Просьба

Бывают такие странные моменты, значение которых от нас сокрыто до поры- до времени. Когда- то озадачило, затуманило, возбудило, оставило легкий привкус стыда и вины. И только позже оглянешься и странное, мутное событие вдруг обретёт смысл. Там- живое лицо, живое существо,еще способное впитать кусочек любви- крохотный, незваный. Все скользнуло, кончилось, ушло, будто не было  никогда.

А было так: мы- соседи. Мы и Виктор.

Подъезд наш не совсем обычный, он отдан на откуп местной филармонии. Половину квартир занимает ватага из народного хора. Это читай: зарплаты мизерные, гастроли с привозом дешевого барахла, которое в основном все пропивается, ну ясно дело - вокал в любой час суток,тчастушки матерные, море водки с консервами, по бедности, опять- таки, дебоши и блевотина в лестничных пролетах.Есть и пара семей- " балетных".Эти тихие и не пьют- здоровье берегут.

На втором этаже-толстая, с начесом, с кричащим макияжем- альтистка из " симфонии". У нас с ней резкая антипатия. У дамы хронический невроз по поводу собственного мужа- невыразительного и бледного субъекта во всех отношениях. Свое женское неудовлетворение брачным мизальянсом она срывает на моей собаке. Инсценирует безобразные сцены с закатыванием глаз и визгливыми угрозами. А мой весёлый щенок задирает лапу у неё на виду без малейшего понимания хрупкого психологического климата нашего музыкального подъезда.

Мы проживаем в двухкомнатной квартире на пятом этаже- щенок, мама и я. В соседней квартире , такой же маленькой, обитают по крайней мере ,четверо человек из Омского Народного хора. По вечерам,  после поздних концертов , эта компания развлекается, как умеет, с дамами. Громко, пошло, однообразно.

Среди них есть Виктор.Баритон. Виктор- голубоглазый немец, из немецкой деревни. У нас таких мест немало в Омской области, с хорошими домами, крепкими семьями, благополучные.Свое происхождение он открыл нам с мамой по большому секрету ,дабы не возбуждать нездоровый интерес своих со- квартирников. В их глазах- он такой же рубаха- парень и собутыльник. Отдаст последний рубль и будет спать на полу, когда нагрянут очередные " дамы" .

Виктору удается каким- то мистическим образом поддерживать свою репутацию на приемлимо- низком уровне, годами вводя в заблуждение родной коллектив. Он с готовностью употребляет матерные слова и открывает очередную бутылку, плеснув себе для вида. Когда компания уже "разогрелась" , он незаметно исчезает в нашу квартиру, и ни разу его исчезновение не было обнаружено- искусство , чрезвычайно меня тогда заинтриговавшее.

Мне четырнадцать лет. Моя мама и я - вроде бы неподходящая компания для Виктора. Я- подросток, ей- за сорок, но есть что- то семейно- теплое в нашем общении с соседом.  Он заходит с почти виноватой улыбкой, проскальзывает в двери, разувается, присаживается на диван. " Мне у вас так хорошо",- говорит он часто и проникновенно. И я чувствовала, что мы ему нужны.Бог знает сколько он мотался по общагам и гастролям,  филармониям и коллективам, и за все эти годы он не стал там своим, не опустился,не спился, как десятки таких баритонов, как он. Адаптировался,смирился, но редкий вечер не проводил у нас, обсуждая с мамой какой- нибудь романс, перебирая ноты, жадно и смущенно поедая душистый домашний -  плов, суп, гуляш...

Иногда он оставлял у нас свои вещи : " пропьют... сломают".

Пробегали в подъезде- он всегда радовался этой рутинной встрече, останавливался на несколько секунд, спрашивал- куда? Ты как? Как мать? Зайду к вам?...

Мама моя- замечательный аккомпаниатор. Певцы шли к ней на поклон с идеями и нотами, зная, что она не просто подыграет, а будет дотошно доводить произведения до концертной - безупречной- кондиции. Если есть талант и желание работать- будет ночами репетировать и копейки за это не возьмёт. Мама работала на трёх работах и умудрялась попутно готовить певцов к конкурсам,фестивалям,премьерам...

У Виктора никаких вокальных амбиций не было, в разговоре выяснилось, что он никогда не пел на родном языке. Мама всплеснула руками и полезла в свои нотные закрома.Так у нас в доме поселился переливчатый Шуберт, с его простыми деревенскими песенками о милых девушках, о сверкающей форели в ручье.Виктор ставил стопку нотных листков на мамин пюпитр трепетно, как приношение на алтарь.

Пару раз подолгу сидел со мной и философствовал с немецкой дотошностью; мои знания были поверхностные, свежие-из только что прочитанного Ницше или Гегеля, и я кидалась в дискуссию с наслаждением от того только, что вот взрослый симпатичный мужчина меня внимательно слушает и воспринимает всерьез.

Иногда из нас двоих я ощущала себя взрослее и испытывала при этом громадное удовольствие. Пусть даже в такой пустяковой ситуации, как приготовление супа.

Виктор появлялся на нашем пороге с кулинарной книгой и убеждением, что для куриного бульона ему необходимы четыре ложки маргарина.Я усаживала его на кухне и объясняла, как дважды два, что маргарин- не что иное как вредный эрзац, изобретенный еще нацистами и активно воспеваемый в нашем недостроенном социализме,благодаря его дешевизне и невежеству масс, его использующих.

 " Так можно- просто масло положить?",- спрашивал он с таким детским выражением на лице, что мне хотелось его расцеловать.

" Вы с матерью удивительно похожи друг на друга",- говорил он . " Вы обе- классические сангвиники, поэтому и цапаетесь все время, и это нормально!" ,- он нас мирил, когда я демонстрировала буйство переходного возраста и жаловалась не материнское непонимание.

А потом произошел вот этот маленький момент, который меня здорово встряхнул и вложил мне в голову множество новых размышлений и переживаний.

Я только что вышла из душа. Вытиралась, когда раздался звонок. Накинула громадный махровый халат и приоткрыла. Виктор.
Привет- привет.
Да я по делу такому, собственно... Позвонить надо срочно, можно? И матери твоей вот ноты- возвращаю...
Конечно, звони, говорю. Волосы полотенцем промокаю одной рукой, другой ворот халата -в кучу и зажимаю высоко, в кулаке.
А ты, что, из душа прямо?
Зашел, дверь прикрыл.
Мне надо одеться и бежать, говорю.
Подожди...Ты- там... совсем раздетая?
Вить. Может, тебе уйти?
Я уйду, сейчас. Честно уйду. Ты же - не боишься меня?

На самом деле неловко, но не страшно, и очень - необычно.Потом уже думалось - можно ж было развернуться и уйти? но почему- то я замираю с колотящимся сердцем и не могу не смотреть в его глаза, которые уже совсем другие, большие, тёмные.
Пожалуйста. Можно я тебя попрошу? - говорит шепотом. И от этого все ещё больше меняется. Становится таинственным, нездешним.
Внутри сжимается и тикает, как маленькие нежные часики, колючие муражки обливают под коленями и ползут выше, выше...
Можно, я посмотрю на твою грудь, - слышу его шёпот,- И поцелую- можно?... И сразу- уйду. Пожалуйста. Одну минуту.Только одну.
 
И так он это сказал, таким голосом, что, уже после, жонглируя мамиными словами "грязь...пошлость...разврат" и что  там еще можно присобачить, как заклеймить,- никак оно не склеивалось, не объяснялось.Не было в его просьбе ничего этого. Он стоял в нашей прихожей, с пачкой нот, как стоял прежде  много раз, заскочив в нашу жизнь ненадолго, чтобы перемолвиться, отогреться.

Я ослабила хватку на вороте. Руки упали, халат разъехался, как занавес, а он бережно, как сокровище, обцеловал грудь, одну, другую, вдыхая глубоко, закрыв глаза , будто пытаясь запомнить...и замер на мгновение, обхватив обе в ладони. А потом развернулся и вышел, тихо прикрыв дверь. 

Виктор съехал из соседней квартиры практически сразу.На его место как- то слишком быстро поселили кого- то другого, а я затаилась в своём беспокойстве о том, что произошло, искала какое- то объяснение такой последовательности событий.

В то время мне казалось, что мир крутится только вокруг меня, и все, что происходит, наполнено неким сакральным смыслом, язык которого дано освоить только мне, удивительной, другие же люди- лишь учебный материал. Да и кто знает, вполне возможно, что весь этот кипиш вокруг замирает и оборачивается пыльной бутафорией, стоит лишь отвернуться. А персонажи вокруг всего- навсего исполняют кем- то распределенные роли и улыбки замирают на их тряпичных лицах, когда ты выходишь из комнаты.Четырнадцать лет...знакомо,да?

Узнала я гораздо позже и, стискивая виски, сидела, раскачиваясь- как же- так? Как же?...У Виктора был рак, он сгорел в больнице за три месяца.Были ли у него родители, родственники?- он никогда их не упоминал. Женщин тоже в его жизни не было.Я, понятно, об этом не задумывалась до его ухода, а ведь он был молод и хорош собой, он был умница, деликатный и нежный. И я верю, что не будь он смертельно болен, он не стал бы смущать мой полудетский ум своей тихой просьбой. Он бы не стал рисковать нашей дружбой.Но он все понимал и заходил ,скорее всего,чтобы - вернуть, побыть,попрощаться.

За пыльной завесой лет я вижу его, такого живого среди выцветших тряпичных лиц, такого достойного-счастья.  И было ли то время для него хотя- бы- крошечной искоркой? Не знаю, все скользнуло, кончилось, ушло, будто не было никогда.