Ночной мститель

  Пришла ночь тёмная, как не знаю что. Сны-мучители накинулись на грешных людей. Негрешным тоже досталось на орехи, чтоб не пижонили. А Мишке Сердюкову третью ночь снился сон, будто он, измученный диетой, тайком от жены совал галстук в суп и аппетитно слизывал крупицы жира. Закончив трапезу, Сердюков просыпался. Вновь заснуть не давала распоясавшаяся совесть. Прежде с ней получалось сговариваться, но после вчерашней разбираловки на уговоры банально не хватило сил.

      Вечером красавца мужчину жестоко избили, вывернули карманы, отобрали деньги. Возразить жене на вопиющий беспредел не нашлось подходящих слов. Отмордовав мужа и быстро уснув, преступница, мерзко улыбаясь, храпела, словно простуженный трактор. Сердюков давно перестал бояться этой гримасы. Зато лошадь, улыбнись ей так в морду, шарахнется и с перепугу понесёт ездока, и наступит обоим крантец.

      По жизни Сердюков был мастер-самоучка. Случись «молнии» в жёнином сапоге сломаться, так умелец вошьёт вместо неё застёжку из ширинки старых брюк, и нет тому сапогу сносу. Но сапожная забава и рядом не стояла  с сердюковским  «летательным» аппаратом. Слепил его мастер из подручных средств, найденных в отцовском чуланчике. Врежешь полный стаканчик накапавшего из аппарата пойла и  пофиг тебе любая житейская неурядица.

      Вечером желающих испытать аппарат набилась целая квартира, будто в ней забил целебный источник. Стоя на разливе, Сердюков не приметил, как явилась с работы жена.

      - Ты что творишь? – в ответ на её размашистые наскоки залепетал народный умелец. – Ты чего руки распускаешь? Оставь мою рожу в покое. Я о твоей маленькой груди тоже подумал. Знаю, как сделать её большой и пышной.

      Драчунья перестала лупцевать мужа и насторожилась. Грудь у неё и впрямь была подгулявшая, не больше мандаринок, а хотелось паковать в лифчик солидные кокосины.
 
      - Надо тебе грудь в улей опустить у Тимофеича на пасеке. – С серьёзным видом предложил Мишка. – Поедим вместе, я знаю, где можно прорубить две подходящие дырки.

      Лучше бы Сердюков грудь, улей, пасеку не вспоминал. Заглянувший на грохот сосед, водила скорой помощи, профессионально заявил:
      - У тебя, Миша, и кора головного мозга задета, и его, так сказать, древесина. Взгляд у тебя мутен, будто плещется в глазах неотфильтрованный березовый сок.

      Нацедил «знахарь» из сердюковского аппарата стаканчик самогонного топлива, смело принял на грудь и улетел без всякого соображения туда, куда ноги сами по себе не доходят. Вовремя это сделал. Погиб чудо-аппарат под ударами топора палачихи Сердюковой.

      Проснувшаяся среди ночи Мишкина честь жаждала мщения. Скинув одеяло, мститель босиком потелепал на кухню. Ходить босиком он считал полезным для здоровья. Если утром просыпался в ботинках, ужасно болела голова. Кухня встретила ночного ходока неприветливо. Нож-наглец и вовсе где-то затаился. Но желание мстить не убавилось. Буквально на мгновение Мишке стало обидно за убогость своих устремлений.  Пришлось плюнуть на угрызения совести и начать действовать по принципу: будь что будет. Для начала он сожрал баночку сметаны. Пока два желтых глаза, выплеснутые из яичных скорлупок, брюзжали на горячей сковороде,  распробковал бутылку пива и поперхнулся рыбой с неприличным названием – хек. Откашлявшись, нашёл ещё какой-то съедобный хламец и остервенело сжевал его.
 
      После мстительной обжираловки Сердюков тупо уставился в зеркало. К удивлению он увидел в нём  не свою сытую рожу, а вылитого Луи эпохи Возрождения маркизы Де'Помпадур. Кабанье самодовольство приползло к Мишке на брюхе, словно верный пёс. Захотелось пойти в спальню и, сдёрнув одеяло, отыметь свою фаворитку безмятежно сопевшую в две дырки. Хлебнув на посошок полстакана разбавленного водкой портвейна, он игриво порысил в логово супруги.

      Достигнув в сжатые сроки сорокапятилетия, та сумела опутать свой возраст паутиной недоступности его познания. Каждый раз, ложась спать, Сердюков боялся трогать жену, опасаясь схлопотать срок за растление несовершеннолетних.

      Но сытое брюхо оказалось источником бодрого духа.  Обнимашки с целовашками предстали наивным лепетом.  Крадучись к постели, Мишаня нёс своё нетерпение бережно, как влюблённая сойка. Но выдавить  из себя нежные интонации не получалось. Кривенькие ножки жены, её висящий задок топили всякое вдохновение. Спасло непокрытое одеялом бедро, поманившее, как цыганская скрипка. Мобилизовав духовные силы, Сердюков зашептал:
      - Люба, Люба-а-а! Проснись, курочка моя. Вот он я  - твой петушок!
      - Какая Люба?! Какие куры-петухи! - Залупала сонными глазами мадам Сердюкова и взорвалась, словно карнавальная петарда. – Сволочь! Бабник! Негодяй! Счас за Любу отпечатаю кулаком в каждом глазу, рвань сопливая.

      Сердюков опешил и, потихоньку приходя в себя, загундосил:
      - Люба?! Ах, да! Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить… Это песня за язык зацепилась! – обрадовался Мишка вовремя подоспевшей подсказке. Но мандражик колотнул «песнелюба» до основания позвоночного столба.

      "Ё-моё, чуть не спалился, забыв имя своей залежалой тыквы.- C ужасом подумал Михаил. -  Дай, Бог, памяти, вспомнить. Дети зовут её - мама, внуки – бабаня, а сам – старуха".
 
      Попав в беспросветный тупик, Сердюков сник. Всё, что в нём закипать начало, выкипело у кровати в кулачок.

      - Ладно, обезьяна, коль разбудил, давай кувыркаться. – Обозванная «Любой» жена стянула с себя ночную сорочку.

      - Да, я обезьяна, любовь моя. И пара людей произошедших от меня тому подтверждение. Но сегодня ляжем с тобой ровнёхонько, как две половые досточки. Не «ездок» я в эту ночь. Организм, напуганный тобой, сработал  вхолостую. Ну, пока, дорогая. За аппаратик зла не держу, и, надеюсь, до утра тебя не увижу.
      - Ты куда вздумал сбежать? – насторожилась подруга жизни.
      - Не беспокойся. Просто спать буду, отвернувшись к стене.

      Засыпал Сердюков, умиротворённо улыбаясь – ночная месть удалась. Обесточив себя и сожрав последний огурец, Мишка лишил жену интимных удовольствий на всю оставшуюся ночь.