Охотнички, блин

        А тут сорока вдруг как затрещит, ну, прямо как… сорока!
        А у меня тут день такой выдался… ну, не так, чтобы плохой… просто тяжелый. Клиенты, точно с Арарата сорвались. Повалили вдруг гурьбой всякой твари по паре. И весь день в офисе, где мы и без того друг другу локти натираем, происходило сущее столпотворение. Переговоры беспрерывные, диалоги, консультации… А ты сидишь и на бизнес азбуке улыбочку корячишь кому-нибудь из сотрудников — будь, мол, человеком, дай перекурить: у меня уже язык в зубах заблудился. И вежливенько так: «А вот эти вопросы вам прояснит наш специальный специалист по этим вопросам», — и бегом на улицу, пока не схомутали. А там — бабья благодать! Солнышко, теплынь, тишина и винный запах опавшей листвы — самое то по грибочки с тонким прутиком бродить. Когда же я вышел из автобуса и направился было домой, все остатки грибника в моей душе взбунтовались: что, опять в помещение? к телевизору, будь он трижды неладен — когда на улице такое изумление?! Нет, нет и еще раз нет! Ну, хоть полчасика тишины и покоя на свежем воздухе. И взяв пива, я сфланировал на лавочку в соседнем дворике.
        Тут же заявился престарелый спаниель со слезящимися глазами. Бесцеремонно положил голову мне на колени — на, мол, гладь!
        — Дурашка, ты чей такой?
        Тот лишь моргал и периодически сглатывал что-то. И уши у него такие чудные — просто сами в ладони ложатся. Так и тянет схватиться за них, как за грудки, притянуть морду к лицу — собака, собака, ты меня уважаешь? Хочешь, я тебе Есенина почитаю: «Дай, Джим, на счастье лапу мне…»
        Я закурил. Пес беспардонно протиснулся между моими ногами, развернулся и уселся, бдительно окидывая взглядом двор. Он уже был на охоте: нетерпеливо переступал передними лапами, резким поворотом головы реагировал на каждый шорох и то подбирался, готовясь по первому же звуку команды рвануться вперед, то расслаблялся, сочтя объект недостойным нашего внимания.
        Я отхлебнул пива, поскреб лоб спаниеля:
        — Дурашка, ты ошибся: я — не охотник, я — грибник…
        Впрочем, говорят же — тихая охота… Охота — не охота, да уж больно охота… наречие такое. Идешь себе по лесу… Хотя, какие у нас тут в Нижнем Поволжье леса?! Тем более — грибы… Ну, шампиньоны, разве что, или там дождевики… Или вот еще эта — как её? — тополевая рядовка. Нет, гриб вообще-то в засолке очень, очень даже вкусный. Упругенький такой — на вилку накалывать замаешься. А хрустнешь им — еще просит. Да и вообще приглядный. Ножка посветлее, цвета старой древесины — тополя или осины… Стройненькая, хотя и не высокая. Она, рядовка-то, вообще гриб небольшой. А выше всего ценятся совсем уж крохотулечки — с ноготок величиной, чтоб сами меж зубов проскакивали, а лишь потом уже — там, в нутрях — покрякивали да зубы с языком поддразнивали: как мы вас, как мы вас? а вы и не заметили!.. А шляпка — темная, цвета мореного дуба. То чуть с краснинкой, то — с зеленинкой, но всегда такого приятного, благородного цвета. Одним словом, гриб-то сам по себе вполне приличный. Под водочку — да чтоб с лучком-маслицем, особливо ежели с горчичным — милое дело! Да — не дай бог! — еще сверху зелененьким укропчиком припорошить с каким-нибудь фильдеперсом — м-м-м! У нас эти грибочки на все свадьбы посередь стола ставят, да никому про то не говорят — трохи для сэбе да прочих знатоков. В других-то местах её, эту тополевую рядовку, и вовсе не знают. Или не замечают. У них-то там много чего другого есть. А у нас — шампиньоны, разве что, или там дождевики, да вот рядовка тополевая. Вот только собирают её… Зайдешь эдак в тополя, глядь — то тут, то там вся листва вместе с почвой перепахана. Ну, точно косяк кабанов двойным рылом прошелся. Вот это и есть рядовку собирали: её ж чуть ли не из земли выковыривают. И на грибников этих посмотришь — а у них пальцы по локоть серо-черные от перегноя. И это — охота?..
        Я отхлебнул пива, закурил.
        Собачья морда обернулась ко мне: ну, что, мол, молчишь, не гладишь? Я хмыкнул, сграбастал ушастую голову в охапку, прижался щекой:
        — Эх ты, Лабзутка, мать твоя — не скажу кто…
        Пес утробно заворчал: не люблю, мол, этих нежностей телячьих.
        Я отстранился и рассмеялся:
        — Гляди-ка ты, какие мы серьезные!.. А что, мы б с тобой, наверно, сговорились. Одна беда — ну, не охотник я — грибник… А впрочем…Во Франции же вон ищут грибы со свиньями, а ты чем хуже тех пятакастых, м?
        А мне б такой помощничек совсем не помешал — оно же всякое бывает. Раз, помнится, мы на Дон за подосиновками-подберезовиками поехали: у нас-то их тут, на Ахтубе, отродясь не бывает… Подъезжаем к какой-то там развилке. Вышли глянуть, куда дальше-то путь держать? Отец — налево. Я — направо. И уж повернулся возвращаться, да что-то запнулся — чуть не упал. Глядь — по песочку бородавки какие-то дорогу перебегают. Я сунулся, конечно. Зеленушки! Да забавные такие! Сидят хоть и рядком, но всё по одиночке. Шляпка чуть с заломом и с ямочкой посередине. Подбоченившиеся, занозистые и все в песке — ну, точь-в-точь призывник на третий день после повестки. И такие же зелененькие — не так, чтоб в усмерть, а как травка из-под снега или лук в подвале, который без света — ну, известно, какой сейчас призывник. Так что ты думаешь? С места не сходя, полтора ведра нарезали! Правда, потом заклялись брать эти зеленушки: как мы их не отмывали, а песок все одно скрипел на зубах — не грибы, а всем пломбам полный Сталинград! Так что, если б ты умел грибы унюхивать, мы б с тобой уговорились, непременно бы уговорились!..
        За воспоминаниями не заметил, что сигарета прилипла к губе. Пальцы проскользнули по бумаге до самого огонька, и я вскочил, чертыхаясь, расплескивая пиво. Спаниель с визгом отлетел метра на три и воззрился на меня. Я улыбнулся и подмигнул ему:
        — Ладно, считай, отделались легким испугом… Иди сюда — я буду поаккуратнее.
        Пес фыркнул, отряхнулся и — бочком, бочком — вернулся на прежнее место.
        — Да хватит тебе, глупая ты псина! С кем не бывает …
        Я осмотрел пальцы и, следуя извечным мальчишеским методам врачевания, полизал обожженные места.
        Нет, ни какая это не охота — грибы. Это что-то другое. Совсем другое. Ведь сюда даже ходят иначе. На охоту идут «на»… На рыбалку — тоже «на»… А вот грибы — уже «за» или «по». Как за водой, по воду… Прогулка, одним словом. Свидание с природой. Неспешное, обстоятельное. Бабье лето ж, ё-моё! Это вам не девчонка весна, у которой лишь охи-ахи, цветочечки повсюду, птичечки, козюлечки в носу да ветер в голове. А всей-то радости — щавель да редиска. Другое дело — лето. Тут уж вам и клубничка, и разлюли малина — навалит и фруктов, и ягод, и овощей разных… Роскошная, пылкая женщина. Одни копны свежего сена чего стоят!.. это, я вам доложу… Да вот беда — всё в трудах, в заботах, а потому точно в мареве каком-то: взахлёб, жадно, на бегу да на лету. Точно вот-вот дети проснутся или, того хуже, муж вернется. И так до самого бальзаковского возраста, до бабьего лета. Только тогда и опамятуется. Стол ломится, дети выросли, муж давным-давно ушел — самое жить бы да жить, ан уж зима катит в глаза… Вот отсюда и эта тишина, и солнышко мягкое, и нежность излётная. Грустно, брат мой, грустно… Как, черт возьми, всё в этой жизни скоротечно!..
        — А что, друг мой ситный, может — как в том анекдоте — черт с ней с этой охотой? А? Ведь не только у природы бывает бабье лето, — я сграбастал ушастую голову, прижался к ней щекой. — Ты ж меня поймешь, ты ж меня простишь?..
        А тут сорока вдруг как затрещит, ну, прямо как… как сорока! Я сначала даже не поверил — ну откуда в городе сорока?! Просто мальчишка какой-нибудь с игрушечным автоматом. Но тут же обнаружил воровку на мелколистном вязе всего-то через проезжую от меня. Птица сидела на длинной горизонтально растущей ветке, что протянулась где-то в двух-трех метрах над землей. А от ствола по той же ветке к ней пробирался лобастый рыжий кот из самых тех, из самых бандитов. С моего места ветка была как на ладони, так что мы со спаниелем оказались в первом ряду партера. Пес тоже насторожился, замер, наблюдая за чужой охотой. А задача у кота была не так-то уж и простой: тонкие веточки, тут и там вертикально отходящие от основной ветки, не только не давали ему возможности прыгнуть, но и мешали подкрадываться. Поэтому кот пёр как на параде или в психической атаке: набычившись, неспешно и в полный рост. Сорока, отчаянно стрекоча, то приседала и расправляла крылья, словно собираясь взлететь, то вертелась на одном месте, словно по команде «кругом», а то даже бочком-бочком подскакивала поближе к противнику. Но как только кот выбирался на дистанцию атаки, птица моментально перескакивала за следующую вертикально растущую веточку. Рыжего эта наглость, похоже, задела за живое, и он решил не сдаваться, хоть уже и ветка принялась опасно раскачиваться с каждым движением, и лапки стали соскальзывать раз за разом… Наконец охотник отчаялся на прыжок. Он даже не стал подготавливаться, а совсем не по-кошачьи с полушага неуклюже ринулся вверх. Да ветка-то — не твердая опора, вот и отшатнулась вниз и в сторону, предательски сорвав всю энергию атаки. Несчастное животное, изо всех сил вертя хвостом, несколько раз перевернулось в воздухе и рухнуло на землю. Пес, видя такое посрамление охотничьей гильдии, с заливистым лаем кинулся в его сторону. Кот шикнул на спаниеля, но и не подумал испугаться. Сорока же, неуёмная в своём ликовании, стремилась ещё побольней задеть кошачье самолюбие: оглушительно стрекоча, она раз за разом пикировала на голову кота и то дергала клювом за уши, то била лапами по затылку. Меня скрючило в хохоте. Кот, прижимаясь к земле и шипя на птицу, чуть ли не по-пластунски удирал в подъезд. Сорока, демонстрируя чудеса высшего пилотажа, донимая поверженного противника. Спаниель то замолкал и возвращался ко мне, то вновь бросался с руганью в сторону рыжего. А я задыхался в новых приступах гомерического смеха:
        — Охотнички, блин!..


01 – 08.11.2007 © Patriot Хренов