Детоубийство

9.12.2013, 16:36 – 17:15

Вспоминаю заповеди Корнея Чуковского для детских поэтов: пишите качественно, пишите гладко, без длиннот, и чтоб это можно было петь в одиночку или хором и разносить на цитаты, и чтобы взрослым также нравилось. Там было больше сказано, но коротко можно выразить так.
Прочёл литературное издевательство Сергея Лукьяненко над неизвестным слащавым произведением из радиопередачи якобы для детей – про детей. Оказалось под занавес, что это «Неточка Незванова» Достоевского. Народ притих перед священным именем… затем сказали, что всегда-де невысоко ценили этого Достоевского, редактора на него не было!
Подумал, примерив на себя, что описанные в произведении эмоции в жизни вполне бытуют и даже бывали опробованы мной на себе. В 19 веке господа писатели, которых позднее обозвали классиками, в своих длиннотных и архаичных оборотах потрясающе полнокровно живописали чувства людей и их выражение. То баре из соседних деревень обнимаются при встрече и чмокаются в уста, то молодёжь томится так, что, прочитав, и сам в тоску впадаешь, то всякие любовные томления, которые в современном обществе считаются таким признаком дурновкусия в книжном слове… то Обломов на диване, воплощающий собою целое сословие мечтателей, прибитых подушкой и взгретых под одеялом ещё в детстве, и иные характеры. И как эти господа о плотской тайной любви писали, всяким словом скрывая упоминание всем известных дел, при существующем спокон веку запасе Отборного Русского Мата и большом количестве метких словечек, из употребления ушедших за негодностию.
А что читать это тошно и тяжко, этого тоже не отнимешь, и у того же Достоевского «взрослые» работы такие, что будто и душу и кишечник с лёгкими и сердцем вынули и разложили, и гадливо смотреть на это, и понимаешь, что и сам бы мог попасться на перо иного литератора. И, попав на то перо, быть описанным как сволочь, приспособленец, душегуб и чёрствый сухарь, или как герой, благороднейшая личность и знаток человеческих душ… Так-то выходит, что читателя в книжечках у писателей ужасает видение правды – изображение действительности через умело искривлённое зеркало. Чужой правды, неприемлемой. Или своей родной, но истово потаённой даже от самого себя – будто проник писатель в твою спальню или уборную, в самую голову вставил увеличительное стекло своё и упестрил бумагу варварскими письменами своими. (Сие последнее – цитата, из Гоголя, что ли…)
Образ кривого зеркала действительности был применён всякой публикой, и литературоведами, и мистиками, и даже лёг в основу духовных учений, кои гласят, что всё есть преходящий тлен и тени на стенах пещеры, в коей пребывает вечное и неуничтожимое Сознающее Я, созидая неисчислимые отражения собственной волей.
А вывод я из этого всего делаю такой: если я достаточно долго смотрю на явление жизни или культуры, то сколь бы оно ни было для меня отвратительно при первом взгляде, оно начинает казаться мне соразмерным, естественным и уместным, и не лишённым некой прелести. При желании, таким образом, я и уродиной могу восхититься, и пасквилю поверить, и безвкусицу оценить высоконравственной и полезной вещью. Шутки ради, глумлением ли, искренним ли ощущением единомыслия…
Почему детоубийством назвал свою писанинку? Потому, что всякий читающий книги убивает с каждой книгой о жизни взрослых своего внутреннего ребёнка, превращаясь во взрослого более и более. И воскрешает его, читая книги о детях. А так как о взрослых пишут больше, нежели о детях, то масштаб детоубийства куда шире, чем деторождения. Мог бы крикнуть запальчиво и глумливо: «Писатели едят детей!»
А дурно ли это? Из несознательного, благонамеренного и открытого миру без всякого обдумывания своих замыслов дитяти, забывающего счастье и горе легко, сделаться осознанным, живо откликающимся на проявления мира и многодумным человеком, видящим насквозь этих странных, запутавшихся в себе и жизни взрослых, которые разучились радоваться жизни и бегать с визгом по траве, вдыхая трепещущей грудью воздухи и ароматы, носимые ветром… и вспоминать, вспоминать, вспоминать всё это потом!