едва взлетев.
Стараясь отвлечься от нахлынувшей тоски, Рысь посмотрела вниз. Никогда еще она не забиралась так высоко – на высоту птиц, и никогда еще ей не открывался такой вид. Пока она карабкалась по лестнице, некогда было даже краем глаза взглянуть вниз, но вот теперь…
Страха не было, напротив, зрелище ее завораживало. Сумерки окутывали двор, играя с его чертами, ложились неравномерно, становясь то тенями, то контрастными светлеющими пятнами. В этот час даже самые невзрачные предметы вроде скамейки или оградки обретали таинственность, на глазах разрастающуюся с наступлением ночи.
С такой высоты редко проходящие люди казались меньше самой Рыси, а деревья – не такими уж огромными, некоторые были даже ненамного ниже того места, где она находилась, и если бы они росли поближе к дому, их вершины едва-едва не доставали бы до крыши.
Сбежавшие (а, точнее, улетевшие) птицы сейчас сидели на соседнем дереве в десятке метров и подозрительно косились в ее сторону. Зря, Рыси до них все равно было не добраться, а если они переживают за сохранность своего жилища и за дальнейшее безопасное в нем проживание, то, как бы тепло здесь ни было, ей это место и даром не нужно, ровно как и они сами. Вот прямо сейчас она уйдет и больше никогда сюда не вернется.
Кстати, а как она уйдет? Забираясь наверх, Рысь как-то не думала о том, как будет слазить обратно, но сейчас это стало вдруг настоящей проблемой – лестница с тонкими прутьями никак не годилась для обратного пути.
Рысь предположила, что, возможно, есть другой лаз с чердака, и оглянулась в его поисках. Ничего подходящего она не увидела – ни запасной лестницы, ни какой-либо двери. Конечно, ей показались странными несколько квадратных плоских железяк, лежащих на полу по всей длине чердака на равном расстоянии, но Рыси и в голову не пришло, чем они могут являться.
Поневоле она позавидовала этим птицам, бросающим на чердак настороженные взгляды. Для них была одна помеха – темнота, и Рысь знала, что очень скоро они перестанут видеть совсем, но лишь временно, до рассвета. Высота же для них никогда помехой не была, они могли вот так спокойно взять и шагнуть в воздух, уверенные в том, что крылья их поддержат.
Вот бы и Рыси так же! Но у нее нет крыльев…
Тоска сменилась воодушевлением и восторгом, когда ее осенила безумная идея. Птицы теряют память с каждым полетом. Может, и с памятью Рыси произошло то же самое, потому что она уже летала? Может, для полета ей и вовсе не нужны крылья?
Странно, но мелкие нестыковки этой теории, вроде того, что память птиц стирается не полностью, а лишь притупляется в отличие от начисто стертой памяти Рыси в эту минуту не вызвали у нее подозрений. Мало ли, она ведь все-таки кошка, и, может, именно отсутствие крыльев привело к таким последствиям. А если она в тот раз осталась жива и невредима, значит, и сейчас ничего плохого случиться не может.
Сердце застучало быстрее, когда Рысь поняла, что хочет проверить, так ли это. Конечно, повторно терять память желания не было, и тем более не было желания забывать птицу, но ведь другого выхода у нее нет, нужно же как-то спускаться вниз.
«А как же я пойму, отчего потеряла память, если это снова случится?» - подумала Рысь. Ответ пришел сам собой. – «Буду мысленно твердить об этом, чтобы не забыть», - решила она.
Зачем-то оглянувшись назад, во внутрь чердака, словно ища поддержки хоть от кого-нибудь, она заранее стала повторять про себя: «Я теряю память после полета, я теряю память после полета…». Продолжая думать в однообразном ключе и тем самым не подпуская на передний план другие, гораздо более разумные мысли, она вдруг прыгнула с узкой кромки под самой крышей и камнем рухнула в пустоту.
Полет оказался недолгим, да и не было никакого полета. Все, что успела Рысь, стремительно приближаясь к земле, так это пару раз перекувыркнуться и растопырить хвост – скорее инстинктивно, чем осознанно. Никакого наслаждения Рысь не получила, а как только оправилась от потрясения, к душевным переживаниям, вызванным разочарованием и неудовлетворением от того, что загадка исчезновения ее памяти не разгадана, добавились еще и физические страдания – при падении она сильно ушибла лапы, а на ее боку теперь красовалась глубокая царапина от сухой и острой ветки дерева, которая так некстати торчала на ее воздушном пути.
Дерево как раз возмущалось и читало нотации, но Рысь слушала в пол-уха, и только потому, что чувствовала себя виноватой перед ним – та самая сухая ветка, успевшая так больно ее поцарапать, валялась рядом, отломившись под натиском кошки. Подушечки лап саднили, большинство когтей отломились под корень, а от резкого столкновения с землей Рысь прикусила язык, и болел даже он.
Время от времени она, как в полусне, поочередно шевелила лапами, боясь, что какая-нибудь окажется сломанной – она ведь помнила, что было с крылом птицы. Помнила она и ужасающий вид загноившейся ранки и сейчас беспокоилась о своей, то и дело изгибаясь и осматривая ее. Если лапы не сломаны, и она более-менее может ходить, то пыльную царапину необходимо помыть. Вот только где? На улице такой холод, что немногочисленные лужи, не успевшие высохнуть после последнего дождя, покрылись льдом, а Рысь, с ее больными подушечками лап, не сможет этот лед разломить и добраться до воды. Остается одно.
Кряхтя, она поднялась и, еще раз извинившись перед распаляющимся деревом, поковыляла прочь. Путь был неблизким. Требовалось пройти по длинному тротуару, миновать площадь, нескончаемую аллею и пустырь. Рысь направлялась к морю.
Несмотря на то, что ее первый и последний визит не закончился ничем хорошим, это ее не остановило. Воды все равно больше взять негде, а ждать, пока солнце поднимется и растопит лужи, она не могла – так сильно боялась последствий грязной царапины.
Хромая, она осиливала последние ступеньки безлюдного подземного перехода, когда услышала злобный предупреждающий рык. На тротуаре, в нескольких метрах, стояла большая лохматая собака со свалявшейся и свисающей сосульками серой шерстью. И рычала она, вне всякого сомнения, на Рысь – потому что, во-первых, по близости больше никого не было, а, во-вторых, потому что собака не отрывала от нее излучающих ненависть глаз.
- Эй, ты чего? – замерев, осторожно спросила Рысь, безуспешно силясь припомнить, что же она такого сделала псине, что та на нее так злится.
Что-то подсказывало ей, что они и не знакомы вовсе, но Рысь понимала: даже если и наоборот, она без своей памяти об этом не узнает. Псина зарычала громче и напряглась, как только Рысь сделала встречный шаг.
- Я просто иду к морю, - сглотнув, пояснила она, чувствуя нарастающую опасность.
А собака ни с того ни с сего кинулась на Рысь. Та, успев в последний момент увернуться от мощных челюстей, повизгивая, припустила бежать, сломя голову, не взирая на боль в лапах. Не оглядываясь – какое тут! – она буквально ощущала спиной горячее дыхание этой сумасшедшей и слышала почти над ухом отрывистые выкрики: «Ненавижу! Ненавижу, у-ух!».
Страх подгонял Рысь, будто сам по себе переставлял за нее лапы, заставлял бежать быстрее и не чувствовать усталости. Но и собака не отставала – Рысь содрогалась и съеживалась от каждого клацанья ее зубов. В момент они проскочили площадь и вылетели на аллею.
«Дерево! Надо забраться на дерево!» - в панике подумала Рысь и с разбегу прыгнула на ближайший ствол.
Как она забыла, что когтей у нее больше нет, и цепляться за шершавую кору ей нечем! В бессилии, она безрезультатно перебирала лапами, стараясь хоть как-нибудь заползти наверх, но ощущая, что необратимо скатывается прямо в зубы к злющей псине.
Клац!
- А-а-а-а-а!
Крик Рыси услышала, наверное, вся округа. Все произошло за считанные секунды. Когда челюсти сжались на кончике ее хвоста, и собака сдернула Рысь с дерева, та, оторвавшись от ствола, каким-то образом сумела изогнуться и, защищаясь, со всей силы ударить передней лапой врагу по морде. Сам по себе удар не мог причинить особого вреда псине, но вот единственный на этой лапе уцелевший коготь…
От неожиданности псина разжала челюсти, и Рысь рухнула на землю, предварительно налетев спиной на шершавый ствол. Собака взвизгнула от боли и, разъярившись еще сильнее, буквально через секунду заново кинулась на Рысь. Но не тут-то было! Рысь воспользовалась моментом и, окинув молниеносным взглядом аллею, сумела определить подходящее дерево с низко растущей веткой и уже на всех парах мчалась к нему.
Раз! – она запрыгнула на нижнюю ветку.
Раз, раз! – отталкиваясь задними лапами, она как по лестнице взбиралась по соседним веткам, пока не оказалась достаточно высоко и не поняла, что собака по-прежнему кричит на нее с земли и ей досюда никак не добраться.
Рысь перевела дух и осмотрела свой хвост. Псина прокусила его до крови и, увидев очередную ранку на своем теле, Рысь измученно застонала.
- Что я тебе сделала?! – заорала она, обращаясь к невменяемой собаке.
- Бедняжка, - пожалело дерево. – Ты тут не при чем, все собаки не любят кошек.
Словно в подтверждение его слов, псина с земли продолжила злостно и однообразно распаляться. «Ненавижу, ненавижу!» - кричала она.
- За что не любят? – спросила Рысь.
- Ты что же, у меня спрашиваешь? – не поверило дерево.
- Ты же только что это сказало, разве нет?
- Ты понимаешь меня? – изумилось оно.
- Конечно.
- Вот дела…
- Так за что собаки не любят кошек?
- А, это… Не знаю, не любят.
- Это ужасно! Я всего-навсего шла по своим делам, а тут она… Как я теперь пойду?
- Потерпи немного. Обычно им надоедает караулить, и они сами уходят.
- Обычно? – поразилась Рысь. – Такое что, часто случается?
- Не часто, но бывает.
Сердце до сих пор бешено колотилось, и она то и дело поглядывала вниз на нарезающую круги вокруг дерева ругающуюся собаку.
Так прошло пару часов. Псина все еще была здесь, но больше не кричала, только отрывисто взвизгивала или рычала. Рысь тоже злилась – на то, что ей приходится здесь сидеть, на собаку – за прокушенный хвост и на бурчание в животе. Из еды выбирать не приходилось – только нелюбимые ею ранетки, свисавшие с веток почти перед носом. Поразмыслив, что в ближайшем будущем ничего повкуснее ей наверняка не найти, она уговорила себя поесть хотя бы это.
- Можно мне сорвать твоих ранеток? – предварительно попросила она разрешения у дерева.
- Зачем тебе?
- Есть буду.
- Кошки не едят ранетки.
- А я ем. Так можно или нет?
- Конечно, - растерянно ответило дерево.
«Лучше бы не разрешило», - подумала Рысь, сетуя на ускользнувший уважительный предлог, но ранетки зубами все-таки откусила от веточек. Без аппетита жуя кислую, стягивающую рот пищу, она бросала раздраженные взгляды на разгуливающую внизу собаку, гадая, как скоро ей надоест ее поджидать. Несмотря на утомительное бдение, которое тянулось несколько часов, спать не хотелось – условия не позволяли. К тому же, Рысь все больше и больше переживала о последствиях своей царапины, а теперь еще и окровавленного укуса, не говоря уже о ноющих лапах.
Освободиться от нежелательной компании удалось только под утро. Собака, бросив на нее напоследок уничтожающий взгляд, удалилась восвояси, и Рысь наконец вздохнула с облегчением. Выждав, пока псина скроется из виду, а потом еще немного – на случай, если она вздумает вернуться, Рысь, перепрыгивая с ветки на ветку, спустилась на землю и пошла в противоположную от собаки сторону, как раз туда, куда ей нужно было, к морю.
Путь показался изматывающим – даже учитывая, что его половина, благодаря злой псине, уже была позади. Когда Рысь вышла на набережную, окончательно рассвело. Солнце еще не грело, и холод в сочетании со свежим пронизывающим ветром делал улицу зябкой и неуютной.
Рысь передернулась и поежилась, когда вспомнила, зачем сюда пришла. Она двинулась вдоль бетонных блоков к причалу: оттуда удобнее прыгать в воду, а потом выбираться назад. Причал пустовал – ни рыбаков, ни кошек. Рысь знала, что последние подтянутся ближе к вечеру, а рыбаки, должно быть, сейчас в море.
Вдоль причала качались на волнах привязанные лодки, а далеко, в зоне видимости, возвышался над водой огромный корабль – она узнала его благодаря довольно приближенным рассказам птицы. Зрелище ее потрясло. Честно говоря, она была уверена, что птица совсем чуть-чуть преувеличила, но, увидев своими глазами такую громадину, Рысь перестала сомневаться. Живо захотелось оказаться внутри этого корабля, но она ведь пришла сюда не за этим…
Подступающие волны забирались на причал, а потом медленно соскальзывали обратно. Рысь подошла к самому краю. Представив, как долго ей придется сохнуть, замерзая, она снова поежилась. Но холод страшил ее меньше возможной смерти, поэтому она решилась и прыгнула в море.
Не прошло и секунды, как вода накрыла ее с головой, лишив воздуха и заставив захлебнуться. Рысь пришла в ужас: почему она думала, что здесь неглубоко, как в луже? Беспорядочно перебирая лапами и не находя опоры, она барахталась под водой, с каждым паническим вздохом захлебываясь все больше. Рысь тонула.
Единственный раз удалось каким-то образом оказаться над поверхностью и глотнуть горького воздуха, но потом волны опять уволокли ее за собой. Она не видела ничего вокруг, только серое небо над собой сквозь пенящуюся толщу. Разве могла она догадываться, что существуют места, в которых невозможно дышать?
Рысь чувствовала, что без воздуха ей не выжить – по тому, как распирало грудь, и кружилась голова. Еще немного, и она перестала понимать, где верх, а где низ. Паника плавно сменилась безразличием. Рысь как раз прощалась с жизнью, когда лапа скользнула по чему-то твердому.
Как в полусне она заметила над собой что-то большое и продолговатое, что-то, что поможет ей выбраться, и, потерявшая было веру, с тройным усердием забарахтала лапами, цепляясь за неизвестный пока предмет. Каким-то чудом ей удалось снова оказаться над поверхностью. Она жадно вдохнула воздух и закашлялась уже под водой, заглатывая ее от безысходности и захлебываясь еще больше.
Бросало в жар, но она продолжала скрести по боковой стенке предмета и, одновременно с этим, хаотично перебирать лапами, понимая, что если она не будет этого делать, пойдет ко дну. Очередная волна вытолкнула ее на поверхность, и краем глаза Рысь увидела, что предмет, за который она цепляется – это лодка. До края ей не хватило буквально нескольких сантиметров, когда она, соскользнув, снова погрузилась под воду.
Дожидаясь следующей волны, которая поможет ее вытолкнуть, она не опускала лап, а когда та действительно выбросила ее на воздух, была к этому готова. Лапы заработали еще энергичнее и Рысь, ломая оставшиеся когти, выкарабкалась, зацепилась за край и, подтянувшись, перевалилась через него, тем самым оказавшись в пустой лодке.
Она кашляла и ощущала резкую боль в груди, но все же вдыхала холодный воздух – невкусный, отдававший соленой горечью. Тело ныло от усталости, и шевелиться совсем не хотелось. Царапина на боку и хвост болели еще больше, чем раньше, будто разъедаясь от воды.
Рысь, до сих пор не отошедшая от шока, вяло подумала, что эта вода из моря почему-то соленая и противная. Странно, ведь та, которую она пила из луж, была совсем другой. Но разве может вода быть такой разной, одинаково называясь при этом «водой»? Это стало для нее очередным открытием.
Когда на смену первому потрясению пришло осознанное понимание того, как ей повезло, Рысь вдруг рассмеялась, хотя если бы кто спросил ее, что в этом веселого, она бы не смогла ответить. Словно избавляясь от пережитого страха, от всех неприятностей в целом таким странным для себя способом, Рысь, растянувшись на спине, хохотала, пока этот хохот не перетек в рыдания. Потребовалось немало минут, чтобы она успокоилась и перестала всхлипывать.
Благодаря высоким бортам лодки, ветер почти не тревожил, зато слабое утреннее солнце грело во всю доступную осеннюю мощь. День обещал быть ясным.
Рысь попробовала подняться на лапы и оглядеться, но сил хватило только на то, чтобы, пошатавшись, упасть обратно с очередной волной, колыхнувшей лодку. Впрочем, она не возражала – в лодке было сухо и относительно тепло, к тому же она приятно покачивалась на воде, успокаивая и будто убаюкивая Рысь…
6.
Проснулась она почти сухой, и сладкое потягивание обернулось ноющей болью в лапах. Рысь встала и оглянулась на свой хвост: укус потемнел и покрылся грубой коркой. Она изогнулась на царапину на боку – то же самое. Удивившись, что шерсть покрыта белым полупрозрачным налетом, Рысь с любопытством лизнула себя и ощутила на языке привкус соли. Скривившись, она встрепенулась всем телом, и только потом обратила внимание на окружающую обстановку.
От лодки до причала тянулась толстая цепь. Идти по ней было ненадежно, препятствовали волны и ветер. Лучше прыгнуть. Действуя предельно аккуратно и не желая ни за что на свете снова оказаться в воде, она забралась на борт лодки и через секунду оказалась на причале.
Сейчас на набережной было не так пустынно и тихо как ранним утром – слышались разговоры прохожих, из высокой будки неподалеку доносился смех и несколько мужских голосов, на проводах шушукались птицы. Рыси на месте не сиделось.
Решив прогуляться, она миновала причал и высокую будку и, прихрамывая, направилась вдоль по набережной, в сторону, где еще никогда не была.
Чем дальше она шла, тем люднее становилось, и тем больше на ее пути встречалось маленьких построек с прозрачными витринами, в которых красовалось множество интересных предметов. Она то и дело останавливалась и разглядывала яркую одежду на манекенах или бесчисленно количество сувениров и безделушек.
Люди довольно шумели, снуя из одной постройки в другую, звякая дверными колокольчиками и шурша пакетами, при этом торопясь или, наоборот, придирчиво исследуя выставленный товар. «Господины Продавцы» (так их называло большинство) суетливо предлагали то одно, то другое, бегали от полки к полке и старались угодить сразу всем – Рыси это было заметно даже через стекло с улицы.
А люди, в свою очередь, в обмен на какой-нибудь понравившийся предмет, доставали из сумок и карманов продолговатые цветные бумажки или мелкие звенящие кругляшки – такие, какие кидали под ноги человеку в подземном переходе. Рысь стала догадываться, для чего они нужны: очевидно, чтобы выразить крайнюю степень довольства и таким образом отблагодарить.
Встречались и другие постройки, из которых просачивались на улицу смеси разных запахов: от аппетитных до откровенно отвратительных. Ароматы пробуждали голод, но самостоятельно открыть дверь, войти внутрь и попросить еды Рысь не могла, а сидеть рядом и слушать бурчание в животе было невыносимо, поэтому она старалась не задерживаться возле таких построек, а поспешно переходить к следующим, где можно было отвлечься на созерцание чего-нибудь любопытного и нового, доселе неизведанного.
Так Рысь и продвигалась вперед, маленькими шажками, подолгу задерживаясь почти перед каждым строением, и до места, которое удивило ее больше всего, добралась только к вечеру.
Это тоже был причал, только огромный, не сравнимый с тем, который она знала. Здесь все выглядело иначе: высокие фонари, распространяющие вокруг себя яркий свет, вместо будки – возвышающееся вдалеке гигантское блестящее здание, сверкающее в заходящих лучах солнца и переливающаяся разными цветами большущая непонятная надпись. А, главное, от причала тянулась белая удобная лестница – совсем не такая, по которой Рысь лезла на крышу, пологая, с поручнями и настоящими широкими ступенями вместо круглых перекладин. И лестница эта вела к громадному кораблю, примостившемуся чуть ли не к самому краю причала, и по ней наверх радостно и беззаботно поднимались люди, очень много людей.
В немом восторге Рысь следила за открывшейся ей картиной со стороны, не решаясь подойти ближе. Спустя время, когда все, кто хотел, поднялись на корабль, и лестница оказалась пустой и больше не нужной, по ней спустилось несколько человек в одинаковой одежде, и, произведя какие-то манипуляции, отделили ее от корабля, после чего прицепили к бурчащему механизму на колесах, в котором сидел еще один человек, и отбуксировали ее куда-то в сторону, наскоро скрывшись в подступившей темноте.
Рысь не сводила глаз с корабля, но он еще долго оставался неподвижным. Зато потом раздался громкий гудок, от которого она чуть не подпрыгнула, и корабль зашумел. Послышались одобрительные выкрики с борта, ликующие возгласы и даже улюлюканье, и могучий великан, степенно рассекая волны, двинулся, освещая себе путь мощным маяком, источавшим на дальнее расстояние бело-желтый свет.
Рысь позабыла обо всем на свете, мечтая во что бы то ни стало тоже оказаться внутри корабля. Даже когда тот, спустя несколько часов, почти скрылся за горизонтом, мелькая лишь бледневшим и удаляющимся прожектором, она продолжала провожать его глазами.
Глубокой ночью Рысь наконец осознала, что жутко замерзла. Возле воды, почему-то, всегда было особенно холодно. Следовало подумать о ночлеге, но ни одного теплого места она не знала – до сих пор ей приходилось спать, где выпадет случай, и было это, в основном, днем, потому что с наступлением темноты, трясясь от холода, заснуть было невозможно. Рысь побрела, сама не зная куда, прочь от искрящихся построек и веселящихся чудаков, толпой вывалившихся на улицу из какого-то очередного шумного здания.
Настроение ухудшалось с каждой минутой. Хотелось есть – но нечего, хотелось спать – но негде. Прозябшая донельзя, она вышла к мусорным бакам и обнаружила возле них небольшую открытую картонную коробку. Рысь запрыгнула внутрь и свернулась калачиком. Пахло, конечно, ужасно, зато она была защищена от ветра и более-менее смогла согреться – не полностью, но от холода не тряслась. Там и заснула.
Разбудил грохот. От страха выскочив наружу, Рысь увидела, как большой рычащий зверь с человеком внутри захватывает железными клешнями мусорный бак, опрокидывает его содержимое себе за спину и водружает бак на место. На всякий случай Рысь решила держаться отсюда подальше – чего и гляди, ее саму закинут в эту вонючую свалку, и поспешно ретировалась.
С пробуждением голод снова дал о себе знать. Рысь скривилась от одной только мысли, что ей опять придется есть ранетки. С твердым намерением найти хоть какую-нибудь пригодную пищу, она, все еще слегка прихрамывая, поплелась дальше исследовать город – туда, где еще не была, наугад. Везение сегодня сопутствовало, и вскоре она с аппетитом умяла черствую булку, брошенную ей из окошка хлебного киоска сжалившейся женщиной в ответ на умоляющие взгляды и едва слышные стенания Рыси от головокружительного сдобного аромата.
Так прошло две недели. Ничего примечательного в жизни Рыси не происходило. Она слонялась по городу, обследуя местность, ела, когда повезет и периодически слушала музыку, навещая человека в подземном переходе.
Листья с деревьев полностью облетели, а холодные дожди сменились мокрыми метелями из ледяных крупиц. Солнце больше не грело, с каждым днем становясь все слабее и бесполезнее. Выполняя лишь роль далекого громадного фонаря, оно было не в состоянии даже растопить лужи, лед на которых крепчал и толстел.
А однажды ночью с неба посыпались белые холодные хлопья – они превращались в воду, едва касаясь носа Рыси или языка, которыми она пыталась их поймать, слипались в одно большое цельное покрывало, достигая земли, и сплетались в нарядные одежды, обволакивая деревья. Выпал снег и больше не таял. Город обрастал сугробами с каждым снегопадом, случавшимся нередко, а морозный ветер свирепел даже тогда, когда думалось, что больше некуда. Наступила зима, а Рысь совсем не была к этому готова.
Выяснилось, что прекрасное спальное место, которое ей посчастливилось найти – это теплые, порой горячие трубы, оказалось пригодно только до первого бурана. Трубы грели, но не спасали от пронизывающих бурь и мокрых осадков, а мокнуть при такой погоде было совсем нельзя.
Но Рысь не отчаивалась и сумела-таки найти себе укрытие – в подвале одного из жилых домов. Рысь, будучи тощей и юркой, легко пролазила через узкие решетки в небольших «окошках» фундамента. Там тоже были горячие трубы, на которых она сворачивалась калачиком и сладко спала, когда на улице во всех красках буйствовала природа. А в дни, когда удавалось сытно и вкусно пообедать, она чувствовала себя по-настоящему счастливой, радуясь, что обрела жилище, и что теперь ей есть куда возвращаться.
Огорчало только одиночество – очень не хватало птицы. Хотелось поговорить, послушать истории. Временами она представляла, о чем сама могла бы ей рассказать, воображала, что бы та ответила и как бы отреагировала. Такую весомую потребность в друге она неполноценно возмещала, знакомясь с деревьями и болтая с ними о каких-нибудь мелочах.
Как ни странно, нормально она могла общаться только с растениями. Птицы ее и близко не подпускали, в панике улетая, едва завидев; люди не понимали; кошки принимали ее за сумасшедшую после произнесения ею первых слов и считали своим долгом незамедлительно придумать правдоподобный предлог или срочное дело, позволяющее как можно быстрее уйти, прекратив так и не начатое по-настоящему знакомство. Еще бы, ведь первый вопрос Рыси вместо логичного «Как тебя зовут?» звучал совсем странно: «Надеюсь, ты не ешь рыбу?» - потому что в таком случае она просто не могла себя заставить смириться с подобной жестокостью.
Конечно, можно было бы общаться и с насекомыми, их Рысь тоже понимала. Но это не представлялось удобным – их тонкие голоса звучали очень тихо, и требовалось постоянно прислушиваться и переспрашивать, да и с наступлением зимы они встречались все реже и реже. К тому же многие из них тоже ее боялись.
Рысь выполнила данное обещание: сходила в парк и озвучила для деревьев их новые имена. Так и не узнав, какими они бывают, она просто назвала их хорошими словами, которые были ей известны. Радуга, тепло, дружба, веселье, музыка… Деревья не были против, они приняли имена безоговорочно, радуясь единственному шансу отличаться друг от друга.
Царапина на боку зажила через несколько дней, ранка на хвосте – еще раньше. Рысь была уверена, что в этом помогла вода, пусть и такая странная и соленая, и жалела, что не было никакой возможности помыть этой водой раны птицы – от кашля бы это не спасло, но, кто знает, может, вылечив загноившееся крыло и перебитую лапку, птица смогла бы жить…
Наверное, только благодаря целебному действию, в которое верила Рысь, она, после того, как чуть не утонула, вопреки здравому смыслу не стала держаться от моря подальше. Все потому, что замечала: люди передвигаются по воде на лодках и кораблях – наверное, тоже знают, что глубина этого огромного водоема может быть губительна. Если Рысь больше не будет так бездумно погружаться в воду, тогда чего ей бояться? О высоте, учитывая первый и последний опыт, она думала так же: не боялась, но уяснила, что прыгать с чердака больше нельзя.
Дни пролетали незаметно. Главным образом потому, что Рысь с интересом изучала город, исследуя новые места и часто возвращаясь к себе в подвал с наступлением темноты. А вот ночи были долгими, тянулись уныло и скучно, и, несмотря на всю свою красоту и загадочность, в них не было ничего любопытного – гулять в такое время было холодно и лениво, а дома, в укрытии, ничего не происходило.
Часами она лежала на теплых трубах и, возмещая отсутствие впечатлений, мечтала о чем-нибудь недостижимом или вспоминала удивительные моменты минувшего дня. Вот и сейчас Рысь, прикрыв глаза, мысленно перебирала образы всех животных, которых ей довелось сегодня увидеть.
А все началось с того, что, гуляя, она замерзла и решила погреться в первом попавшемся здании – люди входили в него или выходили наружу, поэтому прошмыгнуть в открытую дверь не составило труда. Рысь думала, что это здание, и ей не пришло в голову задаться вопросом, почему оно расположилось на проезжей части. Здание тронулось с места и куда-то покатило. Какое-то время она просто сидела, отогреваясь и наблюдая за людьми, которые сменялись в этом «помещении» с каждой остановкой. Но потом любопытство взяло верх, и Рысь не устояла перед возможностью обследовать новую незнакомую местность. Она вышла на улицу в толпе людей и пошла за большинством.
Так она вышла к зоопарку. По большому продолговатому участку ходили люди, в том числе и дети, но не в спешке, как это было за воротами, а медленно, то и дело останавливаясь и заглядывая внутрь клеток, которые были расположены вдоль забора. Рысь тоже вошла поглубже, заглянула в первую попавшуюся клетку и, ойкнув, поспешно отскочила.
На полу, вытянув лапы и подложив их под голову, спал кто-то, очень похожий на пса: серая жесткая шерсть, острые уши и вытянутая пасть – наверняка с острыми зубами. Несмотря на разделявшую их железную сетку, Рысь с опаской, пока тот не проснулся, смогла скрыться из его зоны видимости, благодаря непрозрачным цельным стенам между клетками, перебежав к следующей, соседней.
Обитателей там было двое, и они тоже чем-то походили на собак, только рыжие, с пушистым хвостом, черными хитрыми глазами и еще более вытянутой пастью. Они не спали, только лежали по разным углам, подозрительно следя глазами за посетителями и за Рысью тоже. Та на всякий случай не стала здесь задерживаться и перешла к следующей клетке.
Кто это? Неизвестное ей существо, в несколько раз больше нее, стояло совсем рядом, внимательными умными глазами, слегка прикрытыми длинной спадающей челкой, разглядывая Рысь. Немного коротковатые ноги для такого тела оканчивались необычными, словно костяными подошвами, без намека на пальцы. Невиданное существо почему-то показалось добрым и приятным, Рысь посетило странное теплое чувство, нестерпимо захотелось поговорить с ним.
- Ты здесь живешь? – спросила Рысь первое, что пришло в голову.
Существо надменно фыркнуло и отошло в другой конец клетки, явно не желая вступать в беседу. Рысь в замешательстве потопталась рядом минуту-другую. И почему оно показалось ей дружелюбным?
- Смотри, мама, Бонифаций опять спит! – вдруг услышала она ребяческий крик и обернулась.
Мальчик стоял напротив клетки, и указывал на что-то большое, рыжее и лохматое, лежавшее на полу за решеткой. Рысь подошла ближе. Внушительных размеров грудь вздымалась в такт дыханию, огромные мощные лапы, похожие на лапы Рыси, вытянутые вбок от тела, покоились расслабленно и вальяжно. Величественная грива слегка колыхалась от слабого ветра, забредающего внутрь этого жилища. Неизвестно, чем это существо так ее заинтересовало, но она еще долго не отходила от этой клетки.
Наглядевшись на всех обитателей и перезнакомившись с теми, кто был не прочь, она побывала и в закрытом здании, которое было уставлено клетками с птицами – такими, что дух захватывало. Разумеется, никто из них не захотел с ней разговаривать – одни испуганно жались к противоположной стене, другие, напротив, не шелохнувшись, сидели на жердочке, высокомерно посматривая на Рысь сверху вниз. Едва ли это смогло ее огорчить – она настолько была полна новых впечатлений, что для расстройств не осталось и крохотного местечка.
От обитателей уличных клеток – тех, кто захотел с ней разговаривать – она узнала много интересного. О том, что существуют другие страны, и некоторых забрали оттуда еще в детстве. О том, что теперь они не могут гулять, но зато их хорошо кормят (енот даже через железную сетку умудрился просунуть ей несколько кусочков своего любимого лакомства, которое Рысь кое-как проглотила из вежливости).
Для Рыси день стал настоящим открытием, ведь раньше – подумать только – она и представить себе не могла, что помимо кошек, собак и крыс существует множество других зверей, которых не встретить на улицах города. Удивительных, не похожих, прибывших из других стран других зверей…
Теперь Рыси казалось, что в других странах гораздо интереснее. Если там живут такие животные, то какие же тогда люди? Наверняка они тоже необычные, не такие, как тут. Может быть, вместо ног у них костяные подошвы, а вместо рук – крылья. Или вместо спины два горба. А может и вовсе кожа другого цвета…
Пережить бы как-нибудь эту зиму, вздыхала кошка, и наступит весна, а за ней – лето. Рысь знала, ей рассказывали об этом деревья. Будет тепло, и она что-нибудь придумает, обязательно придумает. Рысь была счастлива и открыта новому, мечтала о путешествиях, верила в хорошее будущее и радужные перспективы.
А спустя год, на пути от автобусной остановки к рынку, на очень оживленной улице, обессиленная и отчаявшаяся от безуспешных попыток найти хоть кусочек пищи, хотя бы одну ранетку, декабрьским морозным утром Рысь умирала от голода и безысходности. И никому не было дела до нее и миллионов таких же как она. Никому до этого не было дела.
Часть вторая
В шаге от…
1.
Прямо за домом, возле детской площадки, по соседству с неухоженными кустами вяза, много лет назад разместился домик с голубями. Интерес он вызывал разве что у ребятишек помладше, да у неместных, которые в этот тихий район на окраине города захаживали крайне редко. Жители же окрестных домов настолько привыкли к этому невзрачному строению, что уже давно перестали задаваться вопросами: для чего оно здесь и какая от него польза. Честно говоря, немногие из них вообще знали, кто владелец этой большой серой будки и вряд ли даже замечали хоть раз его рядом с ней.
Тем не менее, диковинные птицы, отличающиеся от своих обычных собратьев, живущих на чердаках, высокими воротниками и словно бы штанишками из перьев, по два раза в день, без перебоя в режиме, несмотря на плохую погоду и житейские проблемы жителей многоэтажек, делали несколько кругов по воздуху, примерно на уровне третьего этажа, иногда пролетая в такой близости от окон, что невзначай с шорохом задевали крыльями стекла. Наверное, только тогда какой-нибудь особо внимательный житель мог обратить на них внимание.
Этот вечер ничем не отличался от предыдущих. В одной из комнат ничем не выдающейся на фоне других квартиры горел свет, хотя до заката оставалось чуть более двух часов. Свет горел со вчерашней ночи, но маловероятно, что хозяин квартиры обратил на это внимание.
Он сидел за столом, обложившись разного рода макулатурой – блокнотами, картами, свитками бумаг неизвестного происхождения… В общей куче виднелись даже билеты чуть ли не на все виды транспорта и чуть ли не во все точки мира – от трудночитаемых государств Африки до не менее трудночитаемых городов Китая.
На первый взгляд могло бы ошибочно показаться, что в комнате нет порядка. Но расположение всех предметов имело значение для человека, все было на своих местах, включая закрытую шахматную доску в углу дивана и осколки разбитого зеркала на подоконнике.
Хозяин квартиры был погружен в свои мысли, время от времени он бормотал что-то нечленораздельное, подкрепляя сомнительную речь еще более сомнительными и непонятными рисунками в блокноте – не то замудренные диаграммы, не то хаотичные схемы лишенного напрочь фантазии душевнобольного. Человек был археологом.
Заскрежетал ключ в замке, и кот, до этого сонно валяющийся на полу и лениво поглядывающий на пролетающих мимо окна голубей, встрепенулся. Человек не отреагировал.
Открылась дверь в прихожей, зашуршали пакеты. Спустя минуту в комнату вошла молодая женщина, сморщив нос, оглядела обстановку, погладила подошедшего поздороваться кота. Человек не отреагировал.
Ничуть не удивившись столь холодному приему, женщина подхватила на руки кота и привычно последовала на кухню разбирать покупки. В этом доме она была частым гостем. Не прошло и часа, как посуда была вымыта, ужин дымился на плите, а накормленный кот снова лениво валялся на полу, только теперь на кухне. Прекрасно зная, что если брат занят своей работой, он не услышит ее приглашения к столу, она отнесла ужин в комнату. И лишь после того как тарелка с едой, распространяя аромат, оказалась перед хозяином квартиры, тот наконец поднял на женщину осмысленный взгляд.
- Ты когда пришла? – удивился. Каждый раз удивлялся.
- А ты когда приехал? Я думала, ты должен был завтра…
- Вчера, - совершенно серьезно ответил он, накинувшись на еду. – Что нового?
- Кот твой болел, две недели на уколы возила. Грустный был. Но сейчас ничего. Это он от недостатка внимания, ты бы его хоть с собой брал…
- В Африку? Хорошо ты придумала.
- Когда теперь уедешь и на сколько?
- На неделе, на пару дней. Может, потом еще ненадолго, - невнятно ответил он, набивая рот.
- Куда на этот раз?
- Пока не знаю, но, думаю, недалеко, - пожал плечами. Затем, внезапно перестав жевать, произнес: - Слушай, спасибо тебе большое – за то, что за котом приглядываешь, да и вообще… Я знаю, у тебя у самой дел по горло, но… В общем, спасибо.
Она рассмеялась: с набитым ртом и с таким виноватым взглядом он был похож на нашкодившего ребенка, которому за ужином выговаривали за плохое поведение. Маленького, тридцатишестилетнего ребенка.
- Насчет следующей экспедиции еще ничего не известно? – вместо ответа спросила она.
- Нет, - почему-то замялся он. – Мне предлагали отправиться в Доминикану в середине декабря, но я отказался. Хочу дописать книгу, сроки поджимают. Не в экспедициях же этим заниматься.
- Ты отказался от экспедиции ради книги? – удивилась она. – Пересмотрел приоритеты?
- Нет, разумеется. Но пока не вижу смысла начинать что-то новое. Обработать бы имеющиеся исследования, пока не поздно.
- Боишься забыть? – вдруг рассмеялась она.
Он оценил шутку, хотя вряд ли кому-либо пришло бы в голову, что скрывается за этой, казалось бы, ничего не значащей фразой.
С кухни вразвалку пришел кот, зевнул, потерся о ножку стула, после чего запрыгнул мужчине на колени. Тот рассеянно его погладил, отставляя от себя тарелку и пытаясь примостить ее куда-нибудь поверх груды нужных бумажек. Женщина фыркнула и забрала посуду, насмешливо потрепав брата по волосам.
- Я передам от тебя привет своему мужу и твоим племянникам, если ты еще не забыл как их зовут, - крикнула она уже из прихожей, застегивая сапоги.
Он вышел из комнаты попрощаться, зевая и потягиваясь. Нагнулся, чмокнул в щеку.
- Маме позвони, она и не знает, что ты вернулся, - мягко упрекнула сестра, гремя ключами. – Я сама закроюсь, - бросила напоследок. Повесила на плечо сумку и, помахав рукой, вышла в подъезд.
Мужчина еще раз с удовольствием потянулся, зевнул и снова направился в комнату, работать.
Спустя несколько часов, когда за окном давно стемнело, и мужчина, закрыв блокноты, собрался наконец спать, раздался звонок. В такой час это мог быть только один человек, новость от которого он давно ждал.
- Алло? Приветствую. Нет, еще не сплю… В Донецке? На Украине? – мужчина, судя по голосу, озадачился. – Не ожидал… Диктуй, да, я записываю, - схватив ручку и первый попавшийся на столе листок, он наспех нацарапал адрес. – А почему они именно там?.. Ах, вон оно что… Когда мне нужно быть там?.. Хм, конечно, скажу. Спасибо, ты мне очень помог!.. Давай, конечно. Еще раз спасибо, доброй ночи!
Мужчина отключился и тихо присвистнул. Затем перевел взгляд на спящего кота.
- Прости, Бонифаций, но у меня для тебя плохая новость. Я снова уезжаю.
Погода не задалась с утра. Не успело солнце взойти, как попало в объятия к хмурым тучам, а ураганный ветер, словно пытаясь заместить собой солнечные лучи, ломился в окна.
Чемодан был собран, а если точнее, то он и не разбирался вовсе. Человек-археолог проверил наличие бумажника в нагрудном кармане куртки, и, стоя уже возле порога, позвал Бонифация – попрощаться. Но кот на его зов не отреагировал. Он вообще сегодня, с самого утра был непривычно тих – сидел себе на кухонном подоконнике и молча смотрел в окно.
«Обиделся», - решил человек и, виновато вздохнув, пробормотал:
- С днем рождения, Бонифаций.
После чего вышел из дома.
«Ничего, вот вернусь, он соскучится и обязательно простит», - так успокаивал себя археолог по дороге на вокзал.
Путь предстоял неблизкий. Четыре часа на электричке, еще час на автобусе до аэропорта и четыре часа лету до Донецка. Не принимая в расчет чувство вины, настроение у него было хорошим. Если собеседник, который звонил ему неделю назад, не подведет и окажется прав, то, вероятнее всего, скоро самое важное дело всей его жизни подойдет к завершению.
Донецк встретил его северным пронизывающим ветром и декабрьским ледяным дождем. Выйдя из здания аэропорта, он поднял воротник куртки и направился к ближайшему такси.
- Додому ? – улыбнулся водитель в возрасте.
Человек-археолог не удивился столь странному вопросу – везде, где бы он ни оказался, его почему-то принимали за местного.
- Увiмкнiть грубку, будь ласка. Який холод на вулицi …
- Як скажеш .
Он назвал адрес, украдкой прочитав его со скомканной бумажки, не потрудившись уточнить, что в этом городе он первый раз в жизни.
Машина остановилась во дворе старого жилого дома. Разговорчивый таксист, который всю дорогу не умолкал, напоследок весело о чем-то пошутил, и человек-археолог рассмеялся. Прихватив чемодан, он выбрался наружу, оставив плату за такси, и зашагал мимо подъездов, с торца обогнул дом и вышел прямиком ко входу нужного ему магазина. Антикварная лавка.
Молодой продавец был занят другим покупателем, и человеку-археологу представился шанс как следует оглядеться. Он оставил чемодан возле стойки с кассой и в ожидании бродил по залу, разглядывая множество интересных предметов и строя предположения, какими путями и при каких обстоятельствах они могли здесь оказаться, пока продавец не освободился.
- Ми вже зiбралися закриватися … - начал было продавец, но, встретившись глазами с археологом, переменился в лице, видимо, определив в посетителе не просто случайного покупателя. – Ищете что-то конкретное? – спросил он на чистом русском.
Проницательный взгляд молодого человека по невнимательности можно было бы принять за излишнее любопытство. Несомненно, он производил впечатление профессионала, несмотря на столь невнушительный возраст, разбирающегося в своем деле. Но даже принимая в расчет эту немаловажную деталь, человек-археолог был уверен, что продавец не знает ровным счетом ничего об интересующем археолога товаре.
- Мой друг звонил мне около недели назад. Он сказал, что зарезервировал для меня в вашем магазине одну вещь. Вернее, две вещи.
Молодой человек бросил косой взгляд на чемодан возле прилавка, затем на входную дверь.
- Вы о пейнитах, - не спрашивая, кивнул он. Посмотрел на археолога, как бы убедившись, что его заявление не вызвало у того удивления и непонимания, и направился ко входу. После того, как дверь была заперта изнутри и жалюзи были опущены на витрины, продавец направился к прилавку, увлеченно и с удовольствием болтая на ходу.
- Знаете, честно говоря, я был очень удивлен, когда узнал, что эти два экземпляра не будут выставляться на торги. Да что там удивлен, я был ошарашен! Такие редкие вещи, по-настоящему редкие, не могут просто так миновать аукцион! Мне сложно представить, каким влиятельным для этого человеком нужно быть вашему другу, так ведь? – продавец, обернувшись через плечо, сощурился в заговорщицкой улыбке, но, не дождавшись ответа, продолжил. – Пейнит сам по себе является самым редким минералом органического происхождения. До 2005 года в мире насчитывалось менее 25 известных кристаллов пейнита, многие из которых были в частных коллекциях, а оставшиеся были поделены между Британским музеем естествознания, геммологическим институтом Америки, Калифорнийским институтом технологии и научно-исследовательской лабораторией драгоценного камня в Люцерне – это Швейцария. Этот минерал даже занесен в Книгу рекордов Гиннеса как самый редкий. Но именно эти два экземпляра…
Продавец замолчал, взял связку ключей и удалился вглубь подсобного помещения. Его не было около пяти минут. Все это время человек-археолог находился в какой-то растерянности – он совсем не ожидал, что продавец будет знать столько информации. Чем меньше людей об этом осведомлены, тем лучше. К тому же, покупать товар у того, кто по-настоящему понимает всю его ценность, не самое приятное из занятий, цена наверняка будет непозволительно высокой. Впрочем, нет, не всю ценность – о некоторых деталях не может знать никто кроме самого археолога, уж в этом он безоговорочно был уверен.
Продавец вернулся с черной бархатной шкатулкой, он бережно поставил ее на прилавок, осторожно открыл и развернул к покупателю, продолжив рассказ с того же места, но уже другим голосом – тихим, чуть ли не с благоговейной интонацией.
- Именно эти два экземпляра были найдены первыми в Бирме (ныне Мьянма) в середине 50-х годов. С тех пор в мире существовало только два пейнита вплоть до начала нового тысячелетия, а до конца 2004 года только они и были огранены. Хотя потом и было открыто еще одно месторождение Мьянмы, большая часть добытых в этом месте камней разительно отличается по качеству от тех, что добывали ранее – я имею в виду именно 25 известных кристаллов, добытых в начале 2000-х, не говоря уже о том, как сильно они отличаются от этих двух экземпляров, самых первых. Сейчас миру известны около ста подобных камней, но ни один из них не сравнится с этими, - продавец кивнул на шкатулку.
Внутри нее, на черной бархатной подушечке лежали два оранжево-красных кристалла, вытянутой выпуклой формы, величиной с ладонь ребенка.
- Бывшая владелица этих сокровищ, гражданка Германии, скончалась около трех недель назад в весьма преклонном возрасте – фройляйн едва исполнилось 89 лет. Странно, очень странно, что в ее завещании о пейнитах не было сказано ни слова, странно, что они беспрепятственно прошли таможенный контроль, миновали торги и оказались в нашем магазине, как я понимаю, специально для вас.
Продавец без тени улыбки минуту-другую буравил внимательным взглядом клиента. Человек-археолог молчал, достойно выдерживая взгляд.
- Не уверен, что поступаю в полном согласии с законом, - понизив голос практически до шепота, наконец заговорил продавец, оглядывая и без того пустой магазин, проверяя тем самым отсутствие лишних ушей, - и не хочу показаться бестактным, но вы знаете истинную цену этим экземплярам?
- Истинная цена мне известна. Вопрос в том, какую цену запросите вы.
- Вы же понимаете, сколько хлопот эта редкость доставила нашей фирме и нашим агентам? – издалека начал молодой человек. – Решение юридических проблем, обеспечение неразглашения информации, урегулирование других сопутствующих вопросов… Нам приходится брать на себя определенные риски. К тому же, мы понесли значительные расходы…
- Назовите вашу цену.
Продавец на какое-то время застыл неподвижно, снова изучая проницательным взглядом археолога.
- Вы ведь не коллекционер.
- Назовите вашу цену, - повторил тот.
Молодой человек нехотя достал из-под прилавка калькулятор. Казалось, он специально медлит, выигрывая время для раздумий – в такой ситуации продешевить было бы глупо. Археолог догадывался, что этот парень своего не упустит, поэтому был готов к цифрам, которые увидел. Он развернул к себе калькулятор и набрал на нем сумму, в полтора раза меньшую.
- Мы можем торговаться долго, но в итоге придем вот к этому числу. Этой суммы будет достаточно, чтобы с лихвой покрыть все ваши расходы и оплатить неудобства и риски, останется даже на плюшки с компотом. И эту сумму я готов заплатить, зная реальную цену.
Продавец покосился на калькулятор и, видимо, остался доволен. Наверняка на эти деньги он и был согласен, когда набирал цифры в первый раз.
- Я на всякий случай уточню, чтобы не возникло недоразумений. Речь идет об украинских деньгах, так ведь?
- Разумеется. Цена в гривнах.
- Как я понимаю, проблем с деньгами не будет?
- Я рассчитаюсь сегодня. Перечислением с карты вас устроит?
- Не совсем, - уклончиво ответил продавец.
- Перечислением с карты не на основной счет, а, скажем, на несколько второстепенных, чтобы ни у кого не возникло ненужных вопросов, - уточнил археолог.
- Я рад, что мы нашли общий язык, - ослепительно улыбнулся молодой человек.
- Позвольте и мне на всякий случай уточнить. Я могу рассчитывать на конфиденциальность, верно?
- Не волнуйтесь, - поднял он руки ладонями вверх. – Работа обязывает нас хранить тайны, ради своей безопасности и безопасности наших клиентов. У нас хорошая репутация, и мы ей дорожим.
- Когда можно будет забрать их?
- Сразу после поступления денег на счета. Но я бы рекомендовал вам воспользоваться доставкой на дом в связи с тем, что могут возникнуть неприятности на границе. Через два дня после поступления денег наш курьер доставит товар в любую точку мира. Мы ценим и уважаем своих клиентов, поэтому доставка за счет нас.
- А какие у меня могут быть гарантии?
- Обижаете, - протянул продавец. – К тому же главной гарантией является ваш влиятельный друг. Мы не рискнем вас обманывать, вы же понимаете.
- Хорошо, я воспользуюсь доставкой.
- Сейчас я заполню кое-какие бумаги и все, что вам будет нужно – это показать их курьеру и сказать кодовое слово вслух.
- Я подожду. И номера счетов, будьте добры.
- Конечно.
- Не подскажите, нет ли здесь поблизости банкомата?
- В соседнем здании через дорогу. И все-таки… Вы не коллекционер, я уверен, но готовы заплатить за них баснословную сумму. Для чего они вам?
Человек-археолог только натянуто улыбнулся.
Спустя час он ехал в такси в аэропорт. Дела были сделаны – документы оформлены, деньги перечислены. Если до завтра они поступят на счета, то в воскресенье, пятого декабря, можно ждать курьера с пейнитами в гости. Пришлось, правда, потратить весь свой гонорар за опубликованные несколько месяцев назад научные труды, но оно того стоило. Тем более, что он не остался совсем без денег, некоторые сбережения предусмотрительно были отложены как раз на такой случай. Ничего, скоро ему деньги могут не понадобиться вовсе.
Спустя четыре часа он садился в самолет. Больше ему в этом городе нечего было делать.
2.
Посуда билась, и вместе с ней летели обвинения и разбивались о стену доводы и аргументы. Времени и то досталось – битый час незаметно уползал с поля боя, перебирая стрелками по циферблату.
Через месяц они бы отметили девятую годовщину, но об этом как-то не вспомнилось. Сейчас она собирала чемодан, а он собирал в кучу все претензии минувших лет и швырял их стремительнее, чем она свои вещи. Ураган за окном гнул полуголые деревья и ломал оградки, а она гнула свое, не стесняясь ломать их совместные планы на жизнь.
Они познакомились в канун весны, а потом не раз удивлялись, почему этого не произошло раньше – сама судьба, казалось, вела их друг к другу: учились в одной школе, имели тысячу общих знакомых, работали потом в соседних зданиях и даже обедали в одном месте, но впервые встретились гораздо позже, с полным ощущением того, что знакомы всю жизнь. со свадьбой долго тянуть не стали – поженились через восемь месяцев. Еще через полтора года родилась дочь. Не было таких, кто бы им хоть на секунду не позавидовал – счастливая семья, понимают друг друга с полувзгляда.
Но потом, видимо, они устали. Начались ссоры и взаимные упреки. Вдруг неожиданно оказалось, что у них общего меньше, чем у фарфоровой чашки и африканского слона.
Ее раздражала его работа, постоянная усталость и новые привычки – чуть что уходить с друзьями в бар, не спрашивать советов, молчать о своих проблемах, да и вообще обо всем молчать. Он стал закрытым и замкнутым, но все чаще спорил ради спора, доказывая свое мнение, перестал соглашаться в мелочах, раздувая из этих мелочей скандалы вселенского масштаба.
Она ничего не понимала, и вместо того, чтобы анализировать причины, стараться ставить себя на его место, она думала только о его действиях и считала их ужасающим отношением к себе и ребенку. Она не видела связи между действиями и причинами, эгоистично убежденная, что все его поведение – предмет угасшей любви и повод выплеснуть на нее всю свою злость от того, что ему приходится с ними двумя жить. Она не брала в расчет, что семья – это не единственное, что есть в его жизни, что мысли – не могут быть только о них, и что эмоции – не возникают только на этой основе.
Обиды стали накапливаться, непонимание нарастало и перетекало в обвинения и неправильные выводы. Время от времени все было хорошо, и они снова напоминали ту счастливую пару, какой были когда-то. Но ничего не забывается. И с новой ссорой старые размолвки вновь выбирались на поверхность их отношений, объединяясь в общую кучу и сцепляясь в один большой неприятный ком, который, катясь с горки прожитых лет, уничтожал радость и светлые моменты, крушил воспоминания о том, как было хорошо и подминал под себя надежды на то, что будет еще лучше.
Ребенок чувствовал распри, ощущал то, что при нем никогда не озвучивалось и на его глазах никогда не происходило. Умная росла девочка. Но в таком возрасте даже самый гениальный ребенок не может знать, что ему с этим делать. Поэтому она стала молчаливой и необщительной, и эта черта не могла положительно сказаться на ее характере и учебе.
Подсознательно она переняла поведение родителей – при ней они не разговаривали друг с другом, порой целые вечера проходили в ледяном молчании, и девочка неосознанно решила, что это неплохой способ защиты: меньше говорить и, как следствие, меньше привлекать к себе внимание. В школе никак не проявляла инициативы, отвечала, только если спросят, и не потому, что стеснялась, а потому, что не видела в этом смысла. Какой толк озвучивать то, о чем она и так знает.
Родители не замечали перемен: спокойный ребенок, что может быть лучше? Они продолжали воевать, и хорошие моменты из их общей жизни уже не могли перекрыть плохие, учитывая даже, что едва ли их было меньше, этих хороших моментов. Дочку все чаще отправляли к бабушке на выходные, и в эти дни все реже они наслаждались компанией друг друга, в эти дни они позволяли себе не сдерживать эмоций и говорить открыто то, о чем думали.
В очередную субботу разразился плановый скандал. Из воздуха, по незначительной причине, за которую они с удовольствием зацепились. И что-то щелкнуло у нее внутри, терпение кончилось. Она вдруг осознала, что нет сил так больше жить, решила, что хватит.
Он кричал, умолял и снова срывался на крик, обвинял во всем – в том, в чем она не была виновата и в том, в чем не мог быть виноват никто. А она устала. Отвечала на его реплики редко, но с остервенением кидала вещи в чемодан и тарелки – о стену, чтобы показать, что она не согласна с той чушью, которую он самозабвенно нес. Не было сил ругаться дальше и не было сил мириться потом. За миром через несколько дней вернется новая причина для разногласий, это неизбежно.
Все одно и то же – одни обиды, одни претензии и одни действия. Все как всегда, столько времени ничего не меняется и не станет меняться. Того, что было, больше не вернуть. Надоело.
Хлопнула дверь, и стало тихо, лишь в подъезде слышен был удаляющийся грохот колесиков чемодана по ступенькам. Он зашел на кухню и обессилено опустился на стул. Чувствовал себя опустошенным и виноватым. Казалось, она изнутри выдернула какую-то его часть и, небрежно запихав ее вместе с вещами, унесла с собой.
За окном успело стемнеть. Ураган успокоился, и теперь ливень барабанил по подоконнику. Он молча наблюдал, как две капли медленно ползли по стеклу вниз, только по им известной траектории, приближаясь друг к другу. Вдруг они объединились в одну, и эта крупная капля, стремительно скатившись куда-то к подоконнику, пропала из виду.
3.
Дома его ждало разочарование в виде записки простым карандашом на обороте квитанции за жилищные услуги. Он обнаружил ее на кухонном столе, после того, как обошел весь дом в поисках Бонифация. Почерк был неровным, буквы прыгали – должно быть, его сестра торопилась.
«Не смогла тебе дозвониться – наверное, ты был в самолете. Тетю Дашу положили в областную больницу с подозрением на пневмонию. Я взяла отпуск и еду к ним на помощь по хозяйству, дяде Пете одному не справиться. Миша остается в городе с детьми – у него работа, у них школа.
P.S.: Бонифация я забрала с собой, т.к. в последнем разговоре ты обмолвился, что потом собираешься еще куда-то. Не могу доверить его своим оболтусам – боюсь, бедный кот с ними умрет с голоду.
P.P.S.: там плохая связь, так что пиши сообщения. По возможности буду звонить».
Археолог, дочитав, ухмыльнулся – его сестра оставалась верна себе. Мало того, что, бросив работу, умчалась за двести километров от города в деревенскую глушь, так еще и к кому – к мужу троюродной тетки, который, по сути, даже родственником не является. Она всегда была такой, неравнодушной к чужим бедам, до занудства ответственной, но, вместе с тем, удивительно легкой на подъем. Последняя черта, впрочем, словно в подтверждение родства, была присуща им двоим.
Жалко, правда, что она Бонифация с собой забрала – кот домашний, дальше ветеринарной клиники нигде не был. Да и дом без него совсем не тот, непривычно пустой и неуютный. Зато в следующей поездке археолога не будет терзать чувство вины от того, что снова пришлось оставить кота одного.
День близился к полудню, и нестерпимо хотелось есть. Археолог отложил письмо и заглянул в холодильник. Он, конечно, ощутимо устал с дороги, но ничего не поделаешь – за продуктами все-таки придется сходить.
Не переодеваясь, он накинул куртку, обулся, взял ключи и вышел в подъезд, захлопнув за собой дверь. До магазина было не больше пяти минут ходьбы. Погода стояла безветренная, а с неба огромными хлопьями валил снег.
Он заметил ее издалека и замер. Он сразу понял, что это она. Сердце застучало в ушах, в мозгу пронеслась единственная мысль: «Наконец-то!». Пришлось насильно совладать с собой – сделав невозмутимое лицо, он прошел мимо и вошел в супермаркет. Мог бы и не стараться, она все равно его не заметила – смотрела в другую сторону.
Хрупкая, замерзшая, переминалась с ноги на ногу на крыльце возле входа, то и дело поглядывая на часы. Кого-то ждала.
Археолог забыл, зачем он здесь, забыл об усталости и голоде. Не отрывая от нее взгляда через прозрачные двери, он подошел к цветочному отделу – здесь же, в двух шагах, и, не глядя на продавца, на ощупь вытащил из бумажника добрую половину купюр. Нет, это было на него не похоже – он никогда так не делал, да и учитывая, что меньше суток назад потратил чуть ли не все свои сбережения на пейниты, этот поступок можно было бы запросто считать глупым. Но разве было ему до этого какое-то дело?
Протянув пачку денег продавцу и не сказав при этом ни слова, он, по-прежнему не отрывая от нее взгляда, краем глаза заметил, как цветочник засуетился – наверное, он и так все понял. И пяти минут не прошло, как археолог уже держал внушительных размеров букет из больших белых роз. В другой раз он бы фыркнул от такой банальности, но сейчас главным было произвести впечатление, заинтересовать и даже – заинтриговать, поэтому количество цветов здесь было гораздо важнее их видимой простоты.
Стерев признаки волнения с лица глубоким вдохом, он вышел на крыльцо и оказался рядом с ней.
- Простите, - изображая неуверенность, проговорил он, привлекая внимание.
Она повернулась к нему с вежливым недоумением на лице.
- Вы мне очень понравились, - тихо, с большей уверенностью начал археолог. – Я купил эти цветы специально для вас. Не волнуйтесь, это ни к чему вас не обязывает – я не стану спрашивать ваше имя или номер телефона. Если это судьба, в чем я уверен, то по «правилу трех» мы встретимся с вами еще как минимум два раза – тогда у нас будет возможность познакомиться. Прошу вас, возьмите цветы.
Пока он говорил, он наблюдал, как вежливое недоумение сменяется подозрительностью, потом любопытством и, наконец, интересом, зрачки расширяются, а левая бровь ползет вверх. Губы дрогнули – она хотела улыбнуться, но удивление не позволило – как раз в этот момент археолог переложил увесистый букет ей в руки. Она не сказала ни слова, но он готов был поклясться, что она будет растерянно провожать его взглядом. Поэтому не обернулся.
Археолог знал, что у него получилось. Она его запомнила, и к моменту второй встречи (а она обязательно произойдет) сама захочет познакомиться с ним поближе. Вне зависимости от наличия в ее жизни того, кого она ждала на крыльце.
4.
Археолог в жизни своей никогда не верил в случайности. Он родился и вырос здесь же, в этом неуютном сером городке, но ни разу не пожалел об этом. Он вообще привык относиться ко всему философски. Что человеку предназначено – то и выйдет, считал он, и, наверное, был по-своему прав. Иначе как объяснить все те немыслимые истории, которые происходили в его жизни.
Он никогда не был обычным ребенком, и все вокруг это понимали. Родился в самом начале года, в январе, и почти сразу стал странным в глазах других.
Врачи, к примеру, отметили, что взгляд у него более осмысленный, чем у других младенцев, а медсестры перешептывались, что от этого взгляда им становится жутко и не по себе – как будто ребенок понимает больше, чем они сами. Родители смеялись над этими глупостями и гордились сыном – предполагали, что он вырастет серьезным человеком.
Мама всегда воспринимала его таким, какой он есть, но даже ее иногда повергала в шок излишняя самостоятельность. Порою она удивлялась, что ее ребенок умеет то, чему его никто не учил, и поначалу ее пугало, когда он в полтора года сам завязывал шнурки или произносил вслух названия таких предметов, о которых не знала его трехлетняя сестра.
Он почти не капризничал и мог часами заниматься одним и тем же занятием. Однажды отец решил перед сном почитать детям сказку, но когда сестра заснула, ребенок отобрал у него книжку и последующие сорок минут изучал ее сам, больше внимания обращая не на картинки, а рассматривая текст.
Стоит ли удивляться, что в четыре года он вовсю читал книги – да и не просто книги, которые теоретически могли быть интересны ребенку его возраста; он выбирал приключенческую и художественную литературу, которую прочитывал в своей жизни не каждый взрослый, любил учебники по истории и географии, и не притрагивался к изданиям, число страниц которых было меньше трехсот.
Родителей и воспитателей в детском саду часто ставили в тупик его вопросы, и последние не стеснялись выговаривать матери за то, что ее сын не такой как все, будто она была в этом виновата. Время было такое, когда что-то неординарное притуплялось на корню. Никто не должен был отличаться друг от друга, это казалось плохим тоном, и все вокруг только и делали, что считали своим долгом поучать, как правильно нужно воспитывать ребенка, чтобы подавлять в нем индивидуальность. Ему повезло с родителями – они соглашались лишь на людях, для вида, не собираясь ничего никому доказывать. Между собой же они возлагали на него большое будущее, говорили, что с такими мозгами он далеко пойдет.
Уже в том возрасте и была замечена его тяга к археологии и путешествиям. Взять хотя бы атлас, который был изучен им от и до, и исторические факты, которые он любил пересказывать семье за вечерним чаем, делая это так не по-детски завораживающе, что даже мама, не говоря уже о сестре, заслушивалась.
А когда ему было пять, без вести пропал их отец. Он хорошо помнил самого отца, и этот день навсегда остался в его памяти.
Был солнечный летний выходной. Мама с самого утра возилась на кухне, а они с семилетней сестрой, устав бродить по квартире, от скуки строили пирамиды из кубиков. Сегодня он должен был вернуться из затяжной командировки, и вся семья ждала его в нетерпении, уверенная, что он откроет дверь своими ключами с минуту на минуту.
Но он так и не вернулся – ни в этот день, ни на следующий, ни через год.
Из подслушанных разговоров они с сестрой поняли, что отец благополучно добрался не только до города, но и почти до своей квартиры – соседка, копаясь в палисаднике, видела, как в тот день он, радостный и в хорошем настроении, заходил в подъезд. Но дальше подъезда он почему-то не попал, и больше его никто никогда не видел.
Археолог помнил милиционеров, которые задавали много вопросов плачущей матери, помнил незнакомых взрослых, которые в период, пока искали отца, очень часто бывали у них дома…
Едва ли можно было назвать случайным совпадением то, что через восемь лет им пришлось пережить все это заново – пропал их дед, по отцовской линии. Просто вышел из дома в магазин и больше никогда не вернулся.
Не мудрено, что вокруг стали поговаривать о родовом проклятии, и мать, от горя и страха за сына сделавшись уязвимой, поддалась общественному мнению и стала таскать его по бабкам и гадалкам, по большей части откровенным шарлатанам. Какое у него было желание прервать эти сеансы на полуслове, чтобы только не слушать эти замогильные голоса, несшие несусветную чушь! Сдерживался разве что из-за матери.
Одна, сверяясь с цыганскими картами, перечисляла его прошлые жизни, в полном убеждении, что он на самом деле в пятнадцатом веке был полководцем, а в восемнадцатом – придворным служащим, другая, читая молитвы, размахивала ножом, заявляя, что таким образом вот-вот снимет порчу, и его не будет ждать судьба отца и деда.
Но мать, будучи женщиной недоверчивой, смогла успокоиться лишь после посещения молодой гадалки, которая была умнее и проницательнее других. Она с порога начала говорить о том, что сын, то есть сам археолог, очень редкий и необычный мальчик, что его ждет большое будущее и великие дела, тем самым изначально подкупив родительское сердце. По мнению археолога, говорила она обо всем в общих чертах, не особо вдаваясь в подробности – что в прошлом они понесли большую потерю (кто ж в своей жизни ничего не терял?), что дети растут без отца (можно подумать, был бы у них отец, мама водила бы их по гадалкам), говорила очень убедительно. Она уверенно сообщила, что сын не такой, как остальные мужчины в роду, и что его не ждет та же участь.
Археолог не поверил и ей, но матери ничего не сказал – она прекратила расстраиваться и тревожиться, а вместе с тем, неоправданно для его возраста (и для ярко выраженной самостоятельности) опекать и контролировать, поэтому все было только ему на руку.
А когда ему исполнилось пятнадцать, мама, краснея и запинаясь, рассказала им с сестрой, что встретила мужчину, и если они не против, хочет их с ним познакомить. Зря она боялась, что дети ее не поймут. Дочь всегда была отзывчивой и неравнодушной, а он сам чуть ли не с младенчества понимал больше других… В общем, спустя еще год мама второй раз вышла замуж.
С отчимом они сразу нашли общий язык. Он был археологом, и это тоже не было случайностью. Не говоря о том, что эта профессия в таком маленьком и ничем не примечательном городке была редкостью (если не сказать единичным случаем), вдвойне странным считалось и то, что этот человек попал именно в ту семью, в которой археология была давней мечтой шестнадцатилетнего подростка.
Наверное, только благодаря такому удачному знакомству, ему открылась дорога в жизнь. Нет, в институт он поступил сам, но множество старых приятелей нынешнего отца, не без помощи которых он смог обеспечить себя работой, а в будущем – выбивать через связи финансирование исследований, очень пригодились.
А потом он научился напрямую не зависеть от государства и спонсоров, однажды опубликовав книгу, в которой собрал все свои научные достижения последних лет. Книгу раскупили в неожиданно рекордные сроки, а он сам получил неплохую прибавку к гонорару за то, что пришлось увеличивать тираж.
Издательство, не задумываясь, заключило с ним контракт еще на три книги, согласно которому он был обязан писать по одной книге в год, а потом контракт продлили еще на две.
Таким образом, за плечами у него было множество экспедиций в разные уголки мира, пять изданных книг, и шестая – в разработке. Большинство из экспедиций финансировались спонсорами, которых находило издательство, и лишь часть – им самим, и этого хватало с лихвой на то, чтобы не отказывать себе ни в одном интересном проекте.
Удивительно было, что научные книги пользовались такой популярностью. Наверное, весь успех заключался в том, что он писал их от своего лица, не используя при этом скучные термины и практически не упоминая слово «наука». Поэтому и выглядело все это как приключения обычного человека в разных странах мира. Критики не были в восторге от его работ, они называли это «писаниной туриста», язвительно подвергали сомнению его профессионализм и искренне недоумевали, как его рассказы можно принимать за научные труды. Но читателям нравилось, а археолог привык не обращать внимания на внешние раздражители.
Но, несмотря на контракт с одним из главных издательств страны, несмотря на успех в своем деле, он продолжал жить в этом маленьком сером городе и переезжать не спешил. И дело было не в большой любви к родине, а в том, что он не видел в этом смысла. Он мог жить где угодно, потому что в любом месте чувствовал себя в своей тарелке – давно пришлось этому научиться.
Как бы там ни было, устойчивого положения в жизни он смог добиться только благодаря стечению обстоятельств. Нет, разумеется, он не думал, что все эти события, включая исчезновение отца и мамино удачное замужество, произошли исключительно для того, чтобы у него впоследствии сложилась жизнь, наоборот. Это он родился в такой семье, где цепочка чужих историй переплелась именно таким образом. Все это только укрепило его убеждение, что случайностей не бывает.
Странное дело: ученый, который верит в судьбу. Коллеги не раз пытались над ним подшучивать, но у него всегда в запасе было несколько аргументов или историй, подтверждающих его мнение.
- Если судьбы нет, в чем же тогда случайность? – вопрошал археолог с хитрой улыбкой в ответ на очередную шутку.
Далее, как правило, шли примеры, главная идея которых заключалась в отрицании всего, что подлежит сомнению.
- В случайностях тоже нельзя быть уверенными, выходит, что и их не существует?
На том и сходились – что существует то, во что веришь, ведь иначе смысл споров терялся вовсе, потому что получалось, что если не существует ни судьбы, ни случайностей, то любое событие нельзя отнести ни к тому, ни к другому, и тогда оно не более чем продуманное самим человеком действие. Если это утверждение подходило для выбора товара в магазине, профессии и даже жены, то на некоторых вопросах оно безнадежно стопорилось. Как, к примеру, человек может сознательно выбрать поскользнуться и сломать руку? Или тщательно продумать, что его неожиданно собьет машина? А если это не судьба и не случайность, тогда что?
Пытаться убедить в чем-то ученого – пустая трата времени, если нет доказательств. Да и, собственно, не старался археолог никого убеждать, таким способом он лишь защищался от язвительных шуточек товарищей, с достоинством стоя на своем.
Да и все они, не найдя ответов на теоретические вопросы, всегда оставались при своем, раз за разом, пока эта тема не надоела вовсе. В конце концов, у всех свои странности – кто-то верит в Деда Мороза, а кто-то, будучи ученым, в судьбу. Всякое бывает.
Таким он был человеком. А со странными людьми всегда происходят странные вещи, неизвестно почему.
5.
У костра сидело восемь человек. Ночь была холодной, темной и пасмурной, ни луны, ни звезд на небе не просматривалось, да и в воздухе, необычайно свежем, ощутимо улавливался запах дождя.
Рядом с костром стоял пустой котелок – компания только что поела. Но расслабленным после позднего ужина никого назвать нельзя было. Лагерь как таковой не разбивали – в общей куче валялись рюкзаки со спальными мешками внутри.
Вообще, странной была компания: на туристов не похожи, на охотников тоже. На первый взгляд могло даже показаться, что в этот дремучий лес они забрели случайно.
Трое человек склонились над мятой потрепанной картой. Обсуждали возможности поиска в другой местности, спорили. Остальные внимательно слушали, время от времени вмешиваясь в разговор.
- Мы обшарили большую часть леса! – горячился один, тыча пальцем в карту. – Ни следов, ни намеков на то, что они были здесь. Не могли же они сквозь землю провалиться!
- Значит, мы не там ищем, - рассудительно заметил другой. Он говорил с заметным акцентом, язык большинства собравшихся здесь был для него не родным.
Несколько человек одобрительно закивали. Мужчина с акцентом достал из нагрудного кармана свою карту – точно такую же, и боком развернулся к огню, блики света заиграли на бумаге.
- Наш лагерь был разбит здесь, когда они ушли, - указал он. – Мы договорились, что они вернутся через сутки, как раз до того момента, как мы двинемся в путь, чтобы не нарушать сроков.
- Сроки давно нарушены, их нет больше недели, а мы выбиваемся из графика! – раздраженно проорал, похоже, самый эмоциональный из них.
- Тебя только сроки волнуют?! – с презрением в голосе возмутился тот, кто до этого момента предпочитал молчать.
- Пока финансирование этой экспедиции за мной, я имею право думать о материальной стороне!
Намечался скандал, и, может быть, все дошло бы до драки, если бы мужчина в капюшоне апатично не перебил их, сам того не заметив.
- Ричард никогда не нарушал обещаний, что-то случилось, - выразил он мысли вслух и, видимо, не в первый раз, потому как остальные нервно от него отмахнулись, кое-кто даже закатил глаза. Его фраза притупила разгоравшийся конфликт, зато обернула всеобщее раздражение против самого мужчины.
- Зачем они вообще куда-то ушли!
- И толком не объяснили куда! – раздалось с разных сторон.
- Все это очень странно, но нам надо определиться, где искать дальше, - напомнил рассудительный мужчина с акцентом. Он плотнее закутался в теплую куртку и еще ближе подвинулся к костру.
- Вот что я вам скажу, - почти что с угрозой в голосе проговорил самый эмоциональный. – Еще два дня, и я приостанавливаю финансирование данного проекта. Я согласился на это ради науки, а не для того, чтобы вы, забыв обо всем, искали каких-то двух полоумных идиотов!
- Приостанавливай хоть сейчас, - пожал плечами один из собравшихся. – Только куда ты дальше? Пойдешь один – рискуешь сгинуть как эти два «полоумных идиота».
- Ты еще шантажировать меня смеешь?
- Нет, озвучиваю факты. Твои вложения уже себя оправдали – мы обнаружили два новых вида, этого хватит и для сенсации, и для превосходной саморекламы. Еще бы, известный миллионер отправился в захватывающую экспедицию, полную опасностей и приключений, ради науки. Он ел из жестяной чашки и спал на голой земле, он вытерпел все эти походные условия и привез с собой два новых вида! Так и представляю твою довольную физиономию на обложках всех изданий. Готов поспорить, о нас там ни слова не напишут.
- Может, хватит? – попытался урезонить их человек с акцентом.
- Ты бы не вмешивался…
- Ричард собирался идти один, но в последний момент вдруг передумал. Он сказал, что неподалеку отсюда есть пещера, - словно не обратив внимания на перепалку, затеял мужчина в капюшоне рассказ знакомой всем истории. – Я еще спросил у него, как может быть пещера в лесу, но он твердил о своем. Показывал мне карту, и на ней действительно была пещера. Я еще спросил у него, где он взял эту карту, ведь она отличалась от наших, но он не ответил. Сказал, что дойдет до нее, сделает пару снимков, и назад.
- Эд тоже заинтересовался, и Ричард предложил пойти с ним, - нетерпеливо перебил его один из компании. – Майк, мы слышали это тысячу раз. Ты бы лучше подумал, что нам делать дальше.
- А что нам делать дальше? Надо вызывать спасателей!
- И я говорю, спасателей надо, - поддакнул миллионер. – Пусть они занимаются своими делами, а мы будем заниматься своими!
- Пока они нас найдут, пока во всем разберутся… К тому же, просто так вызвать их не получится – в этом непроходимом лесу связи нет и никогда не было. Нам придется идти по направлению к городу, а это еще трое суток. Зря потраченное время, за которое нашим друзьям может понадобиться помощь, - человек с акцентом говорил спокойно, а вот миллионер все больше кипятился.
- Давайте отправим в город двоих, а мы останемся здесь, - приказным тоном предложил тот.
- Мы не можем разделяться. Один раз разделились – и вот что из этого вышло. Гораздо проще найти наконец эту пещеру.
- Найти пещеру?! Найти эту чертову пещеру проще?! Да у нас на картах ее нет в помине, какая пещера в лесу! – истерически горланил миллионер.
- Но на его карте она была. Майк говорил, что если верить его карте, до пещеры было не больше семи миль.
- А мы обшарили лес на расстоянии двадцати!
- Значит, каким-то образом мы ее пропустили. Может, она скрыта от глаз и искать надо тщательнее. Думаю, нам стоит вернуться и попробовать еще раз.
- Да эти балбесы могли просто заблудиться и пойти в другую сторону, а вы тут развели поиски…
- И у Ричарда, и у Эда за плечами по двадцать с лишним лет подобной практики, это исключено.
- Тогда, может быть, на них напали хищники?
- Все равно остались бы какие-нибудь следы, так что это маловероятно. Как рассветет, двинемся в обратный путь. Кто не согласен?
- Я не согласен! – разумеется, тут же вставил миллионер.
Но больше его никто не поддержал.
- Урмас, Чарли, сейчас ваша очередь дежурить, через два часа мы с Биллом вас сменим.
Около десяти минут все готовились ко сну – раскладывали спальные мешки, о чем-то переговаривались. Тревога густым туманом стелилась вместе с ними.
Никто бы не уснул при других условиях – если бы у них за плечами не было долгого изнуряющего дня. Но сон – единственная возможность набраться сил перед завтрашним днем, наверняка таким же изматывающим, как и шесть предыдущих, поэтому не прошло и получаса, как все, кроме двух дежурных, заснули.
Урмас, сидя у костра и не зная, куда себя девать от безделья и переживаний, подобрал палку и стал вычерчивать ей на земле какую-то фигуру. Мысли его были далеки отсюда, он водил острием палки машинально, не задумываясь, снова и снова проходясь по контурам незамысловатого рисунка.
Уже неделю он был необычайно тих, ни с кем не спорил, не демонстрировал свой вредный характер, что было на него совсем не похоже. Ричард приходился ему другом, другом с детства. Они даже учиться поехали вместе, настолько их интересы всегда совпадали.
За всю жизнь ими было пережито немало ситуаций, которые сплотили их еще больше – они участвовали в экспедиции, организованной для исследования редких растений в Австралии, вместе ездили в Индию и Китай, изучали заповедники Черногории и Хорватии – как сейчас. Ричард однажды даже спас ему жизнь… Но почему-то в этот раз позвал с собой Эда, а не его, почему-то не рассказал ни о пещере, которая была только на его карте, ни о реальной причине похода туда.
- Дождь начинается, - вывел его из ступора Чарли.
И действительно, крупные капли забарабанили по верхушкам деревьев, с каждой секундой становясь все настойчивее. Они просачивались сквозь заросли, разбиваясь о брезенты палаток, попадая на людей и в костер, отчего тот недовольно вспыхивал и шипел, разбрасывая вокруг себя искры.
Урмас посмотрел на свой рисунок: большая капля на земле с глубоко выписанными линиями, наверное, была навеяна ему дождем.
6.
С самого утра он работал над книгой. В последнее время начала остро ощущаться потребность оставить в этом мире что-то после себя, и касалось это большей частью памяти, а не научных трудов как таковых.
Предложений о новых контрактах больше не поступало, да и вряд ли он захотел бы согласиться, его история была почти окончена. Главное, вовремя остановиться, а уж новую историю можно начать в любой момент, если в этом будет необходимость – так он думал.
Работал над одной из последних глав, и никак не мог сосредоточиться. Прекрасно зная свою привычку с головой уходить в дело, погружаться в своего рода транс, не замечая окружающих действий и звуков, сегодня он сознательно сдерживался – нельзя было этого себе позволить. По крайней мере до того момента, пока не привезут пейниты. А потому стопорился на самых простых вещах, отвлекался по мелочам и даже поглядывал на часы, чего раньше с ним никогда не случалось.
…Вопросы стали возникать сразу же, как утихла радость от того, что экспедиция оказалась удачной. Работали выверено и аккуратно, в час по чайной ложке – впрочем, как и всегда. На четвертый день вскрыли крышку гроба.
Египтология не была моим профилем, и на приглашение участвовать в этой экспедиции я согласился больше из любопытства, хотя и полным профаном не был. Как и многим людям, мне было известно, что тела среднего класса, так же, как и тела фараонов, подвергали бальзамированию после смерти, а вместе с усопшими хоронились и предметы быта, и имеющиеся богатства, и все, что может понадобиться в загробной жизни.
Умерший, несомненно, был из семьи среднего достатка – знать не хоронили в простых могилах в гробах, а у низших слоев не было возможности забальзамировать тело – в основном, их хоронили в ямах, на носилках, в позе эмбриона.
После вскрытия гроба мы поняли, что по размерам тела это ребенок, на вид – лет 9-10. Вместе с ним была захоронена глиняная посуда, полуистлевшая одежда, некоторые орудия труда (по которым мы предположили, что это мальчик) и папирусный свиток, возле которого никто из нас не решился даже дышать, пока не было сделано множество снимков со всех ракурсов – как правило, проведя столько времени в земле, бумага рассыпалась от контакта с воздухом, не говоря о прикосновениях.
Йозеф объяснил, что этот свиток, вероятно, так называемая «книга мертвых» - сборник разрозненных заупокойных молитв и заклинаний, который клался вместе с погребенным. Такое название первым папирусным свиткам, которые находились с древними мумиями, в начале-середине девятнадцатого века дали арабы, и оно впоследствии утвердилось в европейской науке. Сами же древние египтяне называли такие свитки «книгами просветления». Ведь жизнь для египтянина – это свет, а в книге как раз даются заклинания для того, чтобы покойный победил все темные силы и перешел в вечную жизнь с Ра – источником света.
Помимо всего этого в могиле оказались и мумии животных, которые, почему-то, больше всего заинтересовали остальных членов нашей команды. По телам погребенных можно было без труда угадать, какими именно животными они были при жизни – собака, обезьяна, две кошки и две каких-то птицы, похожие на аистов.
- Ибисы, - машинально поправил Амос мои рассуждения вслух.
В тот момент я не понимал, что именно вызвало в моих товарищах такое любопытство и блеск в глазах, но позже все встало на свои места.
Дело в том, что до нашей находки подобное нигде не встречалось. Животных не хоронили с людьми, для этого были отведены специальные кладбища. Исключения составляли разве священные любимицы фараонов в их гробницах – кошки, но они были мумифицированы после своей естественной смерти, потому как убийство кошки считалось смертным грехом; того, кто осмелился обидеть кошку, подвергали жестоким телесным наказаниям (виновному, например, отсекали пальцы или даже руку).
Но если умерших кошек могли захоронить в гробницах фараонов – туда был ход, то все эти животные в могиле ребенка могли оказаться там, только умерев одновременно с самим ребенком, поскольку могилы после смерти не раскапывались, то есть подложить этих животных позже, после их естественной смерти, никто не мог. Убить их раньше – тоже. Древние египтяне считали любых животных живыми богами. Что же такого могло произойти, чтобы ребенок погиб с этими животными, и почему их всех похоронили вместе с ним?
К тому же кошки здесь были не единственными священными животными. Ибис в Древнем Египте был символом Тота, бога мудрости и правосудия, которому часто поклонялись; Тот изображался с головой ибиса, и эта же птица служила иероглифическим знаком его имени. С другой стороны, он считался изобретателем письменности, и еще одним воплощением бога Тота был павиан – столь же священное животное Древнего Египта наравне с остальными.
Стоит сказать, что у древних египтян обезьяна никогда не ассоциировалась с глупостью, как у нас. Наоборот, считалось, что обезьяны бывают сообразительнее некоторых людей.
И собака. Анубис, покровитель умерших или бог мертвых, часто изображался в виде человека с головой дикой собаки. Получается, все эти животные, вне сомнений, были священными. Но как они могли попасть в могилу ребенка среднего класса? И почему именно они?
Вечером того же дня мы обсуждали это, сидя у костра, пока готовился ужин. Вопросов становилось все больше, а ответов ни на один из них не было. Уже потом, спустя два месяца, когда находка была передана в лабораторию для более детального анализа, а мы, члены экспедиции, пережив решение юридических вопросов с властями, несколько интервью и кучу неправдоподобных статей прессы, разъехались по домам, мне пришла в голову своя версия случившегося. Была ли она фантазией уставшего от тайн мозга или мозаикой, логически сложившейся из фактов – решать вам. Мне же остается только в подробностях изложить ее суть.
В любом случае, должен предупредить, что никакой научно-подтвержденной основы в этой версии не существует, да и ценности с этой точки зрения она не имеет. Но на то и даны тайны, чтобы пытаться их открывать, когда некому рассказать, как все было на самом деле. А если кто-то захочет предложить свою, более подходящую версию событий, с уважением пожму ему руку.
Волна билась об утес, рождая пену. Сверху ему это было хорошо видно. Он сидел, свесив ноги в пропасть, а пес, примостив голову ему на колени, устремил взгляд куда-то к горизонту. Они любили проводить вечера на этом месте, здесь, вдали ото всех, они чувствовали себя хорошо и спокойно.
Солнце становилось оранжевым и тускнело, значит, скоро стемнеет. Пора возвращаться домой, и лучше успеть это сделать до заката.
Бегом, через поле золотистого эммера, наперегонки со светом засыпающего дня…
Он вырос в семье известного на весь поселок землевладельца и воспитывался теткой – его женой. Ни братьев, ни сестер или других родственников не было. Мать скончалась при родах, так и не рассказав никому, кто его отец.
Дядька был суровым человеком, часто наказывал, иногда даже ни за что – для профилактики, все грозился его продать. А вот тетка была умной и доброй женщиной, относилась к нему как к сыну. Наверное, потому, что своих детей не было. Хотя она и редко перечила мужу, но за ребенка заступалась довольно часто. И учитывая это, сомнений все равно не было – вернись он домой после захода солнца, не поможет даже она.
Оказалось, что сегодня его семье было не до него – принимали гостя и, судя по дядиному состоянию, уже давно: он был изрядно пьян. Едва завидев племянника, тот властным тоном с заплетающимся от хмеля языком послал его за очередной порцией.
- Эй, ты! Принеси-ка нам еще вина, - жестикулируя, приказал он.
Но гость, зажиточный землевладелец под стать хозяину дома, несмотря на увещевания, заверил, что сходит сам и выберет на свой вкус. Якобы не доверяет он вкусам отпрыска.
Мальчик учтиво поклонился и посторонился, когда мужчина проходил мимо него. Прихватив кувшин, тот направился к лестнице, ведущей в подземелье, где хранились глиняные сосуды с вином.
Наверное, оттого, что юнец желал как можно меньше попадаться на глаза пьяному родственнику, или оттого, что ему было скучно и нечем заняться, а может и просто – взыграло любопытство, он отправился вслед за ним.
Блики свечи играли на стенах в самом низу лестницы, когда мальчик только шагнул на вырубленные прямо в земле ступени. В полутьме сырого подвала любые звуки отдавались от стен и потолков эхом, но он крался тихо, не производя лишних движений, стараясь ступать в такт гостю. Здесь он бывал нередко (поскольку сам участвовал в создании этого вина), поэтому все неровности пола знал наизусть и мог передвигаться даже в полной темноте.
Гость остановился, и мальчик тоже замер, едва спустившись с последней ступени. Свеча озаряла мужчину, и с этого места он был хорошо виден. Мальчик с волнительным интересом и радостью оттого, что не был до сих пор замечен, наблюдал за тем, как тот набирает вино в кувшин, как вдруг…
Сердце забилось где-то в горле, в висках застучало. Ему нестерпимо захотелось броситься отсюда наутек, но какая-то часть сознания заставила его не шевелиться – сейчас он во мраке подземной комнаты, и свет от свечи сможет его коснуться, только если гость сделает с десяток шагов навстречу. Сейчас он незаметен, но стоит сделать одно неверное движение, и он рискует быть обнаруженным.
Гость тем временем, высыпав содержимое маленького конвертика в сосуд, спрятал пергамент за пазуху и воровато огляделся, на всякий случай, даже не подозревая о наличии свидетеля. Мальчик не шевелился и не дышал. Он осмелился сделать первый шаг по лестнице вверх, только когда гость, взбалтывая сосуд, двинулся по направлению к выходу.
Юнец оказался наверху на полминуты раньше. Полминуты, за которые ему, десятилетнему ребенку, предстояло сделать самый сложный выбор в его жизни, принять самое ответственное решение.
Ему все равно никто не поверит, его и слушать не станут – вернее, после первого слова он рискует быть задушенным своим пьяным дядькой, ведь оскорбление гостя в доме, да еще и такого уважаемого и известного землевладельца, означает оскорбление статуса его семьи, подрыв доверия в репутации.
Времени на раздумья больше не оставалось. Гость показался из входа в подвал. Времени не оставалось, и мыслей в голове больше не было.
Мальчик стремительно подскочил к растерявшемуся гостю, вырвал из его руки сосуд и поспешно сделал несколько глотков, обливаясь и захлебываясь. Вино струилось по подбородку, темными каплями стекая на одежду, когда он оторвался от кувшина.
Около минуты эти двое смотрели друг на друга в полном молчании, и не сказать точно, кто из них был напуган сильнее. А потом кувшин выскользнул из рук ребенка, и мальчик упал замертво через секунду после того, как сосуд разбился вдребезги, расплескав содержимое по полу и стенам и забрызгав землевладельца.
На странные звуки выбежал разъяренный дядька, наверняка думая, что вот сейчас всыплет племяннику по первое число. Следом за ним показалась тетка. Несколько секунд тишины, за которые происходило осмысливание, и дом взорвался отчаянным и паническим криком – тетка все поняла гораздо раньше своего мужа. Она бросилась к мальчику, трогая его лоб и слушая сердце, а потом заверещала еще пуще.
Гость стоял как вкопанный. Он мог бы попробовать оправдаться, мог сказать, что заставил мальца испить вина и обвинить хозяина дома в том, что его, уважаемого гостя, он хотел отравить и все подстроил, он мог сказать что угодно, но он молчал, и его молчание говорило за него. Наверное, растерялся – ведь он не ожидал разоблачения, он хотел отравить разом и жену, и мужа, убрать конкурентов, а потом обвинить в этом мальчишку, и жители деревни ему бы поверили, он умел убеждать. Он бы провернул это дело как надо… Но вмешался юнец – и его план рухнул, и вся его хитрость испарилась, исчезла вместе со словами.
А дядька, которому хмель мешал быстро соображать, под крики и вопли жены переводил взгляд с мертвого ребенка на своего друга, с друга на мертвого ребенка, и то и дело открывал рот, пытаясь не то сказать, не то спросить, но мысли не оформлялись в слова.
В приоткрытую дверь протиснулся пес, подбежал к хозяину и, словно не обратив внимания на стоны тетки, стал, поскуливая, подталкивать ребенка головой и лапами, заставляя встать. Потом пронзительно завыл, потом снова принялся за свое отчаянное занятие. Вылизывал лицо и шею, а затем его лапы подкосились, и он, пошатнувшись в последний раз, закатил глаза и упал рядом с мальчиком. Лицо и шея ребенка были в отравленном ядом вине.
На следующий день выяснилось, что практически одновременно со смертью мальчика жителями поселка были обнаружены погибшие непонятно от чего животные.
В разных концах селения разбились два ибиса, словно нарочно сложили крылья, чтобы упасть. Две кошки, будучи молодыми и здоровыми, в разных семьях замертво упали в присутствии хозяев. А посреди улицы нашли мертвого павиана, неизвестно как оказавшегося там в одиночестве.
Тетка восприняла это как знаки. Она твердила мужу: сами боги видят, что их племянник был святым ребенком, сами боги скорбят вместе с ними. Именно она настояла, чтобы всех этих животных похоронили с мальчиком, она была уверена, что все они погибли ради него в знак сострадания, и что у них всех одна смерть, разделенная на семерых.
Археолог не упомянул, что изложенную историю он не придумал, что она приснилась ему во сне, как и множество других, описанных в его книгах. Но признаться в этом для ученого означало бы поднять на смех собственные труды. Поэтому он и ограничивался предисловием, что все его истории не больше, чем выдумка автора, хитроумный прием, автоматически превращающий научные работы в художественную литературу, тем самым повышающий интерес к чтению. Возможно, именно за это его книги так любили и дети, жаждущие приключений, и взрослые, которых раздражали нераскрытые тайны.
Глава была окончена, и археолог позволил себе ненадолго расслабиться. Лег на кровать, закрыл глаза и молча лежал так около получаса, может быть даже дремал, пока в дверь не позвонили. Он вскочил с кровати и поспешил открывать домофон.
Через несколько минут в прихожую протиснулся курьер, попросил показать документы на покупку, чтобы случайно не возникло путаницы. Документами эти бумажки не назвал бы ни один юрист, но, видимо, подписи продавца и сказанного вслух кодового слова курьеру было достаточно, чтобы убедиться, что он вручает посылку нужному человеку.
Едва за ним закрылась дверь, археолог направился в комнату, к шахматной доске, лежащей в углу дивана среди подушек. От былой сонливости не осталось и следа. Распаковал коробку, открыл шкатулку, достал пейниты и несколько минут внимательно их разглядывал. Если бы он не знал, к какой редкости прикасается, и не разбирался бы в этом, с легкостью принял бы камни за обычные минералы, какие продаются в сувенирных лавках многих стран и городов мира и выполняют исключительно декоративные функции. Но здесь он был уверен, это именно они – самые первые пейниты, и держать их в руках было сродни потрогать прошлое, ощутить себя частью непрерывной жизни этого мира.
Археолог присел на пол подле дивана, подвинул поближе закрытую шахматную доску и аккуратно открыл ее. Внутри были не шахматные фигуры, внутри были камни.
Бережно переложив их на мягкое сидение, он перевернул доску клетками вверх и начал расставлять по ним камни в понятном только ему порядке. Теперь, благодаря пейнитам, все клетки доски оказались заполненными, но археолог знал, что для полной коллекции не хватает еще две пары. Все случится само собой, был уверен он. И снова уселся за книгу.
Результатов исследования мы ждали подозрительно долго. Только спустя четыре с лишним месяца Йозеф, глава нашей экспедиции, лично участвующий в лабораторных анализах Института египтологии и коптологии университета города Мюнстер, позвонил мне среди ночи и уклончиво объяснил ситуацию.
Специалисты лаборатории, сказал он, по указанию высшей власти (под коей подразумевалось начальство университета и наверняка правительство страны) вынуждены молчать, чтобы не будоражить общественность, поэтому он не может рассказать подробности исследований. На мой вопрос, когда же он сможет, Йозеф вздохнул.
- Но как же! – возмутился я. – Ведь мы, члены экспедиции, обязательно должны знать о том, что раскопали! А если это одно из величайших открытий современности!
- Так и есть, - согласился он, даже спорить не стал.
Все мои уговоры поделиться информацией натыкались на стену из страха потерять работу. А я ломал голову над тем, что же такого они могли обнаружить, чтобы это вмиг стало запретной темой.
- Йозеф, ты же мой друг, мы работали плечом к плечу не один раз, ты не можешь скрыть это от меня, - проговорил я, уже и не надеясь, что это подействует.
Молчание в трубке стало другим, и я с удивлением понял, что попал в точку, что он думает так же. А потом Йозеф тихо и быстро зашептал…
Почему я все это рассказываю сейчас? Потому что прошло десять лет, Йозефа повысили по должности в университете, а потом он ушел из него вовсе, официально – на пенсию. На деле же он продолжал участвовать в экспедициях, но уже не был привязан к одному институту. За столько лет опыта, с таким внушительным стажем он был отменным специалистом, и желание взять его к себе в команду проявляли ученые по всему миру регулярно, от недостатка работы он не страдал.
И недавно мы с ним встретились снова, на его похоронах. Даже лежа в гробу он выглядел довольным и счастливым. У бедняги остановилось сердце на семьдесят третьем году жизни, и, кажется мне, что даже он сам смог бы осознать огромную трагедию от собственной смерти.
Его смерть стала настоящей утратой не только для близких, но и для научного мира в целом, и я, являясь посвященным в одну из главных тайн его жизни, решил позволить себе поделиться ей с другими, в дань памяти прекрасному ученому и просто хорошему человеку. Потому что ни одно открытие не должно оставаться без внимания, и неправильно делать вид, что его не было вовсе только из-за того, что оно может изменить или перечеркнуть представления об известном нам мире.
…Йозеф тихо и быстро зашептал:
- Мы обнаружили, что клетки ребенка до сих пор сохранили жизнеспособность! Они в своем роде в состоянии анабиоза – не делятся, не обновляются, но живые! Некоторые выдвигают версии, что это за счет жизни микроорганизмов в этих клетках, якобы бактерии в состоянии сна благодаря бальзамированию и секретному составу этого самого бальзама, который не дает им размножаться. Но, скажи мне, где на земле они видели такие компоненты, способные ввести живой организм в состояние анабиоза на два с лишним тысячелетия!
Йозеф запинался и сбивался, но продолжал горячо шептать в трубку.
- Даже если все дело именно в этих бактериях, а не в организме ребенка, ты можешь себе представить, что существует такой состав (или когда-либо существовал), который обеспечит вечную жизнь? Я тебе рассказываю, а у меня мурашки по телу…
Что уж тут говорить, я сам покрылся гусиной кожей и из-за волнения даже не понимал некоторые слова неродного мне языка.
- И как сообщить общественности, что мумия, которой две тысячи лет, живая?! – истерически вопросил Йозеф. – Неудивительно, что эта история дошла до правительства, они все там перепугались. Еще бы, живая мумия! Да если из обычного человека вынуть все внутренности, и он останется при этом жив, представляешь, какой переполох это вызовет? А тут мумия, двухтысячелетняя мумия без внутренностей, живая! У нее даже мозга нет! – воскликнул он совсем уже не шепотом, как будто наличие мозга могло бы в корне изменить ситуацию.
Какое-то время я молчал, так был поражен.
- Йозеф, - наконец проговорил я. – Ты не должен больше никому об этом рассказывать, если не хочешь потерять работу. Ты ведь не хочешь? – на всякий случай я уточнил.
Йозеф хмыкнул.
- И что теперь? – неопределенно спросил я.
- Ничего. Они собираются утаить все это, на деле уже гриф секретности. К тому же это не единственная загадка. Совершенно непонятно, к примеру, почему вместе с ребенком захоронены все эти животные, и как так оказалось, что папирусный свиток – предполагаемая книга мертвых, старше всего, что было в могиле как минимум лет на триста. Текст не читаем, время сделало свое, но уж возраст мы определить точно в состоянии. В общем, они не собираются обнародовать информацию, как ты понял. Из всего этого нам разрешено рассказывать только, что обнаруженной мумии около двух тысяч лет, и еще, чтобы отвлечь внимание от главного и подкинуть тему для обсуждений «не о том» - что вместе с мумией непонятно почему захоронены животные. И все.
Я мог представить, что чувствует Йозеф, потому что сам ощущал себя примерно так же. Я первый раз участвовал в экспедиции в Египте, и она оказалась удачной, а те, кто и пальцем не притронулся к раскопкам, кто по сути не имеют к нам никакого отношения, запретили рассказывать о величайшем открытии! Йозеф, первоклассный специалист по египтологии, мечтал о таком открытии всю жизнь. Да и какой археолог не мечтал? И теперь он не может рассказать о нем даже членам своей команды по этой экспедиции.
Да, мы не всегда можем делать то, что хотим, но, кто знает, может быть это даже и к лучшему.
Археолог захлопнул ноутбук и пошел спать – время давно перевалило за полночь. Очень не хватало Бонифация, без него в квартире было пусто и неуютно.
«Надо завтра позвонить сестре», - зевая, подумал он. Не прошло и пяти минут, как археолог уснул крепким сном.
7.
Все пошло не так с утра. Было понятно с самого начала, что день не задался. Будильник почему-то не прозвенел, и она вскочила с кровати на полчаса позже, в ужасе осознав, что опаздывает. Быстрый душ под ледяной водой – горячую так некстати отключили, пятно на юбке от пролитого кофе – пришлось переодеваться, и рассыпанный по всей кухне сахар. Сегодня все валилось из рук.
Бегая по квартире в поисках ключей, она на ходу застегивала куртку и заматывала шарф. В итоге решила махнуть рукой и просто захлопнуть дверь – запасные ключи потом можно будет взять у соседки.
По пути на остановку пыталась дозвониться кому-нибудь из коллег по работе – предупредить об опоздании, но то ли штормовой ветер создавал помехи в связи, то ли вредный день не хотел давать ей шанса на удачу.
Автобус с нужным маршрутом отошел за несколько секунд до того, как она подбежала к остановке. Следующего пришлось бы ждать минут пятнадцать. Учитывая, что практически полчаса назад она должна была быть на рабочем месте, время на ожидание тратить было нельзя, поэтому она села в первый попавшийся автобус – доедет с пересадкой, так будет чуть быстрее. Ошиблась. Автобус застрял в пробке и продвигался раздражающе медленно.
Такие дни выпадали нередко. У нее вообще было стойкое ощущение, что находится она не на своем месте с того самого момента, как пришлось переехать. Не любила она этот город, и он ее тоже не любил – словно назло подножки ставил. Маленький, серый, суетной, нагонял на нее тоску своей невзрачностью.
Она приехала сюда больше года назад по распределению и пожалела о своем выборе на второй день, но было поздно. Туристическая фирма, в которой она работала, расширялась и набирала обороты, но квалифицированных кадров не хватало. И начальство решило пойти на хитрость – они предложили трем специалистам головного офиса заключить контракт на работу в новых филиалах сроком на три года. Мол, проконтролируете ситуацию, обучите людей, наработаете клиентскую базу и можете возвращаться. Обещали в два раза выше оклад и повышение по должности.
И она согласилась, потому что, в сущности, нечего было терять. Семья до сих пор не сложилась, с друзьями виделись редко – у всех свои заботы. Так почему бы не попытать счастья в карьере?
Свою работу она любила – главным образом за однообразие и редкие командировки. Смена местности пусть даже на короткий срок давалась с трудом, ей больше нравилось находиться на привычном месте и заниматься монотонными делами. Было интересно и не скучно. Думала, что обживется и привыкнет, когда соглашалась на эту авантюру. Но прошло столько времени, а она до сих пор не могла здесь ужиться. И контракт прервать тоже – совесть бы не позволила. Оставалось мириться с ситуацией – чуть меньше двух лет.
Она вышла на остановку, поглядывая на часы. Сегодня планерка, она сама вчера о ней объявила, просила всех прийти пораньше, и вот теперь…
Ее опоздание наверняка еще больше осложнит отношения с коллегами – вернее было бы сказать с подчиненными. Нет, никто из них никогда открыто не выявлял недружелюбия, на то она и начальник. Но такие вещи все равно чувствуешь.
Она не раз замечала на себе недобрые взгляды, видела поджатые губы и чуть ли не демонстративное молчание – стоило ей только выйти из своего кабинета. Но на качество их работы она пожаловаться не могла: все как на подбор очень ответственные и обязательные люди; отчеты сдавались вовремя, клиентам никто не хамил. Пережили даже выездную проверку главного начальства – штат показал себя только с лучшей стороны. В общем, менять их на других работников она бы не решилась, тем более что между собой они были дружны – не раз прикрывали друг друга перед ней.
О причинах неприязни к своей начальнице можно было только догадываться. Тираном ее назвать нельзя было – наоборот всегда шла на уступки, выписывала премии, отправляла в командировки и никогда не повышала голоса. Но город маленький, и люди в нем другие, со своими порядками и идеалами, а тут она – какая-то неместная мадам – пытается установить свои правила.
За полгода до завершения контракта она начнет искать себе замену, и тогда уж постарается подобрать такого начальника, с которым подчиненные смогли бы найти общий язык.
Подошел троллейбус с нужным маршрутом, и она двинулась к дверям, на ходу доставая из сумки телефон. Очередной рывок штормового ветра заставил пошатнуться и оступиться, она случайно наткнулась на какого-то человека и не успела вовремя среагировать. Нога поехала по неровному заледенелому сугробу, наличие которых здесь не было редкостью. Тротуары в этом городе зимой почему-то не чистились, наоборот, весь снег с проезжих дорог отодвигался к ним, создавая барьеры, иногда доходящие до высоты человеческого роста.
Она попыталась поймать равновесие, но не тут то было – правая нога продолжала скользить к дороге, прямо под передние колеса, левая же, не удержавшись на льду, подкосилась.
Двери троллейбуса закрылись, еще секунда, и он тронется с места. Секунда, за которую она как раз успеет упасть.
И пассажиры водителя не смогут предупредить – мелькнула мысль. Окна замороженные, изнутри не видно, что происходит на улице.
Телефон вылетел из рук и разбился, а она сама, завалившись на скользкий сугроб, как с горки съехала под колеса.
Кто-то поймал ее за шиворот, когда сапог коснулся колеса. Она, чувствуя, что сзади ее крепко держат, поджала ноги, и в это же мгновение троллейбус тронулся.
Чьи-то руки рывком выдернули ее на тротуар, а потом одним движением без труда поставили на ноги. Сказать, что она до смерти перепугалась – значит, ничего не сказать, горячие слезы застилали глаза. Она наконец обернулась и увидела своего спасителя, хотела поблагодарить, но слова застряли в горле. Это был он, тот самый мужчина, который подарил ей цветы, не пожелав даже узнать ее имя.
Высокий, крепкий, он смотрел на нее серьезно и уверенно. Потом молча нагнулся. Она в растерянности наблюдала, как тот собирает запчасти от ее разбитого телефона, а затем, аккуратно разжав ее замерзшие пальцы, которые судорожно вцепились в ремешок сумки, расстегивает замок и высыпает эти запчасти внутрь.
После всего он тепло улыбнулся, повесил сумку ей на плечо и, ни слова не сказав, поспешил на только что подъехавший автобус, оставив ее в таком потрясении и недоумении, что какое-то время у нее в голове было абсолютно пусто, ни единой мысли.
8.
Он выглядел потерянным и пустым. Так всегда случалось после дозы лекарств. Сидел в углу одиночной палаты, на полу, обхватив колени руками и уставившись на кровать. Могло показаться, что он не думал вообще – настолько бессмысленным были его глаза, но такое впечатление являлось ошибочным. Он думал, просто никто не смог бы понять его мыслей. Даже он сам.
Все началось внезапно – однажды он заметил, что ножки у стула не совсем симметричны. Приходил домой под вечер и раздражался с каждым днем все сильнее. Дела на работе были так себе, жена не могла и дня прожить без скандала, дети словно находились в своем отдельном мире, а тут еще этот стул, со своими несимметричными ножками.
Старался не обращать внимания, делать вид, что так и должно быть, но чем больше он пытался не думать об этом, тем чаще его взгляд притягивался к злополучному стулу. Он стал сниться, заставляя в ужасе просыпаться – как после настоящего ночного кошмара; постепенно все его мысли заполнялись одним только стулом, пока терпение не кончилось, и он не схватился за нож.
Полчаса он кромсал ножки, в безуспешной попытке обточить древесину так, чтобы стул выглядел идеальным. Полчаса бесполезных действий на глазах у напуганных детей и ничего не понимающей жены.
Злость от того, что стул не собирался становиться таким, как хотел человек, достигла своего предела, и он вышвырнул его в окно, не потрудившись открыть створки. Звон стекла отрезвил мысли, но одновременно с этим заставил жену в истерике собрать вещи и уйти от него вместе с детьми – вернее, в шоке от увиденного сбежать. Так он остался один. Без семьи, но, самое главное, без раздражающего стула.
Какое-то время все было спокойно, пока одним прекрасным вечером, спустя дня четыре, он не осознал, что совершил. От обиды и злости на самого себя он в приступе отчаяния двинул кулаком себе в лицо и сломал переносицу. Боль и неприятный хруст вернули его мысли в безопасное для самого себя русло, и пока он останавливал кровь, где-то на задворках подсознания ощущал стыд, но сознательно – без зазрения совести думал, что не так уж и виноват, зато избавился от мерзкого стула.
Жена не звонила и вообще никак о себе не напоминала, и постепенно ему стало казаться, что ее, как и детей, больше нет. Он убедил сам себя, что они все трагическим образом погибли, и начал рассказывать об этом другим – соседям и коллегам, продавщице из магазина за углом и попутчикам в автобусе, и даже взял на работе отгул, чтобы с головой окунуться в траур.
Люди сочувствовали и утирали слезы – такой молодой и уже вдовец, разом лишился семьи из-за нелепой случайности: подумать только, водитель грузовика отвлекся от дороги, и машина вылетела на тротуар. На работе только об этом и говорили, собирали деньги на похороны и тяжело вздыхали, пока наконец сотрудница бухгалтерии не встретила его жену вместе с живыми и здоровыми детьми на почте.
Бухгалтер была умной женщиной, но выводы сделала неправильно. Она подумала, что у мужчины глубокая обида на семью за то, что они от него ушли (жена наверняка нашла другого, других причин и быть не может – вон ее коллега какой положительный), и таким образом он пытается облегчить свои страдания – делает вид, что они погибли, не желая признавать действительность.
Самым верным решением в этой ситуации, рассудила она, будет помощь профессионала, а потому, улучив момент, подкинула ему на стол визитку хорошего психолога (специально ради этого сорок минут наводила справки). Но намек не был понят – увидев среди остальных бумажек визитку, он просто выбросил ее в мусорную корзину.
А состояние тем временем усугублялось. Он приходил в пустую квартиру и, желая общения, заговаривал с предметами. Поначалу его это смешило и несказанно забавляло, но потом предметы стали ему отвечать, и общение преобразовалось в полноценное. Он мог вести долгие беседы с пультом от телевизора о смысле мироздания или спорить с керамической чашкой, горячо доказывая свою правоту. Временами его осеняла мысль, что он сходит с ума, но она была легкой и ненавязчивой, и почти сразу улетучивалась – как если бы он подумал о том, что с понедельника нужно сесть на диету. Ему доставляло удовольствие осознание того, что мир открывается ему с неизвестных ранее сторон, что он понимает гораздо больше остальных.
Жена ушла, прихватив с собой порядок в доме. Чистой посуды не осталось, а грязная была хаотично распределена по всем комнатам. Диван красовался засохшим пятном от кетчупа, а на ковре в спальне валялся разбитый горшок с землей – цветок постигла такая участь после того, как он посмел перечить хозяину. Кроме того, окно на кухне по-прежнему было разбитым, человеку и в голову не пришло вызвать стекольщика.
А потом все вокруг стали казаться безумными, и он начал ощущать себя единственным разумным существом на планете. Он понял, что сам смог излечиться от этой ужасной болезни – всеобщего безумства, и теперь может по настоящему видеть мир таким, какой он есть. Он смог излечиться сам, а значит он особенный, и обладает способностями, которых нет у других.
Чувствуя безграничную власть и будучи уверенным в безнаказанности, он перестал считать нужным вовремя являться на работу. Он продолжал ходить туда только за тем, чтобы наблюдать за поведением безумного общества, он решил стать единственным в мире разумным человеком, который оставит правдивые исследования сумасшедших современников своим потомкам, таким же разумным как он. Разумным людям новой расы. Даже завел тетрадь, в которой методично и подробно описывал бредовые на его взгляд ситуации, создаваемые подопытными.
А когда после неоднократного опоздания на несколько часов начальник вызвал его к себе, тот, возмущенный такой наглостью – пенять его за действия, в которых был глубокий смысл, непонятный остальным, разгромил полкабинета, напоследок разбив клавиатуру об голову директора.
Вызвали милицию, но после часовой беседы с сотрудниками органов, стало совершенно очевидно, что это не их случай. Так он оказался в лечебнице.
Врачи удивлялись и разводили руками – под подозрением сразу несколько диагнозов у абсолютно зрелой и сформировавшейся личности. Мужчина нигде до этого не наблюдался, не стоял на учете, и его отклонения от поведения здорового человека никогда и никем не отмечались.
Конечно, его жена, обливаясь слезами, рассказала про историю со стулом, но это случилось около двух недель назад, а до этого ведь все было хорошо.
За тридцать четыре года ни одного подобного случая, уверяла их мать. Уж она-то заметила бы.
Стрессы на работе, недавно пережитый шок, склонность к депрессии? Нет, нет и нет – твердили близкие. Ни наследственности, ни травм, ни тяжелого детства, ничего. Просто взял, и ни с того ни с сего сошел с ума.
Может быть, его не устраивала своя жизнь? – спросили врачи, уже отчаявшись найти причины. И жена призналась наконец, в последнее время они часто ругались и, должно быть, во всем виновата именно она. Врачи убедили ее, что этого недостаточно, но сами вздохнули с облегчением: острое шизофреноподобное психотическое расстройство на фоне кризиса среднего возраста и недовольства собственной жизнью. Диагноз с горем пополам поставлен, можно лечить.
Больной выглядел довольным и счастливым, давал распоряжения направо и налево – немедленно приготовить ему омлет с мясом динозавра и сейчас же, сию минуту, выключить музыку! Со стороны могло бы показаться, что он просто остроумно шутит, если бы музыка вовсе не играла, и если бы в перерывах он не приказывал раздраженно заткнуться авторучке и собственным конечностям.
Спустя два дня сказалось побочное действие лекарств: больной замкнулся и перестал разговаривать, но время от времени впадал в беспричинную ярость. То разорвет подушку, то перевернет чашку с едой. Когда он бросился с кулаками на пациента с параноидным расстройством личности, его пришлось определить в отдельную палату.
Там он мог часами сидеть на одном месте и смотреть в одну точку, не реагируя на внешние раздражители. Но потом появились улучшения: он стал необычайно разговорчивым и мог не замолкать ни на секунду, охотно отвечал на вопросы врача и даже объяснил, почему не сидит на кровати: мол, ей тяжело, и ему ее жалко. Выглядел жизнерадостным и довольным. А через неделю затруднился назвать свое имя. И не узнал жену, встречу с которой организовал психиатр, полагая, что это пойдет на пользу.
Лекарства купировали симптомы, делая его похожим на здоровых людей, но не могли вылечить мысли. Лекарства на время притупляли мозг, делали его заторможенным, и эти мысли не доходили до сознания, но они были с ним всегда, пусть он их даже и не понимал.
Два месяца наблюдения, и стало понятно, что случай очень запущен. Болезнь закрепилась основательно, протекала тяжело и настойчиво, будто не в первый раз, и будто много лет подряд сопутствовала человеку. Врачи так бы и подумали, если бы не знали истинного положения вещей. Пациент до сих пор был не стабилен и в какой-то мере опасен для окружающих, а на поправку идти, похоже, не собирался. О перспективе выписки не могло быть и речи.
Этот случай заставил задуматься не одного специалиста – никому не было понятно, как и почему абсолютно здоровый ранее человек без плохой наследственности и видимых на то причин так тяжело заболел мозгом.
Ломал голову над этим вопросом и главврач. Сидя во главе длинного стола на очередном совещании, он внимательно слушал предположения и умозаключения докторов, машинально рисуя в ежедневнике. После того, как коллега, который вел это дело, опытный психиатр с тридцатилетним стажем, закончил рассказывать об ухудшениях, перечислил препараты, назначенные пациенту, зачитал результаты анализов и магнитно-резонансной томографии головного мозга, главврач поднял на него глаза.
- Значит, с физиологической точки зрения его мозг здоров? – заключил он.
- Совершенно, - кивнул подчиненный. – Ни опухоли, ни кисты, ни даже внутримозговой аневризмы – все, как и два месяца назад, когда он к нам поступил.
Главврач покачал головой и опустил взгляд в ежедневник. На странице синими чернилами была выведена и аккуратно заштрихована фигура – капля.
9.
Он ехал в автобусе. Погода этим зимним утром пребывала в свирепом настроении, наверное потому и люди вокруг были не в духе. Но археолог улыбался, его день начался хорошо. Мысли его были далеки от реальности, раз за разом он прокручивал в голове сцену их второй встречи, и с каждым разом выглядел все довольнее. Хмурых лиц попутчиков он и вовсе не замечал.
Он поехал без предупреждения, потому что был уверен: там, куда он направлялся, его рады были видеть всегда, в любое время.
- Вы на следующей выходите? – обратился он к стоящей перед ним пассажирке. Автобус был битком.
- Минералог.
- Простите, что? – столь неординарный ответ заставил археолога опешить.
- Мне рано, - раздраженно повторила девушка и, одарив недовольным взглядом, отвернулась.
- Минералог… - задумчиво повторил тот, чем вызвал еще один взгляд – теперь девушка посмотрела на него как на сумасшедшего.
- Я сказала: мне рано! – чуть ли не по слогам выговорила она.
- Да я понял, понял, - отмахнулся археолог и через несколько минут вышел на остановке.
Дверь подъезда была открыта настежь, потому визит оказался еще неожиданней – он сразу позвонил в дверь. Спустя время по ту сторону послышались шаги, потом радостный возглас (увидела его в глазок), и тут же поспешно забрякал замок. Она кинулась его обнимать, как будто не видела три месяца. А так оно и было.
- Юра, Юра, скорей! Смотри, кто пришел! – позвала она.
- Привет, мам, - не удержавшись, рассмеялся археолог.
Из комнаты показался заспанный отчим в домашних трико, и, увидев его, расплылся в улыбке. Мать тем временем уже гремела на кухне, слышался закипающий чайник.
- Вы еще спали? – разуваясь, извиняющимся тоном спросил археолог. – Я подумал, что десять утра – самое подходящее время застать вас дома, пока вы как обычно не уехали по магазинам, суббота же.
- Вчера поздно легли спать, смотрели хоккей до полтретьего ночи, - объяснил отчим.
Забрал у пасынка куртку, повесил ее в шкаф и наконец повернулся, широко расставив руки. Обнялись.
- Ты давно приехал?
- Два дня назад. Вообще-то раньше, еще до того, как Сонька умотала в деревню, но пришлось отлучиться еще на сутки.
- Так значит ты уже в курсе про свою сестру? – послышался мамин голос.
Вдвоем с отчимом вошли на кухню, мама жарила блины – когда только успела!
- Конечно в курсе, она забрала Бонифация! – обиженно воскликнул археолог, заставив родителей расхохотаться.
- А я ей говорила, оставь кота с Мишей и детьми, что ты его туда потащишь! – через плечо, не отвлекаясь от своего занятия, рассказывала мама. – А она ни в какую, говорит, сами ничего есть не будут и кота заморят. Ой, два сапога пара вы с ней, как будто близнецы, - махнула она на сына рукой и ловким движением перевернула блин на сковородке. – Это же надо, о коте беспокоиться больше, чем о детях!
Отчим подмигнул археологу, хлопнув его по плечу. Мать сетовала на это уже не в первый раз. Юра тоже любил животных, не раз уговаривал жену завести собаку, но та приходила в ужас от этой идеи, стоило ей только представить погрызенные тапки и подранные обои.
- Ты надолго? – поинтересовался отчим.
Археолог замялся, затрудняясь ответить на этот вопрос впервые по другой причине – не потому, что не знает. Но отчим воспринял его молчание по-своему: понимающе кивнул, дескать, откуда тебе знать, когда следующая экспедиция. Археолог и не подумал его разубеждать, он просто не представлял, как подобрать правильные слова, чтобы сообщить, что в его жизни не случится больше ни одной экспедиции.
Поболтали о том о сем. Юра завел разговор о его последней изданной книге.
- Мне понравилось, что ты включил туда неудавшуюся экспедицию в Конго. По-моему, это правильно, и лишний раз подтверждает правдивость твоих книг, заставляет читателя верить тебе еще больше.
- Я это делал не ради читателя, - пожал плечами археолог. – Иногда полезно помнить, что не все заканчивается благополучно, даже в книгах.
- Да, но какая была интрига! Я до последнего был уверен, что в конце концов вы все-таки обнаружите как минимум скелет неандертальца!
Археолог во внезапном приступе смеха чуть не подавился блином.
- Вот, наверное, ты разочаровался! – саркастически выдал он.
- А история в Индии, близ Агры. Кто знает, не прекрати вы раскопки из-за старины Джека, что бы можно было там обнаружить! Быть может, открылись бы тайны Империи Великих Моголов… Еще раз убеждаюсь, удача в нашем деле немаловажный фактор.
- После нас там закончили дело, команда доктора Экхольма. Ничего не нашли.
- Надо же. Как он там, кстати? Джек.
- После того, как умерла его жена, сам не свой. Перестал выезжать, два раза попадал в больницу. Мы с ребятами пытались привлечь его в экспедицию в окрестностях Альбасете, в Испании, но ему ничего не интересно. Два года прошло, а его работа сводится к тому, чтобы перекладывать бумажки с места на место и делать статистические таблицы.
- Может, оклемается, - неуверенно покачала головой мама.
- Кто ж его знает.
Немного помолчали.
- Юр, а я вот что хотел спросить, - как бы между прочим начал археолог. – Среди твоих знакомых случайно нет минералога?
- Минералога? Специалиста по минералогии? А геолог не подойдет?
- Я тоже так думал, но, видимо, не подойдет, - археолог еще раз вспомнил, с какой четкостью в словах девушки он услышал то, чего она не произносила. – Знакомые геологи у меня самого есть, а вот минералогов… Наверное, дело в том, что это очень редкая профессия. Можно попробовать связаться с Российским минералогическим обществом, входящим в состав Европейского минералогического союза – на днях мне попадалась их реклама в интернете, но не хочется привлекать внимания…
- Я тебя понял, - кивнул отчим и задумался.
Пока он морщил лоб, чай пили в тишине. Наконец он проговорил:
- Когда я учился в институте, с нами вместе проходил практику студент из геологического. Он уже тогда увлекался минералами и их происхождением. Мы были плохо знакомы, но лет пятнадцать назад встретились на съезде, посвященному наукам земли. Разговорились. Оказалось, он работает в частной компании по добыче минерального сырья, в Оренбурге. Но это было лет пятнадцать назад, многое с тех пор могло измениться. Он мог поменять работу или, как я, уйти на пенсию. А может он и не жив вовсе…
- А ты помнишь, как его зовут? Что он за человек?
- Павел. Фамилию – нет. Да человек как человек, особо мы не общались никогда. Веселый такой дядька.
Искать Павла в какой-то организации Оренбурга, не зная о нем ничего и не будучи уверенным, что он работает там по сих пор. Интересная задача, ничего не скажешь.
- А ты уверен, что какой-нибудь геолог не сможет тебе помочь? – спросила мама.
- Теперь да.
Слово «минералог» послышалось ему по пути к отчиму. И оказалось, что у отчима действительно есть знакомый минералог. Теперь археолог был уверен, что нужен ему не просто человек такой профессии, а нужен именно этот Павел. Сложно такое было объяснить матери, потому он попытался выглядеть более-менее логичным в ее глазах.
- Меня интересует один очень важный вопрос, и он связан с глубокими знаниями в области минералов. Сомневаюсь, что геолог сможет мне помочь.
- Зная тебя, можно наверняка предположить, что ты полетишь туда не позже понедельника, - ухмыльнулся отчим.
- Хотелось бы… А как тебе глава о Саласпилсе в Латвии?
Найти все компании по добыче минерального сырья в Оренбурге через интернет не составило труда. Но каждую из них было необходимо посетить лично, потому как археолог, во-первых, не любил решать дела по телефону, а, во-вторых, вовсе не был уверен в том, что сотрудники отдела кадров согласятся поделиться информацией, не видя в глаза собеседника. Тем более, если этот человек, Павел, в их компании уже не работает.
Билеты были забронированы на послезавтра, по цене в два раза дороже, но деньги сейчас не имели значения (да и никогда не имели), он надеялся, что скоро они ему вовсе не понадобятся.
Позвонил сестре. Как она и предупреждала, связь оставляла желать лучшего – абонент недоступен. Отправил шуточное сообщение («Верни кота! Согласен на любые условия!») и пошел дописывать книгу. Ему оставалось две главы.
Меня часто спрашивают, почему моя работа настолько неопределенная, почему она не заключена в рамки времени или какой-то одной культуры. Я не исследую эпоху одной страны или народности, не привязан ни к местности, ни к какому-либо историческому событию. Мне интересен весь мир в целом, вне зависимости от годов и сторон света.
Я понимаю, что в этом случае мои знания в любой из области исследований не могут соревноваться со знаниями специалистов, которые изучают эту тему на протяжении чуть ли не всей жизни, но меня это не смущает, я пожертвовал глубиной исследований в самом начале карьеры. Зато мои знания охватывают множество интереснейших мест, они распространяются по широте, нежели в глубину, и меня это устраивает.
Еще меня часто спрашивают, почему я выбрал профессию, изучающую прошлое. Мол, кому это нужно, какая разница, как жили до нас, чего ты копаешься в этом. Меня удивляют такие вопросы. На это я всегда отвечаю, что весь этот мир – прошлое.
Мы видим звезды, которые могли потухнуть много веков назад, потому как свет от них доходит к нам спустя тысячелетия; мы берем камень в руки, даже не задумываясь над тем, что ему, возможно, миллионы лет, и тем самым мы прикасаемся к прошлому; и даже девять месяцев в животе у матери мы проживаем в прошлом, поскольку это время никак не учитывается в возраст – настоящее, по мнению большинства, начинается только после появления на свет.
Каждый из нас, так или иначе, изо дня в день копается в прошлом: анализирует моменты прошедшего дня или вспоминает события десятилетней давности, читает книги, написанные в прошлом веке, или изучает историю, обсуждает с подругами за чашкой чая сплетни минувшей недели или хохочет с друзьями за кружкой пива над тем, что было год назад…
Мы все состоим из прошлого, хотя и привыкли безоговорочно считать себя живущими в настоящем. Наша внешность – эхо наследственности, коллекция генов праотцов и праматерей, наша внешность – отголоски прошлого. Часть клеток нашего организма омертвела, а значит и часть нас, таких, какими мы были раньше, уже не живет. Вся наша память – прошлое, и стоит только чихнуть или пошевелиться – один неуловимый миг, и это уже в прошлом.
Получается, что и моя профессия не так уж далеко ушла от современного, пропитанного прошлым мира. Археология – часть жизни, не важно чьей: всего человечества в целом или отдельных индивидов в частности. Часть жизни этого мира.
10.
Он всегда был излишне ответственным. Эта черта граничила с безумством – не мог он успокоиться, пока не доведет дело до конца, ни перед чем не останавливался и ни с чем не считался. Коллег это раздражало, но директор всегда был доволен его работой. И вот пожалуйста – уволил ни за что! Уволил из-за какого-то чекнутого психа, раз – и нет работы. Уж с кем с кем, а с ним такого никогда не должно было произойти!
Как известно, неожиданности выводят из строя почище любых ожидаемых событий, и потому чувствовал он себя так неуверенно и обреченно. Казалось, благополучная жизнь кончена, кто он теперь – обычный безработный. Ни жены, ни карьеры, в его-то сорок один год.
Семья распалась через два года после вступления в брак – не сошлись характерами, как это обычно бывает, и не было жизненной мудрости, чтобы пережить кризис в отношениях. Детей так и не завели. Давно это было.
Мог бы удариться головой в карьеру, но сначала организация, в которой он работал, этого не предусматривала, потом – запал прошел, стало неинтересно стремиться к чему-то большему. Работал ответственно, но по инерции. Все работают, и он работает. И только несколько лет назад вдруг осознал, что у него ничего нет.
Этот переломный момент в его жизни стал толчком к активным действиям. Он словно опомнился, пустил все силы в нужное русло, поменял работу и добился цели: за четыре года стал начальником своего отдела, хотя, казалось, это было практически невыполнимо – за такой стаж ни одного года в руководящей должности. Выручила его все та же ответственность – настолько он был дотошным, придирался к каждой мелочи, пока это не сыграло ему на руку. Обнаружил подставную ошибку в документах, которая стоила бы как минимум затяжных судебных разбирательств и ареста имущества организации.
Казалось бы, укрепился на ногах, даже квартиру приобрел. А тут – раз! И нет работы.
Предстояло решить, что же делать дальше. и он не придумал ничего лучше, чем пойти в ближайшее заведение и напиться. В полпервого дня.
Подошел к стойке, заказал и уселся здесь же. Кафе пустовало, из посетителей – только он да дама в углу, сидя к нему спиной, тихо, но жестко вела переговоры по телефону.
«Наверняка начальница», - с тоской подумал он и отвернулся. И минуты не прошло, как он услышал звук отодвигаемого стула. Обернулся.
К обеду так и не притронулась. Нервно бросила телефон в сумку, а несколько купюр – на стол, и мимо него прошествовала к выходу. И не обратил бы он на нее внимания, если бы ее внешность так не отличалась от того образа, который он создал у себя в голове: беспринципной карьеристки, жесткой и властной.
Ее и дамой назвать было сложно, возраст не давал возможности языку повернуться. На вид – не больше тридцати, обаятельная, несмотря на нервозность в движениях. Выразительные глаза, цепкий взгляд. Но она производила впечатление очень мягкой и какой-то уютной девушки, невозможно было поверить, что она умеет так жестко разговаривать.
Он вскочил, случайно задев локтем и опрокинув бокал, и выбежал следом за ней на улицу. Нестерпимо вдруг захотелось узнать ее, разгадать, стать ближе. Так он нашел друга.
Бармен хмуро посмотрел на вращающийся вокруг своей оси опрокинутый бокал и растекшуюся по стойке жидкость, взял тряпку и уверенным жестом вытер идеально ровную лужицу – в виде капли.
11.
До конца посадки оставалось десять минут, когда в самолет вошла она. Точнее, вбежала – запыхавшаяся, растрепанная. Она по инерции продолжала торопиться, хотя смысла в этом больше не было. Нервно закинула сумку в отделение для багажа, нервно сняла верхнюю одежду и нервно села рядом с ним в кресло, даже не посмотрев на соседа по полету. Удивился ли он этой встрече? Нет, он знал, что на днях это снова произойдет. Кашлянул, улыбаясь. Она раздраженно повернула голову в его сторону и замерла.
- Вы меня преследуете? – наконец выговорила она, спокойно, но слегка смущенно. От спешки не осталось и тени, движения преобразовались в плавные, глаза засветились интересом и любопытством.
- То же самое я могу спросить у вас, - с деланной серьезностью кивнул он.
- Пора, наверное, познакомиться? – сама предложила она и тут же смутилась еще больше.
- Я подумал о том же гораздо раньше, - уверенно заявил археолог и добавил: - Просто озвучить не успел.
- Яна, - поправив волосы, протянула она руку, ни на секунду не отводя от него взгляд.
- Вадим, - аккуратно пожал ее руку археолог. – В командировку?
- Нет, домой.
- Вы прилетали погостить?
- Не совсем. Я живу в этом городе недавно. По работе приходится.
- И летите домой в понедельник?
- А мне нет разницы когда, - пожала она плечами. – Захотелось сейчас. А вы?
- А я по делам.
- Срочным?
- Я бы сказал – важным.
- Значит, не срочным, - она на несколько секунд задумалась или сделала вид, что задумалась. – То есть вы решили именно сегодня полететь по несрочным делам в Оренбург, а я именно сегодня решила домой. Вы давно планировали этот перелет? Когда вы собрались?
- Позавчера, - без тени улыбки ответил он.
- Я тоже позавчера, - серьезно проговорила она после минутной паузы. – Вы меня пугаете.
- И не пытался. Я для этого ровным счетом ничего не сделал.
- За последнюю неделю мы встретились с вами три раза, причем каждый из них происходил при необычных для меня обстоятельствах.
- Что вы имеете в виду? – спросил археолог для поддержания разговора, хотя точно знал, о чем пойдет речь.
- Я будто нарочно оказывалась в ситуациях, которые выбивались из моего привычного ритма жизни, и поступала так, как мне не свойственно.
- Удивительно, а у меня все с точностью до наоборот, - рассмеялся он.
- Еще скажите, что и в этом городе вы жили с рождения, - неуверенно съехидничала она.
- Точно, так и есть.
Самолет готовился ко взлету, и пока экипаж рассказывал о правилах безопасности, они молчали, не обращая, впрочем, никакого внимания на инструкции. Машинально пристегнули ремни, и Яна машинально открыла журнал. Он отвернулся к иллюминатору, предоставляя ей возможность подумать в тишине. Спустя полчаса она заговорила сама.
- А вы надолго?
- На пару дней.
- А билеты уже брали?
- Да, - не понимая, к чему она клонит, ответил археолог.
- А давайте места сверим!
Он расхохотался.
- Можем сверить заодно маршруты следования по Оренбургу. Чтобы в следующий раз вы не удивлялись и не пугались.
- А вы точно не маньяк? – Яна подозрительно сузила глаза.
- А похож?
- Немного, - после оценивающего осмотра вынесла она вердикт.
- Тогда точно не маньяк, они, как правило, не похожи.
На этот раз расхохоталась она.
- Спасибо за цветы, тогда я ничего не успела сказать, вы были слишком поспешны. Кстати, что за «правило трех»?
- Это мое личное наблюдение. Если человек встретился три раза, то можно быть уверенным, что это судьба.
- Почему именно три?
- Два раза еще можно объяснить случайностью, третий – нет.
- Интересно, - хмыкнула она. – Значит, вы уверены, что это судьба?
- А вы до сих пор объясняете это случаем?
Она, как и археолог, не ответила на вопрос, но задала новый.
- Именно поэтому вы не стали спрашивать мое имя ни в первый раз, ни во второй – хотели сначала убедиться?
Археолог улыбался.
- Но вы же сразу сказали, что уверены, будто это судьба, и мы встретимся еще как минимум два раза. Откуда такая уверенность?
- Это сложно объяснить.
Она восприняла его слова по-своему и уткнулась в журнал, забывая при этом для вида водить глазами. Впрочем, через несколько минут она снова заговорила.
- А вы не в первый раз в Оренбурге, правда же?
- А почему вы так решили?
- Мне знакомо ваше лицо.
- Мы могли встречаться в моем городе.
- Нет, я бы запомнила. Я и запомнила, - поправилась она. – Стойкое ощущение, что я видела вас до этого.
- Не в Оренбурге. Я лечу туда в первый раз.
- Хм… А вы часто летаете по делам?
- Думаете, если бы мы раньше встречались, я бы это упустил?
- Не обязательно встречались, я могла видеть вас мельком.
- Может быть, во сне? – хитро улыбнулся археолог.
Яна растерялась, а потом пораженно покачала головой, уставившись в одну точку, будто воспроизводя заново в памяти увиденную когда-то картину.
- Вот видите, это судьба, - заключил довольный собой археолог.
- Все это очень странно…
Он пожал плечами, но взгляда от нее не отвел. А после паузы спросил:
- Что вы делаете сегодня вечером? Предлагаю наконец дать судьбе отдохнуть.
- Зовете меня на свидание?
- Да. А вы за неожиданности? Можем продолжить встречаться не по плану.
Яна молчала.
- О чем вы думаете?
- О том, могли ли вы подстроить наши встречи.
- И как по-вашему?
- Думаю, нет. На той остановке, где вы вытащили меня из-под колес, я никогда не бываю и, как следствие, никогда не падаю, да и будильник мой вы сломать не могли – а именно из-за него я опаздывала и оказалась там. В том районе, где вы подарили мне цветы, я была впервые. Билеты бронировала через интернет, и никто не знал, что я улетаю, до вчерашнего вечера. И, в конце концов, я не политик и не важная персона, которая обладает секретными сведениями. Незачем за мной следить.
- Хорошо, значит, теперь маньяком вы меня не считаете?
- Нет, думаю, вы хороший человек.
- Значит, на свидание сегодня пойдем, - утвердительно резюмировал археолог. – Куда?
- Кино?
- А вы любите кино?
- Так всегда делают, идут в кино. А вы любите?
- Только фильмы о реальных людях, основанные на реальных событиях. Мне жалко тратить время на выдуманные истории чужих людей, если они не несут в себе действительно что-то важное. А что может быть важнее настоящей жизни? Думаю, ничего.
Яна подняла бровь.
- Вы не согласны? – поинтересовался археолог.
- Напротив, я думаю так же. Только когда начинаю объяснять это другим, мне крутят у виска.
- Значит, не в кино. И, конечно, не в ресторан?
- Разумеется, нет.
- И, могу предположить, что и не в любое людное место.
- Вы основываетесь на собственных желаниях или видите меня насквозь?
- Думаю, что на собственных.
- Вы в этом не уверены?
- Не до конца.
Яна расхохоталась, но тут же, смутившись, затихла. Подумав, она медленно проговорила:
- Давайте просто пойдем гулять, а там решим, куда нам захочется.
- Согласен. В семь?
- Лучше в девять.
- Обменяемся телефонами?
- Я так думаю, если этого не сделать, то куда бы я ни пошла в девять вечера, вы окажетесь там же.
- Можем проверить.
- А если мы больше никогда не встретимся? – лукаво улыбнулась она.
Его серьезный взгляд сказал сам за себя, но он озвучил мысли.
- Я уверен, мы будем встречаться постоянно.
- Вы говорите так убедительно, что мороз по коже. Откуда вам знать?
Он молчал, смотря ей в глаза твердо, без намека на иронию. Яна, ничего не понимая, достала из сумки телефон.
- Зарядка кончилась, - разочарованно протянула она. – У вас есть ручка?
- Диктуйте, я не забуду.
- Хотите произвести впечатление?
- Нет, просто у меня хорошая память.
- А мне что делать без ручки? Я таким похвастаться не могу.
- А вам и не обязательно знать мой номер – вы все равно мне сами не позвоните.
- Считаете меня предсказуемой?
- Скорее, независимой, - внезапно повеселел археолог.
Яна неопределенно повела плечом.
- Вы согласны со мной, но горды, чтобы признать это, - не унимался он.
- А вы слишком прямолинейны.
- Этой мой второй недостаток. На первом месте, кстати, хорошая память.
- Разве это недостаток?
- Вы и представить себе не можете какой.
- Знаете, а вы подали мне идею. Как насчет того, чтобы встретиться у Дома памяти? Это недалеко от моего дома, найдете дорогу?
За разговорами время пролетело незаметно. В здание аэропорта вошли вместе.
- Вас встречают? – спросила Яна.
- Нет, я сам. А вас?
- Родители. Мы можем вас довезти, если нам по пути, - как бы между прочим предложила она, копаясь в сумке в поисках паспорта. – Вам куда?
- Спасибо, я доберусь, - уверил археолог. – Не буду вам мешать, вы наверняка давно не виделись.
- Полгода точно, - виновато вздохнула Яна.
- Это они? – спросил он, как только они оказались в зале ожидания, заметив, как пожилая пара, не сводя с нее глаз и широко улыбаясь, нетерпеливо переминается с ноги на ногу.
- Они! Пойдете со мной?
- В другой раз, - из вежливости отказался археолог.
- Тогда сегодня в девять, - протараторила она и стала протискиваться сквозь толпу родителям навстречу.
Он еще немного постоял на месте, следя за ней и ее семьей. Заметив, что мама заинтересованно смотрит в его сторону, он дружелюбно улыбнулся, кивнул и пошел к выходу.
12.
- Так чего вы от меня хотите? – протирая очки, спросил Павел Станиславович.
Он выглядел хуже отчима и старше лет на десять. Возрастные пигментные пятна, мутный взгляд, трясущиеся руки. Они сидели в потрепанных временем креслах в унылой гостиной. В доме никогда не было женщины – археологу сказала об этом неуютная обстановка.
Создавалось впечатление, что в этом жилище ничего не менялось лет сорок – скрипящая потертая мебель, давнишние поеденные молью занавески скрывают грязные окна с облупившейся краской на рамах, паутина по углам. Неопрятная одежда хозяина так же выдавала его безразличие к чистоте.
Археолог нашел его через отдел кадров второй по счету организации, в которых он был. Оказалось, мужчина ушел на пенсию около трех лет назад, но штат его еще помнил и отзывался о нем с теплотой. Адрес дали сразу, надеясь, что археолог сможет скрасить его серые будни своим визитом. Просили передать привет.
Но, честно говоря, он представлял его совершенно другим человеком. Веселый дядька – единственная характеристика, полученная от отчима, повлияла на ожидания, но не оправдала их. Никак его нельзя было назвать веселым, и никак сложившийся образ в голове археолога не вязался с действительностью.
- Отчим рекомендовал вас как опытного минералога, а на вашей прежней работе отзывались о вас исключительно как о профессионале своего дела. И потому я надеюсь, что вы сможете мне помочь.
- Что в моих силах, - пожал плечом Павел Станиславович, никак не отреагировавший на неприкрытую лесть.
- Мои вопросы могут показаться вам странными… Вы слышали о пейнитах? – решил перейти к сути археолог.
- Еще спрашиваете! – фыркнул тот. – Самый редкий минерал, как же о нем можно не слышать. Он даже в Книгу рекордов Гиннеса занесен.
- Тогда, наверное, вы помните историю, как и где этот минерал был найден впервые?
- Что именно вы имеете в виду? Вас интересует его месторождение?
- Не совсем. В начале были найдены два экземпляра, верно?
- Да, оставшиеся были обнаружены гораздо позже.
- Наверное, вы знаете и о муассанитах.
- До пятидесятых годов минувшего века муассанит не находили нигде, кроме как в метеоритах. Позже он был обнаружен в виде включений в кимберлитах Якутии в пятьдесят девятом, если мне не изменяет память, и в США, на год раньше. Был установлен даже в виде включений в алмазах.
- Нет, такие включения меня не интересуют. Я говорю именно о муассаните в чистом виде.
- О, в чистом виде он был обнаружен только в двух экземплярах. Один – в единичных образцах пород верхней мантии и другой – в каменном метеорите.
- Наверное, вам и об адулярах известно.
- Разумеется, известно, - начал раздражаться минералог. – Адуляры относятся к магматическим глубинным горным породам…
- И впервые два адуляра были обнаружены в пятьдесят восьмом в речных галечниках окрестностей города Оливера, штат Виргиния, в США. А не известны ли вам похожие случаи?
Минералог какое-то время молча сидел в кресле, перебирая дрожащими пальцами дужки очков.
- Кажется, я начинаю улавливать связь. Вас интересуют редкие минералы, найденные…хм… попарно?
- Не обязательно редкие, - кивнул археолог. – Но вы правильно понимаете. Именно те, которые с самого начала были найдены исключительно в двух экземплярах, примерно в одно время.
- Зачем вам это? – он смотрел на археолога удивленно и внимательно.
- Провожу кое-какие исследования, - уклончиво ответил тот, и сразу понял, что старик не поверил его словам.
- У вас очень интересная сфера исследований. Учитывая, что вы не минералог и, могу поклясться, даже не геолог.
- Я археолог. Минералы, как вы понимаете, не совсем мой конек. Мне не хватает знаний в этой области, и я пришел к вам за помощью.
- Хм… Хм… Учтите, молодой человек, что если вы охотитесь за богатствами, вы пришли не по адресу. Я не собираюсь в этом участвовать, - надев очки, резко произнес хозяин дома, намереваясь встать из кресла.
- Нет, к деньгам я равнодушен, - поспешно заверил археолог. – К тому же, посудите сами, зачем бы мне нужно было знать именно о первых найденных экземплярах? Я бы выпытывал у вас месторождения дорогих камней. Да и не выпытывал бы вовсе, такую информацию можно найти и у геологов, и в интернете. И не так-то просто начать их добычу, если вы понимаете о чем я. Мне не важна их стоимость и не важна редкость – об этом я сказал сразу.
Старик откинулся на спинку кресла.
- Тогда что?
- Ценность в другом плане, не связанном с деньгами.
Хозяин дома молчал и вглядывался ему в лицо. Археолог сидел ровно и спокойно, уверенный в своих словах – он действительно сказал правду. Тишина затянулась, но напряжения уже не чувствовалось.
- Лешательериты, - наконец проговорил минералог. – О них вам известно?
- Да, о них я знаю.
- Поудреттеиты?
Археолог живо вспомнил два минерала бледно-розового цвета из своей коллекции. Они занимали самые крайние слева нижние клетки шахматной доски.
- Кажется, их в мире не больше трехсот, верно?
- Да, верно, - задумчиво произнес минералог. – Грандидиериты?
Два сине-зеленых прозрачных камня были раскиданы по свету. Один из них он привез с Мадагаскара – их единственного месторождения в мире, другой – выкупил у алчного француза, с горем пополам согласившегося продать перстень с этим камнем, доставшийся по наследству.
- А их в мире в чистом виде не больше десятка, - кивнул археолог.
- Хм… Прениты?
- Впервые были обнаружены датским капитаном Хендриком фон Преном в конце восемнадцатого века на мысе Доброй Надежды.
- Скажите, так ли вам на самом деле не хватает знаний, как вы думаете? – раздраженно закинул ногу на ногу минералог. – На моей памяти больше нет подобных образцов, но вы знаете, что они есть, и знаете гораздо больше меня. Да-да, гораздо больше.
Он не стал спорить, старый ученый в кресле напротив был проницательнее, чем о нем можно было подумать с первого взгляда. Стоило попытаться найти другого минералога, но теперь эта идея не казалась археологу удачной. Человек с таким опытом работы в этой области знал меньше, чем сам археолог, и все потому, что не изучал никогда камни именно с этого ракурса. Да и кому придет в голову улавливать связь в истории обнаружения разных видов, заметить главную особенность – двойственность? Верно, никому. Любой разумный ученый посчитает эту идею бесполезной чушью.
Разочарование вязкой жижей растекалось по телу. Ему не хватает двух пар камней и найти их, похоже, еще сложнее, чем все остальные. Потому что из всех известных на земле минералов двойственных больше нет, он уверен.
- А, может, чароит? – вдруг прервал минералог поток отчаянных мыслей археолога.
- Чароит? А при чем здесь он? Насколько мне известно, его первооткрывателем был Юрий Гаврилович Рогов, и нашел он сразу месторождение чароитов.
- Поэтому я и подумал об этом минерале. Большинство считают именно так. Но Юрий Гаврилович Рогов был лишь первооткрывателем месторождения, а впервые минерал был обнаружен Владимиром Георгиевичем Дитмаром, на стыке Якутии и Иркутской области, в районе Байкало-Амурской Магистрали, в долине реки Чара. Ученый проводил геологическую съемку и условно назвал фиолетовые минералы куммингтонитовым сланцем. Впоследствии эти минералы были переданы в Минералогический музей имени Ферсмана. А еще позже два экземпляра были выкуплены русским коллекционером, неизвестно каким способом.
- Вы знаете этого коллекционера? – с надеждой спросил археолог, удивленный новой информацией.
- О, я знаю, - археологу не понравился тон, в котором минералог отозвался о нем. – Вы не сможете с ним договориться.
- Нет ничего невозможного.
- Но не с ним. Я дам вам его координаты, чтобы вы сами убедились.
Больше археологу ничего и не требовалось. Он вдруг почувствовал, что все получится.
13.
Вечер был холодным. Резкий ветер остро шутил с выпавшим накануне снегом, подбрасывая его горстями и раздувая по воздуху. Археолог подъехал к Дому памяти на десять минут раньше и высматривал ее по сторонам освещенной аллеи. Она опоздала, но это было неважно.
«Замерзла», - про себя резюмировал археолог, глядя, как она прячет улыбку в складках огромного шарфа, натянутого чуть ли не до глаз. А вслух сказал: - Пойдем пить кофе?
- Лучше чай, - согласилась она, взяв его под руку.
- Как прошел день? – перекрикивая вьюгу, спросил археолог.
- Провела его с родителями. Мама спрашивала о тебе…о вас, - неловко поправилась она.
- Нет, лучше о тебе.
Яна рассмеялась.
- И что ты сказала?
- Правду. Что я тебя знать не знаю, но сегодня мы встречаемся.
Минут через семь археолог открыл перед ней дверь кафе, пропуская ее вперед. Внутри было темно, но шумно – почти все столики заняты.
- Нелюдное место, как ты любишь, - пошутил он.
Яна закатила глаза и приспустила с лица шарф.
После того, как сделали заказ, археолог заговорил.
- Не буду пытать тебя просьбами рассказать о себе и не хочу слушать напряженных попыток поддержать разговор.
- Как, и про хобби не надо? И про любимую музыку? – наигранно ужаснулась она.
- Про погоду, работу и черты характера тоже необязательно.
- Ну вот, а у меня как раз речь, - притворно надула она губы, чем заставила археолога развеселиться. – А о чем же мы тогда будем говорить?
- Давай об интересном. К примеру, расскажи о самом необычном, из ряда вон выходящем, что когда-либо происходило в твоей жизни.
- Какой странный вопрос. Надо подумать, хм… Когда я училась в третьем классе, у меня вдруг неожиданно пропал Гоша.
- Кто пропал?
- Гоша, мой кролик. До сих пор не уверена, что мама его никому не отдала, она не сознается. Но это было довольно необычно.
- Ты серьезно?
- Да, представляешь? Как сквозь землю провалился!
- Да я не об этом, - археолог едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. – Что же тут необычного? Он мог убежать или умереть.
- Плюшевый Гоша не мог.
- Плюшевый Гоша! Я спросил о самом необычном, и вместо рассказа о том, как она чудом сдала экзамен или по невероятному стечению обстоятельств выиграла в лотерею, я услышал про Гошу!
- Это был мой первый зверь!
- Плюшевый зверь, - многозначительно поднял вверх указательный палец археолог.
Они хохотали, наверное, на все кафе, когда принесли заказ. Мало-помалу успокоившись, Яна первой пригубила чай.
- Больше не помню ничего необычного. Наверное, у меня скучная жизнь.
- А как же твоя работа? Как ты оказалась так далеко от Оренбурга?
- Жду не дождусь, когда снова вернусь сюда насовсем, - фыркнула она.
- Наш город не нравится или то, чем ты занимаешься?
- Не могу точно сказать. В последнее время у меня часто возникает ощущение, что я не там, где хотелось бы. Работа тому виной или ваш город – не знаю.
- А здесь ты чувствуешь себя лучше? Зачем согласилась уехать?
- Здесь мой дом. Решила рискнуть, наверное.
- По контракту?
- Да. Осталось почти два года… А у тебя как с работой?
- Мы же собирались не разговаривать о работе, - напомнил археолог. – Тем более о моей.
- Что, ужасная работа?
- Не в этом дело. В последние несколько лет я только и делаю, что рассказываю о своей работе. Я археолог и пишу книги на основе своих экспедиций.
- Ты шутишь! Я думаю, откуда мне знакомо твое лицо! Вадим Витвицкий!
Несколько человек посмотрело в их сторону, но археолог как ни в чем не бывало пригубил свой чай.
- Значит, читала?
- Нет, - смутилась Яна. – Но не раз видела твою фотографию на задних обложках книг у мамы.
- Я там плохо получился, сам на себя не похож.
- Наверное, поэтому она тебя не узнала.
- Зато теперь ты не сможешь сказать ей, что меня знать не знаешь.
- Теперь я знаю кто ты, не больше. Ничего не изменилось, мне по-прежнему о тебе ничего не известно.
- Тебе известно обо мне больше, чем кажется. Так же, как и мне о тебе.
- Что ты имеешь в виду?
- Вот, например, на твой взгляд, что я о тебе знаю?
- Что я родилась в Оренбурге, работаю по контракту в твоем городе, не люблю кино и людные места, и что у меня был кролик Гоша.
- А теперь то, что я знаю о тебе. Несмотря на показательную открытость и простоту, ты очень замкнутый и недоверчивый человек. Тяга к независимости не позволила побывать тебе замужем. Ты предпочла карьеру – но и она не самое важное, что есть в твоей жизни. Родители – самые близкие люди, с друзьями ты никогда не была по-настоящему откровенна. Именно поэтому ты сидишь здесь со мной, а не с ними – потому что мне доверяешь больше и сама удивляешься этому. Я бы подумал, что до того, как отсюда уехать, ты жила с родителями, но, учитывая твою независимость, почти уверен, что это не так. Знаешь, говорят, что город накладывает отпечаток на личность его жителей? Так вот, кажется мне, что и ты сама такая же аккуратная и уютная, любишь порядок и рукоделие, чтишь традиции, не переносишь шума и суеты. Ты мягкий человек, но при этом упряма и горда – и ты была такой с детства, этому не предшествовали события в этой жизни, которые могли бы повлиять на твое мировосприятие.
Когда он закончил, Яна сидела спокойная и серьезная, можно было подумать, что она вовсе не удивлена. За соседним столиком вскрикнула девушка – случайно пролила на себя стакан сока. Яна даже не повернула головы в ее сторону, не заметила. Молча смотрела ему в глаза, а он почти не дышал – ждал реакции, боясь, что перегнул палку. Наконец напряжение исчезло, Яна вдруг расхохоталась. Археолог вздрогнул от неожиданности.
- Психологом никогда не работал?
- Нет, - опешив, произнес он по инерции, сразу не поняв, что вопрос не требовал ответа.
- А гадалкой? – веселилась она.
- Да в чем дело! – начал улыбаться он. – Где смешно?
- Прости, но с каждым твоим логическим заключением ты заставляешь меня чувствовать себя непозволительно предсказуемой. Как будто для тебя я понятнее, чем для себя.
- Но это не так.
- Ладно. Давай по порядку. С чего ты взял, что у меня тяга к независимости?
- Ты не любишь кино и сама назначила время встречи, причем какое время! Девять вечера – это поздно для первого свидания, ты не можешь этого не знать. А значит, тебя это не волнует, что говорит о твоей независимости от общественного мнения и от негласных правил. А такие люди не могут существовать в зависимости от кого бы то ни было.
- Логично. А как ты решил, что я не была замужем?
- Просто предположил.
- С родителями я действительно не жила с двадцати трех, как только закончила институт, переехала. С друзьями мне становится скучно, у нас мало общих тем. Все подруги давно в браке и у всех есть дети. А как ты понял, что карьера для меня не так важна, как может показаться?
- Ты полетела домой в понедельник. И любишь чай больше, чем кофе – это мне сказало о мягкости твоего характера и подкрепило мысль о том, что, как коренной житель этого города, ты такая домашняя и спокойная.
- Это впечатляет, - протянула Яна. – Не уверена, что смогу так же.
- Попробуй. Девушка, можно вас? – обратился он к проходящей мимо официантке. – Нам то же самое и какой-нибудь десерт. Два.
Официантка, кивнув, удалилась, и он, повернувшись к Яне, повторил:
- Попробуй.
- Даже с десертом так. Я поняла, что хочу сладкого, только после того, как ты произнес заказ вслух. Как я могу пробовать?
Археолог улыбался.
- Хм… Ну ладно. Я знаю, что ты хорошо понимаешь людей, пишешь книги и участвуешь в экспедициях. Наверное, тебя сложно удивить – чего ты только не видел, да и поступки человека для тебя предугаданы. Ты знаменит и успешен, но почему-то живешь в сером неприметном городе – наверное, это связано с консерватизмом или со страхом что-то менять. Ты не любишь кино и у тебя хорошая память, здесь и так все понятно. Ну что?
- Почти. Я не консервативен и не боюсь перемен, а не вижу смысла куда-то переезжать. Что мне даст новый город? Ничего. Работа останется прежней, мысли и убеждения – тоже. Тогда какая разница, где жить.
- Ты же сам говорил, что город накладывает отпечаток на личность его жителей.
- Да, я тоже серый и неприметный. Спасает только, что на меня и другие города разных стран влияют. Ты была заграницей?
- Четыре раза, и все по работе.
- То есть нет смысла спрашивать, где тебе понравилось больше.
Яна помотала головой.
- В каждой стране я была не больше двух суток, семинары заканчивались вечером, и сил на гуляния уже не оставалось. Но море видела, правда не осмелилась в него зайти.
- Почему?
- Ты будешь смеяться.
- Нет, - удивленно пообещал археолог. – Так почему?
- Не знаю, как это объяснить… Мне показалось оно таким… - Яна силилась подобрать нужное слово, - мощным.
- Был шторм?
- Нет, не в этом смысле. Я пришла к нему на закате, и в сумерках оно было стального цвета. Волны шумели мерно, но помимо трепета вызывали у меня… не знаю, как объяснить. Я его боялась.
Археолог выглядел задумчивым и растерянным.
- Ты в первый раз видела море? В детстве родители не брали тебя с собой в отпуск?
- Нет, они стали отдыхать только после того, как я выросла. А почему ты спрашиваешь?
- Ну… Это необычно, - замялся археолог, а потом вдруг резко сменил тему: - Ты пьешь черный чай?
- Не поняла. Какая связь?
- Никакой. Просто нам перепутали заказ, - улыбнулся он, глядя куда-то вдаль.
Яна обернулась и увидела приближающуюся к ним официантку. Помимо двух вазочек с десертами, на разносе красовался прозрачный чайник с черным чаем.
- Видимо, она не так поняла. Ничего страшного, я пью любой чай.
- Кстати, ты никак не прокомментировала мою фразу про рукоделие, - подмигнул археолог.
- Да что тут комментировать, - повела она бровью, отправляя ложку мороженого в рот. – Было бы у меня больше свободного времени, возможно, я бы занималась чем-нибудь интересным. В школе, например, я ходила в кружок глиняной лепки. Мне нравилось.
Археолог обратил внимание, что в проходе возле их стола остановились двое. Молодая мама, лет двадцати пяти, присела возле дочери, завязывая ей шарф. Девочка выглядела милой и послушной, совсем не капризничала. Столик, за которым они сидели, убирался официантами. Значит, они пришли вдвоем, без отца – если он вообще был. Женщина, заметив на себе его рассеянный взгляд, улыбнулась. Археолог улыбнулся в ответ и снова посмотрел на Яну.
- И как получалось?
- Неплохо.
- А почему перестала?
- Точно и не вспомню. Иногда бывает, что захочется смастерить что-нибудь эдакое, но, в основном, это быстро проходит. Работа занимает почти все мое время, сил не остается. Вот бы выйти на пенсию, - она рассмеялась.
- А что-нибудь изменить в своей жизни хотелось бы? Никогда об этом не задумывалась?
- Я и изменила, сама не знаю для чего. Живу вот теперь в твоем городе.
- Я о кардинальных переменах.
- Куда уж кардинальнее! Сменить работу? Не могу, она мне нравится. Сложно предположить, чем бы еще я смогла зарабатывать на жизнь.
- До пенсии еще лет двадцать пять?
- Двадцать три. Какой тактичный способ узнать возраст, - хихикнула она. – А тебе сколько осталось?
- А я не пойду на пенсию. Но если ты о другом – то мне тридцать шесть.
- Твои дети уже могут быть совершеннолетними.
- Могли бы, если бы существовали.
- А бывшая жена?
- Нет.
- Нынешняя жена? – притворно ужаснулась Яна.
Археолог, загадочно улыбаясь, отрицательно покачал головой.
- А в чем же дело? – воскликнула она, а потом, внезапно смутившись, проговорила: - Прости, это был лишний вопрос.
- Нет, почему же. Он вытек логически из предыдущих, и я не считаю его лишним.
- Ну хорошо. Так в чем дело? Интересный мужчина в полном расцвете сил, успешен и знаменит, совмещая при этом две не совсем обычные профессии, не может найти себе жену?
- Не ищет.
- Боязнь серьезных отношений?
- Нет, убеждения, что судьба сама ее приведет, зачем искать.
- Судьба? Ах, точно. Вся надежда на судьбу.
- Зря смеешься. Я не просчитался.
- Что ты имеешь в виду?
Археолог не спеша отодвинул от себя вазочку с мороженым, а потом медленно откинулся на спинку мягкой лавки, скрестив руки на груди и при этом улыбаясь так, будто уже сказал, что имел в виду. Яна тоже пыталась улыбаться – вопросительно и непонимающе. Когда недоумение на ее лице сменилось возмущением, археолог довольно кивнул.
- Какая наглость!
- Ничего подобного. Факт.
- Ты не можешь быть в этом уверенным!
- Но я уверен. Странно, правда?
- Не странно, а слишком самонадеянно.
- Ладно, - он в резком движении оперся на стол локтями, тем самым приблизившись к Яне чуть ли не вплотную. Их лица разделял какой-то десяток сантиметров. Она вздрогнула от неожиданности, но не отпрянула. – Думаешь, нет ничего необычного в том, что мы оба живем в моем городе, а первое свидание здесь, за две тысячи километров от дома?
- Мой дом здесь.
- Тогда тем более. Что ты делаешь в моем городе?
- Работаю!
- Случайно ли, что именно в моем?
- Я его сама не выбирала!
- Вот именно. А рейс в Оренбург ты выбирала сама. Помогло?
- Хочешь сказать, что от меня это никак не зависит?
- И от меня тоже, если тебе станет легче.
- Это невозможно.
- Еще как возможно. Но понимаю, нелегко смириться с тем, что, несмотря на всю твою независимость, существуют вещи, на которые ты не в силах повлиять.
- Я могла не соглашаться на контракт!
- Но согласилась.
- А если бы нет?
- Ну, не знаю. Рано или поздно я бы все равно прилетел в Оренбург по делам. Да и твои командировки никто не отменял – я как раз мог быть там же, в экспедиции. Или еще что, мало похожее на случайности.
- Это невозможно, - повторила Яна, улыбаясь. – Ты не можешь так утверждать.
Хитро сощурившись, он медленно подался назад, увеличив расстояние между ними, взял чашку с чаем и отпил. Яна тоже взяла чашку и, задумчиво посматривая по сторонам, стала пить маленькими глоточками. Взгляд ее задержался чуть дольше обычного на одном из столиков.
- Кажется, с вон той девушкой вы знакомы. Она глаз с тебя не сводит, а заодно и с меня.
- Нет, мы с ней не знакомы.
- Ты ведь даже не посмотрел.
Но археолог и не думал поворачиваться. Вместо этого он взял со стола рекламный буклет.
- Не все, - задумчиво проговорил он, разглядывая картинку.
Яна заглянула в буклет. Фотография леса. Среди могучих старожилов-деревьев торчит из земли поросший мхом трухлявый пенек. «Выделяться не всегда хорошо, - гласил текст. – Будь как все!», и на обратной стороне белоснежная улыбка – реклама стоматологической клиники.
- Ты хотел сказать, как все? – уточнила она.
- Нет, конечно, - непонятно почему рассмеялся Вадим и, положив буклет на место, с легкой насмешкой в голосе проговорил, вернее даже попросил: - Пойдем-ка отсюда.
Несмотря на непонимание причины такой поспешности, Яна не стала спорить или задавать вопросов. Она кивнула. Археолог попросил счет, а девушка, которая пристально за ним наблюдала, будто чувствуя их скорый уход, вдруг засуетилась – поспешно стала перерывать сумку, бросая на них исподлобья нервные взгляды.
- Да что с ней не так! – не выдержала Яна, опустив голос до громкого шепота.
Но археолог не отвечал, он выглядел вполне себе спокойным, если бы не слишком уж натянутая улыбка и нетерпеливое перебирание пальцами по столу в ожидании счета. Он достал бумажник раньше, чем официантка приблизилась, кинул быстрый взгляд в чек, достал купюры и резко поднялся на ноги, одновременно схватив с вешалки куртку. И вот тогда Яна поняла, в чем дело, потому что как раз в этот момент прямо перед ним возникла та самая девушка.
- Извините, вы не могли бы?.. – в ее глазах отражались надежда и смущение, и весь ее вид был предвкушено-радостным и неуверенным, словно, встретив настоящего Деда Мороза, она сомневается, можно ли у него попросить малюсенький коттедж на берегах моря.
Боковым зрением археолог заметил, как Яна поспешно наматывает шарф до самых глаз – наверняка боясь расхохотаться.
- Слушаю? – изобразил вежливое недоумение археолог.
- Ну… - девушка протягивала ему салфетку и ручку.
- О! Странный подарок, конечно, но спасибо, - лучезарно улыбнулся он, забрал это все и признательно кивнул, приложив руку к груди.
После чего последовал к выходу (благо Яна уже оделась), оставив девушку в полной растерянности. Яна покатилась со смеху, как только переступила порог кафе.
- В чем дело? Почему ты не оставил ей автограф?
- А почему я должен был это делать?
- Она попросила!
- С таким же успехом она могла попросить на ней жениться.
- Она хотела всего лишь твою подпись.
- А почему она не хотела твою? Могла бы и у тебя попросить.
- Потому что среди нас двоих это ты знаменитость, - закатила она глаза.
- А в моем подъезде живет знаменитая на весь район бабуля, может начать петь в любой момент, когда ей это в голову взбредет – посреди магазина или в очереди на почту. И почему это я ни разу не додумался попросить у нее автограф, живет всего лишь двумя этажами ниже! – археолог насмешливо вздохнул, ручку и салфетку, которые все еще держал в руках, убрал в карман. – Куда теперь пойдем?
- Кажется, я знаю одно место. Ты умеешь кататься на коньках?
- Ты шутишь!
- Смотри-ка, я тебя удивила! – хихикнула Яна. – Здесь недалеко, в соседнем от моего дома дворе.
- Меня сейчас больше всего волнует даже не то, что я никогда в жизни этого не делал, а то, где мы возьмем коньки в…- он взял ее руку и поднял рукав куртки, освободив запястье, на котором были часы, - в одиннадцать вечера!
- Это не проблема, возьмем ключи от каморки у тети Зины, у нее все равно бессонница. Мы всегда так в институте делали. Пойдем?
- Конечно, пойдем, как тут можно отказаться!
Они спустились с запорошенного крыльца, оставляя свежие следы. Ветер успокоился, и на улице стало немного уютнее. Снег радостно хрустел под ногами, нарядно переливаясь миллиардами снежинок, сияющих в лучах фонарей. Археолог заметил, что на нижних ступенях и вокруг крыльца почти все следы полностью были заметены, хотя на верхней площадке, под козырьком, за выступом кирпичной стены, куда, видимо, не доставали особо сильные порывы ветра, часть чужих следов была видна еще до того, как они оставили свои.
Яна держала археолога под руку, они шли не торопясь, по тихому безлюдному переулку.
- И часто вы радовали тетю Зину ночными визитами?
- Это было наше главное развлечение.
- Тревожить тетю Зину?
- Кататься на коньках, конечно! Было весело.
- Именно по ночам?
- Даже не вспомню, как нам впервые пришла в голову такая идея, - рассмеялась Яна. – Но потом это вошло в привычку. Последний раз я каталась на коньках как раз, когда училась в институте. А ты как развлекался в студенчестве?
- Почти все развлечения были связаны с выездами на природу. На третьем курсе нас отправили на практику в сельскую глушь. Около месяца жили в палатках и познавали все тяготы будущей профессии. А забавлялись играми на желание.
- В карты?
- Нет. Всей группой придумывалось задание дня, которое необходимо было выполнить, и желание-штраф, которое необходимо было выполнить в случае провала основного задания. К примеру, требовалось в течение дня из всех произносимых слов, где это возможно, делать уменьшительно-ласкательные. Представляешь, подхожу я к нашему руководителю – уважаемому профессору с тридцатилетним стажем, и говорю: «Андрейчик Николаевичек, в зоночке нашенькой раскопочки какой-то странненький предметик, похоженький на монеточку». Видела бы ты его глаза! Самое интересное, что ведь и все остальные из нашей группы разговаривали одинаково, как в детском саду. Бедный наш руководитель, он догадался, что это игра, только спустя неделю. Каждый день терпел и удивлялся. То с утра до вечера рифмы слушает – можно было говорить только стихами, то все наши реплики начинаются с одной и той же нелепой фразы: «курица – не гусь, капуста – не арбуз». Как-то мы общались одними вопросами. Можешь себе представить такой диалог: « - Вадим, будь так добр, поставь чайник. – Хорошо? – Ну, хочешь, плохо поставь. – Я говорю, поставлю? – Ты у меня спрашиваешь? – Нет?». И все в таком духе.
- Какая интересная игра, ни разу о такой не слышала! А желания-штрафы были какими?
- Не менее забавными. Помню, выходит профессор из своей палатки вечером, на закате, а восемь человек, собравшись в круг, поклоняются ботинку в центре. С нами девушка училась, Эля, так вот в один день она была единственной, кто провалил основное задание. В течение часа она бегала по лагерю, завывая и махая руками над головой. «Профессор, профессор, я вьюга! У-у-у! Вью-у-у-у-га! Смотрите, смотрите, у-у-у!». Хороший был руководитель, смеялся вместе со всеми. Иногда были и менее интересные задания – проигравшие ходили в деревню помогать по хозяйству бабушке, которая по вечерам пускала нас помыться в баню.
- На закате ходили помогать?
- Нет, это было обязательное дежурство – два человека во время раскопок на пару часов шли туда. Иногда проигравшие их подменяли. Носили воду, кололи дрова, стряпали пироги. Ну и топили баню – ровно по средам и субботам.
- А как же вы мылись в оставшиеся дни? После раскопок, наверное, грязные были, все в земле…
- Не то слово, что грязные! Так и мылись, в нетопленой бане прохладной водой, но никто на это даже внимания не обращал, студенты ведь. А мы почему остановились? Пришли?
- Да, вон каток, - указала Яна, потом посмотрела наверх, нашла нужные окна. – Свет горит! – она потянула его к домофону, набрала номер квартиры.
- Кто там? – ответил недовольный женский голос.
- Теть Зин, это Яна. Дайте ключи покататься!
- Янка! – она открыла домофон.
- И все? – не поверил археолог своим глазам. – А как же фамилия, уточнения? Как она поняла, какая Яна? Ты у нее с института не была!
- А к ней больше никто за ключами и не ходил, тем более по ночам, - хихикнула Яна, заходя в подъезд. – Каток дворовый, известный только местным. Желающих покататься очень мало, иногда их совсем нет, пока он открыт – не то что, когда закрыт.
Дверь одной из квартир на третьем этаже была приоткрыта, туда он и вошел за Яной. В прихожей их уже поджидала хозяйка – взбитая женщина в бордовом вельветовом халате. Где-то в глубине квартиры шумел телевизор, пахло выпечкой.
- Ну, точно, Янка! Дай я тебя обниму, детка, как ты изменилась!
- Здрасьте, теть Зин.
- Ты надолго? Буквально на днях мамку твою видала, так она не сказала, что ты приедешь!
- А я не собиралась.
- Да ты проходи, проходи, чаем напою! То есть проходите, - только сейчас она заметила археолога и сразу как-то засмущалась, стала приглаживать волосы, выбивающиеся из пучка.
- Да нет, спасибо, мы только что чай пили, - отказалась Яна. – А вы по-прежнему не спите по ночам.
- Да какой тут спать, - всплеснула она руками. – Как на пенсию вышла, вообще ложусь с рассветом! А вы… решили покататься?
- Как раз самое время, - рассмеялась Яна. – Это Вадим, мой друг.
- Зинаида Николавна, - с готовностью представилась та, будто только этого и ждала. – Да вы проходите, не стесняйтесь, пирогами угощу!
- Спасибо, мы правда не голодные, - подтвердил археолог.
- Я днем завтра ключи занесу, тогда и почаевничаем, - пообещала Яна.
- Тогда я вам с собой пирогов заверну, перекусите, как накатаетесь.
Яна пыталась возражать, но хозяйка уже была на кухне. Пока она шелестела пакетами, археолог оглядывал обстановку. Его заинтересовала картина напротив комода с зеркалом, необычайно живая, будто фотография. Высоко в горах, на крутой скале примостилось гнездо. Птенцы толком без перьев, совсем недавно впервые увидели этот мир. Их клювы открыты в немом писке – должно быть в ожидании матери с едой, которая наверняка вот-вот должна прилететь. Среди них лежат два еще целых яйца.
Хозяйка вернулась с кульком, обернутым махровым полотенцем, сняла с гвоздя возле зеркала ключи и все это вручила Яне.
- Спасибо, теть Зин. Ну, до завтра!
- До завтра, милая. Приходите вместе, я шарлотку состряпаю.
- Если получится, я составлю вам компанию, - улыбнулся археолог. – Спасибо.
Хозяйка отмахнулась – мол, не за что. Она стояла в пороге, пока те спускались по лестнице, и закрыла дверь, только когда они скрылись из видимости.
- Ты правда собрался завтра со мной? – спросила Яна уже на улице.
- А почему нет? Или ты против?
- Нет, наоборот. Было бы здорово.
- Тем более. С какой стороны вход?
- Вот отсюда… Сейчас аккуратнее, тут всегда скользко, сколько себя помню.
Она открыла все замки на двери деревянной постройки и первой вошла внутрь. Спустя несколько секунд загорелся свет. Археолог с любопытством вошел следом. Тесная комната, от силы шесть квадратных метров. Стол, стул, шкаф, тумбочка в углу – на ней чайник, над ней зеркало.
- А где коньки?
- Сейчас покажу, - Яна положила на стол кулек с пирогами и ключи. – Закрой дверь, пожалуйста, на верхний замок.
- Зачем? Мы же сейчас пойдем кататься.
- Нет, мы выйдем сразу внутрь катка, через помещение. Закрыл? Ну все, пойдем.
- Куда? – археолог не выдержал этого абсурда и расхохотался. – В шкаф? Где дверь?
- Да ты ее не видишь с того места просто, - хихикнула Яна. – Вот она, за шкафом.
- Как тут все уместилось, ничего не пойму.
- А в шкафу еще и раковина, - довольно похвасталась Яна, как будто сама ее монтировала.
- С ванной и унитазом?
Они вышли из этого кабинетика в комнату попросторнее. Что-то наподобие стеллажа с ячейками, которые были заняты коньками, находилось возле одной из стен. Все остальное пространство по периметру было заставлено лавками. Пахло специфически: резиновым полотном на полу и краской – видимо, этот зал недавно пережил ремонт, во что лично археологу верилось с трудом.
- Выбирай, - шутливо скомандовала Яна и взяла из ячейки коньки нужного размера.
Они переобулись, и веселье началось сразу же – потребовалась не одна минута, чтобы научить археолога ровно стоять на ногах. Еще столько же времени – чтобы ходить. А стоило выйти на лед, и все обучение началось заново, будто бы его и не было.
Фонари по периметру, повесив головы, дремали, их не стали включать. Спали и все вокруг. Свет в окнах окружающих домов был редким гостем. Во дворе господствовала тишина, даже неловко было громко смеяться – разговаривать хотелось только шепотом. Сугробы сияли в лунном свечении, но лед, припорошенный снегом, напротив, казался матовым, как обратная сторона любого зеркала.
Спустя пару часов, когда они, замерзшие и уставшие, в маленьком кабинетике пили чай с пирогами тети Зины, археолог уже умел проехать несколько метров, не касаясь поручней и не держась за Яну, чему несказанно был рад.
- Ничего себе, как ты умеешь, - в который раз восхищался он. – Все эти пируэты, сложнейшие приемы… Кто тебя этому учил?
- Никто не учил, - с улыбкой отмахнулась Яна. – Это тебе кажется, что все это сложно, на самом деле приемы и пируэты самые примитивные, и я делаю их гораздо хуже, чем десять лет назад.
- Я этого не заметил, - честно сказал археолог.
- Потому что тебе сравнить не с чем – ты не видел меня десять лет назад. А даже если бы и видел, все равно не заметил бы: ты пытался устоять на ногах!
- Поэтому у меня так плохо получалось, я на тебя отвлекался!
- Неужели ни разу в жизни не катался? А в детстве?
Археолог помотал головой.
- А что же ты делал зимой, когда был ребенком? Лыжи?
- Нет.
- Горки?
- Нет.
- А что ты делал тогда!
- Размышлял о смысле жизни, читал книги и играл с сестрой, когда ей надоедали коньки, лыжи и горки и становилось совсем уж скучно.
- У тебя есть сестра? – заинтересовалась Яна. – Всегда хотела иметь сестру. Младшая?
- Нет, старшая. Два года разницы.
- И ты играл с сестрой, не наоборот? – не поверила она.
- Это ей было интересно во что-то играть, меня интересовали другие забавы – вроде изучения географических карт и физических законов.
- Ты серьезно? Хочешь сказать, что решил стать археологом еще в детстве?
- Да, года в три, как только узнал об этой профессии.
- Шутишь? В три года невозможно нормально мыслить! Я вообще не помню, что со мной было в три года, да и никто не помнит!
- Я не хвастался, когда говорил, что у меня хорошая память. Я до сих пор помню наизусть строчки из одной книги, которую прочел тридцать четыре года назад.
- В два года?!
- В три. Меньше чем через месяц у меня день рождения.
- Да не может такого быть!
- Правда, девятого января, - проговорил археолог, хотя точно понял о чем речь.
- Я не об этом! Как ты мог такое запомнить!
- Жил-был такой ученый, руководитель факультета психологии в Канзасе. На его исследованиях, как это ни странно, основываются труды многих современных археологов. Так вот он говорил: «Действия имеют направление, в противном случае они просто не могут произойти. Они где-то и кем-то управляются. Активность возникает только тогда, когда имеется разность потенциалов между двумя точками единой энергетической системы. Затем действие идет от высшего к низшему потенциалу, пока не исчезает между ними разность, пока система не приходит в равновесие». И дальше: «Следовательно, если действие происходит, состояние равновесия находится где-то в будущем, однако те события, которые происходят здесь и сейчас, соотносятся с этим будущим состоянием».
- Ты читал это в три года?
- Да.
- И ты понимал, о чем речь? Я сейчас с трудом понимаю, о чем это. Ты, наверное, меня разыгрываешь.
- Вовсе нет. Когда познакомишься с моей мамой, можешь у нее спросить.
- Как ты это читал, как понимал и как потом запомнил – вот три главных вопроса, которые теперь не дадут мне спокойно спать. Ты все прочитанные книги помнишь наизусть?
- Нет, зачем мне это. Только наиболее понравившиеся места.
- Ты был особенным ребенком, - потрясенно проговорила Яна.
- Я слушал эти слова все детство.
- Ты во сколько в школу пошел?
- В шесть. Как и многие, у кого день рождения в январе.
- Наверное, тебе было неинтересно?
- Почему же? Конечно, попадались темы, которые я уже знал, но в основном было интересно.
- Учился на пятерки?
- Нет, как это ни странно. Учителя не любят, когда их поправляют. В школе я научился больше молчать, - хохотнул археолог.
- Это удивительно, - она до сих пор не могла справиться с потрясением. – Надо будет все-таки спросить у твоей мамы. Кстати, а почему только у мамы? У тебя нет отца?
- Есть, но он появился гораздо позже, когда мне было пятнадцать, и потому не участвовал в моем воспитании в раннем детстве. Настоящий отец исчез, когда мне было пять.
- Исчез? В смысле он вас бросил?
- Нет, пропал без вести. Так же, как и дед, спустя восемь лет.
Яна в ужасе расширила глаза.
- Они тоже были археологами?
- Нет, ничего подобного. Отец исчез в нашем собственном подъезде, дед – по дороге домой из магазина.
- Но… Да как же такое может быть!
- Еще и не такое бывает, - серьезно произнес археолог, поставив тем самым точку на этой теме. – Так во сколько мы завтра идем к тете Зине?
Молодая мама, лет двадцати пяти, приседает возле дочери, завязывая ей шарф. Девочка выглядит милой и послушной, совсем не капризничает. Столик, за которым они сидели, убирается официантами. Значит, они пришли вдвоем, без отца – если он вообще был.
Фотография леса. Среди могучих старожилов-деревьев торчит из земли поросший мхом трухлявый пенек.
На нижних ступенях и вокруг крыльца почти все следы полностью заметены, хотя на верхней площадке, под козырьком, за выступом кирпичной стены, куда, видимо, не доставали особо сильные порывы ветра, часть чужих следов видна.
Высоко в горах, на крутой скале примостилось гнездо. Птенцы толком без перьев, совсем недавно впервые увидели этот мир. Их клювы открыты в немом писке – должно быть в ожидании матери с едой, которая наверняка вот-вот должна прилететь. Среди них лежат два еще целых яйца.
Свет в окнах окружающих домов был редким гостем.
Не все.
14.
День пролетел незаметно. Наверное, потому, что провел он его с Яной. Как и договаривались, в час дня она встретила его у своего подъезда, и они вместе пошли к тете Зине. Пробыв у нее часа три, он узнал очень многое о самой Яне, ее детстве, услышал несколько забавных историй и сделал для себя несколько открытий в ее характере. Но он даже представить себе не мог, какой подарок его ожидал.
- Я надеюсь, ты не будешь против, - смущенно проговорила она, едва они вышли на улицу.
- В чем дело? – археолог остановился и повернулся к ней.
- Я имела неосторожность сегодня утром рассказать маме, кто ты.
- И теперь она ждет меня в гости? – пошутил он.
- Вообще-то да, - напряженно кивнула Яна.
- Что ж стоим? Пойдем, - как ни в чем не бывало сказал археолог и действительно пошел, предварительно потянув за руку нерешительно застывшую Яну за собой. – Только в магазин давай зайдем, купим что-нибудь.
- Как, и все? Ты не будешь злиться или язвить?
- Не понял, - он снова остановился. – А это еще зачем?
Яна не нашлась, что ответить, она растерянно пожала плечом.
- Где тут магазин? – по-хозяйски огляделся археолог. – Сегодня ночью эта местность выглядела немного иначе, но я все равно не заметил ни одного магазина.
- Есть, вон там, - она немного очнулась от своего необоснованного удивления.
Археолог всем видом пытался не выдавать ликования, и у него это отлично получалось. На самом же деле именно ликование он и чувствовал. Потому что понял еще вчера – путь к ее сердцу лежит через родителей, а это значит, что пока он с ними не познакомится, ни о каком полном доверии с ее стороны не может идти и речи. А именно этого он и хотел – чтобы она привыкла к нему сразу же, чтобы верила ему как себе.
Покупателей почти не было. Пожилой мужчина пытался завести разговор со скучающей продавщицей, да беременная женщина, стоя возле холодильника с молочными продуктами, к чему-то приценивалась. Она выглядела мечтательной и с улыбкой поглаживала раздувшийся живот. Пока они выбирали торт, продавщица подозрительно к нему приглядывалась, после чего заявила:
- А я вас знаю!
- Везет вам, я сам про себя такого сказать не могу, - тут же ответил археолог, и пока та еще не успела до конца осмыслить фразу, указал на витрину: - Вот этот, пожалуйста.
Видимо, она хотела сказать что-то еще, подавая ему сдачу, но он нарочно заговорил с Яной, и они спешно покинули магазин.
- Да сбавь ты шаг, она за нами не побежит!
Археолог послушно замедлился.
- Почему ты так не любишь, когда тебя узнают? Что в этом такого, ты же известный человек.
- Это спорное утверждение. Большинству известно мое лицо, меньшинству – мои книги. Но никому не известно, что я за человек.
- Но ты ведь даже не даешь шанса узнать.
- Даю. Только тем, кому это нужно. Автографы и фотографии нужны не для этого, они не помогают узнать меня. Фразы «а я вас знаю» уже предполагают отсутствие интереса к моему внутреннему миру – зачем, они же меня знают, и точка. Не важно даже с какой интонацией эту фразу произносить – она несет один смысл.
- А с какой интонацией произносят чаще? – полюбопытствовала Яна.
- Никогда не занимался анализом такой ерунды, - рассмеялся археолог. – Ну, бывает, горделиво, бывает радостно или удивленно. Иногда – надменно или презрительно.
В кармане у него заиграл телефон, и они остановились возле подъезда, не став пока в него входить.
- Прости, я должен ответить… Привет, Юр!
- Привет, как дела?
Археолог нарочно прибавил громкости к динамику, чтобы Яна могла слышать и не чувствовать себя лишней.
- Отлично. У вас с мамой как?
Он заметил, что делать вид, будто неинтересно, ей стало сложнее, но подавил улыбку.
- Все хорошо. Ты в Оренбурге?
- Да.
- Вадик, я вспомнил, что знаком еще с одним минералогом. Точнее, он не совсем минералог, коллекционер. Может быть поэтому он мне сразу и не пришел на ум. Если Пашу не найдешь, можно договориться с ним, я уже и номер узнал.
- Интересно, - протянул археолог. – Вообще-то я уже нашел Павла Станиславовича, и он мне помог.
- Правда? Здорово! Значит, номер коллекционера тебе не нужен?
- Нет-нет, нужен. А что за коллекционер? Где живет?
- Он совсем недавно переехал и теперь живет в Архангельске. Далековато, конечно.
- А жил где? Откуда переехал?
- Из Новосибирска.
- Ясно, - ухмыльнулся археолог своим мыслям. Он был уверен, что коллекционер, о котором они говорят – тот самый, координаты которого дал ему минералог. – Диктуй номер.
Отчим произнес цифры, и археолог довольно кивнул – так и есть. Такие же цифры у него на бумажке во внутреннем нагрудном кармане.
- Спасибо большое, ты мне очень помог, - поблагодарил он отчима, не уточняя деталей.
- Соня сегодня звонила, через неделю собирается вернуться.
- А про Бонифация она ничего не говорила?
- Да все с ним в порядке, - рассмеялся отчим. – Когда оба будете дома, мама планирует всех собрать за праздничным столом.
- А что за праздник?
- Так, семейные посиделки, говорит, что соскучилась. Но я думаю, ей просто хочется блеснуть кулинарными талантами, - игривым шепотом добавил он.
Археолог услышал, как на том конце провода где-то на заднем фоне возмущается мама и, улыбнувшись, проговорил:
- Хорошо, я понял. Но я буду не один, - он посмотрел на Яну, которая от удивления подняла бровь.
- Да? А с кем же?
- Я вас как раз и познакомлю. Ладно, Юра, меня ждут. Маме привет, - он отключился. – Ну вот, а скоро пойдем к моим родителям.
- Соня – это твоя сестра?
- Да.
- А Бонифаций?
- А это мой друг.
- Какое у него редкое имя.
- Имя как имя.
- Пойдем? – не стала спорить Яна и открыла ключами дверь подъезда.
Родители Яны оказались приятными людьми и интересными собеседниками. Мама, Антонина Александровна, несмотря на то, что была единственным читателем его книг среди присутствующих, не упустила возможность обсудить волнующие ее темы, уточнить моменты, о которых он умолчал и задать вопросы, возникшие в ходе прочтения.
Археолог не стал долго засиживаться, спустя два с половиной часа засобирался. Потому что понимал, что с Яной в его городе они смогут проводить сколько угодно времени вместе, а к родителям она прилетала последний раз полгода назад. Поэтому в восьмом часу вечера был уже у себя в номере. Работал над книгой, пока глаза не начали закрываться сами собой. Так за ноутбуком и уснул – полулежа, со включенным светом.
«Янка в детстве была медлительной, как черепаха, - смеясь, выдает Зинаида Николаевна».
Беременная женщина, стоя возле холодильника с молочными продуктами, к чему-то приценивается. Она выглядит мечтательной и с улыбкой поглаживает раздувшийся живот.
На кухонном столе, в глубокой хрустальной вазочке горкой лежат орехи.
В детском фотоальбоме много фотографий, но одна из них выделяется на фоне других. Девочка лет шести, маленькая Яна, довольная и смущенная, в голубом платье с рюшами и распущенными косами стоит впереди улыбающихся родителей. В руках она неловко держит запакованную коробку с бантиком – подарок.
На полке в гостиной другая фотография: Египет. Родители Яны на фоне огромной пирамиды, на заднем плане сотни туристов.
По телевизору без звука идет какой-то фильм. Мужчина в деловом костюме быстро шагает по дорожке пустынного парка, людей почти нет – где-то вдалеке прогуливается влюбленная парочка, да школьник с портфелем за плечами, присев к земле, собирает красивые оранжево-красные листья для гербария. Мужчина резко останавливается, хватаясь за сердце. Он намеревается сесть и делает встречный шаг к скамье в нескольких метрах. Но ноги подкашиваются, и он падает на колени. А через пару секунд, теряя сознание, заваливается вперед и набок.
Антонина Александровна за столом разворачивает конфету и надкусывает ее, не ожидая, что жидкая начинка потечет по подбородку.
Внутри.
15.
В доме пахло фабричным деревом и ванилью, и от этих запахов археолога подташнивало. Роскошь обстановки дружила с помпезностью, это веселило и в который раз забавляло. Археолог силился не рассмеяться, но все в этом доме так и подталкивало к этому – от вычурных тяжелых портьер, расшитых золотом, на окнах до статуи Венеры Милосской возле камина. Археолог силился не рассмеяться, но идиотская улыбка нет-нет и прорывалась сквозь серьезный вид.
- Так что вы от меня хотите? – спросил коллекционер почти как накануне минералог и поудобнее устроился на кожаном диване.
- Чароиты, - просто ответил археолог.
Коллекционер опешил, но не прошло и секунды, как он расхохотался.
- При чем тут я? Купи в магазине, - он вальяжно развалился на диване, закинув ногу на ногу и весело глядя на собеседника.
- Мне нужны твои, - в тон ему ответил археолог и уже не скрывая улыбки уставился на хозяина дома.
- Моя коллекция насчитывает четыреста восемьдесят минеральных видов и более пяти тысяч образцов. Думаешь, была бы она такой внушительной, если бы я раздавал их первым встречным, которым они, видите ли, нужнее?
Артур Яромиров зарабатывал на жизнь строительством. Нет, он не был архитектором, но имел сеть агентств, оказывающих услуги ремонта и возведения жилых и нежилых объектов. Бизнес процветал, дела шли в гору. Будучи примерно одного возраста с археологом, на людей он производил впечатление жизнерадостного и надежного человека, свободного и уверенного в своих взглядах. Должно быть, его обаяние помогало в работе – заключать выгодные контракты и проворачивать успешные сделки. При этом о нем и его характере было известно всем, кто хотя бы краем уха когда-либо слышал его имя – от партнеров по бизнесу и клиентов до совершенно незнакомых ему людей.
Суеверный и вредный, он изводил подчиненных глупыми и необоснованными требованиями – перевесить календарь в офисе на западную стену или перенести встречу с тринадцатого числа на четырнадцатое. Иногда его выходки граничили с абсурдом. К примеру, он мог отказаться от удачного заказа только потому, что «вибрации энергетики этого господина не стыкуются с моими» или настоять на том, чтобы договор подписывался исключительно в присутствии шамана, который «клянусь, он не шарлатан!».
При всем при этом он был жестким и беспринципным человеком – казалось бы, несовместимые черты для такого шутника как он. Но археолог знал, чего ему стоили эти черты. Археолог знал, для него этот человек был прозрачным и понятным.
- Предлагаю сделку. Чароиты в обмен на информацию.
- Какую еще информацию? – пренебрежительно поинтересовался коллекционер.
- Информацию о том, где его искать.
- Кого искать? – бизнесмен, казалось, начинает терять терпение, еще немного, и археолог будет выставлен за дверь, сославшись на «неподходящие вибрации».
- Твоего брата.
Напряжение повисло быстрее, чем успела бы вылететь пробка из бутылки с шампанским. Мужчина разом посерьезнел, скрестив руки на груди, сверлил взглядом исподлобья подозрительного гостя. Археолог знал, о чем тот думал. Анализировал, насколько этот незнакомый человек может быть замешан в исчезновении брата, прикидывал, могли ли у археолога быть причины и возможности быть в этом замешанным, вспоминал, не встречались ли они ранее…
- Если бы я был в этом замешан, скажи, пожалуйста, какие мотивы у меня могли быть? – археолог отвечал на вопросы, которые у коллекционера почти ощутимо вертелись в голове. – Мы никогда не были знакомы, поводов для мести не имелось. Денег и чего-то ценного на тот момент у тебя не было. Брат тоже не был важной шишкой – обычный работяга, который никогда в жизни своей не имел дело ни с чем опасным. Я не мог его похитить, на тот момент у меня есть алиби – я был в экспедиции заграницей, это легко проверить. Наши сферы деятельности никак не пересекались. Ни мотивов, ни причин, ни поводов и никаких интересов. И никаких вестей и шантажа – иначе для чего мне было бы ждать одиннадцать лет? Да, я подготовился к этой встрече. Я умею искать лучше, чем ты. Камни в обмен на информацию. Ценное для меня в обмен на ценное для тебя.
- Он жив? – Артур, не вставая с дивана, корпусом подался к археологу, опустив обе ноги на пол, опершись на них локтями и скрестив ладони в замок.
- Да.
- Ты знаешь, кто в этом замешан?
- Да. В этом замешан он сам.
Бизнесмен громко выдохнул и тряхнул головой.
- И какую информацию ты предлагаешь? Что-то конкретное или приблизительное?
- Я назову точное место. Место, где он сейчас.
- И почему я должен в это поверить?
- Можешь проверить. Я не тороплюсь. Камни вышлешь с курьером.
- А не боишься? – серьезно и даже как-то задиристо вопросил хозяин дома.
«Не станешь ты со мной связываться», - подумал археолог, потому как ощущал глубоко в сознании его страх. Но вслух он сказал иначе.
- Что-то мне подсказывает, что ты не обманешь. Я ведь тебя не обманываю.
- Я искал его везде, нанимал детективов, поднял на уши всю страну. Столько лет… В один момент он словно сквозь землю провалился, и все тут… - он задумался на несколько минут, археолог молча ждал. – Какие именно чароиты тебе нужны?
- Те два, которые ты выкупил из музея.
- Почему-то я так и думал.
Коллекционер уронил голову на руки и потер виски, а затем лицо.
- А ты уверен, что это он?
- Более чем.
Археолог возвращался домой. С чароитами. На автобусе от аэропорта. Он замерз и устал, но путь обещал быть неблизким – предстояло еще пересесть на электричку. Спать хотелось, но сон не шел. От нечего делать смотрел в окно, вспоминал отца и деда.
Отец часто шутил, что не пойдет на пенсию. Шутил в ответ на сетования матери и детей по поводу длительных командировок, мол, и не уговаривайте даже, на пенсию ни ногой. Ему и тридцати не было. Он работал на железной дороге наладчиком рельсовых путей и периодически отлучался из дома на один-два месяца, разъезжая по объектам. Работа была тяжелой, но отец всегда рассказывал о ней интересные и забавные истории, над которыми хохотала вся семья.
Дед тоже был веселым человеком, но со своеобразным юмором. Помнится, когда отец пропал, он, уставший от слез жены и снохи, в один прекрасный момент стукнул по столу кулаком, заставив женщин от испуга и неожиданности замереть. «Хватит сына заживо хоронить, смотреть тошно! В следующий раз рыдайте, когда меня не станет!». Дед явно имел в виду свою кончину, но его фраза вспомнилась потом еще не раз, с иным смыслом.
Автобус ехал мимо кладбища, и случайный солнечный луч, столкнувшийся с глянцевой надгробной плитой, на мгновение ослепил археолога. Зажмурившись, тот отвернулся от окна. Две пожилые женщины, сидевшие через проход от него, вели оживленный разговор.
- …помогло бы, а то старость не в радость… На днях стряпать начала, а рецепт забыла, представь себе! И главное, столько лет помнила, а тут – раз!
- Главное, чтобы маразм не начался, - рассмеялась собеседница. – А это так, ерунда…
Археолог снова отвернулся к окну.
Лет через пять после загадочного исчезновения отца, его бабушка стала необычайно суеверной. Однажды она сказала ему: «Все, что должно случиться, известно всему вокруг нас, кроме нас». А позже, когда исчез и дед, она твердила, что знала об этом, знала давно, но не смогла вовремя понять. Археолог был убежден, что знай бы она наверняка точную дату и время – даже тогда она не смогла бы ничего изменить.
Оказалось, что накануне своего исчезновения дед странно себя вел. Взялся вдруг читать стихи, хотя всю жизнь был к ним равнодушен. На полках книжного шкафа нашел томик А.Блока, и, нацепив очки, весь вечер задумчиво пролистывал страницы. Уже потом, спустя, может быть, пару недель, убитая горем жена вдруг наткнулась взглядом на книгу, лежащую на дедовом кресле так небрежно, будто ее читатель вышел за чаем и вот-вот вернется. Наклонилась, протянула дрожащую руку к переплету и открыла на том месте, где была закладка. А потом плакала так горько и отчаянно, что даже внучка Соня, которая прибежала с кухни и начала ее успокаивать, через несколько минут всхлипывала рядом с ней, не в силах ничего поделать.
«Жизнь была стремленьем.
Смерть была причиной
Не свершенных в мире
Бесконечных благ.
Небо закрывалось
Над морской равниной
В час, когда являлся
Первый светлый флаг.
Ночи укрывали
От очей бессонных
Все, что совершалось
За чертой морей.
Только на закате
В зорях наклоненных
Мчались отраженья,
Тени кораблей.
Но не все читали
Заревые знаки,
Да и зори гасли,
И – лицом к луне –
Бледная планета,
Разрывая мраки,
Знала о грядущем
Безнадежном дне».
Археолог отвлекся от воспоминаний, пока выходил из автобуса, шел на станцию, узнавал расписание электричек…
Он должен был вернуться еще два дня назад, но ему пришлось поехать с коллекционером – туда, где они и нашли его брата. Это была больница в областном центре, километрах в восьмистах от Архангельска. Человека, который не мог назвать своего имени, путался в ответах и не понимал, как он попал в эту местность, доставили в отделение милиции, а после – в ту самую больницу, около трех недель назад. Человек выглядел опрятным и не производил впечатления бездомного, но документов при нем не оказалось. Он был одет не по погоде, и неизвестно, сколько времени провел на улице. Врачи обнаружили сотрясение мозга и легкое обморожение, из чего сделали вывод, что человек поскользнулся, ударился головой, и у него частично пропала память. Он не верил, что на дворе две тысячи десятый год, то и дело переспрашивал у врачей и соседей по палате, удивляясь, как такое может быть, ведь еще вчера шел девяносто девятый. Он не помнил ни адресов, ни телефонов, ни имен. Но с выражением цитировал фильмы и иногда напевал незнакомые никому песни. История стала известна журналистам, про него сняли сюжет и несколько раз крутили ролик по местному телевидению, надеясь, что родные и близкие спохватятся; разместили статью в местной газете.
Коллекционер удивительно легко поверил археологу, учитывая, что видел его впервые. Не было страха разочаровать близких неоправданностью ожиданий – непонятно почему. Собрались быстро, уже вечером, по темноте, выехали из Архангельска. Только самые близкие, и он, археолог. Многочисленные вопросы родственников утомляли: кто он такой и как об этом узнал; с чего он взял, что они едут не напрасно; почему он сказал им об этом только сейчас; когда он об этом узнал, и подобное. Археолог не знал, что отвечать, и он не отвечал. В конце концов расспросы прекратились. Ехали в напряжении и предвкушении.
И этот человек, который не помнил себя, действительно оказался тем, кого они искали.
Пустырь. Не совсем пустырь. Легкий ветер трогает ветви редких деревьев, заигрывает с зарослями чертополоха и осторожно ступает по белоснежным сугробам. Мороз не так лоялен – он вонзается во все вокруг и раскаляет оградки чужих домов. Низких, горизонтальных домов, последних жилищ умиротворенных и равных по положению многочисленных хозяев этого тихого города. Кладбище. На мгновение что-то вспыхивает светом – случайный луч солнца столкнулся с надгробной плитой и ослепил археолога, а потом как ни в чем не бывало поскользил дальше.
Мука просеяна, желтки отделены от белков и покоятся в разных мисках, в кастрюльке на газовой плите топится брусок сливочного масла. Но что-то не так, чего-то не хватает. Старушка, проворно вытирая руки о фартук, спешит в гостиную, достает из шкафа добротную книгу рецептов – верную спутницу по жизни, создаваемую собственноручно на протяжении многих лет, и открывает ее на нужной странице. «На днях стряпать начала, а рецепт забыла, представь себе! И главное, столько лет помнила, а тут – раз!»
Шелест страниц и взволнованный шепот пронзает напряженную тишину. Аудитория полна народу, но никто не остается равнодушным – полсотни человек, стараясь делать это как можно незаметнее, держа под партами на коленях собственные тетради, листают конспекты, в надежде помочь растерявшемуся товарищу. Преподаватель требователен и строг, стоит спиной к основной массе людей и сверлит взглядом потупившегося студента рядом с ним. Полдоски исписано, но конец сложной химической формулы не дается, молодой человек отчаянно морщит лоб. «И не поставил он ему, ты не поверишь! – горячо рассказывает молодая ученица хмурому отцу на станции. – Всю доску исписал, а тот хоть бы что, и бровью не повел, будто так каждый может! Что за противный человек!»
«Мужчина, не могли бы вы мне нарисовать, как добраться до гостиницы на улице Крупской? – женщина протягивает археологу чистый белый лист и ручку».
В этой стерильной комнате облегчение настолько сильно, что, кажется, его можно потрогать руками, а радость и ощущение чуда настолько заполняют помещение, что даже воздух от них стал плотнее – он оседает комьями в горле, препятствуя каким-либо словам. Измученная роженица, обливаясь потом и слезами, прижимает к груди младенца. Он кричит, не умолкая, и его крик эхом отдается от кафельных стен и пола. «Шеф, скорее добрось меня до роддома! Жена рожает! Быстрее только! – кричит новоявленный отец в приоткрытое окошко таксисту, не отрывая при этом телефон от уха».
Момент волнительный. Из этой небольшой горстки людей каждый преисполнен надеждой, перетекающей в необоснованную самоуверенность, никто по-настоящему не слушает врача и его предупреждений. Какая разница, главное, что нашелся, что он цел и невредим. Жена, дочь, мать, отец и брат – все тут. А доктор – пусть себе болтает, они всегда преувеличивают, эти доктора. Да и вообще, сложно в такое поверить: песни помнит, а их – нет, не может этого быть вовсе. Врач распахивает перед ними дверь, и они врываются в палату всей толпой. Вот же он, вот он! Это он! Пятнадцатилетняя дочь, визжа от радости, кидается в объятия к отцу, но… Он отстраняется. Вид ошеломленный, взгляд непонимающий и вопросительно-вежливый. Не узнал. Он. Их. Не узнал.
Память.
16.
Археолог пробовал подходить к поискам камней с разных сторон, он встречался с историком и геодезистом, разговаривал с биологом и спелеологом, искал консультаций у геолога и минералога, он находил коллекционера и антиквара. Ему помогали литературовед и этнограф, топограф и геофизик...
Он вовсе не был глупым, делая выводы по знаниям одного специалиста определенной сферы, и не был недоверчивым и предвзятым, обращаясь только к людям, которых знал лично или которых лично знали его знакомые. Археолог до глубины сознания был убежден, что все в этой жизни не случайно, и именно поэтому использовал свои собственные связи и связи своих знакомых – ведь и любое знакомство, следуя его логике, неслучайно, во всем есть смысл и судьба.
Вот минералог, к примеру, не привнес в жизнь отчима ничего значительного, но вполне возможно, что их знакомство произошло специально для того, чтобы в последствии пригодиться археологу. Точно так же и его знакомые могли быть полезны кому-то еще, и знакомые других людей. Он верил, что если существуют проблемы, то в жизни человека уже есть инструменты для их решения, просто не всегда люди об этом знают и помнят.
Он должен был продолжать поиски, ведь осталась последняя пара камней, но на этот раз не было никаких идей. Казалось, он использовал все возможности, и нужной информации попросту нет. Нужно было пойти совершенно другим путем, взглянуть на ситуацию в иной плоскости. Но идей не было. Он взял телефон. По памяти набрал номер.
Его старый знакомый помогал ему уже не раз – именно он способствовал включению пейнитов в коллекцию археолога. Обладая глубокими знаниями в антикварном деле, он вовсе не был антикваром, скорее это было его хобби. Но в подобных вопросах археолог доверял ему, и были на то причины.
- Слушаю.
- Приветствую, друг.
- Привет, дружище! Ну, как оно?
- Все отлично, спасибо. Их доставили прямиком ко мне домой. Я твой должник.
- Перестань, - отмахнулся приятель. – Я еще за свои долги не рассчитался.
Археолог усмехнулся.
- Мне снова нужна твоя помощь.
- Опять по той же части?
- Нет, на этот раз просто консультация. Скажи мне, известно ли тебе что-либо о похожих экземплярах?
- Имеешь в виду пейниты, которые находили после тех, первых?
- Нет, не пейниты. А подобные минералы, которые впервые были найдены парой.
- Хм, - он задумался. – Знаешь, ведь я не очень разбираюсь в камнях. Они должны быть очень редкими, чтобы я обратил внимание на такую несущественную деталь.
Археолог молчал, ожидая продолжения.
- Ну разве что… Разве что грандидиерит? Кажется, он впервые был найден в двух экземплярах каким-то известным французом-натуралистом. Большая редкость, мне ни разу не встречался. Точно неизвестно, но ходят слухи, что настоящих грандидиеритов всего восемь. В любом случае, почти все они в частных коллекциях, и вряд ли найдется хоть один дурачок, который будет направо и налево трепать, что владеет таким состоянием. Как правило, отследить такое практически невозможно. Конечно, можно попробовать, но шансов почти нет.
Да, шансы действительно были почти нулевыми, и все же грандидиериты уже были в коллекции археолога.
- А другие похожие минералы тебе не известны?
- Прости, дружище, но откуда мне об этом знать? Нет, больше ничего такого на ум не приходит.
- А не приходит ли тебе на ум, кто бы теоретически мог мне помочь?
- Не знаю даже, может тебе стоит обратиться к частному детективу? Есть у меня хороший специалист, всегда с ним работаю. Могу дать его контакты, свяжешься с ним напрямую. Есть еще один человек, он может достать что угодно, но сомневаюсь, что тут он сможет тебе помочь.
- Давай их контакты.
Частный детектив жил в Благовещенске, за пять тысяч километров от дома археолога. Он уже бывал в том городе, и почему-то был уверен, что сейчас ему не стоит туда ехать – детектив не сможет помочь. Назойливое такое чувство было у археолога, а чувствам он, как правило, верил больше, чем логике. Но ничего не бывает зря, проверить стоило. Он позвонил.
Можно себе представить, что этот незнакомый человек о нем подумал. Археолог просил о невозможном, о невыполнимом. Найти особую пару камней. Каких камней? Неизвестно. Что они из себя представляют? Неизвестно. Где найти? Неизвестно. Может хотя бы примерную область, где они находятся, знаете? Нет, в любой точке мира. В музеях ли, в частных коллекциях, в океане или под землей. Их могли открыть полгода назад, а могли – в глубокой древности. Но ему нужны только те, которые были найдены первыми. Они могут быть не разработаны и не обнаружены никем и никогда вовсе.
Он оказался прав, в Благовещенск даже не стоило ехать. Частный детектив наверняка, пользуясь тем, что собеседник его не видит, весь разговор крутил ему у виска.
- Я ведь сыщик, а не герой сказки, - напоследок саркастически заключил он. – Иди туда, незнамо куда, и принеси то, незнамо что.
Второму человеку, которого посоветовал антиквар, археолог звонить не стал.
Память умеет показывать себя. Она выталкивает в сознание то, что раньше было неважным, находит моменты, которые необходимы именно сейчас… Мужчина в форме и с ружьем, нахмурив брови, смотрит вдаль. Его собака, верная спутница, не отходит ни на шаг, смотрит с ним в одну сторону. Памятник пограничнику с собакой в Благовещенске.
Семья коллекционера и археолог идут по коридору. Через прозрачное окно в двери по левую сторону видно, как на больничной кровати, в реанимации, без сознания лежит мужчина. От него к аппарату тянутся прозрачно-желтые трубки. В коридоре рядом с дверью два человека: один в белом халате, ему тяжело говорить, второй – женщина, которая все понимает без слов. Она впадает в истерику и рвется в палату. Не пускают.
Зал ожидания, аэропорт, Архангельск. Ребенок пяти-шести лет прячет за спиной конфету, другой, его сверстник, угадывает в какой руке. В левой? Нет, в правой.
Салон самолета. Маленькая девочка через проход от археолога сосредоточенно, высунув язык, закрашивает фломастером картинку в раскраске. Черно-белый кадр из мультфильма «Каникулы Бонифация».
Вереница сельских домов в ряд, на одной улице, мелькает в окне электрички.
Рекламное окно всплывает в интернете поверх браузера. Стрелок натягивает тетиву. Он серьезен и сосредоточен. Его взгляд цепко прикован к мишени. Миг, и стрела летит в цель. Почти. Промахнулся на какие-то миллиметры.
Спортсмен по легкой атлетике прибегает вторым. Прямо перед ним победитель соревнований, не останавливаясь, грудью снимает финишную ленту. «На краевых соревнованиях Олег Песцов, уроженец нашего города, взял серебряную медаль – гласит заголовок местной газеты с уличного киоска».
Война. Ночь озаряется красно-оранжевыми вспышками, глохнет от взрывов, слепнет от дымовых завес. Боец один, товарищей нигде не видно. Отражает атаку как может. В считанных метрах от его укрытия взрывается граната, засыпая его камнями и землей. Оглушен, но не зацепило. Цел. «Я ветеран войны, вот мое удостоверение, - протягивает гражданин корочки кондуктору».
Рядом.
Археолог с утра позвонил в издательство и сообщил, что рукопись готова. Обсудили некоторые моменты. Договорились, что сегодня он вышлет ее по электронной почте, назначили дату встречи с корректором и верстальщиком. Книга должна была выйти в продажу к весне.
Непонятное беспокойство одолевало археолога. Оставалась единственная пара камней, но, вопреки прежней уверенности, что все получится, теперь он сомневался. Было ощущение, что он ищет не там, идет не по тому пути. Он не понимал, что ему делать дальше, был растерян и не мог собраться с мыслями. Вышел прогуляться до магазина.
- Простите, вы не могли бы… - слепой старик, остановив археолога, протягивал ему какую-то брошюру. – Что здесь написано?
- «Виолончель и скрипка. Центральный Дом Культуры, 28 декабря в 18.00. Вход 200 рублей», - прочитал он самое важное из листовки.
Старик расплылся в улыбке, поблагодарил и, забрав рекламу обратно и бережно уложив в карман, с мечтательным видом двинулся дальше.
Проходя мимо художественной студии, которая совсем недавно открылась в здании через дорогу от магазина, археолог наткнулся взглядом на мужчину, который замер посреди улицы напротив стеклянной витрины. Там, за стеклом, рисовала девушка, не обращая никакого внимания на прохожих.
Переходя дорогу, археолог пропускал автобус. Запомнилась девушка, которая нахмуренно глядела в окно, спрятав пол-лица в шарф.
На обратном пути в дверях подъезда столкнулся с соседкой. Та, извинившись, рассмеялась и, на несколько секунд будто задумавшись, побежала дальше.
Археолог ничего не понимал.
Виолончель звучит. Поет таинственно и завораживающе, наполняя весь зал, забитый народом, своим и только своим присутствием. Где-то в одном из последних рядов сидит слепой. Он не видит красивого платья молодой девушки на сцене и не видит красоты самой девушки, оживляющей виолончель. Он единственный в этом зале, для кого музыка рождается сама, словно по волшебству возникает из пространства и проникает внутрь души. Ему дано то, что неведомо большинству. Он счастливо улыбается.
Мужчина стоит на улице и ошарашено смотрит за стекло. Там, внутри художественной студии, она занята работой – сидя к нему боком, не обращает внимания ни на что вокруг, уверенно и сосредоточенно делает взмахи кистью, едва касаясь ею холста. Он влюбился. Только что. Здесь и сейчас.
Автобус полупустой. Она, погруженная в свои мысли, задумчиво смотрит в окно. Рядом с ней садится женщина возрастом ближе к пенсионному. В чем дело? Вдруг становится неуютно, хочется на воздух или хотя бы пересесть подальше. Духи. Совершенно невыносимые, насыщенные маслами и экстрактами, мешают дышать беспрепятственно и чувствовать себя комфортно. Она прячет нос в свой шарф.
Она опаздывает. В спешке обувается, протирает сапоги, хватает сумку и, на ходу надевая капюшон и доставая ключи, выбегает в подъезд. Лифта не ждет, мчится по лестнице вниз, сталкивается в дверях подъезда с соседом… Но, оказавшись на улице, на несколько секунд застывает, губы расплываются в улыбке. Легкий ветерок, нежно трогая лицо и выбивающиеся из-под капюшона волосы, будто шепчет: «Уссспокойсся… Тишшше…»
Невидимое.
Он ничего не понимал. Нужно пойти совершенно другим путем, найти новый подход. А что, если?..
Он содрогнулся от одной только мысли, с кем ему придется разговаривать. Но номер все же набрал. Ему ответили по-датски, женщина. Дальнейшее общение происходило на неродном ему языке.
- Здравствуй, Фрея.
- Уверена, ты звонишь мне по делу, так что не теряй зря времени на любезности, - минуя приветствия, ехидно заявила она.
Археолог рассмеялся – этого он и ожидал. Фрея до сих пор злилась, на обстоятельства и на судьбу, на то, что мир несправедливо не оправдал ее ожиданий, на то, что жизнь не посчиталась с ее желаниями, в конце концов на него, на себя и на них вместе взятых. Злилась на то, что у них ничего не вышло.
- Решил узнать, как у тебя дела.
- Серьезно, можешь не стараться, - раздраженно проговорила она. – Что-то случилось?
Всегда она была такой вредной.
- Хотел у тебя кое-что спросить.
Он выдержал паузу, собираясь с мыслями. Фрея молчала, не торопила.
- Я провожу исследование особой группы минералов, подумал, что ты можешь об этом знать. Никогда не слышала о пейнитах?
- Исследования, говоришь? – проигнорировав его вопрос, напряженно переспросила она, а потом, словно забыв о гордости и показной невозмутимости, вдруг затараторила: - Ты с ума сошел, ничего не выйдет! Это самообман, ложная надежда! Они разобьют тебя на части, когда ты поймешь, что это невозможно и никогда – никогда! – не будет возможно!
Археолог присвистнул.
- Ты пыталась! Почему мне об этом ничего не сказала!
- Чтобы ты не пытался. Остановись, пока не слишком поздно, это бесполезно.
- Уже поздно. Остались последние.
Фрея судорожно не то вздохнула, не то всхлипнула.
- Не существует последних, их просто нет.
- Может быть, они не здесь…
- Нет, они должны быть здесь, это обязательное условие, и ты прекрасно об этом знаешь. Их просто не существует.
- Откуда такая уверенность! – на родном языке возмутился археолог.
- Я знаю, о чем говорю, я убила на это полжизни, - на чистом русском серьезно заявила Фрея.
- Я следую знакам.
- И только после того, как коллекция была почти в сборе, вдруг оказалось, что камни не все, верно? – Фрея горько усмехнулась. – Подожди, сейчас станет еще хуже. Ты обрадуешься, что они где-то рядом и может быть даже внутри чего-то, а потом разочаруешься и придешь в отчаяние от того, что они невидимые. Все закончится, когда знаки покажут тебе, что их не существует.
Археолог понимал, что она права, но не хотел в это верить. «Рядом», «внутри» и «невидимое» уже было, и Фрея знала об этом и знала о том, что будет дальше. Но как можно остановиться за шаг до желаемого?
- Ты думаешь о том, чтобы попробовать без них, - тихо, почти шепотом проговорила она. – Но ничего не выйдет.
***
Двадцать шесть человек хохочут, заваливаясь грудью на парты, улюлюкая и присвистывая, кто-то даже похрюкивает, не в силах сдержать рвущийся наружу неистовый смех. Большая дама, едва помещаясь в габариты учительского стола, покровительственно, с ехидной улыбкой оглядывает класс в ожидании затишья, явно гордясь своим чувством юмора и намереваясь в следующую минуту заполнить паузу, которая вот-вот возникнет, новой причиной для веселья. Не смешно только одному. Красный, как круг на флаге Бангладеша, он стоит возле доски, потупив взгляд и не смотря по сторонам.
- Хм… «Я дочитаю завтра - ответил я отцу», - цитирует она, и класс окончательно умолкает в предвкушении. – И все бы ничего, если бы не «дачитаю». Ты обладаешь суперспособностями таять дачи?
Кабинет разом взрывается множеством голосов, которые сливаются в один бесформенный, беспорядочный хохот, который, кажется, никогда не закончится.
- Или вот, «обвенял»! – продолжает она. – Предметы и животных очеловечивают, но у тебя свои понятия. Может, у тебя есть друг Веня, и ты все вокруг «обвеняешь», так сказать? Или ты имел в виду веник, и это твоя версия слова «подметать»? Замечательное сочинение, - ядовито заключает она, швырнув открытую тетрадь себе на стол. – Если бы не оно, я, так и быть, поставила бы тебе за четверть незаслуженную тройку. Но тут, сам понимаешь… Может, это послужит тебе уроком, и ты навсегда запомнишь, что таких слов нет. Они не существуют, ясно тебе?
Они нерешительно застыли перед ней в молчаливом недоумении. Сейчас каждый наверняка думал об одном и том же. А она все говорит и говорит, хотя совсем не должна этого делать.
Здание торжественно во всем, даже в этой приемной витает ощущение праздника – резная мебель наряжена узорами и величественна, бутоны свежих цветов гордо образуют букет, поддерживаемый хрустальной вазой, занавески белоснежны и красуются кружевными оборками, совсем как ее платье когда-то. Она искоса поглядывает на мужа, она знает, что он передумал, но сама до сих пор сомневается – смущенно переминается с ноги на ногу и теребит на пальце кольцо. А женщина, эта незнакомая, в два раза старше их милая женщина все говорит и говорит.
- Подумайте как следует. Это крайний шаг. Идеальных людей не бывает. Они не существуют.
Людей в аудитории немного, но никто не занимается ерундой, на лицах – интерес. Преподаватель, задумавшись на минуту, продолжает.
- Мы все привыкли ко времени, нам без него никуда. Вся наша жизнь традиционно поделена на три части – прошлое, настоящее и будущее, и это настолько привычно и естественно, что даже обсуждать тут нечего. Но приверженцы презентизма думают иначе. Великий буддистский ученый Федор Щербатский утверждал (цитирую): «Все прошлое нереально, все будущее нереально, все воображаемое, отсутствующее, ментальное нереально. Окончательно реален только настоящий момент физического существования». (Цитата окончена). Другими словами, ваш прошлый день рождения не существует, и каждое мое слово прекратит существовать после того, как вы его услышите. Все потому, что не существует времени, оно не может быть и до, и после, как говорил Святой Августин…
- Осторожно, там ступенька, - вдруг громко перебил преподавателя студент.
- Спасибо, - поблагодарил тот, повернувшись и увидев, что, идя спиной, чуть было не упал – оставался какой-то шаг. – Так вот. Есть только настоящее. Прошлое и будущее – не существуют.
***
Археолог проснулся. Выключил ноутбук, погасил свет и еще долго лежал без сна, глядя на месяц, повесившийся за окном.
17.
Археолог услышал, как заскрежетал ключ в замке. Не спеша вышел в прихожую, встал напротив двери, прислонившись к косяку арки, и сложил руки на груди.
- И не стыдно? – с улыбкой выдал он, как только сестра показалась в проеме.
- О, ты дома! – радостно констатировала она. – Нисколько. Держи.
Археолог принял от нее Бонифация и первым делом крепко обнял его. А уж потом, пока Соня раздевалась и разувалась, тщательно осмотрел своего любимца.
- Да не волнуйся ты, все с ним хорошо. Ел за двоих, спал за троих, на улице не гулял.
- Наконец-то ты дома. Теперь я спасу тебя от этой деспотичной и упрямой тети.
Сестра расхохоталась.
- Ему даже понравилось путешествовать! Еще бы, всю жизнь просидел в четырех стенах. Так забавно было за ним наблюдать, он словно делал все в первый раз, как котенок. То зеркало вызвало в нем любопытство, то снег привел его в полный восторг…
- Снег? – подозрительно сощурился археолог. – Ты же говорила, он не гулял на улице!
- Не гулял один. Я выводила его воздухом подышать.
Археолог закатил глаза:
- Сейчас выяснится, что и за двоих он ел не один!
- Нормально он ел! Он в новой обстановке как заново родился – питался даже тем, чего отродясь никогда не любил. А мышку увидел – так и вовсе растерялся, - как ни в чем не бывало продолжала сестра. – Вот что значит домашний кот! Может, если бы ты брал его с собой, ему бы интереснее жилось…
Археолог еще раз осмотрел кота. Бонифаций сидел у него на руках расслабленный и безмятежный, и с бестолковым интересом оглядывал стены и потолок. Это на него совершенно не походило, раньше он и минуты усидеть на руках не мог, начинал вырываться – несамостоятельность его раздражала. Мужчина опустил кота на пол.
Сестра рассказывала про родственников с кухни, пока ставила чайник, археолог ее почти не слушал – внимательно наблюдал за Бонифацием. Тот исследовал местность, словно попал сюда впервые. Забыл за две недели? У котов память короче. Археолог оставил его заново привыкать к дому и пошел на кухню.
- Как там дядя Петя и тетя Даша?
- Ты меня не слышал? Я только что о них рассказывала, - удивилась сестра. – Выписали из больницы, долечивается дома. Все-таки пневмония была, представляешь?
- Хм, интересно, - пробормотал археолог, размышляя о своем.
- Да что с тобой, о чем ты думаешь!
- Извини. Так, значит, все-таки выписали? – попытался он собраться с мыслями.
- Выписали, - кивнула Соня. – У тебя как дела? Не надумал никуда в экспедицию?
- Нет, пока побуду дома.
- Мне Юра звонил, мама завтра собирает всех на обед.
- Знаю, я с ним разговаривал. Я буду не один.
- Серьезно? Не может быть! Кто она?
- Завтра я вас познакомлю.
- Ты же постоянно в разъездах!
- Ты преувеличиваешь.
- Преуменьшаю, - парировала Соня. – Она местная?
- Нет, из Оренбурга.
- Ты же не хочешь сказать, что познакомился с ней на неделе?
- Нет, не хочу, - загадочно улыбнулся археолог.
- Не хочешь, потому что так оно и есть, да? – догадалась сестра. – Да какая разница, ты не знакомил нас ни с кем и никогда, это должно что-то значить.
- Ты права, так и есть.
С комнаты пришел кот, какое-то время он просто сидел в дверном проеме. Потом покосился на еду, подумал о чем-то, приблизился и понюхал. Брезгливо фыркнул. Начал пить воду, через пару секунд прекратил, встрепенулся всем телом, будто попробовал редкостную гадость и даже чихнул.
- От хлорки отвык, наверное. В деревне вода была настоящая, из колодца, - виновато стала оправдываться Соня.
- Испортила мне кота, - задумчиво пошутил археолог, забыв улыбнуться.
- Привыкнет заново, - беспечно махнула она рукой.
А Бонифаций между тем запрыгнул хозяину на колени.
- Главное, что соскучился котик, - умилительно проворковала Соня. - Вода – это ерунда.
Не тут то было. Бонифаций вдруг принюхался и полез на стол, чего раньше никогда себе не позволял – слишком воспитанным был. Брат и сестра в немом изумлении наблюдали за тем, как он подкрался к ближайшей кружке с чаем и, облизнувшись, с удовольствием стал лакать горячий напиток.
- Я же говорила, от впечатлений он поменял свои вкусовые предпочтения, - пытаясь разрядить обстановку, смущенно пожала плечами Соня. – Это не так уж и плохо. Иди, Бонифаций, на подоконник, - с этими словами она перенесла кружку с чаем туда, а затем перенесла и кота. – Это неприлично, в самом деле.
Бонифаций невозмутимо продолжил лакать чай археолога. Соня налила брату, у которого был потерянный вид, еще одну кружку.
- Держи, все с ним нормально будет, - улыбнулась. – Ты расстроился? Прости, может, и правда не стоило подвергать его такому стрессу – оставила бы ключи Юре, ходил бы его кормил, пока тебя нет.
- Что? – вышел из оцепенения археолог. – Нет, Сонька, при чем тут ты, я на тебя совсем не обижаюсь. О другом задумался. Скажи, ты его когда забрала? Второго декабря?
- Да, во вторник утром.
- Он наверняка спал, - как можно небрежнее предположил археолог, поведя плечом, а сам внутренне замер в ожидании ответа.
- Да нет, я его с подоконника забрала. Просто в окно глядел, ничего особенного. А почему ты спросил?
- Убедиться на всякий случай, что ты не миссис Зло. Разбудить его и сразу же вытащить на мороз было бы верхом жестокости, - неуклюже отшутился он и тут же перевел тему. – Да что мы все о коте да о коте. Как у тебя дела? Как Пашка с Кристинкой? Мишка?
- Три обалдуя, - весело вздохнула она. – Сюрприз решили устроить к приезду, оладьи жарят. Представляю, что там с кухней.
- Так ты еще не заходила домой?
- Нет, конечно. Вот, кота привезла.
- Представляю, какой разгром у вас дома творится.
- Надеюсь, оладьи – это большее, что можно от них ожидать. Зато отдохнула от всех забот, шума, суеты, невыученных уроков и беспорядка, который начинает возникать уже в процессе уборки. А в деревне такая тишина! Сделала все дела и можно спокойно отдохнуть, книжку почитать, в домино с дядей Петей поиграть. Давно я не была в таком отпуске, сама как заново родилась.
Археолог, чтобы скрыть вновь подступившее напряжение, отпил чай, стараясь выглядеть как можно непринужденнее. Звук, с которым Бонифаций лакал чай, казался ему сейчас громче голоса сестры.
Соня ушла через полчаса. Археолог тщетно пытался собраться с мыслями и унять волнение. Наконец он заставил себя подойти к кухонному подоконнику. На нем сидел кремово-рыжий пушистый кот, который не был ему знаком. Не был знаком таким.
На уровне окон летали голуби – как обычно, делая виражи по воздуху, не нарушая режима. Должно быть, они ощущали свободу и легкость, должно быть, радовались встречным потокам ветра, перебирающего невесомые перья. Наверное, удивительно, когда можно опереться телом на пустоту, когда крылья сливаются с неосязаемым пространством. Бонифаций отрешенно смотрел на них, не шевелясь, следя одними глазами.
Кружка с холодным чаем, оставшимся на дне, стояла здесь же, как напоминание. Она молчаливо опровергала все слабые попытки археолога убедить себя, что ничего не было и что все ему только кажется. Нужно узнать правду, несмотря на то, как сильно он этого не хотел.
Археолог перестал бороться с подступавшей информацией, и привычная волна разом накрыла сознание, временно заменив его собой. Он видел все. Все.
Кучевую Найу и черную войну, смертоносный пожар и лестницу к свету. Растерянность и отчаяние. Чувство вины, боль, одиночество, безысходность. Ошибки и потери.
Видел море Лета и осознанный выбор пожертвовать всем во имя любви. Он видел Ри.
- Как же так… Бонифаций… - пролепетал археолог. – Как же ты на это согласился, ведь нет шансов… Как же ты пошел на это?!
Но Бонифаций сидел спокойный и смотрел в окно на пролетающих птиц. Бонифацию не было дела ни до бормотаний, ни до археолога, ни до Ри. Ему не было дела до того, что нет шансов, что они никогда не встретятся, и что они потеряли друг друга навсегда.
- Как ты мог на это пойти, - твердил археолог одно и то же. – Как же ты так рано сдался… Я ведь не в силах вам помочь, не в силах…
В его мыслях не укладывалась такая роковая ошибка. Бонифаций знал, точно знал, на что шел. Он не мог не понимать, что в этом мире он всего лишь кот, домашний кот, который на тот момент дальше ветеринарной клиники нигде не был. Он не мог не знать, что в этом мире нет у них будущего, и если они не встретятся здесь, то больше никогда, никогда не смогут встретиться.
Он стер все пути, перечеркнул несостоявшиеся попытки, уничтожил возможности, даже не попробовав искать выход. Он сознательно обрек себя на одиночество, он пожертвовал всем ради крохотной, ничтожной надежды, он сдался.
Он совершил самоубийство, оставшись в живых – убил себя и все дорогое в себе, оставив лишь жизнь, пустую и бессмысленную без всего этого. Чем же он думал, как он согласился на самый худший из путей? Если только…
Если только Бонифаций не знал, что мир, в котором встречаются все, кому суждено встретиться – это его родной мир. Точно, он не мог согласиться на этот вариант, если бы заранее знал, что заведомо обрекает их двоих на провал. Откуда ему было знать? Археолог теперь был уверен, что Бонифаций пошел на это, не сознавая последствий.
Мир, в котором встречаются все, кому суждено встретиться, знал, что им не суждено – еще до того, как Бонифаций согласился пройти через море Лета. Мир лишил Бонифация памяти, облегчив его жизнь. Можно ли назвать это случайностью?
Археолог не мог помочь. Не потому что не хотел вмешиваться, а потому что знал, что ничего из этого не выйдет. Этот мир удивителен, он сводит всех, кому суждено, но археолог не в состоянии помочь, если их с Эрите случай не стоит в очереди.
Бонифаций – домашний кот, ему суждено быть домашним, и ничего с этим не поделать. Выпустить его на волю – толкнуть на верную гибель. Домашние коты не приспособлены к улице, но даже если ему невероятным образом удастся выжить, шансов нет. Коты не ездят в командировки и отпуска, не выигрывают в лотереи путевки и дома, не навещают родственников. Котов не берут в экспедиции и не возят с собой. У судьбы нет возможности тянуть их навстречу друг другу через страны и километры. У животных в этом мире все случайности и судьбоносные встречи сведены к минимуму. Да что там сведены, они вовсе отсутствуют! Нет шансов.
18.
Менялось все, и ничего не менялось. Жизнь шла своим чередом, рисовала картины неминуемых событий на вымышленном календаре. Наступила весна. Солнце, с каждым днем становясь ярче и горячее, приступило к работе: топило сугробы, раздевало деревья и крыши, согревало бездомных. Погода гуляла по улицам в хорошем настроении и дарила улыбки прохожим, напевая замысловатую мелодию журчанием ручьев и голосами птиц, стучалась в окна капелью, здороваясь с домоседами. Воздух был насыщен ароматами легкости и радостного предвкушения тепла даже ночью, когда небесное светило отправлялось на покой.
В пятницу вечером, в маленькой уютной квартирке, прямо на полу, лицом друг к другу лежали двое.
- А я ведь правда видела тебя во сне еще до нашего знакомства, - вдруг проговорила Яна. – Как ты узнал?
- Просто предположил. Ты мне снилась постоянно, - шепотом добавил Вадим.
- Тоже в бредовых снах? – рассмеялась она.
- А я снился тебе в бредовых?
- Только один раз, накануне первой встречи.
- И что же ты видела?
- Бессмыслицу какую-то. Вокруг заря, а над зарей ты. И все.
- Не над зарей, а выше нее.
- По-моему, это одно и то же.
Он улыбнулся своим мыслям.
- Я подумала, если ты не будешь против, начать чтение твоих книг, - после паузы неуверенно сказала Яна, почти спросила.
- А почему я должен быть против?
- Мне казалось, ты не любишь, когда говорят о твоей писательской карьере.
- А ты собралась говорить со мной о карьере? Мне показалось, ты хотела читать истории.
- Завтра же и начну. Не одолжишь первую часть?
Последняя его книга вышла в продажу, вызвав небывалый ажиотаж и пробудив в простых прохожих и первых встречных охотников за автографами. Потому было неудивительно и ожидаемо, что последнее время Вадим редко появлялся на людях и старался не выходить из дома без необходимости. Яна не понимала его категоричного нежелания общаться с поклонниками, но и не возражала – каждый вечер они проводили вместе.
- Над чем ты сейчас работаешь?
- Так, ерунда. Сопоставляю некоторые факты.
Яна и не надеялась услышать развернутый ответ, она задавала этот вопрос не единожды, но Вадим не вдавался в подробности. Он, как и говорил, не собирался больше писать книги, и в экспедиции тоже больше не собирался. Но он по-прежнему ежедневно был чем-то занят: сидел над картами, читал какие-то длинные нудные статьи, от которых Яну при каждой попытке вникнуть в смысл начинало клонить в сон, смотрел документальные фильмы и делал заметки в блокнотах. Интересный он был человек, не переставал удивлять Яну своей непохожестью на других людей.
Ее поражала его увлеченность, граничащая с абсурдом. Если он был занят и погружен в свою работу, он был сосредоточен только на этом и не замечал даже, что она пришла около часа назад и все это время наблюдает за ним. Ей нравилось смотреть, как он работает, в этом было нечто завораживающее. Вот он чертит сложные графики и диаграммы, мгновение – и Вадим, закрыв глаза, словно прислушивается к чему-то, а потом быстро пишет неразборчивым почерком в блокноте, и видно, что мысли его быстрее пальцев. Странно было, что такие наблюдения не переставали ей надоедать, она все чаще ловила себя на мысли, что в такие минуты сама будто цепенеет – он дарил ей спокойствие и расслабленность даже после очень тяжелого трудового дня одним только своим присутствием.
Яну приводило в замешательство его отношение к Бонифацию. Однажды он сказал, что Бонифаций его друг. Так и было, он не шутил. Вадим общался с ним как со старым приятелем, разговаривал и советовался, готовил специально для него и даже помнил его дату рождения. Поначалу она списывала все на то, что он долго жил один, но потом поняла, что не все так просто.
Какое-то незримое понимание царило между котом и мужчиной. Вадим мог, не отвлекаясь от работы и наверняка не осознавая, что делает, сидя на стуле, опустить одну руку вниз, как бы пытаясь погладить своего питомца, и кот, где бы он ни был и что бы он не делал в этот момент – даже если спал в соседней комнате, словно по зову приходил к человеку. А настроение у них будто было одно на двоих: если Бонифаций выходил встречать ее в прихожую унылый и тихий, можно было быть уверенной в том, что Вадим будет таким же, и наоборот, если кот был игрив и неугомонен, следовало догадаться, что Вадим будет веселым и разговорчивым.
Ее пугала его проницательность. Порой он говорил такие вещи, в которых она боялась признаться самой себе, и он всегда был прав. Много в нем было странного, необъяснимого и пугающего. Он с легкостью шел на компромиссы и умел договариваться, был умным и не по годам мудрым человеком – временами Яне казалось, что он гораздо старше своего настоящего возраста. Но несмотря на его сговорчивость и здравый смысл, он наотрез отказался выкинуть осколки разбитого зеркала с подоконника в комнате.
Ей иногда думалось, что она не знает о нем ничего. Он не производил впечатления загадочного человека, напротив, был общителен и открыт, с легкостью верил людям, которых впускал в свою жизнь. Через две недели после их знакомства он вручил ей дубликат своих ключей. Он не был скрытным, Яна знала, стоит ей настоять на подробном ответе на какой-либо вопрос, он обязательно расскажет – она не делала этого только потому, что была ненавязчивой и полагала: если будет желание, он поделится сам. Она ни разу не ловила его на лжи, он предпочитал говорить правду, какой бы она не была. И, в общем-то, не было повода думать, что она ничего о нем не знает – Вадим охотно рассказывал о событиях своей жизни, начиная с самого детства. Но при всей его видимой открытости было в нем нечто такое, что Яна затруднилась бы объяснить словами. Словно был у него какой-то секрет, словно он знал больше других людей, хотя и не было ни единого повода в этом его подозревать.
- Хочешь есть? – внезапно нарушил он тишину.
- Поставлю чайник, - улыбнулась она, поняв намек, и, поцеловав его, встала с пола.
Спустя минуту Вадим тоже показался на кухне, держа в руках ее паспорт.
- Лежал на полке в спальне, - объяснил он. – Думаю, дай-ка загляну, вдруг у тебя восемь детей и ты одиннадцать раз была замужем.
Яна закатила глаза, открывая холодильник.
- Ты серьезно! – услышала она неподдельный восторг.
- Что?
Он как-то странно смотрел в паспорт, будто не верил своим глазам.
- Все-таки восемь детей? – насмешливо вздохнула она.
Вадим рассмеялся, но не спешил объяснить, что его так заинтересовало в рядовом документе.
- Вроде, все как обычно – никаких лишних штампов и утаенных детей. Что не так?
- Фотография хорошая.
- Да, это действительно вызывает потрясение, - фыркнула она.
- А ноутбук зачем включен? – спросил он, сделав вид, что не расслышал последней фразы, глядя на кухонный стол.
- Точно! – воскликнула она так, будто это стало для нее открытием. – Я же почту проверяла, когда ты пришел. Друг прислал сообщение, а я не успела его прочитать.
- Друг? Ты мне о нем не рассказывала.
- Он редко дает о себе знать, очень занят, - говорила она, усаживаясь за стол. – О, смотри, он прислал свое фото!
Вадим подошел сзади, и Яна почувствовала его руки на своих плечах. На экране компьютера застыл человек примерно одного с ним возраста, он улыбался, подняв правую руку ладонью вверх.
- Китай? – спросил Вадим, хотя Яна была уверена, что ответа ему не требовалось, он уже догадался – по прохожим на заднем фоне. – «Яночка, я благодарен тебе безмерно, ты уговорила меня рискнуть, и только из-за тебя жить стало интереснее. Ощущаю себя на двадцать пять! Мне столько нужно тебе рассказать! Обязательно приеду в отпуск в Россию, обязательно нужно встретиться!» - прочитал вслух Вадим. – Чем он тебе так обязан?
- Слава преувеличивает. Я всего лишь нашла ему работу, - смущенно пожала она плечами.
- В Китае?
- Ну да. Главный офис прислал рассылку на свободные вакансии – мол, есть ли у нас подходящие кандидатуры. На такие места редко принимают людей с улицы, сам понимаешь. Я отправила его резюме, и когда пришел положительный ответ, уговорила его попробовать. Вот и все.
- Они одобрили кандидатуру без личного собеседования?
- Я за него поручилась, этого оказалось достаточно.
- А давно вы дружите?
- С лета.
- То есть ты хочешь сказать, что поручилась за едва знакомого человека? Это на тебя совершенно не похоже, - улыбнулся Вадим.
- Мне было очень его жаль, он потерял работу. Хотелось сделать что-нибудь хорошее.
Внезапно Яна почувствовала, как Вадим напрягся. Его руки, до этого расслабленно лежавшие на ее плечах, вдруг словно окостенели.
- Все хорошо? – повернулась она к нему.
Он машинально кивнул, внимательно вглядываясь в фотографию на экране.
- В чем дело?
- Не знал, что в Китае есть бродячие животные, никогда о таком не слышал, это удивительно.
Вот такие моменты Яну и приводили в замешательство. Вадим видел в простых вещах что-то из ряда вон выходящее, обращал внимание на то, что никто никогда не замечает. Что казалось бы такого в бродячих животных? Да их где только нет, по всему свету. Уж он должен это знать, учитывая, сколько стран мира ему довелось посетить.
Так нередко бывало. Его нелегко было удивить, но когда это случалось, Яне всегда казалось, что она упускает что-то важное, не понимает самой сути, но как бы она не пыталась взглянуть на ситуацию с другой стороны ничего не получалось.
Он и бровью не повел, смотря новостной сюжет о чудесном исцелении тяжелобольного человека, не видел ничего удивительного в открытии нового вида млекопитающего, не был впечатлен изобретением плаща-невидимки. Вадим поражался очень простым вещам, таким, которым большинство даже не придавало значения.
К примеру, зимой они зашли в магазин, и когда Вадим увидел беременную женщину, стоявшую возле витрины, он вдруг с видом ученого, открывшего новый химический элемент, потрясенно пробормотал себе под нос: «Внутри нее ребенок. Внутри». А как-то Вадим машинально взял со столика кафе первый попавшийся буклет, и, заглянув в него, задумчиво произнес: «Не все». Яне стало интересно, что же он имел в виду и, посмотрев в рекламку, она увидела фотографию леса, посреди которого стоял пенек. «Выделяться не всегда хорошо, - гласил текст. – Будь как все!», и на обратной стороне белоснежная улыбка – реклама стоматологической клиники. «Ты хотел сказать, как все?» - уточнила тогда Яна. «Нет, конечно» - непонятно почему рассмеялся Вадим и положил буклет на место.
Он был безоговорочно логичным человеком, все действия его отличались последовательностью, одно вытекало из другого, но при всем при этом она никак не могла уцепить логику его мыслительных процессов, хотя в том, что эта логика существует, она не сомневалась.
Яна пригляделась к фотографии. Широкий проспект, сотни китайцев на заднем фоне спешат кто куда. Небоскребы пронзают небо, а солнце пронзает асфальт и играет бликами на струях воды небольшого фонтана. Как раз возле фонтана, прищурившись от яркого света и задрав голову куда-то к облакам, смотрит вверх тощая пятнистая кошка со свалявшейся от грязи шерстью.
- Что же тут удивительного? – искренне выразила недоумение Яна.
Вадим ближе наклонился к экрану.
- Это удивительно, - спустя пару минут снова повторил он, а потом стремительно сменил тему. Насвистывая мелодию, принялся заваривать чай и расспрашивать Яну о работе.
Интересный он был человек. Временами странный, но интересный. И вот парадокс: чем больше она его узнавала, тем острее приходило осознание, что она не знает о нем ничего. Яна, которая всю свою жизнь боялась доверять людям, все сильнее верила человеку, ни действия, ни мысли которого не могла предугадать. Рядом с ним она становилась непредсказуемой для самой себя, и самой себе верила меньше. И если бы кто-то мог прочитать ее мысли, а после – озвучить их ей самой, она была бы поражена одной до сих пор не понятой истине. Она любила Вадима. Уже любила.
19.
Он умер в четверг с утра, так же внезапно, как и заболел. Вскрытие показало, что не выдержало сердце. Четыре месяца в больнице и две недели безумства до. И все, нет человека.
Но он не перестал существовать. Его дух стал наконец свободным. Связь между душой и мозгом – то есть между чувствами и мыслями, нарушилась в тот момент, когда человека стал раздражать стул. Долгое время до этого разумные действия человека шли вразрез с его чувствами.
Это не было заметно окружающим, потому как внутренний мир не выставлен на обозрение, и не было осознано самим человеком, поскольку любой мир невозможно узнать хотя бы на половину, даже свой собственный. Точно так же, как никто не может знать все уголки привычного окружающего мира, не менее огромного, чем мир внутри каждого.
Связь разума с чувствами становилась все слабее, отношения между ними расшатывались и натягивались, невидимые нити понимания бахромились и истончались, пока наконец не разорвались совсем. Душа стала жить отдельно от мозга, скованная рамками тела, а мозг, потеряв смысл существования, потерял и смысл в мыслях.
Не человек сошел с ума, это душа сошла с ума. А точнее, отошла от ума, в сторону. Гармонии двух важнейших составляющих человека не стало, а значит, не стало и самого человека – гораздо раньше его естественной смерти.
У его жены случился нервный срыв сразу после того, как она узнала о новом статусе вдовы. Она корила себя за все: за то, что он был недоволен жизнью, и что она не смогла хотя бы дома создать ему комфортные условия, за то, что из-за ее несдержанности и прямолинейности дети остались без отца, а мать – без сына, и за то, что она бросила его тогда, когда ему так необходима была ее помощь.
Таким она была человеком, не молчала никогда, высказывая вслух любую раздражающую мелочь, не закрывая глаза ни на одну неидеальную деталь. А он молчал, и выражение лица при этом было обиженно-отстраненным. Не ругался никогда с ней, старался обходить острые углы и наверняка не брал во внимание ее характер, перенимая все ссоры на свой счет – мол, она кричит, потому что я плохо все делаю, и я плохой. Отсюда и пошло его недовольство жизнью, была уверена она. Не бывает идеальных отношений с другим человеком, как она так долго не могла этого понять! Даже с самим собой не всегда получается жить в гармонии, это и доказал ее муж на своем горьком опыте.
Она пыталась объяснить это свекрови и подругам, но первой было не до ее исповедей, а последние принимали ее слова как отчаянный бред и нежелание смириться с данностью. Люди всегда себя корят за то, что были недостаточно терпимы и внимательны с умершими близкими, думали подруги. Все забудется, все пройдет.
Убитая горем и чувством вины, она изо дня в день продолжала бессмысленно существовать, по инерции выполняя материнские обязанности – готовить обед и ужин, водить детей в школу, проверять уроки. Жили на сбережения, которые не могли быть неиссякаемыми, но работу она и не думала искать – пережить бы как-нибудь этот день, завтра наверняка станет легче. Пока однажды вдруг не очнулась.
Было это в пятницу утром, спустя почти год. Только отвела детей в школу, а сама поехала на рынок за продуктами. Села в автобус и, как обычно, невидящим взглядом уставилась в окно. Ее внимание привлекла супружеская пара, они сидели прямо перед ней и вели беседу. Женщина непринужденно смеялась, но для вдовы этот смех в автобусе утром звучал настолько неестественно, что она не могла не поглядывать в их сторону.
В какой-то момент, почему-то показавшийся ей неожиданным, мужчина вдруг встал, поцеловал жену на прощание и вышел на остановке. Жена же как ни в чем не бывало продолжала ехать в автобусе довольно долго, прежде чем выйти.
И вдова задумалась. Непонятно, как ей пришло такое в голову, но она сравнила эту вполне обыденную ситуацию со своей.
Жизнь, думала она, всего лишь как этот автобус – люди движутся куда-то в одном времени, с одной скоростью. Кому-то это движение кажется долгим и утомительным, для кого-то дорога пролетает незаметно. Кто-то торопится, то и дело поглядывая на часы, а кто-то, напротив, спокоен и безмятежен.
Периодически автобус пополняется новыми пассажирами и теряет старых. Но все они и каждый из них – закончит это движение одним и тем же: выйдет на остановке.
Незнакомые попутчики не будут горевать, если вышел – значит, так надо. Они не будут испытывать чувства вины за то, что они остались в автобусе, а кто-то – нет, не будут удивляться, что кто-то вышел так рано, не проехав и полпути маршрута. И лишь близким на незначительный миг в масштабе всего движения станет тоскливо и не по себе от того, что им придется преодолеть оставшийся путь в одиночестве, среди всех этих незаинтересованных незнакомцев. Всего лишь на какой-то миг – зачем больше, ведь путь предстоит затяжной, со своими мыслями, со своими проблемами, о которых тоже нужно думать.
Но рано или поздно движение прекратится. И каким бы долгим не был путь, время в этом пути закончится быстрее, чем кажется.
Она думала над этим всю дорогу до рынка и обратно. Настроение заметно поднялось. Стало легче и спокойней. Впервые она осознала, что бывает и хуже, и даже отломила приличный кусок батона какой-то безродной кошке, пожалев ее больше, чем себя.
Она очнулась, потому что поняла для себя: они обязательно встретятся, когда автобус остановится, встретятся где-нибудь там, за пределами душного и тесного салона, и она попросит прощения. Главное – не выходить из автобуса раньше времени.
20.
- Эй, Эд! Посвети-ка! – позвал Ричард.
Его руки были заняты картой, а вокруг стояла кромешная тьма, не считая света от фонарика. Эд направил луч на кусок плотной бумаги, и Ричард стал вдумчиво вглядываться в нарисованную местность.
- По-моему, здесь ничего нет, - осторожно озвучил мысли Эд, но тот от него только отмахнулся.
- Гляди, сейчас мы должны быть вот тут. Мы совсем близко.
Они блуждали по лесу весь день. Стемнело около трех часов назад, они замерзли и проголодались, но останавливаться на ночлег не давал азарт.
- Может, все-таки объяснишь, почему на остальных картах ее нет? – Эд задавал этот вопрос за сегодня уже несколько раз, но Ричард в лучшем случае обещал, что потом. В худшем – делал вид, что не слышал вопроса.
- Чем больше я буду объяснять, тем больше ты будешь бояться, - вдруг сказал тот.
Эд остановился.
- Чего мне бояться? – недоуменно вопросил он.
- Это сложно объяснить. Сам все поймешь, как увидишь, так будет лучше.
- Наверное, наши уже беспокоятся, - пытаясь поспевать за товарищем и одновременно высматривать в темноте пещеру, рассеянно проговорил Эд, думая о своем. – Наверняка они пошли дальше, не дождавшись нас. Придется потом их искать…
- Я не вернусь назад, - вырвалось у Ричарда.
- Как это не вернешься? Ты о чем? – Эд снова притормозил, но его друг не замедлил шаг. – Как это не вернешься? – догнав товарища, повторил он, разворачивая его к себе за плечо.
Ричард прятал глаза, глядя на свой ботинок, который словно сам по себе носком ковырял землю. Эд с вызовом молчал, ожидая, пока тот заговорит. Наконец он поднял глаза – виновато и обреченно. Но прежде чем начал говорить, взгляд его упал куда-то за спину Эду, и в мгновение он забыл все слова, лишь рука взволнованно метнулась в ту сторону.
Эд резко обернулся, но ничего такого не заметил. С минуту он вглядывался вдаль – туда, куда не доставали лучи света. Стало вдруг темнее, и он сразу же понял от чего – Ричард выключил свой фонарик. Замешкавшись на секунду, он последовал его примеру и тут же почувствовал, как друг вцепился ему в плечо.
Когда глаза привыкли к темноте, Эд смог различить то, что привлекло внимание Ричарда: какое-то тусклое сияние. Будто бы свет от луны падал на соседнюю поляну. Вот только луны в небе не было. Настороженно ступая, они двинулись туда. Возникшая словно из ниоткуда, посреди леса, каменная, холодная – это была пещера. Нашли.
Фонарики больше не включали – света, который лился из ее недр, с каждым шагом становясь ближе и ярче, было достаточно. Охваченные любопытством, шли молча. Эхо от шагов немыслимым образом поглощалось и терялось где-то между стенами и потолком.
Пещера не была большой: четыре-пять метров в высоту, а в ширину – и того меньше. Скорее, она походила на коридор или подземный переход, в конце которого их вот-вот встретят двери наружу. Эд коснулся стены – прохладная и на удивление гладкая, будто бы обточенная водой.
- Эд, Эдгар! – вдруг позвал Ричард. – Стой. Я обязан тебя предупредить, я обязан рассказать правду.
- Ты о чем?
- Если мы пойдем дальше, мы не вернемся. Ты должен сейчас решить, хочешь этого или нет.
- Что значит – не вернемся?
- Не вернемся совсем. Никогда.
Эд смотрел на своего приятеля, недоуменно склонив голову. Он явно не понимал, что тот имеет в виду. Ричард сглотнул и осторожно, тщательно подбирая слова, продолжил.
- Ты ведь знаешь, что Урмас мой лучший друг. Ты не задумывался о том, почему я не позвал с собой его?
- Наверное, вы поругались.
- Нет. Он счастлив. У него прекрасная семья, интересная работа и, помимо меня, найдется еще парочка хороших, верных друзей.
- Зачем мне это знать?
- Я позвал с собой тебя, потому что мы похожи – нам двоим нечего терять. Я не счастлив, я не получаю удовольствие от жизни, весь этот мир для меня пустой, а я в нем – один из миллиардов, никчемная букашка. Чем больше людей, тем больше эгоизма. Никому нет дела до моих исследований, моих мыслей и переживаний. А у меня нет никого из всех этих миллиардов, кто бы мог сделать мою жизнь ярче. Урмас – отличный друг, но он счастлив, и у него семья.
- При чем тут я?! – начал выходить из себя Эд.
- Ты тоже недоволен жизнью… Нет, не перебивай! Девятнадцать лет назад от тебя ушла жена, а ты до сих пор не обращаешь ни на каких женщин внимания. И уже не сможешь – все будет не то, никто с ней никогда не сравнится. Ваша дочь выросла, она уже взрослый человек. Сколько ей? Тридцать?
- Двадцать девять, - машинально поправил Эд.
- Ей уже не нужна твоя забота и твое воспитание, она, небось, и замужем давно.
- Недавно. Я узнал о ее замужестве, и о том, что она переехала в Россию, спустя два месяца.
- Тебе нечего здесь делать, так же, как и мне, - серьезно заключил Ричард.
- А там что? – очнувшись от воспоминаний, указал на свечение Эд. – Почему мы не сможем вернуться?
- Там новый мир. Моя карта отличается от остальных, как ты заметил: на ней есть пещера. Без такой карты, как у меня, это место никогда не найти. Моя карта – пропуск туда.
- Что ты несешь, какой новый мир! Вздумал меня разыграть?!
- Нет, я тебе клянусь. Как только мы окажемся там, назад дороги не будет. Ты должен решить.
- Ты сошел с ума? Посмотри на меня, сошел, правда ведь?
- Ты когда-нибудь встречал пещеру в лесу? А этот свет, который льется оттуда? Видел хоть раз нечто подобное?
- Должно быть, все дело в каких-то минералах – может, залежи фосфоритов…
- Ты знаешь, что нет. Нелегко в наши годы поверить в существование такого, но это так.
Эдгар отступил на шаг назад, беспомощно всплеснул руками, нервно рассмеялся, качая головой.
- Ты не веришь, и это понятно. Но все изменится, как только мы окажемся там. Если все, что я говорю, неправда, ты спокойно сможешь вернуться, так? Но представь на мгновение, что я прав, ведь такая вероятность существует. Да, она ничтожна в твоих глазах, но существует. Готов ли ты бросить здесь все и пойти со мной? Если любопытство сильнее тревоги и желание чуда сильнее здешних привязанностей, то надо идти.
- Как ты узнал об этом месте?
- Я получил эту карту от одного русского археолога. Он знает о таких вещах, о которых мы с тобой даже не подозреваем. Он видит чужие жизни, он рассказал обо мне то, в чем я сам себе боялся признаться, по полочкам разложил прошлое, как по открытой книге прочитал. Он убедил меня, что в этом мире я оказался не ради себя, и что больше мне здесь нечего делать.
- И ты ему поверил?! Сколько ты заплатил этому шарлатану?!
- Я остался ему должен.
- Никогда бы не подумал, что тебя так легко обмануть.
- Нет, не деньги, нет, нет, - поспешно затряс головой товарищ. – Я должен ему гораздо больше. Он спас мне жизнь, отвел в сторону от ошибки, которую я чуть было не совершил.
- Ричард, ты же не пытался…- внезапно догадался Эд.
- Да, пытался. Я чуть было не покончил с собой. Я верю, что он был там неслучайно. Он был уверен и убедителен, толковал про леса Хорватии, а я не мог понять, зачем он мне это рассказывает. Он откуда-то знал, что через год я поеду сюда в экспедицию. Он все просчитал. Я чувствую, что мне нужно делать так, как он говорил. Я чувствую, что в этом мире мне не место, понимаешь? Но смерть – не выход.
Эд топтался на одном месте, то смотря на свечение вперед, то оборачиваясь назад.
- Есть простой способ проверить.
- А если… Если предположить, что ты говоришь правду… - неуверенно проговорил Эдгар, - с чего ты взял, что там будет лучше?
- Я не могу знать наверняка, но готов рискнуть. Потому что нечего терять.
- Я не знаю, это какой-то бред, - Эд взъерошил себе волосы. – Не знаю, в это просто невозможно поверить.
- Отбрось разум, представь, что ты уверен в моих словах. Ты бы хотел начать заново, с чистого листа? Начать новую жизнь, какой бы она не была?
Эд не ответил, но Ричард все понял по его глазам.
- Я не ошибся. Пойдем, - сказал он и пошел вперед, не оборачиваясь.
А спустя несколько минут ходьбы, когда из-за ослепляющего сияния они перестали видеть даже собственные ладони, по телу вдруг прошла волна тепла и чего-то родного, а каждая клеточка их естества вдруг затрепетала, стремясь к тому неизведанному, что ожидало их в такой близости.
Стены пещеры расступились, открыв перед ними громадное пространство, бесконечную суть без границ и конца. Узкий коридор вывел их прямиком к обрыву, бездна которого осязаемыми волнами излучала горячий и близкий их душам свет. И вопреки законам физики, свет на поверхности был гораздо ярче: чем глубже уходила вниз пропасть, тем тускней он становился. Но источник этого света нельзя было увидеть не потому, что мешала яркость, а потому, что его вовсе не существовало.
Никто из них не сомневался, они уже сделали свой выбор, и сейчас от потрясения и предвкушения как по волшебству испарились все мысли. А манящая глубина не давала возможности передумать, она приветливо протягивала к ним руки множеством лучей, проникала внутрь, трогала их за самое сердце.
Свечение, вспыхнув, погасло, одновременно с тем, как они сделали последний шаг и навсегда исчезли из нашего мира.
21.
День близился к завершению, угасая на глазах. Вечер встретился с сумерками, своими верными спутниками – смеркалось. В гости к городу нагрянула пурга, ворвалась как к себе домой, не спросив разрешения, вела себя развязно и вальяжно, не от хорошего воспитания подначивала прохожих, толкаясь порывами и раскидывая по ветру сугробы. Люди, возмущенные таким нахальством, все как один спешили укрыться от нежданной гостьи.
Спешила и она. Илзе, латышка от рождения, совсем недавно переехала в Россию – три с небольшим месяца назад, и пока не видела хорошей погоды. Что ее понесло в такой час на улицу, она сама с уверенностью не могла ответить. Нужно было купить билеты на поезд – они собирались к родственникам мужа, но это можно было сделать завтра и даже через три дня, потому как поездка была запланирована через неделю. Наверное, захотелось развеяться, надоело сидеть в четырех стенах одной: муж по обыкновению приходил домой только вечером, а она до сих пор не нашла себе работу.
Они с мужем познакомились в апреле прошлого года, десять месяцев назад, а поженились в октябре. Все получилось спонтанно и неожиданно. Осенью она приехала к нему в Россию в отпуск на две недели, а осталась навсегда. Свадьбы не было, они просто подали заявление в ЗАГС. Никто не ожидал, даже мать не могла заподозрить ее в такой поспешности – хотя сама вышла замуж за отца спустя восемь месяцев после знакомства. Этим она и пыталась ее вразумить, приводя себя в пример: мол, гляди, что из этого вышло, поспешность до добра не доводит.
Брак родителей действительно оказался неудачным. Они молчали, постоянно молчали, у них в доме не заведено было ругаться, по крайней мере при ней. Она хорошо помнила, как в детстве ненавидела такие дни тишины – они тянулись бесконечно, и в воздухе буквально бродили все невысказанные слова, спотыкаясь о такие же молчаливые обиды и взаимные претензии. Ух, как она ненавидела такие дни!
Этот запрет, негласное табу на ссоры и выяснение отношений привели к разводу, и к тому, что мать на всю жизнь так и осталась одинокой, а отец окунулся с головой в работу – разъезжал по экспедициям и виделся с дочерью раз в полгода, пока та была ребенком, а потом – и того реже.
Она помнила, все помнила до сих пор. Как тщетно ждала его на день рожденья и рождество, как он пропустил ее выпускной и не успел на отчетный концерт по случаю окончания музыкальной школы, помнила, как плакала в туалете, вытирая слезы концертным платьем, и как мечтала, что родители наконец помирятся, мысленно соглашаясь даже на ненавистную тишину.
Неудивительно, что когда она стала совсем взрослой, хорошие отношения с отцом не складывались – давали о себе знать обиды детства, глубоко засевшие внутри. Хорошо хоть он больше никогда не забывал про ее день рождения. Вот и в этот раз, совсем недавно, в конце декабря, он позвонил ей, чтобы поздравить с тем, что ей исполнилось двадцать девять. Сказал, что он не в Латвии, а в Хорватии, в очередной экспедиции, потому не может поздравить ее лично. «Ничего, папа, - ответила она. – Я тоже теперь в России». Она рассказала ему, что вышла замуж – два месяца назад, и в ответ услышала только потрясение, скрытое за ледяным тоном. Они еще пару минут поговорили о незначительных пустяках, после чего он попрощался первым, чего раньше никогда не бывало. Конечно, он обиделся. Но она не собиралась оправдываться и объяснять ему то, о чем он даже не потрудился спросить. Мама, к примеру, хоть и была изначально против, но потом поняла ее – все потому, думала Илзе, что она жила с ней все детство и юность. Нельзя, конечно, нельзя было винить отца в разводе, но он мог бы и побольше интересоваться ее жизнью, раз уж на то пошло, и хотя бы звонить почаще. Не ему на нее обижаться.
Неудавшийся опыт родителей не помешал ей так же поспешно выйти замуж, потому что она верила, что в ее случае – все по-другому. Да, они познакомились в интернете, ну и что? Сейчас это нередкий случай, многие так знакомятся. Другое дело, что с родственниками и друзьями друг друга они почти не были знакомы, потому и собирались постепенно исправлять этот недочет: через неделю должны были ехать к брату мужа. Но билеты можно было купить и позже, а она пошла за ними почему-то именно сейчас, когда на улице уже темнело и мела метель.
Очередь в кассу была небольшой, и Илзе управилась быстро. Выходя на крыльцо здания вокзала, она на минуту замешкалась, убирая билеты в сумку и надевая рукавицы. Боковым зрением она заметила, что по ступенькам поднимается мужчина с огромной собакой на поводке. Она отошла в сторону от входа, чтобы не мешать, но мужчина прошел мимо дверей и подошел именно к ней.
- Девушка, простите, за беспокойство. Не бойтесь, Стеф безобидный, - сказал он, заметив опасения Илзе. – Не любит только кошек, - мужчина рассмеялся. – Вы не могли бы его подержать, пока я куплю билет? Меня с ним не пустят…
- Конечно, нет! Как вы себе это представляете? – от волнения и возмущения в речи Илзе отчетливо послышался акцент.
- Он спокойный, честно. Все, что нужно – просто держать поводок. Я боюсь оставлять его просто так, мало ли сумасшедших…
- Да кто справится с вашим слоном! – покосилась она на питомца.
Светло-коричневый бурбуль с черной мордой действительно выглядел спокойным и культурным. Только очень, очень большим. «Если бы не медлила, разминулись бы, - подумала Илзе. – Ушла бы на несколько секунд раньше, и все дела».
- Попросите кого-нибудь еще. Я ведь его даже удержать не смогу, если вдруг он решит прогуляться.
Незнакомец обреченно обвел взглядом пустое крыльцо и площадку перед вокзалом. Никто не хотел даже лишней минуты находиться на улице при такой погоде.
- Ну, хорошо, - сжалилась Илзе. – Я попробую за ним присмотреть, только быстро!
- Спасибо, милая девушка! Я мигом!
Мужчина поспешно скрылся за дверьми помещения. Илзе настороженно смотрела на пса, вцепившись двумя руками в поводок. Но Стеф не собирался дурить, он сидел невозмутимый и тихий, с любопытством на нее уставившись. Подумать только, если он встанет на задние лапы, он будет больше нее! Он и сейчас немногим меньше. Зачем только она согласилась!
Мужчины между тем долго не было. Прошло минут пятнадцать, а он все не появлялся. С перрона повалили люди – видимо, прибыл какой-то поезд, и из-за шума ветра она не услышала объявлений диспетчера. Илзе запаниковала: как пес себя поведет? Толпа все прибывала, но он и глазом не моргнул. Держался с достоинством, даже не повернул головы в сторону народа.
Илзе замерзла, но успокоилась и расслабилась: за все это время бурбуль не предпринял ни единой попытки сбежать или прогуляться, он ждал хозяина гораздо терпеливее, чем ждала этого незнакомца она сама.
Дверь здания вокзала вдруг распахнулась, и Илзе с облегчением кинулась навстречу, намереваясь отдать наконец поводок этому бесцеремонному человеку. С чего она взяла, что это он?
Конечно, не он. Совершенно другой мужчина, не ожидая, что кто-то преградит ему путь, столкнулся с Илзе, выронив из рук газету. Илзе смущенно стала извиняться, поспешно присела, чтобы подобрать газету, пока та не улетела, но так и застыла, не торопясь вставать. Очередной порыв ветра заранее перелистал несколько листов, открыв одну из страниц издания. Ту самую, неслучайную страницу, на которой в четверть формата была напечатана фотография ее отца.
«В ЗАПОВЕДНИКАХ ХОРВАТИИ ИСЧЕЗЛИ ДВА БИОЛОГА!» – кричал заголовок.
- Простите, с вами все нормально? – присел рядом мужчина, которого она чуть было не сбила с ног.
Илзе схватила газету и как сокровище прижала ее к груди.
- Можно взять?
- Конечно, берите. Извините еще раз.
Мужчина посмотрел на нее как-то странно, но она этого и не заметила. Снова открыв газету на той самой странице, Илзе тревожно читала сквозь строчку, выхватывая отдельные фразы.
…Эдгар Петерсонс и Ричард Шнайд…
…в начале января…
…восемь человек искали неделю…
…спасатели не обнаружили…
…признаны пропавшими без вести…
…при странных обстоятельствах…
…скорей всего погибли…
У Илзе опустились руки, из них выпали газета и поводок. Очень не вовремя. Хозяин собаки, выйдя на крыльцо и увидев эту картину, сокрушенно покачал головой:
- Девушка, ну что же вы!
Илзе стояла потрясенная и растерянная. Она как в полусне наблюдала за кувыркающейся в воздухе газетой, которая то летела, то цеплялась за фонарные столбы. На улице окончательно стемнело, искусственное освещение самоуверенно пыталось заменить солнечный свет, но его сил хватало только на отдельные участки.
Бурбуль вдруг предупредительно зарычал. Илзе инстинктивно повернула к нему голову. Все произошло очень быстро – с того момента, как хозяин собаки вернулся, не прошло и десяти секунд. Мужчина, услышав рычание пса, кинулся к нему, пытаясь схватиться за поводок, на ходу громко командуя: «Фу! Нельзя! Сидеть!», но бурбуль, одержимый своей ненавистью, не обратил на хозяина никакого внимания, он сорвался с места. Мужчина поскользнулся, но, упав на заледенелое крыльцо, даже лежа старался схватить ускользающий поводок.
Преодолев ступеньки, собака стремительно понеслась через освещаемую площадку возле здания куда-то в темноту. Хозяин ринулся за ней, Илзе – непонятно зачем, тоже.
Как в замедленной съемке кино латышка видела поворачивающуюся голову грязной, худой и замученной кошки, сидевшей на границе света и тьмы. Ей показалось даже, что она смогла различить ужас в глазах последней. Все очень быстро произошло. Бурбуль накинулся на бедное животное, которое и не пыталось сопротивляться, перекусив мощными челюстями позвоночник. Кошка не пикнула, а Илзе закричала. Ее крик не был похож на человеческий, он исходил из самого нутра, разрывал горло, рвал душу. Отчаянный, леденящий, звериный крик человека, пораженного такой бессмысленной жестокостью. Она кинулась на пса, колотя его кулаками. Страха не было, было только желание восстановить справедливость, помочь этой ни в чем не повинной кошке, которая беспомощно болталась в его зубах, истекая кровью.
- Prom! Prom! – орала Илзе на родном языке.
То ли пес пришел в замешательство от такой решительности, то ли, причинив вред объекту своей ненависти, он успокоился – неизвестно. Но он разжал пасть и буквально выплюнул кошку на снег, алый от крови.
Хозяин схватил его за ошейник и куда-то потащил, скрываясь с глаз любопытных собравшихся. Кто-то возмущался отсутствием намордника, кто-то собирался позвать охрану. Илзе упала на колени перед кошкой и заплакала. Бедная, раненая и изуродованная, она непонимающе и обреченно смотрела на латышку, издавая последние хрипы, умирая на глазах.
- Здесь в двух шагах ветеринарная больница, надо ее туда, - предложил кто-то неуверенным голосом.
Но Илзе боялась до нее дотронуться, боялась причинить еще большую боль.
Какой-то человек рывком поднял латышку на ноги и оттолкнул в сторону. Она обессилено наблюдала за тем, как этот мужчина, лет сорока, расстелив свою куртку на снегу, аккуратно, но быстро подсунул ее под маленькое тельце, а потом, туго завернув, поднял этот сверток с земли и, прижав его к груди, бегом помчался куда-то. Какая-то девушка, должно быть, его спутница, побежала за ним.
- Там больница для животных, - пояснил кто-то его направление.
22.
Время незаметно порхало, неся на своих массивных, но невесомых крыльях весь свет. События оставались в прошлом, их сменяли дни и ночи – тихие и шумные, насыщенные и спокойные, неожиданные и предсказуемые, но всегда уникальные. Прошел почти год, меньше месяца оставалось до весны. Зима, предчувствуя свой скорый уход, бушевала не на шутку, не балуя погодой. Мела метель.
Археолог и Яна возвращались с перрона. Только что они проводили ее друга – Славу. Он, как и обещал, приехал в отпуск в Россию, но с сюрпризом: привез новую жену, китаянку, которая очень плохо говорила по-русски. Пробыв пару дней у Яны, они поехали дальше, радуя визитом других гостей.
Археолог и Яна возвращались с перрона. Шли в общем потоке людей, сошедших с только что прибывшего поезда, почти не разговаривали – прятали носы в шарфы и щурили глаза от колкого снега, летевшего в лицо.
Откуда-то слева, со стороны здания вокзала, сквозь завывания ветра до них донесся ужасающий, пугающий своим отчаянием крик. Не было бы крика, и никто из них ничего не заметил бы – прошел мимо в толпе, даже не повернув головы.
Археолог, переглянувшись с Яной, поспешил туда. Сначала он не понял в чем дело. Какая-то сумасшедшая бегала вокруг огромной собаки, стоявшей к археологу задом, беспорядочно нанося ей удары и ругаясь на латышском. Еще один человек, должно быть, хозяин собаки, нерешительно переминался с ноги на ногу в стороне, время от времени выкрикивая команды вроде «Фу!» и «Нельзя!». Потом он заметил, что из пасти собаки что-то торчит. И только потом увидел, что снег забрызган чем-то красным.
Одновременно с осознанием здоровенная псина выпустила из своих зубов чье-то тело, и оно обмякло на снегу. Пока хозяин утаскивал свое чудовище восвояси, пока латышка в истерике всхлипывала, стоя перед кем-то на коленях, археолога пробирала нервная дрожь, нежелание принять происходящее накрывало волной, боль от собственного горя закрадывалась в сердце. Потому что он узнал ту, кто в предсмертных муках истекала кровью.
Решительность взялась ниоткуда, словно что-то внутри него всколыхнуло надежду, заставив действовать. Он сорвал с себя куртку, рывком поднял с колен девушку и оттолкнул ее со своего пути. Присел здесь же, стараясь не смотреть на рану, стал просовывать куртку под обмякшее тело. Руки предательски тряслись, мысли путались. Эрите дышала надрывно, хрипы рвались наружу вместе с кровью.
«Только бы успеть», - пульсировало в висках.
Он туго завернул куртку, создав жалкое подобие носилок, стараясь не менять положение позвоночника, прижал ее к груди. И побежал.
«Только бы не упасть, только бы не поскользнуться».
Он забыл, что Яна была с ним, и даже не заметил, что она побежала следом.
Он ворвался в двери, крича во все горло. Навстречу ему в коридор выбежали два человека – мужчина и женщина, в зелено-голубых халатах, перепуганные его воплями.
- Помогите, прошу вас! Умоляю! Помогите ей!
- Идемте! – засуетились врачи, поняв, в чем дело.
Он пошел следом, подгоняя их мольбами, отвечая на вопросы.
- Что случилось?
- Собака перекусила пополам.
Врачи нехорошо переглянулись, будто безмолвно вынесли приговор.
- Возраст животного?
- Не знаю, года полтора… Пожалуйста, можно быстрее!
- Животное ваше?
- Нет… Да, мое, - быстро поправился археолог, поняв, что означает этот вопрос. – Я потерял ее, а теперь нашел.
- Кладите на стол.
Яна тихо охнула, когда врачи развернули куртку. Археолог удивленно отметил, что она здесь, рядом.
- Матерь Божья! Нежилец, - помотал головой мужчина-врач. – Как пить дать – нежилец.
- Я прошу вас, сделайте хоть что-нибудь! Зашейте рану, поставьте шину, хоть что-нибудь! Она истекает кровью!
- Поставить шину на позвоночник? – издевательски переспросил врач. - Кровотечение внутреннее, она не переживет операцию, а если и переживет, то скончается к утру. Давайте сразу усыпим, чтобы не мучилась, и все.
- Только попробуйте! – не выдержав, заорал археолог. – Делайте операцию, срочно! Я заплачу любые деньги! – повернулся он к женщине-врачу.
- Шансов действительно почти нет.
- Зачем нам эти проблемы, - возмутился мужчина. - Вы же нас потом еще и по судам затаскаете! Кошка почти дохлая, даже браться не стоит. Испортите нам всю статистику.
- Этот случай не войдет в статистику, только возьмитесь, я вас прошу! Все, что нужно – это продлить ей жизнь!
- Все так говорят, но попробуйте поставить себя на место бедного животного. Зачем мучить кошку? – не соглашался мужчина.
- Какая вам разница! Вы обязаны оказывать первую помощь! Только попробуйте этого не сделать, и тогда я точно затаскаю вас по судам!
- Любые наши действия не приведут к тому, что кошка поправится.
- Я прошу вас только остановить кровотечение и вколоть ей обезболивающих. Я понимаю, что она умрет.
- Тогда к чему все это? Не остановим кровотечение – умрет быстрее, это будет гуманнее.
- Она сама решит, когда ей умирать! – подключилась Яна. – Окажите первую помощь!
- Девушка, - язвительно начал доктор. – Первая помощь – это лапу перемотать, гипс наложить… Здесь операция нужна, которую она не переживет! Наверняка задеты внутренние органы, возможно, повреждены артерии, позвоночник вне сомнений сломан – она даже шевелиться не может. Какую первую помощь мы ей окажем? Вскроем брюхо для операции?
Эрите действительно не шевелилась, она лежала в куртке археолога на этом белом железном столе под этими яркими лампами и беспомощно смотрела на археолога, на Яну, на врачей. Глаза были влажными и блестели как от слез. Она тяжело дышала, будто ей не хватало воздуха, а иногда кашляла, кровью.
- В 99,9% она умрет в ближайшие сутки, - согласилась женщина-врач.
- А если внутренние органы не повреждены? Сделайте ей рентген! – настаивала Яна.
- Я вас умоляю! Сделайте все возможное, чтобы отсрочить ее смерть! – взмолился археолог.
- Это точно ваша кошка? – подозрительно присмотрелся мужчина. – Выглядит она не домашней.
- Моя.
- Значит вы очень плохо за ней ухаживали и почти не кормили.
- Я ее потерял, а сейчас вот нашел. Это моя кошка. Прошу вас, сделайте хоть что-нибудь!
- Давай сделаем ей рентген, чтобы они поняли? – повернулась женщина-врач к коллеге.
- Смысла нет. Она бы хоть рентген пережила.
- Сделаем, - уверенно решила женщина. – Сами все увидите. Паш, отвези, - повернулась она к дверям.
На удивление археолога, в дверях стояло еще три человека – должно быть, практиканты, судя по возрасту. Один из них, Паша, с готовностью кивнул и, подбежав к столу, выправил колесики, толкнул его и покатил.
- Ее нужно было сразу на рентген, а потом в реанимацию, - возмутилась Яна.
Археолог кивнул. Он знал, что она ничего не понимает, и все ее странные взгляды говорили об этом же. Но даже не понимая, Яна делала все, чтобы ему помочь. Потом, потом он ей все объяснит.
- Яна, милая, ты можешь сделать для меня одну вещь? Выполнить очень важную просьбу?
- Конечно, - не раздумывая, согласилась та.
- Это покажется тебе странным, но пообещай, что ты сделаешь это.
- Да в чем дело?
- Срочно, как можно быстрее, привези сюда Бонифация. Понимаешь? Срочно, настолько быстро, насколько сможешь!
- Зачем? – удивилась она.
- Я потом все тебе объясню, не теряй времени! Прошу тебя! – взмолился он.
- Ты же не хочешь, - вдруг она охнула. – Ты же не хочешь использовать его как донора?!
Археолог с изумлением на нее посмотрел:
- Конечно нет! Как тебе это в голову пришло?!
Яна, видя его отчаяние, в замешательстве кивнула и выбежала из клиники. Сейчас она считает его психом, но просьбу выполнит, он был уверен. А потом, потом он все ей объяснит.
Археолог обессилено опустился на скамью в коридоре. Он оперся локтями на колени и уронил голову в ладони. Что все это значит? Понимание происходящего не давалось.
Судьба протянула Эрите через всю Россию. Немыслимым образом, преодолев тысячи километров, побывав в Китае, а, может, и где-то еще, она оказалась здесь. В маленьком неприметном городе, в этом неслучайном городе, в котором встречает каждое утро Бонифаций, сидя у себя на кухонном подоконнике. Все это говорило о том, что им суждено встретиться. Но за шаг до их встречи она получает ранение, не совместимое с жизнью. Судьба передумала? И если она сейчас умрет, то ради чего все это было?
Спустя пятнадцать минут Эрите вернули в приемный кабинет, археолог зашел следом.
- Рваная рана в брюшной стенке, - изучая снимки, будничным тоном говорили врачи. – Перелом позвоночника в двух местах с повреждением спинного мозга, разрыв мочевого пузыря. Сломанным ребром проткнуто легкое. Она не будет жить, вы должны это понимать.
- Сколько ей осталось?
- Нельзя точно сказать. В лучшем случае вы довезете ее до дома. В худшем – скончается с минуты на минуту. Она и до утра не доживет, - пожал плечами мужчина-врач.
- Кто-нибудь еще в этом городе сможет мне помочь?
- Не думаю, что кто-нибудь возьмется за такой безнадежный случай. Да здесь и сделать ничего невозможно. Ну, остановим мы кровотечение, ну, вытащим ребро из легкого и вставим пластину в позвоночник. Она не проживет и двух дней, если не скончается во время операции – что более вероятно. Подключим к аппарату искусственного дыхания, введем катетер для мочи, а толку? С такими травмами не живут.
- Нам тоже жалко ваше животное, - словно оправдываясь, подхватила женщина-врач. – Но мы действительно не в силах ей помочь. Можете оставить ее у нас, если вам тяжело.
- Нет, я заберу.
- Ну, как хотите.
Археолог снова завернул несчастную Эрите в куртку и осторожно прижал ее к груди. Вышел из кабинета. Ком стоял в горле, многотонный груз невозможности помочь давил на плечи. Он вдруг в полной мере ощутил, насколько бессилен. Ри, такая знакомая и такая родная, умирала у него на руках, а он не мог ее спасти.
В дверях столкнулся с Яной, она держала Бонифация на руках. Увидев лицо археолога и комочек, который он прижимал к груди, она неправильно поняла происходящее.
- Умерла, да? – тихо пролепетала она. Глаза заблестели от слез.
- Нет, пока нет. Нельзя терять время, нужно их друг другу показать.
- Они знакомы? Хочешь, чтобы попрощались?
- Нет, они должны встретиться.
Яна ничего не поняла, но не стала спорить.
- Пойдем в машину, такси еще не уехало.
Они вышли на улицу. Забрались на заднее сидение.
- Обратно, пожалуйста, - скомандовала Яна.
Археолог положил сверток на колени и осторожно развернул. Эрите была в сознании, она во все глаза смотрела на кота. Бонифаций тоже не отводил от нее взгляд. Они встретились.
23.
Он положил ее на подоконник в кухне. Бонифаций запрыгнул рядом.
- Не хочешь рассказать, в чем дело? – Яна нерешительно застыла в дверях. – Кто эта кошка? Что происходит?
Археолог устало опустился на стул.
- Хочу. Мне придется это сделать, но я не уверен, что ты мне поверишь.
Она вошла в кухню и села напротив.
- Я не понимаю твоей реакции. Ты пытаешься спасти бездомную кошку, у которой нет шансов выжить, переживаешь за нее, как за себя. Просишь срочно привезти Бонифация, но не для того чтобы они попрощались, хотя это само по себе странно – у кошек другая психика, им вообще не требуется прощаться. А для того, чтобы встретились – оказывается, они и не знакомы вовсе. Ты понимаешь, каким бредом это кажется со стороны?
- Понимаю. Но мое объяснение должно показаться тебе еще более бредовым. Предупреждаю сразу: я не сошел с ума, я абсолютно адекватен и отдаю отчет каждому произнесенному слову.
- Начинай.
Археолог замолчал, собираясь с мыслями. А потом заговорил.
- Мир, в котором мы живем, известен мне с других сторон, о наличии которых большинство не подозревает. Помнишь, я рассказывал о таинственном исчезновении моего отца и деда? Так вот, я знаю, что с ними произошло.
Яна удивленно подняла бровь.
- Ты никогда не задавалась вопросами, почему люди сходят с ума, теряют память, исчезают без вести? Почему рождаются уже с характером, но ничего не умея? Почему некоторые вызывают отвращение еще до общения, а к некоторым тянет как магнитом? Почему все события жизни влияют не только на события, которые касаются лично тебя, но и на события, которые касаются других? Как так получается, что эти события в итоге складываются цельной мозаикой, из которой не выдернешь ни кусочка, не нарушив ее? Наш мир удивителен, но никто этого не замечает, потому что каждый из нас живет здесь с самого рождения. Для всех любое волшебство является обыденностью, потому что все живут среди этого волшебства всю жизнь. И стоит только на шаг отступить от обыденного волшебства к неизвестному общей массе, в факт его существования тут же перестают верить. Если я скажу, что мой дед пропал в окрестностях дома, всего-навсего выйдя в магазин, ты не усомнишься в этом, такое сплошь и рядом случается. Если я скажу, что мой отец пропал на отрезке пути от того как зашел в подъезд и до того, как поднялся к себе на этаж, ты, конечно, удивишься, но у тебя не будет повода сомневаться в этом. Все это удивительно, не поддается объяснению, и похоже на сказку, это волшебство, но это обыденность. Если я скажу о том, что и отец, и дед попали в другой мир – если скажу о том, чего ты не знаешь и никогда с таким не встречалась, ты не поверишь.
- Потому что никаких других миров не существует, это же сразу понятно.
- Кому понятно? Тем, кто с этим никогда не сталкивался? Если у тебя никогда в жизни не было, скажем, тостера и ты никогда даже в руках его не держала, ты же не станешь сомневаться в его существовании?
- Потому что это тостер!
- Не поэтому. А потому, что другие держали его в руках, причем не просто избранные единицы, а много людей. По сути, ты веришь большинству.
- Я ведь могу сходить в магазин и убедиться в том, что он существует.
- Вот. Значит послушай мой рассказ очень внимательно, не сомневайся ни в одном слове. Потому что при желании ты тоже сможешь убедиться в существовании такого, о чем даже предположить не могла.
- Покажешь мне другие миры? – скептически осведомилась она.
- Ты не веришь, а я еще рассказывать не начал. Я хоть раз давал тебе повод мне не верить? Хоть раз производил впечатление сумасшедшего?
- Нет, но то, о чем ты хочешь рассказать, не похоже на вменяемую историю.
- Просто слушай. Помнишь, ты удивлялась моему странному детству? Что в три года я читал серьезные книги и изучал карты? Помнишь мои слова насчет того, что у меня хорошая память? Помнишь, как ты сама не раз говорила мне, что тебе кажется, будто я старше своих лет? Этому есть объяснение. Я родился с памятью.
- Как это с памятью?
- Я помню все, что было до этой жизни, до этого мира.
Яна молча смотрела ему в глаза, серьезная и внимательная. Но она не верила.
- Я один из немногих, кто обладает такой особенностью. В нашем мире в любое время таких людей не больше пяти. В наше время нас четверо. Фрея, она живет в Дании, один буддистский монах, девочка в Индии и я. Мы помним все.
- С какого момента?
- С того момента, как однажды зародились в животе у матери, не забыв прошлые жизни. Мы такие не с самого возникновения. Я, к примеру, не помню, как появился, как развивался и как стал запоминать – это значит, что раньше мы теряли память, забывали все так же, как и остальные. А потом… Потом вдруг что-то пошло не так. Я искал тебя. В тот самый первый раз, который могу помнить. Мы разминулись в мирах, и я искал тебя. Мне сказали, что существует мир, в котором встречаются все, кому суждено. Но плата за возможность попасть в этот мир слишком высока. В этот мир можно попасть только через море Лета – это море, которое навсегда стирает память. Мол, отдайся в руки судьбе, она все решит за вас. Мол, ты ничего не теряешь – если суждено, вы непременно встретитесь. Если нет – забудешь все и будешь жить как прежде.
Я помню, как я шел через него, но оно не действовало на меня. А потом я оказался в животе у матери, помня все. Сначала было забавно – надо же, я не такой как все, на меня не действует море! Мне даже казалось, что это замечательно: я смогу тебя найти, смогу найти сам. А потом я начал понимать, что ничего более жестокого со мной не могло произойти. Я лишился возможности начинать все заново, лишился возможности развиваться неосознанно. Моя личность помнит любые беды, любые несчастья. Я тащу за собой из жизни в жизнь неподъемный груз переживаний, не имея ни единого шанса от него избавиться. Мне приходится помнить все свои ошибки и ошибки других. Я помню всю боль, которую причинил, и всю боль, которую причинили мне. Я даже не могу точно назвать свой возраст – потому что не существует времени, оно слишком условно.
И, конечно, эта особенность не дала возможности тебя найти. Даже имея память, мне пришлось играть по правилам этого мира – отдаться в руки судьбе. Потому как я не мог найти тебя сам, у меня ничего не получалось. Я объездил весь свет, я заглядывал в глаза каждой, в надежде узнать тебя, но ничего не выходило. А потом я понял, что это бесполезно. Понял, когда случайно узнал в семилетней девочке с соседнего двора тебя. Судьба издевалась, она хохотала над моими жалкими попытками казаться умнее нее. Мне было тридцать, а тебе семь. Мы встретились, но не могли быть вместе. И тогда я понял, что не в силах идти против мира. Я перестал верить в случайности и отдался в руки судьбе. С тех пор она более благосклонна. Подстраивает наши рождения примерно в одно время, чтобы мы могли не только встретиться, но и быть вместе.
А с каждой новой жизнью мне прибавляется еще больше хлопот. Почему-то так заведено: чем выше твой уровень развития, тем сложнее становится жить. Потому что опыт каждого мира накладывает отпечаток на личность, открывает в тебе все новые грани, добавляет в твое подсознание то, чему ты смог научиться – это и называется развитие. Я начал видеть чужие жизни. Не просто жизни после потери памяти, а гораздо глубже. Я вижу то, что некоторые, благодаря морю Лета, не смогут вспомнить никогда…
Эрите задышала часто-часто, археолог повернулся. Бонифаций лежал рядом с ней, нос к носу, и не отводил от нее взгляд. За окнами было темно, и из-за бурана не видно соседних домов. Мало-помалу дыхание снова нормализовалось.
«Она и до утра не доживет» - всплыли в сознании слова врачей.
Утро! Это их единственный шанс!
- Эрите, слышишь меня? Ты должна дожить до утра. Постарайся дожить до утра, хорошо?
Яна наблюдала за археологом, но ничего не говорила. Она молчала, не зная, как себя вести и не зная, верить ли ей в то, что он нес.
- Я помню твою жизнь. Не просто вижу, я ее помню. Мы встречаемся постоянно, судьба притягивает нас друг к другу. Ты любила меня до того, как познакомилась со мной в этой жизни. Признайся себе, наверняка не раз у тебя возникало подобное чувство – как будто ты знаешь меня всю жизнь. Я тебе даже снился, ты сама удивлялась. Я знаю, как ты оказалась в этом мире. Но об этом позже. Хочешь знать, почему этой бездомной кошке было необходимо встретиться с Бонифацием?
Яна, бледная и по-прежнему серьезная, кивнула.
- Сегодня 3 февраля 2012 года. Так вот, в ноябре 2010 года я увидел сон. Сон о прекрасном мире по имени Рассвет. Мире, который предоставляет возможность начать жизнь заново без потери памяти. Я увидел, как в него попасть – нужно съесть листик от особенного цветка на рассвете, думая о рассвете. Я увидел даже где взять этот цветок – арику. Ничего не бывает зря, и такие сны зря тоже не снятся. Поэтому я полетел на Дальний Восток – туда, где был этот цветок. Единственный цветок на весь мир. Я нашел его. Окрыленный открытием еще одного мира, я направлялся пообедать. Шел через какую-то подворотню, следуя подсказкам прохожих жителей. Как вдруг… Маленький котенок, девочка, не реагируя на окружающий мир, тряслась от холода и от безысходности. Ребенок, никому не нужный, в середине ноября умирал от холода и голода, и никому до этого не было дела. Я остановился. Пожалел ее. Сказал, что если она хочет, чтобы стало лучше, она должна съесть листик от цветка на рассвете, думая о рассвете. Следующим утром я принес ей арику, и она съела листик. Но она не умерла, а, открыв глаза, посмотрела на меня непонимающе и бестолково. Я понял, что она потеряла память. Она захотела вернуться в наш мир и снова потеряла память. Тогда еще я не знал, что из Рассвета можно вернуться в любой мир в тот же момент, из которого ты ушел, в любой мир – но не в наш. В наш можно попасть только через море Лета. Так вот, кошка потеряла память в один миг – а это значит, подумал я тогда, что существует еще одна возможность попытаться лишиться памяти, помимо моря Лета. Еще одна возможность, которая может на меня подействовать. Я хотел лишиться памяти. Арика сбрасывает только один лист на рассвете, а потому в это же утро я не мог попасть туда, потому что этот самый лист съела кошка. Я попал в Рассвет следующим утром.
Чудеснее мира я не встречал. Думающее озеро, Найа, пятая стихия… Кстати именно пятая стихия, Рова, показала мне, что обратно в наш мир из Рассвета нет хода. Вернуться туда можно, только сделав круг по остальным мирам и снова пройдя через море Лета. Я понял, что моя идея с памятью не осуществима никогда. Но Рова нашла лазейку, поведала тайну. Она показала, как можно лишиться памяти таким как я. Нужно собрать коллекцию особых минералов – только тех, которые были найдены попарно, между ними, якобы, особая связь. Именно эта связь позволяет таким камням путешествовать через границы миров, оставаясь с тобой. Все другие вещи не принимались мирами, они пускали в себя только души. Но эти камни особенные, они желанны в любых мирах. Сложность заключалась не только в том, чтобы суметь собрать у себя всю коллекцию, но и в том, чтобы собрать эту коллекцию в родном мире. А у таких как я не было родного мира. Мы не помнили, где впервые родились без памяти. Поэтому Рова посоветовала считать родным тот мир, где я родился, пусть даже с памятью. Ведь там началась жизнь сначала, с самого зародыша тела. Помимо камней я должен был выполнить свое предназначение – помочь другим мирам призвать к себе тех, в ком они нуждались.
Те осколки зеркала, которые лежат на подоконнике в комнате, не обычны. Я не случайно не позволил их выкинуть. Ты не заметила, что их становится больше? Я сам их бью. Тридцать шесть осколков мне нужно. Восемнадцать пар. Ровно столько, сколько должно быть камней в коллекции. Ровно столько, скольким душам мне необходимо помочь. В моей коллекции тридцать четыре камня и тридцать два осколка на подоконнике.
Я нашел тридцать четыре камня. Я искал их везде, начиная от стран Европы и заканчивая никому не известными племенами Африки. Я следовал знакам. Они вели меня по миру, толкали к действиям. Мне осталось два, ровно два камня, одна пара. Но недавно я оставил это занятие. Потому что этой пары не существует. Ее просто нет. Я разговаривал с Фреей – это одна из таких как я. Она сказала, что тоже пыталась, но зря. Пустая затея, мне никогда не лишиться памяти, как бы сильно я этого не хотел.
Археолог замолчал и потер лицо.
- Я отвлекся. В общем, Рова показала мне, что я должен делать, но я не мог уйти из Рассвета, пока не получу необходимый опыт. Я прожил там тысячи лет, представляешь? Долгие тысячи лет, прежде чем уйти. Ты пришла немногим позже меня, ты была моей женой. А потом пришла она, - он кивнул на кошку за его спиной. – Пришла Эрите. Я не догадывался, что это та самая кошка, которой я помог туда попасть, пока не прочитал историю в ее книге. Все это очень сложно для понимания. Получается, в тот момент, когда я забирал у нее цветок, я не знал ее. В тот момент, когда я уходил сам в Рассвет, я не знал ее. Но в момент, когда я очнулся в нашем мире, пройдя очередной круг по мирам, я знал эту кошку, я все помнил, она была для меня почти родной, ведь в Рассвете мы хорошо подружились. За неуловимый миг в нашем мире прошли тысячелетия там. Ничего не поменялось, но многое изменилось. Я побежал искать Ри, ее, оставленную так беспечно на улице без памяти. Но судьба не дала мне этого сделать. Я обшарил весь город, но так и не смог ее найти.
Пришлось вернуться домой. Но ненадолго – спустя три недели я отлучился буквально на сутки. Полетел в Донецк за камнями. Я тогда еще собирал коллекцию. Я выходил из дома 2 декабря на рассвете и не обратил внимания, что Бонифаций не вышел меня провожать. Он вообще никак не отреагировал – просто сидел на подоконнике и смотрел в окно. Я подумал, что он обиделся, но оказалось все гораздо сложнее. Я бы сразу понял, что он потерял память, сделав круг по мирам и пройдя через море Лета. Понял бы сразу, как вернулся. Если бы сестра не забрала его с собой на две недели. А когда она мне его вернула, я не мог найти себе места. Я видел его жизнь. И видел в ней Ри.
Теперь представь, задумайся, насколько ничтожны наши попытки повлиять на происходящее в этом мире. Бонифаций ушел в Рассвет 2 декабря, Эрите – 11 ноября. Они встретились в Рассвете. Ри вернулась в тот же момент, в 11 ноября. У нее за плечами была разлука с Бонифацием, несколько миров и потеря памяти. У нее все это было уже тогда, когда Бонифаций еще даже не попал из нашего мира в Рассвет – он сделал это только спустя три недели. Эрите была без памяти, а он еще даже не съел арику! Да если бы я знал, что кошка, которой я помог попасть в Рассвет – это Эрите, если бы я знал, что они вместе решат вернуться в этот мир, жертвуя всем, только для того, чтобы встретить друг друга, я бы схватил ее не задумываясь и сломя голову торопился бы домой, только чтобы организовать их встречу, чтобы принести ее Бонифацию! Но с судьбой невозможно совладать, она делает так, как задумала, и невозможно заранее предугадать все ее ходы.
Если бы Бонифаций и Эрите не встретились в этом мире, они не смогли бы встретиться больше нигде и никогда. Я видел дороги, которые шли параллельно, и стены событий, которые вставали между ними. Они одновременно вошли в море Лета, намереваясь найти друг друга в нашем мире. Если бы хоть кто-нибудь из них в тот момент громко произнес имя другого, они бы встретились уже там. Но нет.
Я понял Бонифация в декабре позапрошлого года. Я был уверен, что им никогда не встретиться, что они совершили роковую ошибку, перечеркнув все возможности для дальнейших встреч. Ведь Бонифаций – заведомо домашний кот. Как он может встретиться с кошкой, которая на Дальнем Востоке? Даже если бы я попробовал вмешаться, ничего бы из этого не вышло. Но весной прошлого года я увидел Ри в Китае. Я увидел ее на фото твоего друга, Славы. Та самая кошка, которая сидела у фонтана. Эрите была в Китае! Едва ли она была ближе к Бонифацию, но она не была во Владивостоке – а это уже говорило о том, что судьба пытается тянуть ее навстречу.
А теперь представь, что я почувствовал, когда увидел ее сегодня. Она преодолела тысячи километров, сама не помня зачем. Она оказалась в каком-то маленьком неприметном городе, в неслучайном городе. Она была от Бонифация максимум в двух километрах и получила ранение, не совместимое с жизнью. Для чего? Ради чего все это было? Если бы она умерла еще до того, как они смогли бы встретиться, я бы не понял ничего. Именно поэтому я попросил тебя как можно быстрее привезти Бонифация.
Моему облегчению не было предела. Но вот вопрос: почему бы им просто не встретиться? Зачем для этого быть на волосок от смерти? И тут меня осенило. Не говоря о том, что я не заметил бы ее, если бы не эта чертова собака – прошел бы мимо, я понял еще одну вещь. Эрите и Бонифаций не смогут быть вместе здесь. Они для этого слишком несамостоятельны – а значит, уязвимы. Слишком много факторов, на которые они не в силах повлиять, здесь за них все решают люди. Но если Эрите сможет дожить до утра, она снова съест арику и попадет в Рассвет. Следующим утром к ней придет Бонифаций, вот и все. История с собакой должна была произойти на моих глазах, я должен был помочь Ри, а значит – помочь и Бонифацию. Это говорит о том, что осколков зеркала станет на два больше – на две души, призванные в другой мир. Правда, вряд ли это поможет потерять память, но я ведь уже оставил это занятие… Главное, что они встретились.
Археолог закончил и посмотрел на Яну. Она не отрывала взгляд от неприметного цветка на подоконнике – арики. Он повернулся к Эрите. Она держалась, пыталась дожить до утра, он знал это. Бонифаций застыл рядом. Он не менял положения тела словно из солидарности с раненой Ри. Иногда он принимался вылизывать ей лицо и глаза, но потом снова застывал, лежал нос к носу с ней. И Ри терпела. Старалась изо всех сил.
- Утро наступит быстрее, чем кажется. Живи, Ри, ты должна его дождаться.
- Все это невозможно придумать, - вдруг тихо проговорила Яна. – Все это невозможно придумать, и, главное, для чего? Но в это и невозможно поверить.
- Ты можешь проверить, как я и обещал. Съесть арику и оказаться в Рассвете. Если тебе в этом мире нечего терять.
- Может, это просто яд? Какой-то яд, действующий на мозг. Она выглядит вполне обычной.
- Все самое значительное в нашей жизни выглядит вполне себе обычным. Это единственный цветок на весь мир, единственная связь с Рассветом. К чему ей привлекать к себе внимание.
- В это невозможно поверить, - еще раз повторила она. – Я не могу себе представить, что все это реально. Мы действительно постоянно встречаемся?
- Каждую жизнь, если считать жизнью момент от потери памяти до потери памяти. Твоей, разумеется. Хочешь, я докажу, что между этой бездомной кошкой и моим домашним котом существует связь? Иди сюда, подойди поближе. Гляди, видишь, у нее на груди окрас? В виде рыжей капли? Этот знак у нее яркий и четкий, он выделяется, и это заметно, благодаря цвету ее шерсти. Теперь посмотри сюда. Бонифаций, встань-ка на минуточку.
Археолог поднял кота с подоконника и повернул его грудью к Яне.
- Смотри, у него такой же знак, но он гораздо менее заметен, потому что его шерсть светлая. На кремовой шее светло-рыжая капля, точно такая же, как у нее.
Он опустил Бонифация обратно на подоконник, и тот снова улегся, приняв свою прежнюю позу – нос к носу с Эрите.
- Ты можешь проверить, что я тебя не обманываю, снова взглянув на фотографию из Китая. У кошки, сидевшей возле фонтана, точно такая же капля на груди, и окрас у нее абсолютно такой же, потому что это она и есть.
- Хорошо, допустим, я поверила тебе. Для чего ты мне все это рассказал?
- Чтобы ты не считала меня жестоким. Потому что следующим утром Бонифаций умрет.
- Умрет? Он же должен отправиться в Рассвет и просто потерять память.
- Нет, он не вернется больше в наш мир. По крайней мере в эту жизнь – в жизнь кота. Потому что Эрите не вернется – она умрет.
- Хочешь сказать, он не сможет решать, вернуться ему в эту же жизнь или нет?
- Разумеется, он не сможет решать. Но я уверен, что если вдруг он снова пройдет через море Лета в надежде встретиться с Эрите, судьба не даст ему вернуться в эту же жизнь – потому что это будет означать, что они не встретятся, ведь Ри будет мертва. А мы уже проверили, что им суждено встречаться. Мертва Ри – мертв и он.
- Но миллионы людей живут после того, как умирают их мужья и жены!
- Потому что умирают здесь, в этом мире. Они не меняют миры намеренно, все происходит естественным путем – при помощи смерти.
- Значит, ты собираешься его убить?
- Я собираюсь отправить его к ней. Он сам этого хочет, можешь мне поверить. Но невозможно одновременно быть в двух местах. Если он не умрет после арики, это будет означать, что жизнь его в этом мире будет обречена на одиночество. К тому же рано или поздно Эрите снова вернется в этот мир. Не в это свое тело – оно будет мертво. Но Ри вернется. А значит и Бонифацию в этой его жизни нечего будет делать – ведь он захочет с ней встретиться, обязательно захочет. После потери памяти начнется их новый круг получения опыта.
- Не знаю… Это все выглядит так, как будто я разговариваю по меньшей мере с фантастом. Или с шизофреником.
- Я знал людей, сошедших с ума. Знаешь, в чем весь смысл? В связи между мозгом и душой. То есть в связи между мыслями и чувствами. Если она нарушена – считай, что и мысли, и чувства живут отдельно друг от друга. Посмотри на меня, ты видишь эту связь? Во мне все гармонично. Я не сумасшедший.
Яна спрятала лицо в ладони и замерла. Археолог не мешал. Через несколько минут она открыла глаза и внимательно посмотрела на кошку.
- Ты сказал, что в том мире я была твоей женой, а потом пришла она. Получается, что я тоже ее знала?
- Вы дружили. Ходили друг к другу в гости, пили чай вместе.
- Как можно дружить с кошкой? Как можно ходить к ней в гости и пить с ней чай? Это бред какой-то.
- Рассвет – уникальный мир. Он стирает границы между всем живым. Там понимаешь даже растения.
Яна снова задумалась, не отводя взгляда от Эрите.
- Мы точно были с ней знакомы? Почему я ничего не чувствую в этом случае? Я должна чувствовать хотя бы что-то.
- Совсем необязательно. Море начисто стирает память, либо не трогает ее вообще. Оно не выборочно.
- Но тебя же, видимо, я помню – раз ты мне снился.
- Это другое. Я запечатлен в твоем подсознании, ведь мы встречаемся каждую жизнь. С такими глубокими связями море не в силах что-либо сделать. Да, оно стирает память, да, оно стирает чувства, эмоции и мысли, но в тебе все равно остается любовь. Ты ничего о ней не помнишь и даже не осознаешь, что она есть, но она никуда не исчезает, она живет в тебе точно так же, как приобретенный опыт.
- Не знаю, - в который раз устало повторила Яна. – В это просто невозможно поверить. Сколько осталось до рассвета?
- Часов восемь, не меньше. Время только полночь.
- Как думаешь, она протянет?
- Я надеюсь, что да. Иначе для чего все это было…
- Я… я не оставлю тебя, пока…- она замялась, подбирая слова, - пока все не прояснится. Единственное, чему я сейчас могу верить – это тому, что эта кошка… Эрите… дорога для тебя. Я вижу, что ты переживаешь, поэтому я не могу уйти, я буду рядом. Но, пожалуйста, давай не будем говорить ни о чем сверхъестественном, ни о чем, что не вписывается в мое понимание. Я должна осмыслить и решить, верю тебе или нет.
Археолог не ответил, но он не был против.
Эрите смогла, ценой недюжинных усилий она продержалась до самого конца. Несколько раз она как никогда была близка к смерти. Должно быть, только чувствуя поддержку всех присутствующих, она отчаянно цеплялась за жизнь.
А когда рассвело, и первый луч солнца поднялся над горизонтом, принося облегчение и разливая по телу покой, археолог развернул ее лицом к окну. Она видела, как жизнь вокруг идет своим чередом, как на работу спешат люди и как дворник привычными движениями расчищает пешеходные дорожки от снега. Видела, как человек подходит к какой-то серой неприметной будке и отпирает дверь. К будке, которая размещалась прямо за домом, возле детской площадки, по соседству с голыми кустами вяза, которые зазеленеют весной. Весной, которую она не встретит. Она видела, что жизнь будет продолжаться и после того, как ее не станет, и видела, что никто не узнает о ее смерти, никто не будет о ней грустить кроме тех, кто сейчас был рядом.
Археолог на лету подхватил лист арики и засунул его ей в рот.
- Эрите, думай о рассвете, думай о рассвете… - последние слова, которые она слышала.
Взгляд скользнул по первой птице, вырвавшейся из домика с голубями и поднявшейся в небо как раз на уровень рассвета. Глаза наполнились слезами, и одновременно с последним выдохом Эрите не стало.
24.
Жаркий день. Зоопарк. За забором просторного вольера столпилось много людей. Все они с интересом разглядывают главного долгожителя этого заведения – гигантскую черепаху, спрятавшуюся в панцирь.
Беременная женщина, стоя возле холодильника с молочными продуктами, к чему-то приценивается. Она выглядит мечтательной и с улыбкой поглаживает раздувшийся живот.
На кухонном столе в глубокой хрустальной вазочке горкой лежат не очищенные от скорлупы орехи.
Девочка лет шести, довольная и смущенная, в голубом платье с рюшами и распущенными косами стоит впереди улыбающихся родителей. В руках она неловко держит запакованную коробку с бантиком – подарок.
Египет. Это место много лет видит шум и неразбериху. Сотни туристов из разных стран фотографируются на фоне одного из самых загадочных чудес света – огромной пирамиды.
Мужчина в деловом костюме быстрым шагом идет по дорожке пустынного парка, людей почти нет – где-то вдалеке прогуливается влюбленная парочка, да школьник с портфелем за плечами, присев к земле, собирает красивые оранжево-красные листья для гербария. День дышит теплом, даря солнце. Мужчина резко останавливается, хватаясь за сердце. Он намеревается сесть и делает встречный шаг к скамье в нескольких метрах, но ноги подкашиваются, и он падает на колени. А через пару секунд, теряя сознание, заваливается вперед и набок.
Взрослая женщина за столом задумчиво пьет чай. Она разворачивает конфету и надкусывает ее, не ожидая, что жидкая начинка потечет по подбородку.
Ночь тиха. Поверхность этого огромного озера напоминает зеркало – настолько оно статично и непоколебимо. Начинается дождь, и первая капля, касаясь зеркальной глади, проваливается в водоем, оставляя после себя симметричные круги.
Археолог проснулся словно ужаленный своим пониманием.
- Я понял, понял, - шептал он. – Это невероятно!
Все, что он когда-либо видел в жизни с того момента, как начал искать камни, нужные знаки, которые остались непонятыми и нерасшифрованными, приснились ему сейчас.
Все эти знаки означали «внутри», и археолог понимал это сразу, когда только сталкивался с ними. Ребенок внутри, сердце остановилось внутри, самое главное – внутри пирамиды… Начинка внутри конфеты, подарок внутри коробки, орехи внутри скорлупы и черепаха внутри панциря.
Археолог припомнил все знаки, которые говорили о том, что камней не существует, и неожиданно понял, что они были двоякими. Очевидное в них преувеличенно выступало на первом плане – не существуют. А скрытый смысл таился глубже – в шаге от. Школьник был в шаге от того, чтобы получить долгожданную тройку, супружеская пара была в шаге от развода, а преподаватель был в шаге от того, чтобы упасть. Точно так же, как археолог все это время был в шаговой близости от недостающих камней.
Фрея неправильно истолковала эти знаки, ее горячность и темперамент не позволили ей вдумчиво вглядеться в скрытый смысл. Она разочаровалась и перестала искать, оставила попытки. Представить сложно, сколько лет назад это было – ведь камни должны были опять распределиться по всему свету, а это дело не одного столетия. Археолог сам чуть было не оставил попытки.
Он следовал знакам. Они вели его по свету, благодаря им он собрал всю коллекцию за исключением двух камней – именно здесь все стало невыносимо сложно.
Знаки твердили ему, что камни не все – он и так это знал. Знаки показывали, что камни невидимые. Намекали, где их искать - твердили про память. А после пытались внушить, что камней и не существует вовсе.
Еще вчера он не понимал, что эти знаки хотят ему сообщить. А теперь понял.
- Зеркало – это символ души. Капля – это связь между Эрите и Бонифацием… - бормотал он. – Парная связь, такая же, как в моих камнях. Капля упала в озеро, связь оказалась внутри души. Камни внутри! Их не существует, потому что они внутри! Бонифаций! – заорал археолог и вбежал на кухню в поисках кота.
Он по обыкновению сидел на подоконнике. С того момента, как Ри отправилась в Рассвет, не прошло и половины суток. Для Бонифация не существовало другого мира, он не сознавал, что Ри находится там. Он ощущал лишь, что потерял нечто дорогое, не успев это дорогое как следует разглядеть. Солнце на его глазах тянулось к горизонту.
- Бонифаций! – археолог бесцеремонно развернул его к себе. – Что за камень внутри тебя? Как его увидеть?
Он разговаривал с котом. Но кот с ним не разговаривал. Не в буквальном смысле, конечно. Бонифаций не хотел общения и не хотел никого видеть, он хандрил.
- Вы встретитесь снова ближайшим утром. Помоги мне понять!
Он просил не кота даже, он просил себя – уговаривал настроиться, войти в нужное состояние и еще раз увидеть чужую жизнь. Но ничего не выходило. Словно судьба и так с лихвой подсказала ему, и теперь осталось только сложить воедино эту непростую мозаику.
Он подумал о Яне. Она ушла домой сразу после смерти Ри. Неизвестно, сколько времени ей нужно, чтобы осмыслить, но он не будет ей мешать. Она все поймет сама, если поверит в его историю. А она обязательно в нее поверит. И она все ему расскажет, если попытка потерять память окажется удачной.
- Я пойду в Рассвет сразу за тобой, - проговорил он, обращаясь к Бонифацию. – Мне кажется, у меня есть шанс.
25.
«Умерла, - стучало в висках, - умерла…»
Она была младше него на девять лет, совсем молодая, всего-то тридцать три. Как так вышло? Пару дней назад она была абсолютно здорова, чувствовала себя хорошо, смеялась и шутила. Пару дней назад они с женой гостили у нее, а теперь раз – и ее больше нет.
Она была необыкновенным человеком.
После того, как его уволили из-за чекнутого коллеги, который, ни с того ни с сего сойдя с ума, разбил клавиатуру об голову директора; уволили только за то, что он случайно не вовремя вошел в кабинет, когда директор был не в духе, он потерял всякую надежду на лучшую жизнь. Ее поддержка не позволила ему впасть в депрессию после потери работы, она выбила для него вакансию, о которой он даже мечтать не мог. Его взяли без собеседования на руководящую должность в отрасль, в которой у него не было опыта ни одного дня. Он не знал языка той страны, в которой ему предстояло работать, да что там – он вообще не знал ни одного языка, кроме русского. Он боялся подвести ее и не оправдать ожиданий начальства, боялся бросать в этой стране все и начинать жизнь сначала, в его-то сорок с лишним. Но она уговорила его рискнуть, и он не пожалел.
Она сделала для него столько, что он не раз задавался вопросом: зачем ей это было нужно, ведь на тот момент они толком даже знакомы не были – подружились только потом.
Он никогда не бывал за границей. А тут вдруг в один момент все перевернулась с ног на голову, поменялось так, что ничего более кардинального и придумать нельзя было. Она вдохновила его на новую жизнь. Всем, всем, что у него оказалось в жизни за последние полтора года, он был обязан только ей. Даже своей женой.
Спустя два месяца, проведенных в новой обстановке, он влюбился. Китайские законы не были благосклонны к браку китаянок с иностранцами – из-за переизбытка одиноких мужчин, но ее семья встретила его как родного. Поэтому и жаловаться не на что было – он привык всего добиваться сам, не надеясь на помощь государства. Говоря с будущей женой на разных языках, они сумели найти понимание.
А всего несколько дней назад удалось взять отпуск, и они сразу же полетели в Россию, собираясь навестить его друзей и родных. Его квартира давно была продана, потому они с женой остановились у его подруги – той самой, которая так много для него сделала.
Оказалось, что и подруга влюбилась. Какой-то русский писатель и археолог, довольно известный человек. Они подходили друг другу идеально, и он был рад, что она тоже счастлива. И вот, на тебе – умерла!
Новость застала его врасплох. Третий день они гостили у мамы – в деревне соседнего района. Во время ужина в дом зашла закадычная мамина подруга, и они пригласили ее к столу. Пока все сидели на кухне, он отлучился в гостиную, намереваясь взять дополнительную посуду из серванта. Телевизор, видимо, забыли выключить…
- Янина Риверс, директор филиала туристического оператора «4 океана», была найдена мертвой в собственной квартире. Причина смерти не установлена. Полиция неохотно комментирует произошедшее, ведется расследование. Известно только, что дверь квартиры была заперта изнутри. Напомним, что накануне страну всколыхнула подобная новость: Вадим Витвицкий, известный на весь мир археолог, автор шести бестселлеров, точно так же был найден мертвым в собственной квартире. Его обнаружила сестра, которая, по ее словам, пришла кормить кота и открыла дверь своим ключом. Примечательно, что кота в квартире не оказалось. «О серийных убийствах не может идти и речи, - заявила уполномоченная по связям с общественностью майор Антонина Сверская. – Два случая, несомненно, связаны между собой, и не исключено, что жертвы состояли в какой-либо секте и добровольно совершили самоубийство по причине религиозных убеждений. Наши специалисты проверяют эту версию. Мы делаем все возможное, чтобы установить истину». По некоторым не уточненным данным, у Янины Риверс и Вадима Витвицкого был любовный роман. Возможно, есть смысл предполагать, что версия о двойном самоубийстве на почве религиозных убеждений или неразделенной любви вполне достоверна. К другим новостям...
С тарелкой в одной руке и фужером – в другой он так и опустился на диван, пораженный и потрясенный. А потом посуда выскользнула из онемевших рук.
Часть третья
Параллели
1.
Город нежился в лучах рассветного солнца. Город утопал в тепле и радушии. Верхушки деревьев величественно выделялись на фоне оранжевого неба, большое озеро лучилось спокойствием и непоколебимостью. Горы сияли и переливались, источая мерцающий свет. Город казался уютнее и роднее с каждым шагом.
Яна остановилась, когда Рассвет открылся перед ней полностью, и огляделась. В голове не укладывалось, что все это – реальность, и она в ней, по-настоящему. Она не могла поверить, не могла осознать и боялась проснуться, если это сон. Потому что ни одно место в ее жизни не вызывало такой трепет, никогда не было таким близким с первой секунды. В центре этой огромной поляны, метрах в десяти, переговаривались два человека. Они не замечали нового гостя города, и Яна осторожно пошла в их сторону.
Два человека? Нет, людей они напоминали только отчасти, но не были людьми. Один, высокого роста, был отражением в буквальном смысле. Его глянцевая светлая кожа словно зеркало принимала в себя окружающую обстановку и переливалась на солнце, притягивая лучи. Второй, ростом поменьше, несомненно, женского пола, был необычайно красив – ее золотистые волосы мерцали, а она сама будто бы источала свет. До Яны донеслись последние фразы их разговора.
- Не знаю, я только пришла…
- Будем надеяться, что он уже здесь или, напротив, явится с минуты на минуту.
Боковым зрением девушка с золотистыми волосами заметила движение и повернула голову к Яне, страх и опасение читались в ее больших янтарных глазах. Мужчина с зеркальной кожей тоже обратил свое внимание на нового гостя.
- Здравствуйте, - неуверенно поздоровалась Яна.
- Яна?!
Девушка с золотистыми волосами склонила голову набок, всем своим видом выражая любопытство. Но мужчина, мужчина выглядел ошарашенным.
- Что ты тут делаешь?!
- Откуда вы знаете, как меня зовут…
- Это же я, Вадим!
- Вадим?! Что с тобой?!
- Город меняет облик, я разве не говорил? Посмотри на себя, ты тоже теперь другая.
Яна опустила глаза вниз: ее тело было наполовину прозрачным! Сквозь ступни ног она видела желтые цветы на земле, сквозь вытянутые руки сияли фиолетовые горы. Словно она смотрела на мир через сосуд с мутной водой.
- Ого, - потрясенно выдохнула она. – Я призрак?
- Нет, конечно, - отмахнулся Вадим. – Не говори ерунды, ты живая, просто другая. Яна, через сколько дней после моего ухода ты пошла за мной?
- На следующее утро, не дождавшись похорон.
- Похорон? Неужели я умер? Ничего не понимаю. Мы уходили друг за другом четыре дня подряд, и город принял нас в одно и то же время. Принял всех одновременно, кроме…
- Смотрите, что это! – вдруг перебила его девушка с золотистыми волосами, указывая куда-то.
С окраины поляны к ним приближался фонтан, вместо воды в котором густыми волнами ниспадал разноцветный дым. Этот дым переливался, клубился и завихрялся, складываясь в немыслимые фигуры и образуя замысловатые узоры в воздухе. Яна слова не могла вымолвить от изумления, но она ахнула от неожиданности, когда прямо из фонтана навстречу им, опираясь на трость, вышел улыбающийся незнакомец, который по виду ничем не отличался от обычного человека – такого, какие были знакомы Яне.
- Добро пожаловать в Рассвет, - радостно провозгласил он. – Как я рад, что заметил вас первым. Какой план действий? Пойдем знакомиться с городом или сначала перекусим? Меня зовут Бурлей, - добавил он, спохватившись.
- Бурлей, отведи нас к Верену, - серьезно попросил археолог.
- К Верену? – хозяин фонтана перестал улыбаться, непонимание и растерянность читались на его лице. - Вы были с ним знакомы?
- Да, мы все его когда-то знали. Можем мы увидеть его прямо сейчас?
- Нет. Мне очень жаль, но вы не сможете увидеть его больше никогда – он ушел лет шестьсот назад.
- Шестьсот лет назад?! В каком мы времени?!
- Тысяча лет минула с момента войны.
- А кто-нибудь из долгожителей еще остался? Акуилина? Даит? Самсон?
Бурлей только качал головой. Он был сбит с толку и не понимал, кто перед ним и откуда этот зеркальный гость знает так много о Рассвете.
- Гойтан? – почти в отчаянии предположил археолог.
- Да, Гойтан тут! – обрадовался Бурлей. – Кто вы? Разве не гости?
- Я не знаю, - сказал истинную правду зеркальный мужчина. – Гости или жители – не знаю.
- Ничего-ничего, не расстраивайтесь. Мы все узнаем у Ровы. К Гойтану?
- Да, если можно. Очень вас прошу.
- Предлагаю добраться на моем доме, так будет быстрее, - пригласил Бурлей, указывая на фонтан.
Дом. Ничего себе, Яна и подумать не могла, что это дом! Как можно жить внутри фонтана? Там тесно и неудобно. В лучшем случае он не плох для передвижения, и только – хотя она и не понимала, как работает механизм этого «транспорта». Должно быть, девушка с золотистыми волосами думала так же, она подозрительно разглядывала клубы разноцветного дыма. Должно быть, потому, что стояла она ближе всех к нему, Бурлей первой предложил ей войти.
- А как? – огромными глазами она смотрела на хозяина жилища, не решаясь сделать встречный шаг. – Входа нет.
- Просто шагните внутрь через дым, с любой стороны, - улыбнулся Бурлей. – Не бойтесь, вход везде.
Яна настороженно наблюдала, как сияющая красотой девушка неуверенно подошла вплотную к дыму. Мгновение, и она исчезла, Яна даже не успела заметить как.
- Что значит: вход везде? – тут же спросила она. – Такого не бывает.
- Бывает, - добродушно протянул Бурлей. – И не такое бывает. Прошу вас, - он застыл в приглашающем жесте.
Яна не стала спорить, но это не говорило о том, что она поверила этому человеку. Очень хотелось считать его сумасшедшим, но она была не уверена, что с ума сошел именно он, а не она сама. Вход везде – значит нет стен. Как может быть жилище без стен? Как он живет в этом закрытом тесном пространстве и как они сейчас все вчетвером туда поместятся, если там и для одного места мало?
- Давай, Яна, - подбодрил ее археолог, дотронувшись до плеча.
Тепло от его руки придало уверенности, и Яна наконец сделала встречные шаги. Так, значит, он говорил просто шагнуть через дым? Хорошо, так и надо поступить. Не волноваться, не волноваться… Где-то внутри нее застучало прозрачное сердце, и Яна, затаив дыхание, шагнула прямо в дым фонтана.
Мгновение теплоты и радушия всколыхнули ее существо, и она вдруг поняла, что находится посреди не тесной уютной комнаты. Стены были – возле одной из них, левой, стоял мягкий диван с цветастой обивкой, напротив, возле другой стены – обеденный стол, над ним висели кухонные шкафы. Мягкое освещение придавали лампы, парившие под потолком, прямо в воздухе. Жилое пространство перетекало в огромные стеллажи с книгами, и узкий коридор между этими стеллажами уходил куда-то вглубь дома так, что даже его конца не было отсюда видно.
Девушка с золотистыми волосами так же удивленно, как и Яна, разглядывала обстановку. Она обернулась, и они без слов обменялись восхищенными взглядами. Когда первый шок прошел, Яна проговорила:
- Как же это все помещается внутри не сравнимого по размерам фонтана…
- А лампы просто так летают, прямо в воздухе, - в тон ей пролепетала девушка.
- Меня Яна зовут.
- А меня Рысь. Но, кажется, это не мое имя.
- Я догадалась, - улыбнулась Яна. – Вадим называет тебя Эрите. А как мне тебя называть?
- Пусть будет Эрите, мне нравится это имя.
- Поверить сложно, что это все по-настоящему, - покачала головой Яна. – Я сама на себя не похожа… Да и ты тоже. Была кошкой, а теперь мы разговариваем, хотя раньше даже не могли понимать друг друга.
- Я всегда понимала, - серьезно возразила Эрите. – Но во все это правда невозможно поверить. Только что я в мучениях умирала на подоконнике, а теперь раз! – и в чудесном мире, живая и невредимая.
- И очень красивая.
- Правда?
- Да, очень.
- Так странно о себе такое слышать… Я никогда не была красивой.
- Я тоже, - рассмеялась Яна. – А сейчас вот вообще прозрачная…
Они услышали какую-то возню и повернулись на звуки – за их спинами уже стояли хозяин дома и зеркальный гость.
- Готовы? – опираясь на трость, спросил Бурлей и, не дождавшись ответа, произнес: - Тогда выходим.
- Мы не поедем? – Яна посмотрела на Вадима. – Ты же хотел увидеть какого-то Хайтана.
- Гойтана, - мягко поправил он. – Мы уже приехали.
- Так быстро? – не поверила Эрите.
- Дом может передвигаться с любой скоростью, - объяснил Бурлей. – Идем.
Снова мгновение теплоты и радушия – и вот они уже на улице под рассветным солнцем, стоят перед плоским обрывком стены. Эта стена, полностью состоявшая из какого-то вьющегося растения с крупными резными желто-зелеными листами, выглядела престранно: она никуда не вела, ничего не огораживала и не выполняла никакой другой функции. Создавалось впечатление, что она является инсталляцией какого-нибудь философствующего художника, который сам до конца не понимает, какой смысл он хотел передать этим своим непонятным произведением.
Эрите обошла стену, и Яна, услышав ее пораженный вздох, поспешила к ней. С другой стороны от стены тянулась огромная и широкая радуга! И как они не заметили ее сразу? Радугу можно было потрогать, она была гладкой, и состояла из множества цветов, Яна никогда раньше не могла подумать, что существуют такие цвета, которых она никогда не видела, которые были не похожи на привычные и не являлись оттенками – по-настоящему новые цвета! Проследив за ней глазами, Яна заметила, что другой конец радуги упирается точно в такую же странную стену из вьющегося растения, только другого цвета – красно-фиолетовые большие листья были хорошо видны и с этого места.
- Яна, Ри, - позвал археолог.
- Ри? – переспросил Бурлей.
Через пару секунд он появился по их сторону стены, пораженный и растерянный.
- Эрите? – неуверенно спросил он.
Взгляд его опустился куда-то в область ключицы, затем он громко выдохнул и кинулся ее обнимать.
Эрите ничего не понимала. Мягко отстранившись, она виновато улыбнулась и перевела глаза на археолога, который тоже показался из-за стены, словно ища поддержки и моля все ей объяснить.
- Бурлей, пойдем, пока не время…
- Но как же это… Ри! Эрите, ты забыла меня? Ты не помнишь? Столько лет прошло, ты забыла, да? Я Бурлей! Бурлей, помнишь? А брата моего помнишь? А войну? Что, совсем ничего? Ничего? – он растерянно лепетал, заглядывал ей в глаза и смотрел на археолога снизу вверх, словно просил подтвердить его слова. Но археолог не знал этого жителя, точно так же, как и не знала Ри.
- Бурлей, собери всех жителей на центральной поляне сразу после чая. Скажи, что в город пришли гости. Бурлей, слышишь меня? Пожалуйста, выполни мою просьбу.
Бурлей не слышал. Он бормотал и качал головой, не отрывая взгляда от Эрите, которая смущенно переминалась с ноги на ногу.
- Бурлей, - археолог уверенным жестом развернул его к себе за плечо, заставив посмотреть ему в прямо в глаза. – Эрите потеряла память, она ничего не помнит. Ничего не помнит. Собери всех жителей на центральной поляне сразу после чая, если хочешь узнать, как это вышло, хорошо? Мы подойдем туда сразу после того, как я поговорю с Гойтаном.
С горем пополам фонтан вместе с хозяином отправился оповещать жителей. Археолог обошел стену из растений и скрылся из виду, пройдя через нее. Яна с Эрите переглянулись и последовали за ним. Непроглядная тьма встретила их. Яна от неожиданности замерла, первое, что пришло в голову – что она застряла в стене. Она вытянула руки и попробовала на ощупь исследовать пространство, но натыкалась только на пустоту. Когда она уже почти было запаниковала, до нее донеслось чье-то сопение.
- Эрите, Эрите, ты здесь?
- Здесь, - послышалось откуда-то слева. – Что происходит, почему так темно?
- Это особенность его дома, - раздался голос археолога.
- Темнота?! – шепотом спросила Эрите. – Как тут жить!
- Гойтан! – позвал археолог. – Гойтан, выходи!
- Я ничего не вижу, - пожаловалась Яна. – Даже своего носа не вижу.
- Не ты одна, - фыркнула Ри. – Здесь темнее, чем в подвале самой темной и пасмурной ночью.
- Кто здесь? – прозвучал спокойный незнакомый голос откуда-то издалека.
- Гойтан, надо срочно поговорить.
- Кто вы?
- Так сразу и не объяснить, - усмехнулся археолог.
- Вы гости?
- Нет, не уверен. Но всех нас ты знаешь.
- Как вас зовут?
- Эрите, ты в порядке? – зачем-то спросил археолог.
Яна не поняла, почему он уклонился от ответа, прикрывшись присутствием Ри. Но ему удалось добиться своего: Гойтан переключил внимание на бедную Эрите, которая ничего не понимала.
- Эрите?! – не веря, переспросил хозяин дома. – Эрите здесь?!
- Я здесь, - после некоторого молчания слабым голосом подтвердила та.
- Эрите, это ты?! – Яна услышала голос Гойтана совсем близко, в нескольких шагах от себя. – Ты так изменилась, на себя не похожа! А глаза те же! Ри, нам так тебя не хватало!
Судя по звукам, Гойтан, так же, как и Бурлей, кинулся обнимать ее.
- Постойте, - вдруг проговорил хозяин дома. – А ты случаем не Бонифаций?
- Нет, - поспешно заверил археолог. – Может, выйдем уже на свет?
- Конечно, - спохватился Гойтан. – Конечно, идемте за мной.
- Как?! – в отчаянии вопросила Яна. – Я даже не пойму, в какую сторону идти!
- Милая, стой на месте, я сейчас подойду, - пообещал археолог.
Яна почувствовала, как кто-то взял ее за руку.
- Не бойся, я помогу, - сказал Гойтан и потянул ее за собой. Через несколько секунд он подвел ее к Вадиму, и она вцепилась в него двумя руками. – Идите на мой голос, тут недалеко.
Шли медленно и неуверенно. Время от времени Гойтан направлял их и подсказывал. В конце концов они оказались посреди просторной каменной пещеры, тускло освещенной странными фонарями, походившими на огромные одуванчики. Приглядевшись, Яна ахнула, потому что поняла, чем на самом деле являлись эти фонари – настоящими живыми светящимися цветами! Упругие стебли, диаметром не уступавшие ее шее, листья – величиной с две ладони, и пушистые головы, многократно превышающие размер обычных цветов и источающие сияние от каждой «волосинки» этой шевелюры.
- Наконец-то, - вздохнул с облегчением археолог. – Дай я тебя обниму, дружище! Сколько лет прошло!
Яна отвлеклась от рассматривания диковинных растений и обернулась. Вадим обнял хозяина жилища и отступил на шаг назад.
- Нисколько не изменился, - заключил он.
Долговязый нескладный Гойтан вежливо улыбался и с любопытством вглядывался в археолога.
- Может быть, Верен? – предположил он.
- Нет, - рассмеялся Вадим. – Подумай еще.
Странно все это было. Вадима никто не узнавал из местных жителей, Эрите не узнавала местных жителей, а Яна никого не узнавала, и ее никто не знал. Хотя…
- Вадик, а ты говорил, что я была твоей женой здесь... Значит, он тоже должен меня знать?
- Знает, знает, - хохотнул Вадим.
Гойтан продолжал улыбаться и настороженно переводил взгляд с археолога на Яну, с Яны на ничего не понимающую Эрите, а с нее – снова на археолога.
- Вадик? Это имя мне ни о чем не говорит, - извиняющимся тоном наконец проговорил тот.
- А ее имя наверняка скажет, - археолог забавлялся, явно получая удовольствие от их замешательства. – Милая, представься.
- Яна, - сказала она и поняла, что ее имя тоже не облегчило понимание хозяину жилища.
- Нет, представься полным именем.
- Янина Владимировна Риверс.
Ничего не изменилось, Гойтан не понимал, и Яна подумала, что должно быть здесь какая-то ошибка.
- Ну же, Гойтан! Пораскинь мозгами! Янина Риверс.
- Янина… - медленно повторил тот, а потом лицо его озарилось догадкой, от которой он пришел в восторг. – Не может быть! А ты… ты! – он задыхался от изумления.
- А я ее муж, верно, - расхохотался Вадим.
- Дружище! – Гойтан неловко обнял его большими нескладными руками. Потом метнулся к Яне, и обнял ее. – Да как же это! И Ри здесь! Как нам вас не хватало, как не хватало Найи каждого на прежнем месте! Мы перечитывали ваши книги раз за разом, гадали как вы и где вы, что с вами… Так не хватает прежнего Рассвета, прежних его жителей. Все поменялось очень быстро, за короткий срок город отпустил добрую половину населения, мы не знали, что делать… Так вы и есть наши гости, которых так ждал Рассвет?
- Не знаю, - честно признался археолог. – Время чая все расставит по своим местам.
- Верно… Эрите, а где Бонифаций? А Верен и Самсон не с вами? А об Акуилине ничего не известно?
Эрите неуверенно пожала плечами и посмотрела на Вадима.
- Они ничего не помнят, - посерьезнел археолог.
- Не помнят? Как это – не помнят? Совсем ничего? Но почему?
- Об этом я и хотел с тобой поговорить. Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Сейчас, пока у меня есть время подумать.
- Хорошо. Да вы присаживайтесь, чего же мы стоим! Будете агрентовый сок?
- Какой сок? – переспросила Яна.
- Сейчас попробуете! Агрентовый, очень своеобразный вкус у него, но он обладает приятным эффектом: поднимает настроение. Садитесь же, чего стоять!
Яна оглядела обстановку. Узкая твердая и каменная… кровать, должно быть – судя по подушке на ней, была единственным местом, куда можно было сесть. Пока хозяин дома разливал сок из удивительной красоты графина по высоким прозрачным стаканам, они расположились втроем на его ложе.
- Какой необычный графин, - проговорила она.
Неизвестно почему, Гойтан и Вадим переглянулись, а после этого одновременно расхохотались.
- Что? Что я такого сказала?
Гойтан первой протянул ей бокал:
- Попробуй.
Сок был густым и ярко-сиреневым. Она, стараясь не выказывать отвращения, сделала маленький глоток и почувствовала, как напиток обволакивает горло, а тепло струится по телу, разливается от кончиков пальцев до, казалось, самих волос. Рот сам собой растянулся в улыбке, мысли стали легкими и понятными. Эффект у него действительно был приятным, но вот вкус… Вкус напоминал что-то среднее между копченой рыбой и горьким шоколадом.
- Хм… - осторожно подала она голос, потому как все три взгляда были обращены на нее. – Оригинально… Сок из рыбы?
Эрите расширила от ужаса глаза и отставила подальше от себя бокал.
- Нет, это растение. В период цветения оно выделяет большое количество сока, поэтому его необходимо доить двенадцать раз в сутки.
- Доить растение?!
- Иначе будет болеть, - кивнул Гойтан.
- А точно это растение? Не рыба? – подозрительно сощурилась Ри.
- Совершенно точно, могу показать.
Эрите поверила и несмело отпила из бокала. Потом еще и еще.
- Очень вкусно, - восхищенно пролепетала она, допивая остатки. Улыбаясь, она выглядела еще красивее, и Яна в который раз подивилась ее обворожительности. Впрочем, это не помешало ей скривиться от такого заявления: ничего себе вкусно! Ничего более гадкого никогда пить не приходилось.
- Так о чем ты хотел спросить?
- В первую очередь я должен задать тебе один странный вопрос. Не отличался ли уход Бонифация чем-то особенным? Не знаю даже, что я имею в виду, но, может быть, было нечто такое, что…
- Было, да.
- Правда? – обрадовался археолог. – И что же было?
- Когда Бонифаций ушел, его Найя осталась.
- Осталась Найя?! – потрясенно повторил Вадим. – Осталась?!
- Представь себе, как мы ломали голову над этим. На глазах всех жителей города она переродилась в цветущее дерево…
- Как это на глазах всех жителей? Он уходил открыто? Расскажи с самого начала.
- Хм… Хорошо, я попробую. Надеюсь, ничего не упущу, недавно я перечитывал книги тех, кто ушел… В общем, Бонифаций объявил всем, что у него день рождения, и сказал, что хочет отпраздновать его по обычаям своего мира. Разумеется, это был предлог для того, чтобы собрать всех жителей вместе в своем облаке – то есть его доме, и попрощаться с нами. В разгар веселья он незаметно ушел, а Эрите это почувствовала. Она выпрыгнула из облака, мы – за ней. И на наших глазах облако пролилось дождем, и из земли Рассвета поднялся росток, который меньше чем за минуту вырос в огромное раскидистое и вечно цветущее дерево. Вот и все. А спустя какое-то время, может быть, пару недель или месяцев, когда Эрите уже ушла за ним, дерево вдруг исчезло. Испарилось, будто бы его и не было. Мы подумали тогда, что Бонифаций умер…
- А у Ровы вы об этом не спрашивали?
- Рова говорила, что все так, как и должно быть, и больше ничего.
- А чем-нибудь пребывание Бонифация в Рассвете было примечательным?
- Еще как! Бонифаций – герой Рассвета, он спас город от неминуемой гибели, и это все помнят до сих пор. За тысячу лет никто не забыл, и никогда не забудет.
- А сколько лет он прожил в Рассвете?
- Лет? – усмехнулся Гойтан. – Он прожил здесь неделю.
- Неделю? Не для этого ли город призвал его? Чтобы спасти Рассвет?
- Так мы и думали. Потому что сам Бонифаций говорил, что оказался здесь случайно – будто бы от рассеянности он съел арику на рассвете, думая о рассвете. Конечно, никто не верил в такую случайность.
- Еще никто не жил в Рассвете так мало, насколько мне известно.
- Вот именно. Какая же это случайность?
- А спустя сколько времени после моего ухода Бонифаций пришел?
- Точно тебе не скажу. Ну, лет сто прошло, наверное…
- Подождите. Вы так говорите, как будто минуты считаете, а не года. Как ты можешь все это помнить, ты что, бессмертный? – спросила Эрите у Гойтана.
- Здесь все бессмертны. Все живут вечно.
- Не может быть такого.
- Может, - просто пожал угловатыми плечами хозяин дома.
- А если несчастный случай? Упал со скалы, например? В озере утонул?
- В Рассвете нельзя умереть.
- А если болезнь неизлечимая? – не унималась Ри.
- И заболеть нельзя. Город никогда не причинит тебе вреда.
- А как же старение? – поддержала Яна. – Вы должны стариться!
- Нет.
- Никогда?
- Никогда.
- Но как вы запоминаете всю свою жизнь? Я забываю, что вчера было. Как можно помнить, что было тысячу лет назад? – допытывалась Яна.
- Память освежают книги. После ухода Верена хранителем библиотеки стал Бурлей, - посмотрел Гойтан на археолога. – Ах, ты же его не знаешь…
- С ним мы уже познакомились, он встречал нас на центральной поляне. Ответь еще на вопрос. Ты не знаешь, что за кулон на груди у Ри?
Только сейчас Яна обратила внимание, что на груди у Эрите действительно висел кулон в виде капли – очень похожий по очертаниям на пятно, выделявшееся на ее шерсти, когда она была кошкой. Яна с любопытством ждала ответа, а Ри задумчиво дотронулась до кулона.
- Знаю, конечно. Это ее связь с Бонифацием.
- Об этом я догадался, как ни странно. Но что это за связь, как она появилась, как действует?
- Лучше всего тебе объяснит это Аиянна, ведь она придумала эту связь.
- Как это придумала связь? Постой, Аиянна тоже до сих пор здесь?
- О да, - почему-то закатил глаза Гойтан. – Она очень изменилась. Нет, занудой, конечно, она осталась, как и прежде, - на этом месте археолог понимающе хохотнул, а Гойтан продолжил: - но внешний вид ее после смерти довольно заметно изменился.
- После смерти! – вскрикнула Ри. – А говоришь, нельзя здесь умереть!
- Кому мне приходится доказывать, ты ведь сама при этом присутствовала!
Эрите осеклась и снова затеребила свой кулон.
- Аиянна тоже герой Рассвета. Назовем это не смертью, а перерождением. Она пожертвовала собой ради города, и город вознаградил ее – предоставил шанс изменить события в своем мире. И у нее получилось, представляете? А после этого Рассвет принял ее обратно.
- Ничего себе, - присвистнул археолог. – А сам об этой связи между Эрите и Бонифацием ты не можешь рассказать? Что значит: она ее придумала?
- Аиянна изобрела особый вид двойственных камней…
- Что ты сказал? – перебил археолог. – Двойственных камней?!
- Да. Эти камни позволяют чувствовать друг друга на расстоянии. Чувства и эмоции, понимаешь? У Бурлея такой же – он держит незримую связь между собой и своим братом-близнецом, который живет в другом мире. Акуилина и Верен тоже попросили ее сделать такие себе перед уходом. Да и Даиле с Даитом… Сама Аиянна носит такой кулон, не снимая, после того случая на войне. Беско ее попросил, и она не отказалась.
- Получается, эти камни действуют в любых мирах?
- Откуда мне знать, у нее вон спроси, - пошутил Гойтан, покосившись на задумавшуюся о чем-то Ри.
- Если Бурлей чувствует своего брата в другом мире, значит действуют…
Яна помнила обрывки путанной истории про камни, которую рассказывал ей Вадим на кухне городской многоэтажки. Она помнила мало, но и этого хватило, чтобы понять: он нашел оставшиеся камни. Те самые двойственные камни, которых не существовало в их мире. Не существовало, потому что они были внутри Эрите и Бонифация.
- Что за связь у нас с Бонифацием? – вдруг тихо спросила Эрите. – Почему на нас эти кулоны?
- Так она и Бонифация не помнит? – разом посерьезнел Гойтан. – Что произошло?
- Я помню эти странные ощущения. Раньше я не понимала, почему во мне, где-то в глубине, сами собой возникают смутные эмоции, которых я не испытывала. Почему вдруг грустно, когда мне весело, или почему я ни с того ни с сего чувствую облегчение, когда мне скучно. Помню, как, умирая на подоконнике, я чувствовала необъяснимую тоску, которая читалась в его глазах. Я видела ее в нем, и я чувствовала ее внутри… Теперь я понимаю, что это были не мои эмоции. Чем мы связаны? Почему?
- Думаю, Эрите, никто лучше не объяснит тебе, чем ты сама, - мягко проговорил Гойтан. – У Бурлея есть твоя книга. Книга, которую ты писала сама. Прочти ее, ты все поймешь.
- А я тоже хочу прочесть твою книгу, можно? – посмотрела Яна на Ри.
- Ты можешь прочесть и свою книгу, ты тоже писала, - ошеломил ее Вадим.
- Правда? – не поверила она. – Я? Писала книгу?
- В Рассвете все пишут книги, - подтвердил Гойтан.
- И Бонифаций? – с надеждой спросила Эрите.
- Нет, он не успел. Слишком рано ушел. Знаете, вообще-то скоро время чая. Хотите остаться?
- Конечно, - решил за всех археолог. – Мы ведь не подготовлены и не знаем, кому из нас чай обязательно понадобится.
- Что значит – обязательно понадобится? – не поняла Яна.
Но на ее вопрос не ответили. Гойтан ушел к себе в темноту и через несколько минут вернулся с заварником и пятью чашками.
- На случай, если Чилика заглянет, - объяснил он наличие лишней посуды.
- Слушай, а кто теперь следит за неповторимостью чая? – спросил археолог.
- Я. На период цветения Агрента мы с жителями вошли в специальный режим. В связи с тем, что доение должно происходить регулярно, мне некогда нюхать чай каждого жителя по отдельности. Поэтому теперь жители пьют свой чай только через день – когда Агрент доит Чилика. Когда его дою я, приходится заранее, еще с ночи делать свой неповторимый чай, и все жители приходят ко мне и берут себе немного этой смеси трав, цветов, коры деревьев… Получается, что в такие дни весь город пьет один и тот же чай. Это неудобно, но всего на пару месяцев.
- А сегодня кто его доит?
- Сегодня моя очередь.
- А почему до сих пор ни один житель не пришел к тебе за чаем?
- Пришли. Я выставляю чай возле входа в дом, потому как не всем удобно искать его в моей темноте. Они сами так попросили.
- Наверное, мы мешаем тебе доить Агрент? – предположила Ри.
- Одно доение я уже пропустил, но ничего страшного, можно пропустить еще одно. Он цветок своенравный, но отходчивый. Позлится немного и успокоится.
- После чая все собираются на центральной поляне, я попросил Бурлея сообщить жителям, - предупредил Вадим. – Время до чая еще есть? Может, сейчас подоишь, чтобы потом не отлучаться?
- Да, времени как раз должно хватить. Я отлучусь тогда, вы не против? Если хотите, пойдемте со мной.
- А можно не ходить? – озвучила Эрите мысли Яны.
- Конечно, можно, - рассмеялся Гойтан. – Я быстро вернусь.
- Гойтан, - вдруг вспомнил археолог. – Не мог бы ты никому не говорить ничего о нас двоих, пока я сам не расскажу?
- Почему только о двоих? – возмутилась Эрите. – Мне неловко, что я никого не помню!
- Рано или поздно придется рассказать, кто ты. Тебе не избежать неловкости, но в этом нет ничего зазорного. Все поймут тебя, как только я объясню, в чем дело, - успокоил ее Вадим. – Сложно будет говорить, если все будут знать, кто я.
Гойтан ушел, но не в темноту, а в другую дверь, которая была в противоположной стене. Какое-то время молчали, думали о своем. Пока тишину не нарушила Яна.
- А почему они обязательно должны пить не повторный чай?
- Потому что это традиция Рассвета, - объяснил Вадим. – Город прививает святость, это обязательное условие.
- Вы с Гойтаном так говорите странно, - медленно проговорила Ри. – Город прививает, город отпускает, город дал шанс… Он ведь не живой, он не может такого делать.
- Рассвет живой, - не согласился археолог. – Прочитай обязательно свою книгу, ты удивишься, насколько ты сама была права.
- Удивительные ощущения от этого города, от этой атмосферы, - поделилась мыслями Яна. – Здесь все такое сказочное, волшебное и уютное, здесь так спокойно. Как будто я дома. Это удивительно, я ведь не помню своей жизни здесь…
- Именно так и было, - кивнул Вадим. – Ты всегда считала Рассвет своим домом…
Они разом повернулись к Ри, потому что та стала издавать странные звуки. Она держалась за горло и хрипела, в ужасе водя глазами. Казалось, ей не хватало воздуха. Яна растерялась и в панике стала махать перед ее лицом, освободив руки от стакана с недопитым соком, пытаясь обеспечить ей приток кислорода. Но Эрите, напротив, показывала на стакан, тянула к нему руки. Тогда Яна схватила его и поспешно вручила Ри, расплескав густую жидкость. Эрите залпом выпила содержимое, но это не дало результата.
- Помоги же, - взмолилась Яна, обращаясь к Вадиму, который исчез из зоны видимости – он что-то делал за ее спиной. – Налей ей еще!
- Сок тут не поможет, - спокойным тоном сказал тот, и Яна в изумлении повернулась к нему, ее поразила эта невозмутимость.
- Скорей же, ей плохо!
Но археолог уже протягивал Эрите чашку с чаем. Она осушила ее разом, в один глоток, и только потом вздохнула с облегчением.
- Поздравляю, Ри, - проговорил Гойтан, появление которого они не успели заметить. - Ты снова новый житель Рассвета.
2.
На центральную поляну пошли всем научным центром. Чилика, какой он ее помнил, кардинально изменившаяся Аиянна с ребенком на руках (археолог чуть было не выдал себя своим изумлением), улыбающийся Беско и еще одна незнакомая девушка наперебой поздоровались и выразили радость от прихода гостей, а потом всю дорогу с интересом их рассматривали. Бурлей, видимо, не сказал, что вернулась Ри – был ли он настолько поражен или хотел намеренно сделать сюрприз – пока оставалось загадкой. Как бы там ни было, Эрите, кажется, вздохнула с облегчением: какое-то время можно было отдохнуть от смущения и вины от того, что она не помнит тех, кто так рад ее возвращению.
Непривычно было видеть место, на котором всегда стоял их с Яной дом, пустующим. Пустовали и другие места. Свободные площадки между домами словно рассказывали ему о том, кто ушел. Желтые цветы на месте перевернутого дома, и только. Желтые цвета на месте желтого шара… Непривычно было видеть изменившуюся нору и новые пестревшие в лучах рассветного солнца дома.
Жители центральной поляны уже собрались. Все они смотрели на гостей с любопытством и неподдельным интересом. Археолог оглядел всех, отмечая для себя знакомые лица, коих было немного. Он не станет представляться сейчас, он оставит это на потом, когда все объяснит, чтобы не возникло лишних вопросов и переполоха. Как же он рад всех их видеть! Он рад даже тем, кого не знал никогда. Борут, Ивица, Руфа и большой Далигор – вот кто были здесь из тех, кого он когда-то знал. Еще восемь человек были ему не знакомы.
Археолог услышал, как ахнули Яна с Эрите, когда Бурлей стукнул тростью о землю, и из ниоткуда появились большие мягкие диваны прямо посреди поляны, образовав собой круг. Все, даже Далигор, с удобством разместились на них. Бурлей молчал, но то и дело косился на Эрите – со смесью восхищения и сожаления, чем заставлял ее смущаться сильнее прежнего. Гостей города усадили отдельно, втроем на один диван. Когда жители перестали возиться и переговариваться, археолог заговорил.
- Мы рады всех вас видеть. Даже больше, чем вы можете себе представить. Но начну я издалека. Я расскажу одну историю. Историю о любви. Кому-то, быть может, она покажется непонятной и запутанной, кому-то – и вовсе неинтересной. Прошу только одного: дослушать эту историю до конца. И есть еще одна просьба: давайте познакомимся после моего рассказа, это очень важно.
Все в предвкушении закивали, согласившись без слов. Борут и Ивица нетерпеливо заерзали.
- Жил-был один человек. Он не всегда был человеком, да и речь пойдет не о человеке как таковом, а о его душе. Но для удобства назовем так. Жил был один человек. Один несчастный человек, который всегда знал больше, чем другие. Так ему было суждено. Он отличался от остальных тем, что не было у него родного мира, и жизнь была только одна. Одна жизнь на все множество миров, в которых ему довелось побывать. Человек умирал много раз, и много раз рождался, но память его была неизменна себе: она не имела свойства теряться и обнуляться, память никогда не умирала, и человек все помнил. Он помнил все свои прошлые жизни, помнил все миры и всех близких, помнил войны, жестокость и насилие, убийства и мятежи. Чужие смерти и собственное горе, боль, которая скапливалась в нем в один огромный ком, живущий внутри и постепенно завоевывающий весь его внутренний мир. Ошибки и падения, ненависть и предательство, несчастья, которые он принес, и боль, которой он щедро делился с другими, все плохое, что только можно представить – он все помнил, и не было надежды это забыть.
Но в сердце его жила любовь. Жила столько, сколько он себя помнил – а значит вечно. Любовь к одной-единственной душе из бесконечного множества, и эта самая душа тоже его любила. Любила даже тогда, когда переставала об этом помнить – а она всегда все забывала, с каждым новым рождением память души очищалась, как это и должно было быть. Их разлучали миры, когда они умирали, и им приходилось встречаться снова и снова, знакомиться заново. И каждый раз человек, который все помнил, делал вид, что не помнит ничего, чтобы не пугать душу, которую он любил, чтобы не оттолкнуть ее от себя.
Раз за разом человек молчал, переживая свои проблемы в себе, потому что ему все равно никто не поверил бы. Он был не одинок, он знал, что помимо него существует еще четыре таких же несчастных души, которые все помнят. Пять несчастных душ на весь белый свет. Все они, так же как и он, умирали и рождались, рождались и умирали, скитались по мирам в поисках пристанища и мечтали о том, чтобы забыть все. Одни и те же души. И не было рождений подобных им на их вечной памяти, и ничего никогда не менялось. И точно так же, как и этот человек, они молчали, лишь изредка делясь своими переживаниями друг с другом.
Но однажды он понял, что зря молчал. Когда смерть в очередной раз разбросала их души по мирам, его любимая душа отправилась на поиски. Она искала его везде, не было ей покоя и не было развития, было только желание во что бы то ни стало его найти. Душа не знала, что за их встречи отвечает сама судьба, душа страдала, думая, что им больше никогда-никогда не встретиться. Душа помнила все в тот раз дольше обычного, душа надеялась, что она найдет его. И вот, спустя долгое время, она очутилась в Городе Памяти, который славился тем, что из него можно было попасть в любой мир, и тем, что в этом городе заканчивались все жизни, память о которых жила внутри – душа переставала о них помнить. И было в этом городе море. Удивительное море, мудрое и могущественное, дарившее путникам настоящие новые жизни, с самого рождения, дающее право начала без памяти прошлого опыта. И был за этим морем мир, главная особенность которого была в том, что там встречались все, кому суждено. Но чтобы туда попасть, нужно было все забыть, пройдя через чудесное море и тем самым заключив с судьбой договор: отречься от прошлого и довериться неизведанным силам, стать от них зависимым и ведомым. Только тогда был шанс. Но любимая душа человека не пошла в тот мир, она устала, очень устала от поисков и от неизвестности, от надежд и отчаяния. А потому попросила город отправить ее туда, где можно было бы жить вечно, без скитаний, где будет она как дома и сможет чувствовать себя самой собой. Душа хотела обо всем забыть, хотела новую жизнь и спокойствия и не хотела, чтобы судьба тянула ее вслепую к тому, кого она любила. Душа предпочла постоянство неопределенности. И, стоя ногами в море, лишающем памяти, душа съела цветок арики на рассвете, думая о рассвете, и попала сюда.
А человек, попав в Город Памяти, пошел через море. Человек самонадеянно думал, что его любимая душа тоже туда пойдет, только чтобы с ним встретиться. Человек не подозревал, как он был не прав в этот раз, он не думал о том, чего хотела его любимая душа и не думал о том, что она устала от его поисков. Возможно, все было бы иначе, расскажи он ей правду. Возможно, если бы она знала, что ей не нужно его искать, что судьба все равно столкнет их друг с другом, и пока этого не произошло, можно просто жить, в спокойствии и без памяти, она пошла бы в тот мир. Но душа этого не знала, и человек не знал о том, что она не пошла через море, а потому он отправился в тот мир.
Он все помнил, море не в силах было забрать его память. Он все помнил, а потому безнадежно ждал, когда судьба столкнет их. Он ждал долго, гораздо дольше, чем обычно, но с душою так и не встретился. И приснился ему сон о чудесном мире, где всегда светит рассветное солнце, и где царят покой и гармония. И приснилось ему, как туда попасть, и отправился он на поиски арики, за тысячи километров от дома. Но он не сразу ушел в Рассвет, встретил человек кошку. Грязную, маленькую, бездомную и никому не нужную, которая устала жить в этом мире, и которая только и хотела, что умереть. И поделился человек с ней арикой, отправив в Рассвет. И только потом ушел сам.
Но попал он во время, гораздо раньше, чем пришла туда кошка. Попал он во время, когда только пришла его любимая душа в этот мир. Она ничего не помнила, даже собственного имени. Но человек-то помнил. Он начал называть ее по имени, внушив ей, что она сама ему сказала, как ее зовут. Душа была растеряна и напугана тем, что ничего не помнит, а потому очень быстро поверила в эту ложь, ей самой стало так казаться.
Это было лучшее время. Они жили так долго, как не доводилось жить ни в одном мире, только в Рассвете они могли по-настоящему, без всяких препятствий наслаждаться своей любовью, не боясь друг друга потерять и не страшась того, что смерть снова разлучит их. А потом человек узнал от Ровы, что есть у него шанс лишиться памяти. Она показала, что для этого необходимо собрать тридцать шесть особых парных камней и помочь тридцати шести заблудившимся душам. А потом город отпустил человека, показывая ему, что тот готов к дальнейшему развитию, готов к попытке достигнуть желаемого и лишиться наконец памяти. Но человек прожил в этом мире еще две недели, он не мог найти в себе силы расстаться со своей любимой душой, не мог уйти оттуда, где ему было так хорошо. И душа не хотела с ним. Душа ничего не помнила, но считала Рассвет своим домом, который не хотела покидать. И считала, что покинуть Рассвет и ее саму для человека будет предательством. Душа не знала, что ничего не зависит от человека, что он не решает.
Но ушел человек. И, снова пройдя через море, оказался в том мире, из которого попал в Рассвет. Немедля он приступил к поиску камней. Он искал их по всему свету, и знаки в этом ему помогали, они вели его, указывая путь. А судьба сама сталкивала его с заблудившимися душами, и он помогал им обрести миры, которые в этих душах нуждались. Арику человек поставил у себя дома на подоконник, он знал, что рано или поздно она понадобится. И она понадобилась, но не ему.
Ранним зимним утром его кот случайно съел листик, думая о рассвете. Случайно ли, не случайно – это другой вопрос. Рассвет призвал его себе на помощь, и обычный домашний кот стал героем города, сумев помочь ему и спасти его. И город вознаградил его, самым дорогим, чем только можно было – город подарил ему любовь. Подарил любовь той самой бездомной никому не нужной кошки. И отпустил. Отпустил для того, чтобы кошка отправилась за ним.
- Он говорит о Бонифацие и об Эрите, - раздался чей-то шепот.
- Верно, - кивнул археолог. – О них и идет речь. Так вот, кошка отправилась за ним, всколыхнув своим уходом весь Рассвет. Кошка перечитала множество книг, она догадалась, что город решает сам, когда отпустить своего жителя дальше. И, точно не знаю, но скорей всего именно ее догадка дала толчок к тому, чтобы любимая душа человека все поняла, и перестала считать его уход предательством, и пошла за ним через все миры. Так или иначе, любимая душа снова оказалась в Городе Памяти, хотя и не помнила, что была здесь уже не раз. И, надеясь встретить своего возлюбленного, душа пошла через море, и родилась в том самом мире. Тридцать шесть лет прожил человек там, ожидая свою любовь, прежде чем попасть в Рассвет. И когда он вернулся из Рассвета, он понял, что его любимая душа все-таки родилась, благодаря той бездомной кошке. Родилась тридцать два года назад. И они наконец встретились.
А Бонифаций и Эрите, скитаясь по мирам, наконец вышли к Городу Памяти, и, чтобы друг друга найти, пошли они через море в мир, где встречаются все, кому суждено, и лишились они памяти. Удивительно, какими путями судьба вела бездомную кошку к домашнему коту. Ни о чем не подозревая, кошка преодолела тысячи километров, судьба тянула за ниточки чужих жизней, которые неосознанно помогали им встретиться. И они встретились, но кошка ушла в Рассвет – у нее не было другого выбора, она умирала. А следом за ней ушел Бонифаций. И человек, и его любимая душа. Все попали сюда, все попали в одно время, кроме Бонифация.
- Эрите здесь?! – не поверил Борут, всматриваясь в двух девушек и пытаясь понять, кто из них.
- Эрите?!
- Это правда?!
- Не может быть!
- Эрите! – раздалось со всех сторон.
- Меня зовут Эрите. Это я, - подала голос Ри.
Что тут началось! Далигор, обливаясь слезами, вскочил со своего дивана раньше, чем кто бы то ни был, и схватил ее в охапку. Он обнимал ее так, что кости трещали, рыдал в голос и бормотал что-то непонятное. Слезы были у доброго большинства – даже у тех, кто никогда ее не знал. Все хотели до нее дотронуться, обнять, заглянуть ей в глаза. Археолог терпеливо ждал. Когда страсти поутихли, и все снова расселись по своим местам, не сводя взглядов с Эрите, он снова заговорил.
- Из всех, кто вернулся, только один не лишен памяти, потому что так ему суждено – все помнить.
- А как же камни, которые человек собирал? – спросил Гойтан.
- Он собрал тридцать четыре камня, осталась одна пара. Человек долго не мог догадаться, почему знаки показывают ему, что эти камни не существуют, но потом он понял. Камни не существовали в его мире в привычном виде – их нельзя было потрогать, потому что они были внутри. Внутри Бонифация и Ри – те самые, которые изготовила Аиянна, камни, позволяющие чувствовать друг друга на расстоянии. Они всегда оставались с ними, но родиться с кулоном на шее никто не мог, потому мир запрятал их вглубь души. Получается, если человек заберет эти камни – самые первые камни – у Бонифация и Эрите, коллекция будет в полном сборе.
- А как же души, которым человек должен был помочь?
- И здесь все сходится. Тридцать четыре души вместе с Бонифацием и Эрите. Осталось две. И человек подозревает, что эти две души – это его собственная и его любимая душа.
- А почему именно тридцать шесть?
- Это очень сложный вопрос, я сам не раз задавался им. И пришел к выводу, что существует в этом смысл. Три, первая цифра числа – несомненно, магическая. Ее сила прослеживается и на страницах истории, и в религиях, и в сказках, и не только в том мире, где я родился. Три – символ неслучайности, таинственного значения событий. Вторая цифра ровно в два раза больше первой. Вторая – в два раза. Пара, двойственность, двойная связь. Вторая цифра образует нерушимые оковы с первой, переплетается с ней особенно тесно. Напоминает связь между камнями и связь между мирами, между теми душами, кто из раза в раз теряет память ради любви. Удивительно, но набор всех этих камней тоже имеет смысл. Я изучал их свойства, которые не известны ученым, сопоставлял информацию из разных неподтвержденных источников. Другими словами, я вникал в слухи, в байки, в чьи-то домыслы и убеждения, не имея под этим всем никакой научной или хотя бы достоверно известной основы. Но слухи не возникают просто так. И я убежден, что они правдивы.
- Что такого в их свойствах? – заинтересовалась Аиянна.
- Свойства всех камней, о которых удалось найти такую информацию, так или иначе подтверждают, что во всем мире мне нужны были именно они. К примеру, азурит после его открытия использовался человеком для того, чтобы расширить свое сознание, переосмыслить жизненный путь, найти в себе новые способности и возможности. Камень мог перевести мысли и желания из подсознания в сознание, проверить, насколько они важны и полезны. А стеатит использовали и используют для развития сверхъестественных способностей – не имею понятия как. При этом стеатит – талисман людей, занимающихся исследованиями, можете себе представить? Своему хозяину талисман поможет установить связь с тонким миром, придать мыслям ясность, раскрыть тайны. Я узнал, что эвдиалит избавляет от тоски и смягчает скорбь, дарит надежду и преобразует действительность, придает силы, возвращает себе уверенность и желание бороться с трудностями, возвращает желание жить. А чароит, к примеру, символизирует духовность, мудрость, гармонию, является камнем философов, тех, кто ведет спокойный и размеренный образ жизни. Он помогает увидеть истинную картину мира и ощутить единство со всем сущим, выстоять в любых ситуациях. Талисман из этого камня способен научить своего владельца глубже чувствовать окружающий мир, общаться с высшими духовными силами. Пренит откроет суть вещей, а актинолит и вовсе «считывает» судьбу владельца и даже корректирует предназначенные ему события! Талисман-актинолит помогает владельцу лучше разобраться в своих чувствах и желаниях, понять скрытый смысл и принять правильное решение. И он, как и стеатит, талисман людей, занимающихся научными изысканиями. У меня нет повода не верить этим неподтвержденным источникам…
- Кажется, я поняла, кто ты, - вдруг пролепетала Аиянна. – И поняла, кто она.
Не одна Аиянна догадалась. Несколько жителей, включая даже незнакомых, во все глаза потрясенно смотрели на Яну и археолога уже несколько минут. Они знали, кто она. И точно знали, кто он.
3.
- Да, ты наверняка поняла верно. Удивительная вещь – имена, - он повернулся к Яне. – Ты когда-то сказала, что я тебе приснился. Помнишь свой сон? Ты говорила, что тебе снилась заря, а над зарей – я. Я тогда тебя поправил: сказал, не над зарей, а выше зари, и ты не поняла, какая тут разница. Ты не могла этого понять, потому что не помнила. Но разница была. Выше зари. Мое настоящее имя – Вышезар.
Раздались вздохи и вскрики, жители, которые не успели догадаться, изумленно застыли, дослушивая его монолог и пытаясь сопоставить историю.
- И еще ты не понимала, чему я так удивился, заглянув в твой паспорт. Яна, Яна… Мне и в голову не приходило, что твое имя так похоже на настоящее имя, на имя, которое я всегда помнил. Пока я не увидел твое полное имя: Янина.
- Юнина! – заорал Далигор, вскочив с места.
- Верно, Юнина. Это твое настоящее имя, - закончил археолог еще до того, как она исчезла в объятиях великана.
А потом Далигор и его схватил, и Эрите, и, обнимая их троих, закружился по поляне в безумном танце. Это разрядило обстановку. Жители смеялись сквозь слезы радости, наблюдая за его плясками. Хохотала даже Эрите, которая была счастлива от того, что в этом мире всем до нее есть дело.
Спустя полчаса, когда все более-менее успокоились, вопросы посыпались градом.
- Но почему ты нам ничего не рассказал, когда жил здесь? – возмутился Борут.
- Потому что иначе об этом бы узнала Юнина, а я не хотел снова тревожить ее память: она сама выбрала себе такую жизнь, пока обо всем помнила. Значит, я не имел права лишать ее этого, возвращать память против ее воли.
- Но ведь потом ты мне все рассказал, - сказала она.
- Только потому, что знал: ты сама решила идти за мной, ты снова променяла спокойствие на неопределенность.
- Но как ты узнал об этом?
- Мне рассказал Бонифаций. Нет, он тоже не помнил, но его жизни для меня были как на ладони. Я увидел, что вы встретились с ним в Городе Памяти, и понял, что ты снова готова к странствиям. А потом мы встретили Ри, и я видел, как она догадалась, видел, как перечитывала всю библиотеку Рассвета, и записывала догадки и рассуждения в свою книгу – а это значило, что и ты когда-нибудь должна была прочитать ее мысли и понять, что я не предавал тебя.
- Но как ты видел? Что значит: его жизни были как на ладони? – не поняла Чилика.
- Я вижу чужие жизни. Одна из особенностей путешествия по мирам – это развитие. С каждым новым кругом я чему-то учусь, учитывая даже, что не могу делать это полноценно: мешает память.
- С каждым новым кругом?
- Я называю так период от рождения до следующего рождения. Приобретенный опыт складывается в умения, умения преображаются в способности, каждая из которых оседает внутри, единится с тобой на подсознательном уровне, делая шире кругозор, раздвигая границы собственного внутреннего мира. Это и есть развитие.
- Но для чего оно нужно? – спросила незнакомая девушка из научного центра. – И нужно ли оно всем? Кажется мне, что это что-то высшее, такое, что не все в состоянии осознать.
- Осознание – признак того, что в своем развитии вы как минимум на ступень выше тех, кто этого не понимает. Но осознание для развития вовсе не обязательно, просто с ним проще жить… Как вас зовут?
- Лия.
- Лия, никогда не замечали, что личности, которые не стремятся к развитию, словно живут в неприятностях, их окружают неурядицы и несчастья, им чаще других приходится сталкиваться с проблемами? Речь идет не о Рассвете, конечно – я потом объясню почему. Вспомните свой родной мир. Вы бы не сбежали оттуда, если бы все там было гладко и замечательно, верно?
Лия не ответила, но понимающие взгляды других жителей выдали ее. Археолог продолжил.
- Нелюбовь и безразличие к жизни тоже диагностируется по нежеланию развиваться. Те, кто не хотят и с места сдвинуть свои мозги, чтобы что-то изменить в себе или вокруг, совершенно точно не любят жизнь.
- Какая связь?
Казалось, Лия отнеслась к его словам скептически, только уважение к истории Рассвета и его гостям не позволило ей фыркнуть. Но археолог знал, что попал в точку.
- Попробую объяснить на примере. Представь, что ты дома, там, где тебе комфортно. Ты будешь делать все, что захочешь, будешь ухаживать за ним – наводить в нем порядок, расставлять вещи по полкам, в голос хохотать над смешными моментами в книге и мало ли что еще. Ты будешь чувствовать себя в своей тарелке, и каждая минута, проведенная там, будет для тебя желанной, потому что ты любишь свой дом. Теперь представь, что ты в гостях. Не то, чтобы тебе неуютно… Вполне сносно. Этот дом для тебя чужой, ты никогда не будешь в нем жить, и ты его не любишь. Захочешь сделать его лучше? Обновить обстановку, заменить старую мебель? Расставить вещи по полкам? Захочешь смеяться во весь голос и радоваться каждой минуте в этом доме? Едва ли. С личностями точно так же. Если не любить жизнь, не захочется наводить в ней порядок и расставлять мысли по полкам, не захочется менять что-то и обновлять – будь то унылая обстановка или неподходящий круг общения, наскучившая сфера деятельности или неактуальные знания. Личности, которые не любят жизнь, пассивны и закрыты для нового, они не любознательны и безынициативны. Поэтому им и живется труднее: жизнь, судьба, если хотите, преподносит им столько возможностей для развития, ставит их в тупиковые ситуации, чтобы им самим пришлось искать выход, создает кучу проблем и подкидывает гору неожиданностей. Почему большинство из них неблагоприятные? Потому что именно плохое побуждает к действиям, срабатывают инстинкты и защитные механизмы: нужно срочно что-то изменить, чтобы стало лучше и комфортнее.
- Но ведь не все можно изменить, - возразила вдруг Руфа. – Не на все можно повлиять.
- Совершенно верно. Ситуации, в которых невозможно на что-то повлиять, созданы для того, чтобы можно было что-то изменить. Чувствуешь разницу? Кто-то потерял ногу, например, как на это повлияешь? Но изменить – отношение к этому, мысли, и тому подобное, взглянуть на жизнь с другой стороны еще как можно. Это шанс полюбить жизнь и шанс начать развитие. А личности, которые с виду вполне обычные и которые, казалось бы, не делают ничего особенного, успешны, их минуют неудачи, а проблемы решаются сами собой, они редко сталкиваются с несчастьями, а катастрофичные ситуации и вовсе им неизвестны. Почему так? Жизнь помогает тем, кто этого хочет, кто открыт. Жизнь любит тех, кому знакома любовь и тех, кто способен на взаимность. Если ты принимаешь правила игры и постоянно движешься в своих мыслях, продвигаешься в развитии, ни жизни, ни судьбе нет смысла с тобой спорить и конфликтовать, ты все делаешь правильно – в первую очередь, для себя. Я не имею в виду правильные действия, никто не застрахован от ошибок. Я имею в виду именно намерение и желание играть в их игру, стремление к развитию любыми путями, неприязнь к остановкам. Они ведь не любят, когда кто-то берет слишком долгую паузу в игре и стоит на месте. Именно тогда и начинаются их толчки к продолжению, подножки и скользкие дорожки. Они вынуждают падать, чтобы ты мог подняться и снова, с того же места продолжить путь – их игру. Другими словами, они все делают сами – развивают личность принудительно, стремятся к бесконечному расширению сознания. Ведь чем шире сознание, тем шире кругозор, тем полноценнее воспринимается окружающий мир.
- Что ты имеешь в виду? – спросил какой-то мужчина.
- Вот, например, Ри. Как думаешь, чем ты отличалась от обычных кошек? – обратился археолог к Эрите.
- Ничем, - тут же ответила та.
- Неправда. Подумай хорошо, было ли что-то в тебе такое, что не было знакомо остальным? Может быть, что-то в тебе их пугало, раздражало или вызывало недоумение?
- Я никого не ела и ни на кого не охотилась, - подумав, медленно проговорила Ри.
- Верно. А знаешь почему? Я заметил твою непохожесть сразу: нечто такое, что недоступно обычным животным. Умирая, ты видела мой страх еще там, в ветеринарной клинике, ты знала о моем отчаянии, хотя я ничего не объяснял, умудрялась сочувствовать тоске Бонифация, лежа на подоконнике, и даже сущность арики не была для тебя тайной. Ты умеешь понимать все живое, Ри. Этим ты и отличалась от обычных кошек и отличаешься от всех нас. Это и есть отголоски твоего развития.
- А Бонифаций тоже так умеет?
- Нет.
- Но почему?
- Мы все очень индивидуальны и все очень разные, судьба ведет каждого по уготованному пути, подбирает особенные маршруты странствия по мирам, и опыт от каждого мира получается особенным. Ты получила способность к эмпатии. Бонифаций может этому научиться в следующей жизни, или спустя бесчисленное множество кругов, а может и вовсе не научиться, кто ж знает. Он странствовал по другим мирам, не таким, как ты, параллельно тебе, и потому развитие его происходило по другой ветви – по той, в которой нуждался именно он. Но Бонифаций тоже открыл в себе способность – он умеет ставить себя на место другого.
- Так вот откуда между вами такое понимание, - неожиданно догадалась Яна. – Я все ломала голову, как кот может так чувствовать твое настроение.
- И много таких способностей?
- Бесконечность. Или число, близкое к бесконечности. Не существует границ развитию, и не существует предела расширению сознания. Я знал таких людей, которые в своем развитии превзошли все мыслимые возможности, расширили свой кругозор донельзя, воспринимали мир гораздо приближеннее к истине, чем я, и я не понимал их. Потому что мое сознание было недостаточно развитым для того, чтобы осмыслить, как можно видеть звуки или слышать цвет. Мои рамки мешали находить в пустом пространстве интересное, не позволяли улавливать гармонию в простых вещах и постигать знания там, где их нет. Я видел чьи-то жизни даже тогда, когда рядом, на мой взгляд, никого не было. Но они были! Мертвые и живые – не люди и не животные, а те, о существовании которых многие даже не подозревают. Мне не хватало широты рассудка, чтобы вразумить, что мир, любой мир не настолько обычный, насколько кажется, что многие его плоскости за рубежом того, что мы привыкли называть здравым смыслом.
- Хочешь сказать, что мы видели наш родной мир только наполовину из-за недостатка развития? – спросила Яна.
- Половину? – хохотнул Вышезар. – Многие не видят даже его сотой части, о чем ты! И никто еще не увидел его полностью – да и кажется мне, это невозможно, потому как любой мир живой, и любой мир по логике вещей тоже должен развиваться. Любой мир гораздо умнее нас, а потому нам никогда не угнаться за его развитием, никогда не увидеть его со всех сторон.
- Но если это развитие происходило и происходит постоянно, почему же население в нашем мире до сих пор на таком примитивном уровне? – поинтересовалась Яна. – Почему только единицы понимают все живое, видят чужие жизни или умеют заглядывать в прошлое и будущее? Почему до сих пор все массово не научились видеть звуки и слышать цвета?
- Духовное развитие не может быть массовым, ты путаешь с эволюцией. Духовное развитие всегда индивидуально. К тому же, не может быть такого, чтобы все развивались синхронно – тем более в разном времени. Да-да, в разном времени, - повторил археолог, увидев замешательство на лице Яны. - Совершенно необязательно, что с каждой новой жизнью мир будет тебя принимать во времени по порядку. Я бы даже сказал, что никогда не будет такой упорядоченности. Мир намеренно разбрасывает души с разным уровнем развития не только по всему свету, но и по всем временам. Один из пятерых, такой же, как я, живет сейчас в семнадцатом веке. Рассвет тоже так делает – сам решает в каком времени тебя принимать.
- А если мир принимает в себя тех, кому суждено встретиться, почему же так часто люди расстаются? Разводятся, не могут быть вместе? Если они встретились – ведь суждено значит. Где смысл? – Яна ждала ответа.
- Смысл в самих людях. И в их развитии. Очень часто души развиваются не синхронно. Бывает, некоторые получают опыт в два, а то и в три раза быстрее, возникает непонимание на подсознательном уровне – потому что невозможно понимать того, с чем ты никогда не сталкивался и никогда не испытывал этого. Или взять, к примеру, двоих, которые развивались почти синхронно. Они получали разный опыт, бывали в разных мирах и попадали в разные ситуации. Нелегко найти общий язык с тем, кто не понимает твоего опыта потому, что имеет другой. Все зависит от самих людей. Судьба дает шанс, подталкивает друг к другу, организует встречу. Судьба знает о связи между этими двумя. Они – нет. Все, что происходит после встречи – в руках самих людей. Будут ли они терпеть и находить понимание, либо отложат свою встречу на потом, на другой раз, когда сотрутся из памяти обиды, и когда их наполнит новый опыт, который, возможно, будет понятен им обоим. Связи между душами существуют не только в плане любви. На протяжении жизней судьба сталкивает нас с теми, с кем мы уже были знакомы, только большинство не помнит об этом.
- А вы с теми остальными, кто такие же как и ты, помните… Как вы находите друг друга? – спросила Ри.
- Знаки, - просто сказал археолог.
- Ты видишь чужие жизни… - снова начала Яна. – Твои книги. Ты писал то, что видел? Это не было выдумкой?
- Нет. Я ничего не выдумал в своих книгах.
- И про Египет? И про историю с поездом?
Археолог кивнул.
- А когда в нашем родном мире кто-то умирает– это значит, что он готов к новой жизни? – почему-то спросила Ри.
- О, нет, - неожиданно рассмеялся Вышезар. – Не все так просто. Если кто-то умер, это еще не значит, что он готов к развитию. Многие умершие продолжают жить в том мире до тех пор, пока не поймут, что пора идти дальше. Продолжают жить немного в ином ключе – их не могут замечать те, чьего развития для этого недостаточно, а значит, они остаются невидимыми большинству.
- Тогда зачем миру лишать их жизни? Жили бы вечно, пока не поняли.
- Мир не способен вместить в себя бесконечное множество чьих-то душ, и он всего лишь ускоряет процессы, сокращая период жизни и делая минимальной ее среднюю продолжительность. Это вам не Рассвет, он гораздо популярнее. Можете себе представить, сколько душ рвется туда в надежде встретиться с тем, с кем ему суждено? Сколько душ теряют друг друга и находят благодаря этому миру, сколько проверяют – суждено ли, нет ли? Кто-то вообще идет туда ради любопытства. Смерть в том мире только намек на то, что пора бы и задуматься о дальнейшем развитии в другой плоскости.
- Зачем же тогда миру убивать детей? – подняла бровь Яна.
- Потому что у всех разный срок получения опыта. Кто-то учится в мире за две недели жизни – и одновременно с этим своим уходом дает толчок к развитию тем, кто долго стоит на месте. Кому-то необходимо гораздо больше времени. Бывает и так, что, выполнив свое предназначение и набравшись достаточно опыта, личность оказывается нужнее в другом мире. Тридцать четыре души, которым я помог – как раз такой случай. Этим парным душам необходимо было сменить мир на более нужный им, на более нуждающийся в них.
- Почему же в Рассвете не случаются все эти толчки к развитию? – Лия оглядела всех присутствующих, словно убеждаясь, что это волнует не ее одну.
- Правильный вопрос! И мне кажется, я даже знаю на него ответ. Рассвет – это начало новой жизни, верно? Но подумайте о том, какими путями сюда попадают. Подавляющее большинство бежит от своих проблем и несчастий – то есть бежит от подножек судьбы. А в каком случае возникают препятствия? В случае, если личность не стремится к развитию. Получается, что здесь оказываются те, кто намеренно или неосознанно избегает развития, не принимает правил игры. Разве может город, предоставляющий право начать новую жизнь, отягощать тем, от чего вы сбежали? Нет, конечно. У него другие способы и другие инструменты, помогающие вернуть любовь к жизни и, как следствие, вернуть стремление к развитию.
- Это какие?
- Спокойствие и предсказуемость. Условия, в которых ты остаешься наедине со своей памятью, и рано или поздно начинаешь анализировать свои ошибки, мысленно строить пути решения своих же проблем. Ты чувствуешь себя защищенным от невзгод и жестокости, живешь в согласии и радушии. Рассвет лечит тебя, прививает святое и заполняет пустоту нелюбви к себе своей любовью. А святость – это в первую очередь чистота, в которой нет места сомнениям и нарушению равновесия между любовью к окружающему миру и любовью ко внутреннему. Иными словами, чистота и святость - признак любви к жизни, признак готовности к стремлению развиваться. И только когда святого в тебе будет достаточно, город отпустит тебя.
- А если в ком-то святого будет достаточно изначально, город примет его? Если этот кто-то уже гармоничен, и любовь в нем уравновешена? – задала вопрос Аиянна.
- Конечно, примет, - не совсем понимая, к чему она клонит, ответил Вышезар. – Ни в один мир не попадают просто так. Если кто-то съедает арику, это уже значит, что мир в нем нуждается.
- Тогда почему Бонифация до сих пор нет среди нас?
Казалось, она озвучила мысли всех жителей, судя по их молчаливым испытующим взглядам. Археолог задумался на несколько минут.
- Я бы и сам хотел знать, почему. Город не мог его не принять, но он мог принять его во времени, отличном от того, в которое попали мы втроем. Глубоко-глубоко в прошлом или в недалеком будущем. В этом главный вопрос – для чего.
- Ты уверен, что город не мог его не принять? – подала голос Эрите. – А если он что-то сделал не так: не думал о рассвете, когда ел арику, например?
- Может быть и такое, - после паузы, серьезно проговорил археолог. – В том случае, если Рассвет больше ему не нужен, и если он больше не нужен Рассвету.
- То есть вполне вероятно, что он не попадет сюда никогда?
Вышезар намеренно не ответил на ее вопрос, чтобы не убивать надежду. Он действительно не мог быть уверенным в том, что Бонифаций думал о рассвете. Да, он умер после листка арики – но это говорило лишь о том, что в родном мире ему больше нечего делать, а не о том, что город его принял. Он не знал таких случаев и никогда о таком не слышал, но это не означало, что такого не может быть.
- Тогда почему после его ухода осталась Найа? – вопросила Руфа. – Мы все думали, что это показатель того, что он еще вернется.
- Или показатель того, что связь его с этим городом разорвана навсегда. Он оставил здесь часть себя не для того, чтобы потом эту часть забрать обратно.
- Тогда почему его Найа не осталась здесь навсегда? – допытывалась хозяйка мерцающей пыли.
- Этого мне неизвестно. Но давайте порассуждаем. Что такое Найа? Это отражение души, несомненное понимание самых глубоких ее бездн. Найа является твоей составляющей, именно той частью, которую ты не можешь не любить.
- Да что такое эта Найа! – не выдержала Яна.
- Посмотри наверх. Видишь, эти переливающиеся облачка и есть чьи-то Найи. Они появляются только тогда, когда в город приходит кто-то новый, чтобы этот кто-то мог найти ее. У каждого жителя есть своя Найа – это его дом. У тебя тоже была Найа, вернее наши две Найи объединились в одну – в наш дом. И внутри этого дома было море. Знаешь, почему ты боялась моря в своем мире? Почему море вызывало у тебя трепет и страх? Найа здесь поняла это – она сделала в нашем доме море – потому что оно было последним, что связывало тебя с воспоминаниями обо мне, что связывало тебя с любовью, которую ты могла осознавать. Как видишь, это, прежде всего, связь. Найа – воплощение любви, гармонии и понимания. Почему Найа Бонифация могла исчезнуть после того как осталась? И почему она осталась?
- Может, в том мире, куда он ушел, ему не нужны были ни любовь, ни гармония, ни понимание? А потом вдруг понадобились? – предположила Ивица.
- Его Найа исчезла одновременно с тем, как я перестал чувствовать своего брата через кулон, - напомнил Бурлей. – Мы тогда подумали, что, должно быть, в тех мирах происходит нечто ужасное, ведь не бывает таких совпадений.
- А о том, что они могли одновременно находиться в одном мире, вы не подумали? Я не знаю твоего брата, но знаю точно, что ничего ужасного в мирах не происходило. Имеется в виду, ничего ужасного, что могло бы связать сразу несколько миров.
- Думали, но эта версия показалась нам очень неубедительной.
- Не знаю, как оно на самом деле, но мне, напротив, кажется, что так оно и было.
- Ты же видел жизнь Бонифация, не можешь нам рассказать? – попросил житель, который не был знаком Вышезару.
- Я не умею смотреть информацию выборочно, я видел то, что показывал мне сам Бонифаций, чем делилось со мной его подсознание. Этого он мне не показывал, и потому я вместе с вами теряюсь в догадках. Может быть, потому что он герой Рассвета?
- Аиянна тоже герой, - напомнила Руфа.
- Бонифаций всегда отличался своей свободой и внутренней гармонией, он понимал очень многое из того, о чем мы даже не задумывались: что смерть – это начало новой жизни, к примеру... Может, Рассвет хотел сохранить память о нем? – выдвинул версию Гойтан.
- Свободой, гармонией и пониманием, говоришь? – задумчиво подвел итог Вышезар. – Понятно точно, что Рассвет оставил его Найу для вас – это вы должны были что-то понять, но вот что. Бонифаций ушел свободным, счастливым и с пониманием?
- Да, - незамедлительно согласилась Ивица.
- Нет, - одновременно с ней возразила Руфа.
Археолог удивленно на них взглянул.
- Объясните.
- Он любил Ри, но ушел – это говорит о том, что он так и остался свободным, - первой начала Ивица. – Он собрал всех жителей у себя, чтобы попрощаться. В момент, когда он уходил, в его Найе царили радость и веселье – конечно, он ушел счастливым. И незадолго до этого он понял, что город отпустил его, и он готов идти дальше – ушел с пониманием.
- Совершенно не согласна, - резко тряхнула головой Руфа, и ее мерцающая пыль рассыпалась от волос в стороны. – Он любил Ри, но ушел. Где же тут свобода? Его любовь к ней – уже не свобода, это тяжкие оковы, навсегда заключившие его сердце. Город отпустил его, он отправил его к развитию, хотя Бонифаций, я уверена, был бы не против еще какое-то время пожить вместе с Эрите. К тому же вспомните, как она кричала и извивалась на земле от чувств двойной силы, которые разрывали ее изнутри? Такое не забыть и через тысячу, и через три тысячи лет. Если бы Юнина не сняла с нее кулон, даже представить страшно, что было бы. И это не были эмоции счастья: отчаяние, тоска, ощущение предательства, чувство вины. Все это он чувствовал вместе с Эрите, он не мог уходить счастливым. Что касается понимания – он так и не понял, что, позови он ее с собой, она бы, не задумываясь, согласилась. Он ушел без понимания этого.
Юнина и Эрите слушали в смятении. Жители так убедительно рассказывали о том, чего они не помнили, что становилось не по себе. Юнина сняла кулон с Эрите, Бонифаций любил Ри… Все это не укладывалось в их головах. Обе они чувствовали, что пропустили нечто важное, что забыли то, о чем непозволительно было забывать.
- Я больше согласен с Руфой, - кивнул Вышезар, и многие жители его поддержали. – Выходит, Бонифаций ушел без того, чем он так славился здесь. Его свобода, гармония и понимание остались в Рассвете. Вместе с его Найей.
- Так ведь его Найа и есть – это свобода, гармония и понимание, - воскликнул Борут. – В его облаке можно летать, чем не свобода? Гармония и понимание – так можно сказать чуть ли не про каждую Найу…
- Верно. Получается, что Рассвет хотел показать вам, что значительная часть Бонифация осталась здесь, с вами. А исчезла Найа либо потому, что эта самая часть понадобилась ему где-то еще – что он обрел ее снова, восстановил себя полностью. Либо потому, что связь Бонифация с ней и с Рассветом оборвалась навсегда. Точнее знать мы не можем. Кстати, могу открыть вам еще один секрет. Бонифаций ушел из своего мира в тот раз 2 декабря, в день своего рождения. В его мире, точнее во времени того мира прошел ничтожный миг. И весь этот миг, с момента, когда он жевал арику до момента, когда потерял память – то есть с момента первой секунды в Рассвете до последней секунды в Городе Памяти, происходил в его день рождения.
- То есть, получается, он не обманул никого из нас, когда приглашал в свое облако на праздник, - потрясенно проговорил Борут.
4.
В городе витал аромат вечера, город был спокоен и тих. На берегу озера, в полном одиночестве, вытянув ноги и опершись руками о землю, наслаждаясь рассветными лучами, ласкающими кожу, сидела Ри. Услышав позади себя чьи-то легкие шаги, она, блаженно улыбаясь, повернула лицо. Вышезар остановился рядом с ней.
- Отдыхаешь?
- Далигор обещал научить меня плавать, - вместо ответа похвасталась она. – Он учил меня плавать тогда, и обещал, что научит теперь.
- Здорово, - Вышезар уселся рядом с ней.
Его кожа отражала ее саму, отражала озеро и поляну, сплошь покрытую желтыми цветами, лес на другом берегу и оранжевое небо.
- Нравится? – поинтересовался он, обводя взглядом весь город.
- Не то слово. Я чувствую, что здесь мой дом.
- Так и должно быть. Я тоже так чувствую. Жаль, что не смогу здесь остаться надолго…
- Я хотела спросить… Как ты не путаешься в своей памяти? За множество жизней, наверное, все воспоминания перемешиваются, одно затмевает другое, накладывается на третье. Как ты разбираешься во всем этом?
- Главное, порядок в мыслях, порядок в памяти, - улыбнулся Вышезар. – Представь огромную библиотеку, еще больше, чем у Бурлея. Каждая секция – это жизнь. Каждый стеллаж в этой секции – год. Каждая полка – это определенный отрезок времени. И, наконец, каждая книга – это события, мысли и размышления. Если пройти чуть дальше, то за библиотекой можно наткнуться на огромный зал с такими же секциями, только в них будут не книги, в них будут образы – все, что я когда-либо видел или слышал, все будет здесь. И так далее. Только такой принцип хранения информации помогает в ней не путаться.
Они немного помолчали, после чего Вышезар снова заговорил.
- Видишь, вон там, у подножия гор сияют Фаерины?
Эрите кивнула, ожидая продолжения.
- Яна вчера их оживляла. Как только узнала из книги, что можно их оживлять, так и провела там весь день.
- Жители ведь недавно их оживляли, перед нашим приходом, буквально неделю назад.
- Я тоже пытался ей это объяснить, но она и слышать не хотела, - закатил глаза Вышезар. А позавчера, когда мы встретились в библиотеке у Бурлея, знаешь, о чем она потом попросила?
- Нет, и о чем?
- Называть ее настоящим именем, Юниной. Так что теперь и ты об этом знаешь.
- Точно, вот о чем хотела тебе рассказать. Ты прав насчет имен, действительно есть какая-то связь между настоящим именем и тем, какое имя выпадает в другой жизни. Я читала свою книгу. Я была рысью в Рассвете. И зовут меня Ри, очень похоже. Но самое интересное, что и в мире, где я родилась, меня звали Рысь. Как так выходит? Ведь никто не мог этого знать.
- Сам удивляюсь, - пожал плечами Вышезар.
- А твое имя почему не похоже? Потому что тот мир не твой родной, да?
- Думаю, отчасти да. Но каждый раз, когда я рождаюсь в мире, в котором нет возможности самостоятельно выбрать себе имя, что-нибудь да похоже. Вот, например, в этой жизни моя фамилия говорила сама за себя: Витвицкий. Vita – это с латинского жизнь. Человек по имени жизнь. Что могло быть более точным? А в прошлой жизни меня называли Святозар. Помнится, и фамилия у меня как-то была Верхозорин. Уверен, нет здесь случайностей.
- Верно, - задумчиво проговорила Эрите. – Скажи, а почему в Рассвете нет и никогда не было птиц? Город считает их недостаточно развитыми? Но это не так, я знала одну птицу, она была, наверное, мудрее меня…
- Совсем не поэтому. И с чего ты взяла, что их здесь нет?
- Ни одной не видела, - удивленно подняла брови Ри.
- Видела. Аиянна, по-твоему, не птица? Пусть не в таком обличии, в каком ты привыкла их знать, но крылья – разве не это первая ассоциация с птицей?
- У Бонифация тоже были крылья… И у всех жителей в его доме они были.
- Появлялись. А потом исчезали. У Аиянны по-другому, они – часть ее физического вида, а не духовная составляющая.
Ри замолчала ненадолго, а потом спросила:
- А почему я сразу не поняла, как только пришла, что ты из одного мира со мной, что это ты – тот самый человек, который помог мне сюда попасть. Потому же? Что мой мир не был по-настоящему твоим?
- Да. Сейчас ты спросишь, почему я тебе об этом не рассказал.
- Не хотел, чтобы узнала Юнина? – предположила Ри самое очевидное.
- И поэтому тоже – пришлось бы объяснять, как так вышло, что я попал во время раньше тебя, все бы сразу же догадались, что разрыва во времени не существует, и что ничего не зависит от них самих. Все это подтолкнуло бы Юнину к тому, от чего она бежала в Рассвет. Она ничего не помнила, и не была готова к тому, чтобы снова начать странствовать, а я бы своими рассказами заставил ее это сделать. Я не мог отбирать у нее право ничего не помнить. Все должно происходить естественно, каждому осмыслению и развитию свое время. И еще мое молчание помогло тебе жить свободно – ты не чувствовала, что чем-то обязана мне.
- Зато я чувствую это именно сейчас. Ты отправил меня сюда, благодаря тебе теперь есть шанс, что мы с Бонифацием хоть когда-нибудь встретимся.
- Что ты чувствуешь, Ри? – посмотрел ей в глаза Вышезар.
Она помедлила с ответом.
- Все это очень странно. Я не помню, чтобы любила его, но не могу этого отрицать. Я прочла свою книгу, прочла несколько книг рассветных жителей – те места, где упоминалось о нем. Я ушла за ним отсюда, а это о многом говорит. В моем родном мире я немыслимыми путями оказалась в его городе, преодолела огромное расстояние, даже не понимая зачем. Я помню его янтарные глаза там, на подоконнике, помню, как он тосковал, совсем меня не зная. На мне его кулон. Во мне его чувства. Но у меня нет возможности с ним даже поговорить.
- Что ты будешь делать, Эрите?
- Еще пару дней назад я задавала себе этот вопрос и не знала. Но теперь я уверена, что дождусь его, чего бы мне это не стоило. Меня не пугает время, я буду здесь столь долго, сколько понадобится, стану самым древним жителем. Даже если Рассвет меня отпустит, я никуда не уйду.
- А если он никогда не придет?
- Я не верю. Мы встретились в родном мире, а это значит, что нам суждено встретиться. Если я вечно буду здесь жить, рано или поздно судьба смилостивится и отправит его сюда, ко мне. Я надеюсь на это. Я пересмотрела все книги в библиотеке и уверена, что во второй раз он не попал во время, гораздо раньше нас, он где-то в будущем.
- Я тоже надеюсь, что все, что было – не зря. Хотелось бы верить, что все получится.
- Когда вы уходите?
- Через пару дней.
- Ты заберешь у меня кулон? – Ри дотронулась до шеи.
- Нет. Были бы вы здесь вдвоем – возможно, я и попросил бы об этом. Но ты одна… Да и к чему, если Аиянна здесь и может сделать их по просьбе.
- Но тебе ведь нужны именно первые камни?
- Как оказалось, ваши кулоны не были первыми. Первые камни у братьев-близнецов. Но Аиянна объяснила, что все эти кулоны – уникальные, что у каждой пары камней разный состав, а потому любые из них запросто можно считать первыми. Она готовит для нас кулоны.
- Такие, как у нас? Чтобы вы могли друг друга чувствовать?
- Такие, как у вас, но не для этого. Юнина пожертвовала своим кулоном ради того, чтобы у меня была возможность лишиться памяти. До полной коллекции не хватает двух парных камней, помнишь? Надеюсь, это сработает.
- А где остальные камни из коллекции?
- Внутри меня. Они ушли из того мира со мной, потому что я был их настоящим хозяином.
- Ты их чувствуешь?
- Да, все семнадцать пар я ощущаю в себе.
Помолчали.
- Вы не боитесь потерять друг друга?
- Нет. Рано или поздно мы встретимся, как делали это всегда. И мы планируем встретиться здесь, в Рассвете.
- Но как? Для того, чтобы лишиться памяти, нужно пройти через море, ты ведь так рассказывал…
- После нашего ухода, скорей всего, судьба снова разбросает нас по мирам. Но когда-нибудь мы все равно попадем в Город Памяти, и там уже дождемся друг друга. А потом сделаем так, как поступила однажды Юнина – стоя в воде, она съела листок арики на Рассвете, и попала сюда без памяти. Мы намерены сделать это вдвоем. Не знаю, будет ли этого достаточно, чтобы очистить мою память… И, конечно, не обязательно, что Рассвет примет нас в одном времени, но это вероятно.
- Может, я и вас дождусь, - улыбнулась Ри.
- Если все получится, и я потеряю память, не рассказывай мне ничего, пока я сам тебя не попрошу, хорошо?
- Конечно. Как бы хотелось поверить, что все получится…
Вышезар вздохнул, а потом подвинулся поближе и обнял сияющую красотой девушку, ту, которая до сих пор ощущала себя маленькой бездомной кошкой, беспомощной и бессильной на что-либо повлиять. Эрите положила голову на его плечо, и вместе они сидели так еще долго, пока тень волной не накатила на поляну, преобразовывая желтые цветы в синие – пока ночь не накрыла город.
5.
Вадим Витвицкий. Параллели.
Глава 34 (последняя). Миры, которые могли быть нашими
Жизнь похожа на логическую игру. Чтобы удержаться на плаву, приходится разгадывать смысл и логику знаков, предугадывать следующий ход. Если этого не делать – рано или поздно игра будет проиграна, закончится, так по-настоящему и не начавшись. Как и в любой игре, здесь имеются свои правила, но только сами участники могут решить – будет ли их игра интересной, готовы ли они рисковать и время от времени неизбежно терять все, или предпочтут тихо отсидеться в уголке, восхищаясь, а может, осуждая игру других, пасуя и пропуская ходы.
Я никогда не мог понять скептиков. Несмотря на немалый опыт общения с людьми, они всегда вызывали и до сих пор вызывают недоумение. Иногда мне хочется оказаться на их месте и подумать их мозгами. Чем они руководствуются, отрицая неизведанное? Почему так категоричны в своем мнении? Откуда берет исток такая ограниченность сознания? Но, увы, эта загадка рискует быть никогда не разгаданной.
Постоянно, день изо дня, в мире происходит множество необъяснимых вещей. Все вокруг, куда ни посмотри, живет в тайне, плещется в неизведанном. Глупо и бессмысленно это отрицать. Взять хотя бы рождение или смерть, эмоции или чувства, стихийные бедствия или вращение планет.
Откуда берется любовь? Инстинкты к продолжению рода, машинально ответят многие. Да бросьте! А как же любовь между сестрами, между детьми, между хозяином и собакой?
Почему сегодня идет дождь, а завтра светит солнце, а послезавтра ураган? Так задумано природой – но кто она, эта природа? Знает ли ее кто-нибудь лично, и если нет, то почему ни один скептик не станет сомневаться в ее существовании, принимая ее как данность?
Куда пропадают люди, вещи, память? Как случается раздвоение личности? Почему некоторые внезапно меняются и вдруг перестают быть такими, как прежде, а некоторые – внезапно умирают? Ученые и скептики пытаются объяснить все, но даже их великие умы не в силах этого сделать.
Не редкость, что неожиданно неординарные способности возникают из-за сильнейшего потрясения. Вот только почему так – никто не знает. Сотрясение мозга? Возможно, но известна масса случаев, когда пережитый шок не был связан с головой – пример тому удар молнии или пулевые ранения. А психологическая травма? Уж она точно не связана напрямую с сотрясением мозгов.
Ученые ломают голову и ищут неизведанный науке механизм, который, по их мнению, отвечает за включение таких способностей, изучают влияние стрессов и сильнейших эмоциональных всплесков, в то время как другие ученые утверждают, что люди – биологический материал, ничего больше, чем органическая система с главным органом, отвечающим за сохранение информации, мыслительные процессы и любые эмоции, органом, развитым в ходе эволюции; что жизнь возникает с деления клеток, а умение предсказывать будущее – не больше, чем выдумка.
И не велика вероятность, что кто-нибудь из них когда-нибудь предположит, что все эти «случайно попавшие молнии», «случайно упавший на голову кирпич» или даже «случайная смерть близкого человека» не более чем причина для объяснения этих самых «ниоткуда возникших способностей».
Я верю в судьбу. Но не потому, что это легкая причина оправдывать самого себя за события, на которые я не в силах повлиять, и за несбывшиеся мечты, исполнение которых не в моей власти. А потому, что я встречался с ней не однажды, и каждый раз, когда я думал, что вот сейчас наконец смогу предугадать, куда ведет эта дорога, и что будет за следующим поворотом, я ошибался, недооценивая ее и наивно переоценивая себя. Я уверен, что судьба действует по плану, что она упорядочена и закономерна, вот только никому из нас никогда не хватит мудрости, чтобы ее понять, и потому все ее шаги всегда будут для нас неожиданными.
Я верю в судьбу, ей объясняется многое. В конце концов, это нисколько не хуже, чем объяснять перемены погоды или смерть от старости пресловутой фразой «так задумано природой».
Иногда я задумываюсь над тем, сколько миров было до нас, и сколько будет после. Возможно, через много тысяч лет какой-нибудь археолог обнаружит наш мир, докопается до главного, а потом долго будет гадать и строить предположения, мы будем сниться ему во сне и не выходить из головы. И не смотря на то, какие бы безумные идеи нашего существования не посетили его сознание, он никогда не сможет узнать – прав он или нет, потому что не сможет попасть из своего реального мира в наш, который к тому времени будет казаться чем-то далеким и несуществующим. По-моему, главная прелесть моей профессии именно в этом – в неопределенности.
Все миры, которые могли быть нашими, живут в нас. Они остаются с нами, даже когда мы перестаем об этом помнить.
Мне повезло, я знаю наш мир с мало кому известных сторон, мне приоткрыты двери в великие тайны и предоставлены ключи ко множеству секретов. Некоторые из них навсегда останутся со мной.
Эпилог
Фаерины мерцали и сияли, и в их окружении ее кожа выглядела еще привлекательнее, а она сама словно светилась изнутри своей красотой. Они лежали в горах, там, где никто не смог бы им помешать. Лежали прямо на мягких фиолетовых цветах, совсем близко – их плечи соприкасались. Наслаждались молчанием – им не требовалось слов, чтобы понимать друг друга.
- Как я люблю этот город, - вдруг нарушил он тишину. – И город нас любит, чувствуешь?
Эрите едва заметно кивнула.
- Жил бы здесь вечно.
Она медленно, словно нехотя, перевернулась на живот и посмотрела ему в глаза.
- А что может ждать там – не интересно?
- Интересно, конечно. А почему ты спрашиваешь?
- Подумала, что когда-нибудь можно было бы и проверить…
- Ты собралась уходить? – тревога послышалась в его голосе, и, наткнувшись на молчание, он приподнялся на локте. – Эрите?
- Не сейчас, конечно, - уклончиво ответила та, разглаживая мохнатые лепестки одного из цветов. – Но хотелось бы.
- Бросить все, и уйти? В последнее время ты все чаще заводишь об этом разговор.
- Мы могли бы уйти вместе, - неуверенно предложила она. – Ты никогда об этом не задумывался?
- Честно говоря, была такая мысль, но я не решался тебе о ней сказать.
- Говори мне все и всегда, хорошо? – серьезно попросила она. – Что бы это ни было, прошу тебя. Мы ведь понимаем друг друга больше, чем остальных, не нужно ничего утаивать.
- Прости, - улыбнулся он и поправил ей волосы. – Обещаю, я никогда больше не буду так делать.
- Однажды, очень-очень давно, может быть, тысячи полторы лет назад, я сказала кое-кому, что никогда отсюда не уйду, даже если город меня отпустит. Но теперь я понимаю, что обманула его. Я чувствую, что мой уход близок, и ничего не могу с этим поделать.
- А ты этого хочешь?
- С одной стороны, я боюсь, но с другой… да, я хочу, и в этом все дело. А ты?
Ее большие янтарные глаза смотрели на него с надеждой и страхом перед тем, что он может ответить.
- Я тоже хочу, - после паузы произнес он.
- Но ты сомневаешься.
- Сомневаюсь. Но не потому, что не хочу, а потому, что не чувствую своего скорого ухода. Наверное, все дело в том, что ты гораздо старше и мудрее меня. Видимо, во мне еще недостаточно святости.
Эрите села, подобрав ноги под себя. Он тоже поднялся и сел напротив нее.
- Ри, я не хочу тебя терять. Пообещай, что мы уйдем вместе, что ты дождешься. Я люблю этот город, но без тебя он мне не нужен.
Она хотела сказать, что все ее пребывание здесь – не больше чем ожидание, хотела сказать, что уже обещала городу ждать, и что слишком долго это ожидание не оправдывало ее собственных ожиданий… Хотела, но вместо этого взяла его руки в свои.
- Конечно, я никуда не уйду без тебя.
Он успокоился и снова поправил ей волосы, глядя на нее с нежностью, любуясь ею в рассветных лучах.
- Чай начался, - спустя несколько минут вдруг произнес он. – Побежим ко мне?
- Да, и как можно быстрее, - охрипшим голосом проговорила она, держась за горло.
Он ничего не заметил. Она давно научилась скрывать, что традиция больше над ней не властна.
Ночь была летней и свежей. Дождь собирался, но все откладывал свое появление на потом. В небе не раз мелькала молния где-то на горизонте, освещая тучи с изнанки.
В маленькой глухой деревне, в доме на окраине, родился человек, который никогда не был археологом. И который все помнил.
Перепутья. Все главы
© Copyright: Александра Булычева, 2014
Свидетельство о публикации №214022400733
Свидетельство о публикации №214022400733
Рецензии