Глава 27. Саша Дудеев

Оказавшись, наконец, в Москве, мы с Таней облегченно вздохнули. Мы выдержали первый удар и сохранили семью.
Оставшиеся считанные дни отпуска прошли в картинных галереях Москвы. Володя не давал отдыха, повышая наш культурный уровень.
В Ленинск вернулся один. Таня все еще оформляла документы.
В части ждали большие перемены. Практически сменилось все руководство. Другой командир части, другой начальник группы, другой начальник команды. Вместо Липинского назначен Суворов — ответственный и уравновешенный человек, которому накануне отпуска я, наконец, сдал свои «эмпэшки». Ушел от нас и наш ветеран Боря Афанасьев. Его все же перевели на десятку, на майорскую должность.
Остались на своих местах лишь наши капитаны, да непотопляемый Шурик Шашев. Появился молодой лейтенант Саша Дудеев. Назвать его Шуриком у меня язык не повернулся.

В гостинице тоже перемены. Перевели на десятку хирурга Борю Ранькова. Прощай наши чудесные ужины и вечерние посиделки. Придется заново привыкать к одиноким вечерам. Скорей бы приезжала Таня. Правда, снова появится все та же проблема, где жить.
Дудеев оказался компанейским парнем. Как-то пригласил его на ужин. Пока возился с гречневой кашей, он занялся рыбой. Поджарил великолепно. Видно, знает толк. Вечер прошел замечательно. С того дня я звал его, как и своего брата — Санькой. Он не обижался.
Санька помешан на литературе. Много знает, особенно восточную поэзию. За год до этого, Валера Панкин познакомил меня с Рубаи Омара Хайяма. Я был в восторге. Все, что успел, переписал в тетрадь. Часто перечитывал, размышлял. Любимые четверостишья, естественно, помнил наизусть.
Поэзия Хайяма и стала предметом спора. Слегка подвыпивший Санька стал убеждать в том, что я, якобы, не в состоянии понять смысла этих стихов. Он считал, что осознать их могут только люди, много и глубоко страдающие. А мне это просто не дано.
Высказал он и еще одну мысль, суть которой состояла в том, что эти стихи — отрава. Осознав до конца смысл стихов, иными словами, приняв этот яд, человек уже не сможет нормально жить. Он всю свою жизнь будет глубоко страдать.
— Не дай бог тебе все это понять, Толечка, — искренне, со слезами на глазах, говорил Санька, — Зачем это тебе? Живи спокойно.
Мальчишка. Знал бы он обо мне хоть что-нибудь, прежде чем делать столь скоропалительные выводы. Не буду разубеждать. Пусть думает, что хочет. Не удивлюсь, если узнаю, что он пишет страдальческие стихи.
Только чем же он «отравлен», если стихи вызывают столь глубокие чувства? Явно не стихами, ибо, на мой взгляд, какими бы проникновенными не были стихи, сильные эмоции они вызовут только у глубоко чувствующего человека, а пустышку вовсе не заденут, не отравят. А значит, стихи не могут быть отравой. Они вторичны. Первичны — чувства автора. И эти чувства разделит с автором лишь тот, кто настроен примерно так же, или хотя бы способен сопереживать.
С того вечера и начались наши относительно регулярные литературные вечера. Отужинав, мы частенько вместо просмотра телепередач, обсуждали произведения Платонова, Лермонтова, Достоевского, других писателей и поэтов.

А как-то раз Санька предложил мне написать что-нибудь вместе — этакий литературный шедевр:
— Это же просто. Вот я, например, говорю: «Был осенний день», — приставал он ко мне со своей идеей, — А ты давай следующую фразу. И постепенно сложится рассказ. Ну, начали.
Я смеялся. Мне ничего не хотелось начинать. Ни вместе, ни порознь. Все что хотел сказать, уже сказано. Моя душа пуста. Мне нечего сказать любимой. Мне нечего сказать человечеству. Мне нечего сказать никому. А он все не унимался, козлик молодой.
— А давай ограбим банк, — предложил как-то Санька то ли в шутку, то ли всерьез, — Оружие достать не проблема. В ружпарке потихоньку берем свои пистолеты и едем в намеченный город. Алиби всегда можно устроить. Разработаем хороший план, и действуем. Ты как, готов на подобные подвиги?
А я снова только смеялся. Знал ли Санька хоть что-то о реальной воровской жизни, а не о книжной, надуманной? Понимал ли до конца, что предлагал? Сомневаюсь.
Я, имевший подготовку вора-карманника и даже кличку, хоть и липовую, но известную в воровском мире, понимал, что никакого хорошего плана мы разработать не сможем, а уж тем более что-либо осуществить. В этой сфере мы профаны, в лучшем случае, фраера дешевые. А потому нас либо заметут, либо подстрелят. Может, и не насовсем.

И я припомнил жуткий случай, который произошел в Харькове. Ребят, которые решились на подобный подвиг, знал с детских лет. А ведь ограбить они задумали не хорошо охраняемый банк, а простой магазин. И оружие у них было — револьвер и немецкий автомат, правда, всего с одним патроном. Но, ребята считали, этого достаточно. Ведь стрелять они не собирались. Им нужна была дневная выручка небольшого магазинчика, чтобы хорошо отпраздновать Новый год.
Они подъехали вчетвером на угнанной машине. Один остался за рулем, другой — у входа в магазин. Двое с оружием вошли в магазин. Жора Высочин, вооруженный автоматом, положил на пол покупателей и продавцов, а Коля Зеленин, угрожая пистолетом, затребовал кассу.
Кассир объяснил, что кассу десять минут назад сняли инкассаторы. Коля Зеленин не поверил и поднял шум, запугивая кассира. На шум вышел заведующий — крупный мужчина под два метра ростом. Очевидно, он даже не успел осознать опасность ситуации, поскольку, схватив топор мясника, бросился к кассе.
Заведующий был убит наповал единственным выстрелом из автомата.
Убедившись, что денег в кассе действительно нет, банда разбежалась. В тот же день все были задержаны.
От расстрела Жору спасло лишь, что на момент убийства был малолеткой. Он получил положенный максимум — десять лет. На разные сроки сели и другие участники ограбления. А ведь среди них был профессионал — Коля Зеленин, уже сделавший две ходки за подобные художества.
Санька, Санька. Думаю, так мы с тобой развлекались, коротая тоскливые вечера унылой жизни на площадке — этом маленьком полувоенном поселении посреди пустыни.

А на восстановленном после пуска старте уже стоял макет. Снова шли его бесконечные доработки под следующее летное изделие.
Наконец, пришла долгожданная телеграмма от Тани. Она просила встретить ее и указала дату приезда и номер поезда. Поезд прибывал в Тюра-Там завтра вечером.
На следующий день поехал на десятку вечерним мотовозом. Прежде всего, хотел зайти к Саше Бондарю, чтобы договориться о ночлеге, а заодно узнать, как Валя сдала экзамены. По моим расчетам она должна быть еще в Бердянске.
Перед броском в сторону Даманского, который предстояло сделать под палящими лучами солнца, решил подкрепиться газированной водичкой с солью. Задумчиво встав в длинную очередь, неожиданно услышал знакомый голосок. Взглянув прямо перед собой, к удивлению, увидел жену, стоявшую в той же очереди. Она что-то возбужденно рассказывала какой-то женщине. Из ее рассказа следовало, что муж не встретил ее с поезда, и она терялась в догадках, почему это произошло, и как его теперь искать на площадке, куда не добраться. Я не стал дожидаться, пока она изложит собеседнице все версии, и крепко ее обнял.
— Ты как здесь оказался? Как меня нашел? Почему не встретил? Я же телеграмму посылала. Разве телеграмма не дошла? — забросала вопросами удивленная моим неожиданным появлением Таня. Протянул ей телеграмму.
— Читай. Твой поезд еще не пришел. А я не меньше твоего удивился, увидев тебя в очереди. Ты что, вчера приехала? — спросил ее, подозревая, что в телеграмме перепутали дату приезда. Таня с удивлением вглядывалась в текст телеграммы.
— Вот идиоты! — вдруг воскликнула она, — Перепутали номер поезда. Цифры местами поменяли. Ведь несколько раз переспрашивали. Теперь все ясно. А то я не знала, что подумать и что делать. Мне же еще здесь надо документы оформлять. И как с тобой связаться, не знаю. Приехала в Ленинск. Устроилась в гостиницу. Хорошо, там дежурила одна женщина. Мы с ней разговорились. Оказалось, ваш новый командир части — ее сосед. Сходила туда, поговорила с его дочерью. Договорились, что вечером зайду к ее отцу. Он бы помог тебя найти. А на обратном пути стало плохо от жары. Еле успела забежать в аптеку. Они меня быстро привели в чувство. Вышла из аптеки и встала в очередь. А тут ты, как снег на голову.
Довольные, что приключение благополучно завершилось, быстро добрались до гостиницы, где остановилась Таня.

Выходные прожили в Ленинске. В воскресенье зашли к Суворову. Познакомил его с Таней. Суворов искренне обрадовался нашему визиту, потому что уже давно жил в одиночестве. Жену с дочерью он еще в начале лета отправил в Европу — они совсем не переносили эту жуткую жару. Гостеприимный хозяин быстро накрыл на стол, и мы немного посидели, заодно обсудив наши проблемы.
В понедельник, когда Таня оформила пропуск, мы, наконец, приехали на площадку. Нас ждал сюрприз: из номера исчезла вся посуда, утюг, вентилятор и фляжки для спирта. Оказалось, целая комиссия обыскивала номера и изымала имущество части, гостиницы и столовой. Мои доводы, что за имущество части и гостиницы я расписался в соответствующих журналах и несу за него ответственность, не принимались. Не восприняли и то, что посуду купил в военторге, а вовсе не стащил в столовой, как они безапелляционно утверждали. Спорить с директрисой было бесполезно.

Командир части, к которому тут же обратился, разрешил нам временно пожить в гостинице. Пообещал даже помочь решить вопрос о предоставлении нам квартиры в Ленинске. Но, категорически отказался обсуждать действия директрисы. Похоже, у нее действительно высокие покровители, если даже командир части не способен урезонить руководителя подведомственной ему гостиницы.
— Уже наябедничали, — бесцеремонно заявила директриса, едва вошел в ее кабинет, — Вещи я вам все равно не верну, даже если они ваши. А номер предоставлю на первом этаже. Там у нас платные номера. Будете жить в номере люкс за соответствующую плату. Хотите, живите, хотите, нет. Другого номера вам не будет, — завершила свой монолог эта наглая, от осознания своей безнаказанности, тварь.

Во вторник Таня с утра уехала на работу, а я попросил Саньку помочь с переселением.
— И зачем ты женился на русской? — вдруг спросил Санька с укоризной.
— А на ком мне надо было жениться? — удивился его нежданному национализму.
— Жениться надо только на восточной женщине, — убежденно заявил поклонник восточной поэзии, — Восточная женщина ласковая и покорная. Это домашняя женщина. Приходишь с работы и чувствуешь себя султаном. Сидишь себе на подушках, а жена тебя ублажает, — разглагольствовал «знаток восточных женщин».
И я снова только смеялся. Мне всегда казалось, если любишь девушку, совершенно безразлично, какой женой она станет. Любящий муж все простит любимой жене, и будет счастлив от одного лишь ее присутствия в его жизни. И еще, я не хотел, чтобы у меня была покорная жена, которая меня не любила, а лишь ублажала, притворяясь ласковой и покорной. Пусть лучше будет непокорной, но искренне любящей.
Я же попросту женился на той, с кем, так или иначе, связала судьба, не заглядывая в ее паспорт и ни на что не рассчитывая. И ни о чем не пожалел. Я, конечно же, совсем не представлял, как впоследствии сложится наша семейная жизнь, но мне не хотелось больше ничего в ней менять.
За годы, что прошли без моей любимой Людочки, я смертельно устал от тоски, которая нередко наваливалась на меня тяжким грузом посреди круговерти повседневной жизни, лишая всякой инициативы и надежды на будущее.

Номер «люкс» ничем не отличался от всех моих предыдущих номеров, кроме того, что был отремонтирован не мной. В нем не было ни холодильника, ни телевизора, ни вообще ничего другого, что непременно должно быть в титулованных номерах. И лишь стоимость проживания подтверждала, что это действительно «элитный номер».