Бытовуха

Казалось бы, нет песни отчаяннее, чем плач страданий человеческих, умело маскируемых Предвечной дланью Зла. Есть. И зовется она – Песнь Бытия.
Однажды смертный шагнул чуть дальше, плюнул чуть выше и – взлетел. Казалось бы, радоваться надо открытию, крылья за спиной прочесывать да думать, в какое дело приткнуть Господень дар. Ан нет. Смертный, поганец, хватает тесак и с кровью, с мясом, с тоненькими жилочками нервов слабеющей от боли рукой режет напрочь крыла окаянные. Зачем? А черта с два они у меня есть, когда все остальные – нормальные бескрылые индивиды, в небо не носятся, ласточек не обгоняют, дома сидят носки стирают или ходят на работу в поисках звонкой монеты. У них нету – и мне не надо, а то вдруг это патология какая, или психическое, или выпендреж? На фиг, на фиг, – орали пьяные гости. Я – обычный двуногий субьект N-ской федерации, а не крылатый летун.
Но – мало. Стая товарищей, с непонятного пьяну валявшихся в округе, увидала смертного и возопила:” Боже, дать Тебе по роже! Ты ему, гаду, крылья на спину, а он их со шкурой прочь? А почему не нам, это ж так круто – летать, парить, чем-то необычным размахивая… на ушах так не улетишь… Несправедливо!” И пошел культ крыла. То, что Господь на матюганья не отозвался, это само собой разумеется – кроме того, что заслужить надо (а наш смертный был …ом заслуженным), так и просить тоже надо с умом, а не бучу поднимать. Да и дай-ка им крылья, на халявку и самые новые, а они ими – тротуары, как метлой… А культ возник. Смертного заслуженного, в кровище и не пойми чем, пинками и на тот свет, – на то он и смертный, да и пусть за заслуженность свою с Творцом сам рассчитывается; к тому, не приведи Бог, начнет опять про нормальность рассуждать, а кому оно надо? А сами тут же крылья везде понарисовали и говорят людям – это, мол, то, к чему надо стремиться. За пятьсот монет расскажем, как стремиться правильно, за тысячу – куда, а за миллион и крылья приклеим настоящие. Ну, тех, кто соглашался на приклеивание с обрыва в чем мать родила – и дело с концом, не полетел – значит, грешен еще, рано радовался, рвач, в общем, миллион никому не лишний; кто помельче дает – дальше учат уму-разуму…до миллиона… Так они родили моду.
А потом (нет бы сидеть себе в уголке и молчать в тряпсточку, так нет, заслуженные такие!..им надо!) вылупился еще один, сильно праведный и больно умный. Бац – и в обход финансовых расчетов с мадам Модой взял поутру и полетел. Довольный такой!
Ловили саботажника всем белым светом. Устали, а ему хоть бы хны, поднялся выше туч, с облачка росы нализался и летает, нализаный, дальше. Ну как не гад? Но потом сказали – черт бы и с ним, он вообще не от праведности, а от лукавого летает (Лукавый, бедолага, от такого поклепа три недели заикался и чуть не окосел не левый глаз). Главное – грешнику нигде слезть с неба не давать, площадки посадочные в рулон сворачивать и топливо (картошечку там, хлебушек, молочко) не поставлять. Помотается по миру, устанет, упадет – а мы его, тепленького цап и по правильному адресу на поматерино. И что вы думаете? Летает, гад! Не жрет, не спит, с девушками общаться перестал! Ему орут – слазь, тут все есть, а он – мне Господь для полета оснащенье дал, а не для сухопутства! Представляете, какой?! В него ракеты пускают – а он хоть бы хны, влево, вправо, вверх уйдет – и ничего ему не делается! Только подумать, перерасход какой! Чуть всю N-скую федерацию на ракетах этих по миру не пустил!
Но не об этом я. Однажды, мотаясь в облаках, увидал он девушку. То есть, девушка не в облаках была, на Земле, но у заслуженного глаз острый, он увидел и – хлоп, гром средь неба ясного, – влюбился по уши и насовсем. А уж как ему Амур кислородный мешок стрелою пробил, так он, понятен пень, на снижение пошел, а потом и вовсе с неба перед ней на колени – бряк, руку, сердце, двадцать облигаций МММ и хижину на золотых приисках (читай, пятая помойка слева). Она сначала икнула, глаза протерла, затылок почесала и, – представляете, – пошла. Замуж. И ведь не выдала никому, крыльев ночью не спилила, ничего. Первых полгода жили не тужили, он на дому игрушки вырезал, она их продавала – так и жили, на какую ж работу с крыльями-то? Сразу поймут, что свои, а не купленные, а тогда уж пиши пропало. Зато любовь была – что ни в сказке не сказать, ни бульдозером убрать. Слова супротив друг другу никогда не скажут, последний кусок другому отдадут, а по ночам супостаты еще и летали по чуть-чуть иногда. И хорошо, и весело, и дружно! Только через полгода почуял он по утрам ломоту сзади. Сначала думал – отлежал. Нет, и спал на боку, и не вертелся – жену обнимал. Ну, думает, это от лени, да за то, что женщину оперед себя везде пихаю. Надо самому… Одел плащ широкий – и в город, на работу устраиваться. А, надо отметить, специалист он ценный был, редкий к тому же. Про плащ отбрехался, что экзема мол, стыжусь людям показывать. Ну и посадили его в угол на оклад, игрушки резать. Благо, навару с него много, а люди – так он ж в уголке сидит, никому рыло не кажет. И поехало. Деньжищи хорошие, и жену как барыню одел, и дом отстроил заместо хижины. Одна беда – много работы, летать некогда – по ночам жена, да и выспаться бы, чтоб с утреца не опаздывать. Обещал себе каждый раз, что вот в выходные – кровь из носу, аж в самую стратосферу, а то и выше! Но, незадача в чем, узнавать его начали как специалиста в лицо. Одни, другие – даже уголок не помог. За руку принялись здороваться, выпивку ставить слаще облачной росы. Не разлетаешься. А тут жена еще – смотри, радость какая, у дуры тоже крылья от счастья режутся. Вместе, мол, за облака. Он ей – конечно, вот в грядущие выходные плюнем влево, плюнем вправо, забудем всех – и полетим…
А еще через год (какие там выходные, машину купил, одеваться прилично начал, кушать ведрами – за столько-то лет голодовки!) пошел утром в свое джакузи, в зеркало смотрит – опа, крыльев ни хрена! Он жену зовет – она в слезы: как же так, были вчера еще. Оглядели весь дом – нету. Как и не было. И только рубчики от них, родимых, в известное всем нехорошее слово складываются…
Не знаю, что стало с ними. Может, разошлись-разбежались на почве крылатости. Может, если у нее отрасли-таки, она ему одно отдала и песню написала:” Без меня тебе, любимый мой…” – они как раз на острове жили. Может, уехали куда и стали нормальными бескрыликами. Может, с горя повесились. Много вариантов. Только не видно что-то в небе с тех пор никого, кроме птиц да самолетов. Рожденный, как известно, ползать…
Казалось бы, нет песни отчаяннее, чем плач страданий человеческих, умело маскируемых Предвечной дланью Зла. Есть. И зовется она – бытовуха.

2004 г, пос. Салтыковка, МО