Фабио Линсхорн

– Эй, парень!.. – окликнул Фабио какой-то тип в штатском, стоявший в спасительной тени подворотни дома. – А ну-ка подойди сюда!..
Жара стояла такая, что Фабио еле передвигал ноги, от заводской проходной он прошагал пешком метров восемьсот по пустынной, заасфальтированной улице. Ему казалось, что силы окончательно покидают его, когда переходил площадь Святого Креста, солнце нещадно било по голове, опущенным плечам, сутулой спине. Во рту было такое ощущение, словно его засыпали песком, не сахарным, а другим, жёлтым, которого полно на городском пляже...
– Ты что, оглох, бездельник!.. – в голосе человека в штатском послышалась угроза и Фабио убавил шаг и увидел сытого и довольного полицейского агента, на лице которого прямо было написано, что он агент. Он готов был послать к чёрту этого сукинова сына, но вовремя сдержался, только сжались и разжались в бессильной злобе коричневые, почти бесчувственные к боли кулаки...
– Подойди-ка сюда, я тебе говорю, – на этот раз более мягко произнёс незнакомец...
Вспыхнувший было взгляд чёрных глаз Фабио потух, он остановился и повернулся к незнакомцу – и нерешительно двинулся в тень, из которой тот не хотел выходить...
– Ты что не на работе?.. – строго спросил его полицейский агент тоном человека, привыкшего вести допросы. – Почему болтаешься днём?.. В тюрьму хочешь угодить?.. Соскучился по рудникам?.. Шесть месяцев будешь возить тачку!..
Тип в штатском, полноватый, с брюшком и гладко выбритым лицом мужчина, среднего роста, одетый в светлый костюм с такого же цвета шляпой, уже не вызывал в душе измученного Фабио никаких определённых чувств и потому Фабио смотрел на человека, стоявшего напротив, как на пустое место. Ему неохота было разговаривать, мысленно он находился уже у себя дома, в маленькой комнатке, которую они снимали вдвоём с Глорией, в двух тысячах метров отсюда...
– Отвечай!.. Тебя спрашивают!.. – рявкнул вдруг порозовевший агент, которому, верно, пришло в голову, что высокий, на голову выше его самого, в выцветшей клетчатой рубахе и стоптанных, потрескавшихся туфлях парень презирает его вместе с его ремеслом...
– Что?.. – выдавил из себя Фабио и стал пристально всматриваться в лицо агента, пытаясь понять, что он от него хочет. Голова его, перегретая на солнце, продолжала ныть изнутри, словно сам мозг воспалился и набух, рос, как тесто на дрожжах, и просился наружу. – Я не понимаю... что вам от меня надо?.. Кто вы?..
– Ах... ты!.. – задохнулся от ярости агент и теперь он готов был позеленеть, но вместо этого кровь прилила к его лицу ещё больше. – Он ещё спрашивает!.. Документы!!! – взорвался он, только ещё не затопал ногами, как какой-нибудь неоригинальный актёр на подмостках провинциальной сцены...
Слово «документы» отозвалось в сознании Фабио, как приказ, заставляющий руку механически лезть в карман брюк, где находился тощий, потрёпанный бумажник. Он извлёк «документ» и протянул его агенту, тот почти выхватил из его рук замусоленный листок с фотографией, фамилией владельца, местом работы, местом жительства и другими данными...
– Фабицио Линсхорн, двадцать шесть лет, уроженец округа Фрай, специальность – электрик, женат... та-ак… работает на заводе электронно-вычислительных машин, домашний адрес: двенадцатый квартал, дом номер сто сорок пять, квартира восемь... Та-ак!.. – агент из-влёк из внутреннего кармана пиджака маленькую, тиснённую золотом книжечку и вписал в неё карликовым карандашиком кое-какие данные о Фабио. Затем удовлетворённо хмыкнув, спрятал книжечку, а документ протянул его владельцу, но в последний момент, встретившись с глазами Фабио, выражавшими вопрос, снова посмотрел на фотокарточку, на который был изображён Фабио Линсхорн, а затем на самого Фабио, как бы сравнивая одно с другим...
– Не очень-то похож, а?.. Тебе не кажется?..
В голосе агента Фабио услышал издёвку и его охватила бесконечная, глухая, смертельная тоска при мысли, что шпик может придраться к нему из-за фотографии в удостоверении и это будет служить ему как повод для того, чтобы доставить не понравившегося ему Фабио в полицейский участок, где нервотрёпка с вопросами и ответами и выяснением личности подозреваемого может продлиться до самого вечера, а то и затянуться до следующего утра, – тогда Фабио придётся провести ночь за стенами местного управления полиции, про-спать на голой скамейке возле зарешёченного окна вместе с другими временными заключён-ными, такими же неудачниками, как и он сам…
– Это я... я!.. – выговорил, сглотнув комок в горле, Фабио...
– Неужели?.. – полицейский убрал руку с удостоверением, когда Фабио потянулся за ним, пытаясь наконец завладеть тем, без чего он не был бы человеком в привычном смысле...
– Верните!..
Агент изобразил на лице гримасу вместо улыбки, он попытался засмеяться, но у него вышло что-то несуразное, похожее на звуки, которые издаёт свинья при виде корыта, наполненного доверху сытным пойлом. «Какой у него неприятный смех!..» – мелькнуло в голове Фабио, заметно отрезвившегося после солнечной ванны и тех болезненных ощущений, что заставили его отпроситься с завода домой. Видимо, в его глазах невольно вспыхнула ярость и это в свою очередь ещё более раззадорило агента. Он явно решил поиздеваться над своей жертвой и Фабио это видел, но был бессилен...
– Ты мне подозрителен, парень!.. – процедил сквозь зубы, сощурясь, полицейский. – Вот что, приятель, эту штуку, – он помахал удостоверением перед лицом Фабио, – я пока оставлю у себя! Чтобы ты от меня не сбежал, потому что мы оба пойдём в полицейский уча-сток, где тобой займутся другие... Там тебе язык развяжут и установят – кто ты на самом деле!.. Там из тебя вытрясут всё: и почему ты слоняешься в рабочее время без дела, и почему ты не похож сам на себя!.. Откуда я знаю, может быть, ты и не Фабио Линсхорн, а какой-нибудь уголовный преступник или антиправительственный элемент, бежавший с рудников, а?.. Откуда я знаю, приятель?..
Как будто земля разверзлась под ногами Фабио и он летел в чёрную, бездонную про-пасть; меньше всего ему хотелось очутиться в полицейском участке, где он уже был дважды отмечен в последние два месяца, в первый раз – в связи с дракой на улице, когда несколько неизвестных пристали к одному его приятелю и избили его чуть не до смерти, а оказавшийся по случайности рядом Фабицио в последний момент подоспел пострадавшему на помощь, но этим только сделал хуже себе, поскольку приехавшая, когда всё было кончено, патрульная полицейская машина увезла его в участок, где его долго допрашивали, пока не отпустили под честное слово, что он не будет больше попадать в подобные двойственный положения; второй раз Фабио был взят под контроль в связи с волнениями, возникшими на заводе, когда один из рабочих погиб в связи с нарушением правил безопасности, в котором повинна была администрация предприятия, и рабочие, обслуживающие автоматику и роботов, отказались повиноваться приказу вернуться к своим рабочим местам. Теперь же третий визит в полицию, где он итак уже был взят под наблюдение, мог окончиться для него весьма печально: ему бы просто пришили какую-нибудь хитроумную статью с туманной формулировкой о наказании за нарушение общественного порядка и упекли бы без долгих разбирательств в тюрьму, а оттуда на «исправительно-воспитательные работы» на несколько лет...
Что было дальше – Фабио потом никак не мог вспомнить, словно за него думал и действовал какой-то другой человек. Вкратце события происходили таким образом. Полицейский агент, наткнувшись на непреодолимое упрямство Фабио, не желающего в тот момент подчиняться враждебной силе, пытающейся сломить его волю и его человеческое достоинство, до-стал пистолет и стал угрожать Фабио, осыпая его попутно самыми грязными ругательствами. Тогда Фабио, не сознавая себя и не отдавая себе отчёта в совершаемом, ослеплённый ненавистью и физическими муками (он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание – с его голо-вой начинало твориться что-то неладное), изо всей силы так двинул своего врага в подбородок, что тот ударился головой о стену дома. Шляпа с его головы упала и покатилась в сторону. Агент ещё продолжал держаться на ногах с изумлённо выпученными глазами, а из угла рта у него стекала вниз по подбородку струйка крови. Пистолет, выпав из вялой руки, стукнулся об асфальт. Вслед за этим и человек, не издав ни звука, мягко сполз к ногам Фабио. По-видимому, он был мёртв: глаза его оставались открытыми, остекленевший взгляд был устремлён на шнурки ботинок своего убийцы, словно там ища ответы на вопросы, на которые он не мог ответить при жизни, каких-нибудь полчаса тому назад или за минуту до свершившегося. Из полуоткрытого рта продолжала стекать густая, тёмная кровь. Обнажённые зубы уже не могли сдержать недавно говорившего языка и кончик его вывалился наружу, как у собаки, страдающей от жажды. Кровь собиралась возле лица убитого в небольшую лужицу – и она всё росла и росла. Фабио, как заворожённый, не отрывая глаз, смотрел на дело своих рук и не мог сдвинуться с места, у него отнялись ноги, он не мог бежать, да и не знал – куда бежать, зачем, от кого... Кровь, её запах, её вид, когда она ещё только выбежала изо рта человека, не успев покрыться плёнкой, говорящей о том, что она густеет и умирает, – довершили то, что сегодня было начато недомоганием в организме ослабленного Фабио и лучами солнца, убийственного, как ножи, впивающиеся ему в мозг. Ему показалось, что он хочет наклониться над мёртвым, чтобы получше рассмотреть выражение его глаз и кончиком пальца потрогать горя-чую человеческую кровь – просто так, из любопытства. Но нет, это было заблуждение рас-строенного сознания. Фабио падал сам и его падение, долгое, ощутимое до сотых долей секунды, несло с собою умиротворение и примирение с обстоятельствами, выпавшими на его долю и в этот день и вообще в ЭТУ ЖИЗНЬ... Он падал, как во сне, плыл в струях жаркого полуденного воздуха, рассекая пальцами, взглядом и мыслью полутёмный угол пустынного двора, воплощавший в себе для Фабио в этот момент, может быть, какой-то удивительный, едва ли не сверхъестественный, божественный замысел. Как будто весь Мир уткнулся для Фабио в это место и эту секунду времени, словно тут, а нигде больше, пересеклись из бесконечного далека тянувшиеся от самого сотворения Мира параллельные линии – и замкнулись, образовав острый угол, ставший чем-то недостижимо-возвышенным в жизни человека с именем Фабио, большим, чем начало или конец осмысленного существования. На острие этого луча Фабио замер и огляделся вокруг себя, впервые с той минуты, когда начал себя понемногу обретать, это было давно, наверное, ещё до рождения... Наконец, когда он окончательно упал и откуда-то из глубины своего духа, того центра в человеческом существе, который угасает последним, увидел себя как бы неким посторонним зрением – лежащим рядом, лицом к лицу со своей жертвой, с ним начались странные с точки зрения здравомыслия превращения – метаморфозы, он отправился в путешествие, одно из тех, перед которыми бессильна человеческая логика и научный разум...

Он пришёл в город уже на закате дня, бесконечного, переполненного самыми разнообразными впечатлениями, но все они стали несущественны, их яркость померкла, когда дух Фабио Линсхорна вступил на улицы города. Он в сером свете неба шагал к своему дому, там ждала его Глория – и сердце Фабио сжималось в груди всё больше и больше, он трудно дышал, будто на него навалилась непомерная тяжесть. Чем ближе он подходил к дому, тем больше встречалось ему знакомых лиц, и все они останавливались и молча смотрели ему вслед, и он, Фабио, не заговаривал с ними, зная, что теперь с этим навсегда кончено. В его жизни случилось что-то ужасное, неотвратимое, невыразимо-печальное, обидное до слёз, которые, впрочем, ничего уже не могли изменить. Это ужасное и необратимое, как приговор, висело над ним, угнетая своей неясностью, неопределённостью. Разгадка тайны и конец были уже близко, всего осталось пройти два-три квартала. Дома навстречу ему как-то странно вытягивали бока, но Фабио не затруднял свою голову вопросом: «Отчего это?..» Собака, пробежавшая мимо и посмотревшая на него, как будто была наделена человеческими глазами – и вроде плакала, да и профиль её был не собачий, а какой-то слишком уж человеческий – и напоминал кого-то, но кого?.. Фабио не придал и этому особого значения, будто ему было давно известно – что у каждой собаки имеется второе – человеческое – лицо, и не только у каждой собаки, у каждой твари вообще имеется второе человеческое, лицо...
Проходя как-то возле женщины с коляской, он посмотрел на малыша, но к своему изумлению увидел вместо него маленькое, сморщенное старческое лицо. Может быть, действительно все старики – это дети, а раньше он этого не замечал?.. Тут он впервые сильно задумался, пытаясь добраться до разгадки сути вещей... Если все старики – это дети, то и де-ти – тоже старики!.. И я сам скоро стану ребёнком!.. Ах, вот оно что!.. Я инстинктивно желаю стать ребёнком, но раньше времени это мне не дано!.. – он поразился своему открытию, оно ему казалось таким важным, основополагающим, вокруг этого закона, открывшегося ему вдруг, как на оси, вертелся весь материальный Мир, всё человечество с его страстями, и Фабио размышлял дальше: – Удивительно, что такого очевидного факта до сих пор не признали!.. Ведь, если разобраться, стоит только всех стариков признать за младенцев – и вся жизнь круто изменится!.. Если откапывать мертвецов и принимать их за живых младенцев, то это, пожалуй, будет не труднее, чем рождение людей традиционным способом... Вот только сколько надо ждать времени, пока созреют мертвецы, ставшие мертвецами сотни и тысячи лет назад, ведь их прах едва ли сохранился до сих пор, если... если они уже не ожили все в образе детей?..» Эти мысли давались ему с трудом и Фабио видел, что он уже стоит у разгадки Великой Тайны Мира, которая всё изменит... Может быть, в этом его спасение и надежда?!. Глория должна ему в этом помочь, ей известно что-то важное, такое, что не знает он, Фабио... И вдруг – он увидел её, она лежала на кровати, ноги её были обнажены и при его появлении она поспешно задёрнула их одеялом...
– Ты уже здесь, ты принёс привет от Фабио?.. Я рада тебе...
Голос её был тот же, что и раньше, но облик, внешность... Фабио не понимал, что изменилось в Глории: кажется, она стала более красивой, чем раньше, такой красивой она ещё никогда не была, и волосы её стали пышнее и глаза выразительнее, свежее, белое лицо дышало молодостью, было невозможно представить, что всё это когда-то подёрнется сеткой морщин, волосы поредеют и поседеют, глаза впадут глубоко внутрь глазниц, щёки обвиснут... Сердце Фабио сжалось в груди ещё сильнее, чем прежде, это было предчувствие беды, особенно отчётливо выраженное сейчас, когда Глория лежала перед ним, такая близкая, родная и вместе с тем – чужая, и это было страшнее всего...
– Ты никого не видел, когда шёл сюда?.. – не дожидаясь ответа, спросила Глория и улыбнулась...
– А что?.. Это так важно?.. – спросил Фабио...
– Зря он убил полицейского, этого не надо было допускать...
– Я не убивал полицейского, – вздрогнул Фабио...
– Брось!.. Об этом знают все!..
– Но даже если это так, какое это имеет значение теперь, когда я пришёл к тебе, Глория?..
– Ты-то пришёл, а Фабио – нет!.. – задумчиво произнесла, почти на распев, Глория. – А ты не Фабио, между вами большая разница...
– Кто же я?.. Кто?!. – Фабио упал на колени, схватил руку Глории и стал осыпать её жаркими поцелуями, рука была до странности холодной, словно неживой...
– Кто угодно, но не Фабио... Фабио нет, это все знают...
– Что же случилось с Фабио, Глория?.. – он умоляюще смотрел на неё, он готов был броситься на неё тут же и любить, любить, пока ещё не поздно, пока не истекло отпущенное ему время, но что-то ему мешало; неужели он боялся её?..
Времени было так мало... Расплата приближалась. Беда могла прийти в любую минуту в самом неожиданном облике... Она могла застать Фабио врасплох...
– Глупый, дурачок, не бойся!.. – угадав его состояние, ласково прошептала Глория и холодной рукой, которую Фабио уже выпустил, потрепала его тёмные волосы, этим она напомнила Фабио маму, она умерла несколько лет назад и у неё была точно такая же привычка тормошить пальцами волосы на голове сына...
– Мне страшно, страшно, Глория!.. – Фабио готов был заплакать; точно, две слезинки набухли на его глазах и дрожали, вот-вот скатятся вниз по щекам...
– Не бойся, Фабио...
– Ты же говоришь, что я не Фабио!.. Почему ты назвала меня именем Фабио?..
– Фабио умер, другой, прежний Фабио, его нет, а ты не Фабио, хоть и похож на него как две капли воды...
– Но почему ты называешь меня этим именем?..
– Я хочу, чтобы ты всё вспомнил... И то, как ты убил полицейского и то, где ты всё это время пропадал?..
– Я не пропадал, это был Фабио...
– Нет, это ты пропадал... Фабио не мог вернуться, раз он умер... Подумай хорошенько...
Фабио задумался, мысли копошились в его мозгу, как тяжёлые глыбы, словно перемалываемые мельничным жерновом, и от этой работы в ушах Фабио стояли скрежет и звон... В нём многое что ломалось в эту минуту...
– Логично, – наконец сорвалось с его губ...
– Ты должен был прийти раньше, где ты пропадал, милый?..
– Я не знаю... не спрашивай, у меня мало времени...
– Ты всё ещё меня любишь?..
– Глория!.. – Фабио снова начал осыпать холодную руку жены поцелуями, он целовал всё выше и выше, дошёл до плеча, до шеи, вот он уже рядом с ней, в постели, он целует её, он хочет всю её расцеловать, вобрать в себя, запомнить такой навсегда, чтобы унести с собой – туда, куда он уйдёт скоро, может быть, в следующий миг всё будет кончено; а теперь он хочет пользоваться тем, что ему отпущено Судьбой...
– Я хочу быть твоей!.. Всегда, всегда, только твоей!.. – дохнула ему в лицо Глория, принимая его в свои объятия, это было криком отчаяния, воплем жизни, бросающей вызов пустоте, наполнившей всё вокруг, всю Вселенную, где предметы её – нереальны, они колышутся, как изображение на воде, и исчезают, растворяются в нигде, и вновь возникают – в иной форме и с другим внутренним содержанием, которое мы им придаём сами с присущим нам великодушием...
И снова Фабио один, он бредёт уже в какой-то мертвенно-зыбучей пустыне и откуда-то издали ему завывает ветер и в его вое – голоса любимых, Глории, его не рождённых детей, давно умершей мамы и всех-всех его предков. Иногда Фабио кажется, что все они идут рядом с ним, они окружили его, разговаривают с ним и между собой... Как странно, он видит их следы – и ноги их утопают в песке и их неясные фигуры призраков колышутся вокруг него, миражи и живые люди – где их суть, где Истина?..
Он не опоздал, и теперь ему нечего бояться, ему уже не страшно, а если он идёт куда-то: значит, так надо. Этот путь больше, чем последний, он за гранью жизни-смерти. Фабио знает, что он умер, он будет идти до тех пор, пока внутренний голос его не замолчит навсегда – он будет идти по этой бесконечной пустыне, где ему ни жарко, ни холодно, пока не растворится в ней... Всё живое – далеко, в ином измерении Времени, Фабио нет никакого дела до того, что когда-то было, ему это неинтересно, как неинтересны взрослому детские игрушки... Он ли убил кого-то, или его кто-то убил... какое значение имеет теперь, весь этот обман жиз-ни, придуманный самим Фабио или кем-то, кто выше Фабио... А выше Фабио один Бог, если Бог вообще существует... Наверное, Фабио сам – Бог, если он, мёртвый, продолжает к чему-то идти, стремится, хотя там, дальше, ничего, уже ничего не может быть...
Да, Фабио – Бог, он может всё – родиться, умереть, воплотиться во что угодно, для не-го не существует препятствий ни в чём...
– О чём ты думаешь, Фабио?..
– О вас... Я создал вас, дал каждому душу, индивидуальность, лицо и руки, а потом вы меня изгнали, своего Бога!.. Вы думаете, что можете обойтись без меня! Но вот я ушёл – и вы отправились в мой последний путь вместе со мной, ведь вы без меня – ничто... Говоря по правде, я и сам ничто, то, что внутри меня – неуловимо, я состою из пустоты... Я, БОГ, я – никто, а Фабио – я его придумал, чтобы поразмыслить над собственной сущностью...
– Где-нибудь в конце, да?.. Когда уже ничего нет?..
– За самой последней гранью...
– Чей голос ты слышишь?.. Тебе нет до меня дела?.. Я – Глория, ты меня помнишь, Фабио, милый, любимый муж?..
– У нас могли бы родиться дети... То есть, у меня, ведь ты – это я, и ты об этом знаешь...
– Я всегда об этом знала...
– Инстинктивно...
То самое важное, которое мучило его, которому он принёс себя в жертву – нашёл ли он его?.. Он не знает, он не может ответить на этот вопрос. Но он думает: «Зачем мне был нужен этот Фабио? Что я хотел от него?.. Он помог мне сократить путь к самому себе?.. Но так ли это?.. Я всегда в движении и никто не поможет мне сократить путь к самому себе!.. Я никогда не приду к себе... А если бы я пришёл, что бы увидел я, что?..» На мгновенье он представил себе момент своего единения со своим главным Я, полного обретения равновесия в самом себе... Ему показалось, что он засыпает, но только показалось, потому что заснуть он не мог, он ещё не достиг того совершенства, которое помогло бы ему забыться, раз и навсегда уйти от себя... Ещё немного, осталось как будто всего несколько шагов, недаром он ступает так тяжело, но эти несколько шагов кажутся ему Вечностью – он её никогда не преодолеет, даже за гранью условности, называемой «жизнью-смертью»... Он никогда не думал, что именно такой конец ему предстоит... Он, мёртвый, сейчас должен исчезнуть из своей памяти, принять Смерть наверняка, чтобы уже больше никогда, никогда не возвращаться к Фабио!.. Но если не будет Фабио, будет кто-нибудь другой, ведь БОГ не может исчезнуть совсем!? НО МНЕ ЭТО В ДАННЫЙ МИГ СОВЕРШЕННО БЕЗРАЗЛИЧНО... ПУСТЬ БУДЕТ КТО-НИБУДЬ ДРУГОЙ!.. ТОЛЬКО НЕ ФАБИО!..
25 апреля 1985 г.