Черный ручей

    У Кулаковых пропал сын Лешка, белобрысый, смышленый паренек семи лет. Отец его, Алексей Кулаков владел лесопилкой, хозяйничал сам, приторговывал лесом, мать Ольга держала ферму на двадцать коров - семья была зажиточная. Лешка хорошо учился, рос помощником отцу и матери. И вот пропал.
     Тут и зашептались деревенские старухи, припомнили давний скандал. Деревня памятлива на происшествия, бывает, даже через поколение вспоминают бабы, кто у кого увел мужика и чем закончилась драка из-за гулящей жены. Народ сказал твердо: родителей, Ольгу с Алексеем, Бог наказал!
      
      
      Среди полей, разделенных межой, по корням старинных дубов бежит Черный ручей. Весной и хмурой осенью бурлит сердито, вылезая на берега, стремит в реку кипучие, темные воды. Зато в июньскую тихую пору журчит, светлый, игристый: "Расскажи... расскажи... расскажи..." К ручью учительница Алевтина приходила вечерами и усаживалась под дубом на гранитный валун, теплый от дневного зноя, - мечтала. Но это было давно. С тех пор как разломилась ее судьба, она забыла сюда дорогу.
      
      В ту страшную осень восемь лет назад Алевтина ходила топиться, так велико было горе: накануне свадьбы жених, Алексей Кулаков, молчаливый, голубоглазый парень, не сказав даже "прости", исчез. Искали его недолго. К невесте в дом явилась Ольга и крикнула с порога:
      
      - Был Леха твой, стал мой! У нас любовь. Колечко-то подбери...
      
      Алевтина окаменела, глядя, как покатилось по столу и спрыгнуло на пол беззащитное золотое счастьице.
      
      Вся деревня ждала событий. Алевтина в белых кружевах сидела на табуретке посреди комнаты, без слез таращила глаза. Подружки щебетали возмущенно, по-птичьи вскакивали с лавок, куда-то убегали, возвращались. Никто не знал, что же теперь делать? Соседки и знакомые заглядывали к Алевтине, кто за спичками-солью, кто сказать про Ольгу плохое. И все сочувствовали, глядели жадно в лицо, будто ждали, чем кончится мексиканский сериал. А чем тут поможешь - не в суд же на Алешку с Ольгой подавать! Ясное дело, против красавицы Ольги обыкновенная, хотя и образованная, учительница Алевтина не потянет. Худая, как стрекоза, смуглая учителка - и белотелая, рослая Ольга с русалочьей косой!..
      
      Под вечер добрые люди разошлись по домам. Алевтина, как была в белом платье, нацепила на шею веревку с кирпичом и полезла в реку - топиться. Но холодная ленивая вода не приняла. Выбравшись на глинистый берег, утопленница села на траву, кашляя и дрожа, отжимая платье. И вдруг - словно река промыла ей глаза! - очнулась: "Что же я делаю!" Эти-то, счастливые, глянут на ее мерзкое, распухшее тело, брезгливо отвернутся, а Ольга еще и скажет, что, мол, сама Алька виновата, никто ее силком в омут не гнал. И Алексея молодая жена уговорит не виниться об этой дуре, а Лешка - Алевтина знала! - совестливый.
      
      Вернулась учительница домой даже не простудившись, и ни одна лукавая деревенская сплетница не узнала про ее отчаянную глупость. Холодная и черная, как осенний ручей, легла на душу невесты-брошенки мысль о мести. Ей хотелось взять топор, порубить, пожечь. "Вот если бы зарезать Ольгу тайком, чтобы никто не догадался... Утопить в болоте... Или яду подсыпать? Скотину потравить, корову, овец? Жалко животных, чем они виноваты... Жахнуть бы Ольгу топором по башке - в глухолесье, когда пойдет на болото за клюквой... И закопать глубоко... И ни за что не сознаваться, если заберут в милицию..."   Алевтина придумывала планы убийства один замысловатее другого. Начала читать детективные истории о мести, но нигде не нашла совета, как убить и не оставить никаких следов. Она потеряла улыбку, зашершавела голосом. Сквозь внешний покой глядели ее заледеневшие в гневе глаза.
      
      Алевтина горбатилась на своем огородике, учила детей, ездила в город на курсы повышения квалификации учителей начальных классов, писала рефераты и планы. Думала с ужасом, что скоро появится еще один мальчонок, кулаковский, и будет таращить невинные глаза. Или еще хуже: родится у Кулаковых девочка, на Ольгу похожая, ни в чем не виноватая. Принесут ее в ясельки, в садик, а там, глядишь придет в школу - время-то ветром летит. И как не возненавидеть вражье дите, как полюбить?
      
      Замело мокрым снежком поля, стылая земля остекленела. В это тяжкое время на лице Алевтины появилось какое-то необычное, особенное выражение. Её начали сторониться соседки.  Однажды Алевтина пришла к заветному камню у Черного ручья, села на краешек валуна, подумала про Ольгу: "Накажи тебя Господь!" Смертным холодом ответила черная вода.

       Вечером зашел к Алевтине участковый милиционер - в гости, посидеть, поговорить за жизнь. Алевтина поставила на стол графинчик с наливкой, тарелку соленых огурцов. Участковый сел за стол, но стакан отодвинул, заговорил мягко, уверенно:
      
      - Вы Алевтина Григорьевна, правильно себя ведете. В соседнем районе, к примеру, одна брошенная мать троих детей, спалила в бане своего мужа, перебежавшего к молодой соседке.
       
      - Насмерть спалила?
      
      - А то! Живьем сгорели.
      
      - Оба?
      
      - Да. Дверь бани снаружи поленом подпёрла, да и подожгла. Сама потом каялась, сотрудничала со следствием. Преступнице дали десять лет, а детишек - в интернат. Разве это хорошо?
      
      - А у меня детей нет! - сказала Алевтина, пряча слезы в злой задор. - И плакать по мне некому.
      
       - Если с Кулаковыми что случится, на вас подумают в первую очередь.

      Участковый встал, надел фуражку, посмотрел на Алевтину пристально, не то с жалостью, не то с угрозой, козырнул зачем-то и ушел.

      За тот давний разговор Алевтина была благодарна участковому Александру Иванычу. Хороший человек участковый! Он много чего рассказывал про людей, про район - и все-то с намеком. Увидел ее мысли насквозь и предупредил, предостерег. Ночью Алевтина долго ревела в подушку, а наутро встала с веселой душой, словно отплакала, упокоила мертвеца. Весной довольная Ольга уже ходила с огромным пузом, беременная, а потом благополучно родила сына, Алексея-младшего.
      
      Восемь лет прошло. И вот Лешка пропал.
      
      Милиционеры обошли все дома, поговорили с каждым сельчанином, - кто и когда видел мальчика в последний раз. Всей деревней прочесали луга и перелески, даже прошли вырубками до болота. Никаких следов ребенка не было.
      
      - Глухарь! - Безысходное, тяжкое слово повисло над деревней.
      
      Звонили в МЧС, а там сказали, что если мальчик заблудился в лесу, искать бесполезно: с вертолета густые буреломы не разглядишь, нужно поднимать воинскую часть и, как бреднем рыбу, грести, прочесывать много километров леса. В советское время так бы и сделали. А нынче кто же даст целый гарнизон солдат? Через десять дней поиски ребенка прекратили. Отец, Алексей, в последний раз собрал батраков с фермы, городских приятелей, рабочих с лесопилки. Обошли вокруг болота. К вечеру мужчины вернулись грязные, усталые.
      
      - Если малец из дома сбежал, то сам вернется. А если... то уж не поможешь, - говорили измученные люди.
      
      Обезумевшая Ольга выслушала последнее слово, молча накинула на голову шаль и побежала.
      
      - Куда ты ночью?! - вслед жене крикнул Алексей. - Стой!
      
      Она не ответила. Слабым карманным фонариком высветила кружок на тропинке, ушла в темноту.
      
      Алевтинин дом стоял на отшибе, за школой. Светились окна, учителка спать ложилась поздно. Собачья будка у калитки пустовала. Ольга протопала по деревянному крыльцу, постучала в дверь. Алевтина открыла сразу, молча посторонилась, пропуская гостью в дом.
      
      - Проходи.
      
      Ольга вошла и огляделась. Один раз она уже входила в это жилье. Видать, вспомнила, как покатилось Алешкино колечко по столу, как налились слезами Алевтинины глаза...

      Чисто в горнице, прибрано по-городскому, без аляповатых занавесок и вязаных половиков. Печь в синих изразцах, на полу однотонный голубой линолеум. Над письменным столом книжные полки. Столько книг, что обоев не видать.
      
      - Зачем пришла?
      
      - Сын пропал.
      
      - Знаю. И что?
      
      - Помоги.
      
      Алевтина пожала плечами, словно стряхивая озноб.
      
      - Искали?
      
      - Сама знаешь.
      
      Алевтина собрала со стола книги, поставила на полку. Не оборачиваясь спросила:
      
      - А я-то что могу?
      
      - Это ты наколдовала! Твоя мать колдовка была, и ты умеешь! Говори, что с ребенком сделала!
      
      Алевтина повернулась, взглянула удивленно и вдруг рассмеялась:
      
      - Ты в своем уме?! На дворе двадцать первый век, темная ты баба. Иди домой, дура!
      
      - Отдавай моего сына!
      
      - Уймись, - презрительно бросила Алевтина. - Если веришь в колдовство, иди к Черному ручью да послушай. Он правду нашепчет. Будет тебе урок!
      
      - Колдовка проклятая!
      
      - Да! - крикнула Алевтина. - Это я твоего щенка уморила! Нет его больше, нет! В болоте утоп твой гаденыш!
      
      В Ольгиной руке откуда-то появился длинный кухонный нож. Алевтина успела отскочить, спрятаться за стол. Глядела на блестящее лезвие - Ольга его с собой принесла, в хозяйстве у Алевтины такого не было.
      
       - Зарежу!
      
      Ольга растолстела за последние годы. Попадись ей - одной рукой шею свернет с хрустом, как цыпленку. Учительница закружилась вокруг стола, сбивая стулья, кинула в Ольгу чашку, тетрадку - что под руку попалось. А Ольга рычала, давя сапогами посуду, и неумело, но широко и сильно размахивала длинным лезвием. Алевтина вскрикнула: жгуче потекло по плечу, - и вдруг поняла: настал ее час! Страх исчез, она засмеялась. Сдернув со стола скатерть, швырнула в ненавистное красивое лицо, метнулась в сени, выскочила, захлопнула дверь. Граблями подперла ручку. Ольга забарабанила изнутри, воя и матюгаясь, Алевтина спрыгнула с крыльца и побежала к калитке.
      
      Ночь разливалась мглой, таяли призрачные облака. Алевтина шла по знакомой тропинке быстро, но осторожно. Пока Ольга сообразит высадить оконную раму, да вылезая порежется о стекла - время есть. Алевтина вышла на главную деревенскую улицу - неширокую, еще весной разбитую тракторами. В крайней избе светились окна, но она пошла дальше, на другой конец, к болтливой старухе-сплетнице - теще участкового. Баба Дарья - боевая, ругательная, любопытная. У нее можно отсидеться до приезда милиции.
      
      Ольга выбралась раньше, чем думала Алевтина. Как тигрица, бежала следом, оступаясь на камушках, подворачивая широкую ступню. Ее тяжелый топот доносился издалека, крики и брань, наверно, слышала вся деревня.
      
      Алевтина постучала в окошечко к старухе.
      
      - Баба Дарья, открой! - крикнула слезливо. - Скорее! Меня зарезать хотят!
      
      Старуха, видать, не спала. Зашебуршила в темном окне, стукнула дверью внутри дома, потом протопала босыми пятками. На веранде скрипнуло, дощатая наружная дверь отворилась.
      
      - Впусти меня скорее, бабушка! - Алевтина бросилась на крыльцо. - За мной гонится Ольга с ножом. Запрись и не открывай, а то порежет нас обеих!
      
      Дарья была тугоуха, Алевтина кричала во всю мочь и краем глаза видела, как зажглось окошко у соседки слева, Глафиры: сплетница услышала шум и сейчас прибежит. Это хорошо. Будет свидетельницей нападения.
      
      Так и вышло. Полчаса бабки держали оборону, отругиваясь через окно, увещевая Ольгу, а она, словно сумасшедшая, молотила в дверь поленом.
      
      - Отоприте! Колдовка проклятая! Отдай ребенка!
      
      Алевтину, в слезах и крови, старухи перевязали. Раны были глубже, чем ей показалось вначале. Уложили на кровать, накрыли байковым одеялом. Баба Дарья ушла в сени и через дверь вступила в переговоры с Ольгой. Алевтина лежала на Дарьиной опрятной постели, пахнущей свежим бельем, слушала, закрыв глаза, и мысленно смеялась.

       Подоспел Алексей и кто-то из мужиков. Ольга еще покричала, повыла, вырываясь из мужских рук. Потом ее увели. Вопли и матерщина смолкли.
      
      По настоянию бабы Дарьи Алевтина написала заявление в милицию. Глафира диктовала, тыкая пальцем в бумагу, возмущалась на Ольгины угрозы, требовала подробно описать учиненный погром, и чтобы учительница не забыла перечислить "материальный ущерб". Алевтина уныло кивала.
      
      - Пускай Ольга выплатит тебе! - убеждала ее Глафира, блестя любопытными глазами.
      
      Заявление получилось отменное.
      
      Домой Алевтина вернулась на рассвете. Следов ночного нападения убирать не стала. Обвязала голову мокрым полотенцем и легла. Думала. Баба Дарья сама отдаст заявление участковому. Драка с ножом, рана и синяки - это хулиганство, а баба Дарья и Глафира ославят Ольгу дуру, позаботятся, чтобы вся округа узнала о покушении на убийство. Когда Ольга пришла к ней прошлой ночью, Алевтина готова была выслушать ее, поговорить, подумать, что стало с мальчиком. Утешить. Но едва Ольга помянула колдовство, в Алевтине словно взвизгнула черная струна сердца, которой она сама прежде не ведала. Дразнить, изводить, мучить врага - такой подарок судьба дает не каждому. Алевтина его приняла.
      
      Жгучее, бешеное прошлое навалилось на учительницу. Даже боль в раненой руке стала казаться ей наградой. Ни жалости к ребенку, ни сочувствия к его матери - ничего, кроме ненависти, поднявшейся из глубины памяти, как муть - со дна Черного ручья. Алевтина съездила в город, взяла направление на судебно-медицинскую экспертизу. Раздеваться до трусов было стыдно. Пожилой врач равнодушно осмотрел порезы на ее теле, и стал писать бумажку, потом спросил, где еще синяки, Алевтина повернулась боком, показала бедро (ударилась случайно о стол, когда уворачивалась от ножа Ольги). Кровоподтек был приличный, она даже сама удивилась.
      
      Вечером тихо постучали к ней в окно. Снова пришла Ольга - серая от смертной тоски, зареванная, обессилевшая.
      
      - Аля, отдай ребенка! Сын не виноват перед тобой. Меня казни - ну, хочешь - убей! Зарежь.
      
      - Хорошо, - сказала Алевтина. - Отдам. Но не задаром. Дашь мне сто тысяч.
      
      - Бери, сколько хочешь! - обнадежилась Ольга. - У меня деньги есть - много! Бери! Вот...
      
      Ольга вытащила из бюстгальтера завернутую в носовой платок стопку тысячных купюр.
      
      - Остальное завтра привезу.
      
      - Хорошо, - сказала Алевтина. - Принесешь деньги, тогда и поговорим. Но запомни: чуть кому слово скажешь - не будет тебе сына. Молчи!
      
      - Ни словечка не скажу!
      
      - Клянись!
      
      Ольга собралась перекреститься, но Алевтина перехватила ее руку, оттолкнула сердито.
      
      - Ты что делаешь, дура! Мое колдовство черное, дьявольское, а ты крестишься!
      
      Ольга смотрела на Алевтину сумасшедшими глазами - верила.
      
      - Иди! - приказала Алевтина. - Принесешь деньги, тогда и поговорим.
      
      - А где сыночек-то мой? Небось, голодный...
      
      - Нет. Он спит. Для него день - как минута. Уходи! И помни: скажешь мужу - не увидишь сына никогда.
      
      Ольга попятилась к выходу и, неловко толкнув дверь плечом, вывалилась в сени.
      
      В предрассветье Алевтина вышла из дома. Все тихо. Деревня досыпает последние сны. Скоро вспоют петухи, и желтые огоньки в окнах начнут новый день. Алевтина прижала к себе тяжелый сверток и быстро зашагала к перелеску на холме. Отсюда был виден лишь ее дом, вся деревня потонула в седом тумане.
      
      Раздвинув ветки кустов, она высмотрела окно своего дома. Развернула черную тряпку, бросила на землю. Ружье было тяжелое, с виду совсем новое, с оптическим прицелом. Алевтина нашла его под ящиками с инструментом, на чердаке. Там же, на пыльных полках под самой кровлей видела она какие-то детали, похожие на зачищенные от земли части оружия. Руки задрожали: она вспомнила брата Ваню, как он учил ее стрелять из старой партизанской винтовки, шутя, говорил: "В жизни все пригодится!" Лет уж восемь, как Ваня уехал в город, а потом пришло известие: погиб при невыясненных обстоятельствах.
      
      Алевтина винтовку взяла бережно, загнала патрон, поставила левый локоть на сук, - толстый, заранее аккуратно спиленный, прижалась щекой к прикладу, подняла правый локоть и зажмурила левый глаз. Голос брата Вани напомнил: "Задержи дыхание!" Она прицелилась, нажала на курок. Тяжкая отдача больно ударила в плечо. Звук унесся в деревню - это хорошо! Поверят люди Алевтининой сказке про то, как сидит она у окошечка и вдруг - бабах! На тетрадку сыплется стекло, а Ольга грозит в окно кулаком. Убить человека - это вам не парня увести! Крепко осудит молва, и вспомнятся грехи, каких за норовистой Ольгой числилось немало. Алевтина представила себе баранью оторопь Ольги, когда люди в морду ей кинут: "Бешеная!" Словом этим припечатывал народ только последнюю оторву - безмозглого и тупого человека, которым брезгуют и сторонятся. Будет Ольге деревенский бойкот.
      
      Туман плыл молочными пенками в низину, лизал  желтую дорогу. Алевтина обошла вокруг деревни, забралась в старый Ольгин овин, за выгоном. Винтовку обтерла, спрятала под корыто, забросала сверху сеном. Пускай люди найдут, братнина ружья не жалко.
      
      Домой учительница вернулась никем не замеченная. Дрожала в ледяной от росы юбке. Осмотрела окно. Стекло раскололось, вокруг дырочки бежали трещины. В стене, над письменным столом, появилась вмятина от пули. Если бы Алевтина сидела в это время на привычном месте, эта пуля застряла бы в ее голове.
      
      Ей вдруг стало страшно. Господи, что же я делаю?! Ведь у Ольги погиб ребенок. Все знают, что погиб - живой вернулся бы. Да бог с ней, с Ольгой - в конце концов, сказано: "Аз Воздам!"
      
      Под окном мокрые георгины уронили красные головки на сломанных стеблях. Алевтина обняла цветы, прижала к лицу холодные лепестки и заплакала. Слезы были покаянные, отчаянные. Нет, денег с Ольги она не возьмет, про выстрел никому не скажет, и все - хватит! Пускай живут Кулаковы, как могут - у нее своя дорога! Институтская подруга зовет в Новосибирск, учительницей в гимназию. Кто сказал, что в тридцать семь лет нельзя начать все сначала?! Уволиться и уехать! Жаль покидать родные места, но здесь жить больше нельзя.
      
      Алевтина вошла в сени, сбросила мокрые сапоги, куртку. В комнате, янтарной от восходящего солнца, пахло лесными цветами. Она кинулась на диван и уснула мгновенно, словно наплакавшийся ребенок.
            
      ...Алевтина вырвала лист из тетрадки и решила составить список вещей, необходимых в дороге и на первое время, пока не получит аванс на новом месте. Вдруг за окном заурчал автомобильный мотор. Учительница подошла к окну и увидела подруливший к ее забору УАЗиК - приехал участковый, Александр Иванович. Вслед за ним из машины вылез незнакомый мужчина в сером костюме и городских остроносых туфлях. Они открыли калитку и остановились, о чем-то споря. Участковый указал на разбитое окно, через которое той ночью вылезла Ольга, на сломанную раму. Мужчина в сером кивнул, сорвал цветущую веточку жасмина,  понюхал. Они направились к дому, протопали по крыльцу. Постучали и тотчас вошли.
      
      - Здравствуйте, Алевтина Григорьевна! - сказал участковый. - Как самочувствие?
      
      Незнакомый мужчина споткнулся о половичок, сбитый в ком, поздоровался.
      
      - Жива, - тихо сказала Алевтина. Раненую руку нешуточно ломило и жгло, видимо, поднялась температура.
      
      - Побои сняли?
      
      - Да. Хотите чаю?
      
      - Нет-нет! Факт избиения зафиксирован, так что вы можете на Ольгу Кулакову в суд подать.
      
      - Нет, не буду. Она потеряла ребенка. Жаль ее, несчастную...
      
      - Скажите откровенно, чего Кулаковой от вас надо?
      
      - Требует, чтобы я вернула ей сына. Она думает, что я колдунья.
      
      - Вот как? Интересно... А вы в самом деле не знаете, где мальчик?
      
      - Не знаю. - Алевтина насторожилась. - Занятия в школе закончились, с тех пор я его и не видела.
      
      - Так, так. Ну, поправляйтесь.
      
      Пока участковый беседовал с ней, городской парень ходил по комнате, что-то примечая, рассматривал книги, заглянул в окно над письменным столом.
      
      - Александр Иваныч, глянь-ка! - вдруг сказал городской.
      
      Мужчины заслонили окно своими спинами, потом сдвинули головы, рассматривая стену над письменным столом.
      
      - Что же вы Алевтина Григорьевна, стекло не вставите новое? Дует, небось?
      
      - Завтра придет плотник, поставит новую раму.
      
      - Я про окно в сад. У вас в стекле дырка.
      
      - А... Это ерунда.
      
      Участковый взял стул и решительно уселся рядом с диваном, на котором сидела, стиснув колени, Алевтина.
      
      - Когда в стекле появилось пулевое отверстие?
      
      - Что?! Какое отверстие? Ничего не знаю.
      
      - А вот и пуля, - сказал городской и поскреб ногтем стену. - Эксперт приедет, достанем без проблем.
      
      - Зачем? Не надо! - сказала Алевтина
      
      - Так-так, - повторил участковый. - Моя теща говорит, что в среду утром браконьеры палили. Вы не слышали?
      
      - Нет, не слышала. И вообще, я ничего не имею против Ольги.
      
      - Значит, все-таки выстрел был, и стреляла Кулакова?
      
      - Нет! - взмолилась Алевтина. - Никто в меня не стрелял! Не надо ничего ковырять. И заявление я порву.
      
      - Ну-ну! - участковый встал, и оба мужчины посмотрели на Алевтину с интересом, словно оценивая, достойна ли эта невзрачная женщина снайперской  пули.
      
      Участковый и его спутник ушли. Алевтина видела в окне, как они идут через палисадник и исчезают за кустами. Заурчала отъезжая машина. Участковый явился для порядка - это учительница поняла, а этот городской пижон? Чего он тут вынюхивал?
      
      Алевтина написала директору школы заявление об увольнении, съездила в город, заказала билет до Москвы. Оттуда надо лететь самолетом. Подруга очень обрадовалась ее скорому приезду и обещала встретить. Остались мелочи: заколотить окна и двери, отдать ключи бабе Дарье, попросить, чтобы присматривала. Алевтина надеялась еще вернуться в родной дом - на отпуск.
      
      Вечером прибежала баба Дарья, теща участкового, и принесла странные новости:
      
      - Зять мой Сашка сказал, что у Ольги нашли винтовку, из которой убили трех человек.
      
      - Постой-постой! Кого убили? Когда?
      
      - Давно уже - восемь лет тому как. У них в милицейской базе это ружжо, которое у Кулаковых под овином нашли, числится за каким-то бандитом.
      
      - Какая чушь! - вскрикнула Алевтина, холодея.
      
      Наблюдательная старуха не сводила с нее глаз, но понимала все по-своему.
      
      - Сашка говорит, что ты хорошая женщина, но покрывать Ольгу не должна. Это она, бешеная, в тебя стреляла.
      
      - В меня никто не стрелял! Я пойду к Александру Иванычу и скажу, что...
      
      - А еще Сашка говорит, - перебила ее старуха, - что Ольгин любовник ограбил бизнесмена. Украл миллион!
      
      - Какой любовник?
      
      - Их ты-ы! Думаешь, Алексей-то у Ольги первый?! Зять мой Сашка так и сказал: миллион рублей грабанул любовник. Его потом поймали, посадили, а денег так и не нашли. Недавно поймали какого-то бандита, так он на Ольгу показал, мол, это она искала для ихней банды миллионера побогаче и охмуряла. Она ж городская! Да ты что же - ничего не знаешь?!
      
      - О чем?
      
      - Ольга-то в нашу деревню неспроста приехала. Как того бизнесмена убили, она и сбежала подальше, Алешку твоего наскоро увела, да фамилию сменила. Теперь Ольгу будут трясти. Пассодют злодейку!
      
      - За что?!
      
      - Пособница, значит.
      
      - Какой ужас!
      
      - Вот и я говорю! Наказал ее Господь за все прегрешения! Так что, пассодют Ольгу, вот увидишь!
      
      - Не посадят, бабушка! Прошел срок давности.
      
      Бабка чего-то рассердилась и заговорила быстро, гневно:
      
      - Ну, уж я не знаю! Сашка-зять сказал, под ее овином нашли винтовку хорошую, снайперскую. Из этой винтовки много кровушки пустили. Если бы она в тебя не стреляла, отвертелась бы, зараза! Так что теперь будет ей небо в крупную клетку.
      
      И вдруг Алевтина вспомнила, что деньги-то появились у Алексея после женитьбы - хозяйство он поставил широкое, крепкое, от цен перекупщиков почти что и не зависимое. Прикинув тогдашние цены и курс рубля, она поняла, что кулаковское хозяйство отлично вписывается в украденный миллион. Если сейчас начнут копать, откуда у Кулаковых деньги, Алексей только руками разведет - был гол как сокол, да женился на девке с приданым. А откуда приданое?.. Значит, все знал, но молчал?..
      
      Баба Дарья говорила много и азартно, потом увидела, что женщине не до нее и неохотно ушла.
      
      В мозгу Алевтины что-то застопорилось. Она никак не могла сложить события в причинно-следственную логическую цепочку. Думала о брате и отце. В последнем письме Ваня написал, что у него появилась невеста - красавица Светлана, а потом - исчез. Ольга объявилась в сентябре, а про гибель брата стало известно поздней осенью. Может быть, Ольга знала, что Ваня - брат Алевтины? А может быть, Ваня был ее любовником?.. Или она мстила - хоть не ему, так его сестре?
      
      Винтовку принес Иван - это факт. Спрятал, потому что знал: на ней кровь. Выходит, что ее Ваня, любимый братишка, тоже был бандитом?!
      
      - Какой ужас! - повторила Алевтина, мертвея. - Нет, не может быть!
      
      Она помнила брата лихим парнем. Задиристый, упрямый, но - честный. Он мог бы убить человека - в драке, один на один. Откуда Ваня принес эту страшную винтовку? Зачем спрятал?
      
      Учительница сидела, стиснув руки, незряче глядя в окно, словно вернулся тот черный день, восьмилетней давности. Когда-то она думала, что ничего страшнее в ее жизни уже не будет...
      
      Оружие хранилось на чердаке отцовского дома, но об этом никто не знает. А если бы Алевтина не стреляла, не нашли бы пули; не подложила бы винтовку в кулаковский овин, не нашли бы ее менты, не признали бы в ней оружие исчезнувшего киллера и не оказалась бы Ольга в тюрьме. Кажется, по убийствам срок давности десять лет... Но ведь следователь уцепился за покушение на убийство учительницы!
      
      Алевтина сидела до темноты и думала. За последними событиями как-то забылось исчезновение маленького Лешки. Она вспомнила степенного маленького мужичка. Учился он ровно, старательно. Белобрысый, с большими Ольгиными глазами цвета весеннего неба. Красивый ребенок. Из него вырос бы красивый мужчина - работник, семьянин, умеющий любить и быть преданным.
      
      Алевтина собралась как-то вдруг, неожиданно для самой себя. Вытащила из шкафа вязаную шаль, Алексеев подарок, который восемь лет не надевала, и пошла к Алексею. Света в доме не было. Алевтина нажала на звонок - отозвалось мелодичное "ку-ку!". Она постучала - никто не ответил. Дернула дверную ручку, удивилась - открыто. Вошла. В богатом коттедже Кулаковых было неуютно - словно хозяйка исчезла давно. Алексей лежал на диване, в холле, спал. Она вспомнила, как раньше любила смотреть на него, спящего. В те годы он спал красиво, как принц страны сновидений, тупая крестьянская усталость разглаживалась, лицо становилось юным.
      
      - Алексей! Извини, что зашла без приглашения...
      
      Она наклонилась. От спящего завоняло перегаром. Господи! Да он же пьян! Раньше никогда он не пил, то есть только в праздник, для доброго застолья.
      
      - Алексей, это я, Алевтина!
      
      Он открыл мутные глаза.
      
      - Аля...
      
      Алевтина не стала его тормошить. Огляделась. В этом доме она была впервые. Богато у них, все по-городскому, не то, что в ее избе. Лестница ведет на второй этаж, а в холле под аркой видна кухня с красивой обстановкой. Алевтина обыскала холодильник, нашла продукты и принялась варить обед, изредка заглядывая в холл, на Алексея. Посуда была чужая - красивая, неудобная.
      
      Алексей по-прежнему лежал в заляпанных грязью брюках на белом кожаном диване. Открыв рот, спал лениво и тяжело, словно между жизнью и смертью.
      
      Когда стемнело, Алевтина села к столу, глядя в сумеречное окно. Вдруг над ее головой вспыхнул свет - это Алексей встал и явился перед ней.
      
      - Ты извини, Леша, я тут похозяйничала.
      
      - Ладно. Чего тебе надо?
      
      - Ничего. Я просто хотела спросить про Ольгу. Бабка Дарья сказала, что... Ну, словом, Ольге грозит тюрьма. Я не верю, что она преступница.
      
      - Ольга-то?! Ха-ха-ха! Не веришь?! Ты у нас правильная, терпеливая. Тебе гадят, а ты утираешься. Ангел небесный!
      
      - Извини, я пойду.
      
      - Чего извиняешься, дура?!
      
      Алексей больше не имел над ней власти: этот помятый мужик со злыми глазами был чужим, как городская шваль.

      - Прощай, Алеша. Я скоро уезжаю. Жаль, что все так вышло. Но каждому из нас пришло "Аз Воздам". Мне воздалось одиночеством - не знаю, за что. Лешеньку, сына твоего жалко...
      
      - Сына, говоришь?! - Алексей двинулся к ней так грозно, словно хотел ударить по-мужски, с замахом.
      
      - Сына... - повторил он, вдруг обмяк, и в горле у него всхлипнуло.
      
      Алевтина терпеть не могла пьяных слез.
      
      - Ольга жила с бандитом, - сказал он. - К нему в город ездила. Врала, мол, к доктору. И не Ольга она вовсе, а Светлана Огинская по паспорту! По чужим документам замуж пошла. Она в городе по ночным клубам плясала, у шеста - голая. Вон фотки лежат - глянь! Следователь подарил. На долгую память.
      
      Алевтина подошла к камину. На пестром мраморе, рядом с подсвечником лежало несколько фотографий. Она взяла их и - ноги подкосились - села в кресло. На верхнем снимке ярко рыжая очень худая красавица обвила шест ногой, изогнувшись тонким корпусом назад. "Какая красивая!" На всех фотографиях была одна и та же девушка - очень эффектная в сценическом макияже, полуобнаженная.
      
      - Кто это?
      
      - Кто-кто - дяревня-а-а! Ольга, вот кто!
      
      - Не похожа.
      
      - Это она! Мне участковый сказал. Ты на лицо-то погляди внимательно.
      
      Что-то общее узнавалось Алевтине в стандартной красоте: прямой нос, пухлые губы, нарисованные брови. Но вот на этой фотографии был прекрасный женский профиль. Раковина аккуратного ушка, округлый затылок - похоже на Ольгу. Но ввалившиеся щеки... глубоко посаженные огромные глаза с поволокой...
      
      - Да она это, она! Отпечатки пальцев совпали, - сказал Алексей устало. - Не сомневайся. Я башкой об стенку бьюсь - как ей закатило в деревне спрятаться? Почему не в загранице? 
      
      - Из Европы экстрадируют. Там бы ее быстро вычислили.
      
      - Пряталась она от бандитов. Правильно! Кто узнает драную городскую кошку в деревенской толстухе? И винтовку прятала, как дура, - под овином. Видать, хотела продать кому-то.
      
      - Кто нашел ружье?
      
      - Винтовку-то? Да бомж Причина и нашел - который ходит, просит выпивку.
      
      - Зачем он полез под овин?
      
      - Я ему там место отвел. Он у меня бычков пасет. Не в доме же его, вшивого, держать! А Ольгу теперь посадят, так что малец вовремя пропал. Яблочко за яблонькой покатилось.
      
      Алевтина рассердилась.
      
      - Сына тебе не жалко, но ты же любил жену семь лет. Теперь она в беде, а ты ее бросишь?! Мужчины - ничтожество вам имя!
      
      - Постой, Аля, не уходи! У Лешки-то моего кровь не Ольгина и не моя.

      - А чья?.. - Алевтина вдруг все поняла.

      - Не мой он сын, а любовника ее - того бандита, чью винтовку она прятала.
      
      Алевтина остановилась, как громом пораженная.
      
      - Значит, Лешенька...
      
      - Да! Не мой он! Я Лешку продал, понимаешь?! Своими руками отдал!
      
      - Что ты мелешь, пьянь?!
      
      Алексей снова повалился на диван и зарыдал, лающим всхлипом, трясясь спиной и задом с поджатыми ногами.
      
      - Я ж его вырастил! - стонал он в подушку. - Сыном звал! Любил! Ольга орала мне в лицо: "Постылый! Ненавижу! Загубил мою молодость!" А я все терпел ради сына, ради Лешки жил с этой шлюхой...
      
      Алевтина шагнула к дивану, схватила Алексея за шкирку, с неожиданной силой сдернула на пол и пнула ногой в бок.
      
      - Где ребенок? Кому ты мальчика отдал? Убью, зараза!
      
      Она лупила его по лицу крепкими сухими ладошками, но он мотал мокрым от слез лицом и мычал, принимая шлепки.
      
      - Урод! Гадина! Кому ты отдал ребенка! Отвечай! Убью, скотина!

      - Цыганам...
      
      Алевтина плюнула, стараясь попасть Алексею в лицо. Выскочила на крыльцо, пробежала по мокрой дорожке, хрустя белым гравием, и, оставив чугунную калитку в сад открытой, устремилась к дому бабы Дарьи. Бежала задыхаясь и умоляла, сама не зная, кого.
      
      Баба Дарья с порога поняла - у Алевтины новая беда.
      
      - Проходи, Аленька. Чего тебе?
      
      - Александр Иванович дома?
      
      - Уже легли спать. А что случилось-то?
      
      Алевтина отстранила старуху, постучала в низкую дощатую дверь спальни. Изнутри сказали: "Да-да!"
      
      Муж с женой смотрели телевизор, лежа на узкой кровати с кружевным подзорником, как два голубчика, укрытые общим одеялом до подмышек.
      
      - Извините, Александр Иваныч, что поздно. Беда у нас.
      
      - Садись, Аля, - сказала Марина, его жена.
      
      Марина, словно деревенская "матушка", всех принимала по-доброму, приветливо, видимо, понимая, что беда может настигнуть кого угодно и в любое время суток.
      
      - Алексей Кулаков мне сейчас признался, что сына Лешеньку он продал цыганам.
      
      - Как продал?! - ахнула Марина.
      
      Александр Иванович крякнул.
      
      - Когда продал? - спросил он.
      
      - Не знаю, - растерялась Алевтина. - Наверно, когда мальчик исчез.
      
      - Поздно уже - сказал участковый. - Поздно.
      
      - Да, я понимаю, извините, я завтра приду к вам в отделение...
      
      - Да нет, искать, говорю поздно. В отделение, конечно, приходи, но прошло уже три недели. Но я тебе, Алевтина Григорьевна, прямо скажу: если отец не знает, куда увезли ребенка, то его вряд ли найдут.
      
      Участковый вдруг раздумал спать.
      
      - Эх! - сказал он. - Ты, Аля, иди домой, я сейчас встану.
      
      Алевтина зачем-то поклонилась, смущенно попятилась в коридорчик, наткнулась на подслушивающую бабу Дарью. У старухи горели глаза:
      
      - Вот ужас-то! Прямо как в сериале! Неужто Алексей дите родное на органы продал?! И сам сознался?
      
      - Да, сам.
      
      - А может, он его убил?
      
      - Господь с вами! Он же не зверь! Хотя теперь и не знаю... Господи!
      
      - Ты иди домой! - сказала Дарья. - Сашка сам все сделает.
      
      
      Алексея увезли в город на следующий день. Алевтина узнала об этом все от той же бабы Дарьи.
      
      Мальчика отыскали скоро. Богатый цыган, не имевший наследника мужского пола, хотел Лешку усыновить - чем-то ему приглянулся именно русский мальчишка. Может, хозяин решил разбавить густую цыганскую кровь свежей, белоголовой Русью. Отъезд в Новосибирск Алевтина отложила до осени - из-за Лешки. Она съездила в район, в отдел опеки и попечительства. Мальчика должны были отправить в приют, но к счастью, кто-то из начальства ушел в отпуск, кому-то было некогда, процесс затянулся, и даже без взяток, очень быстро, ей удалось оформить над ним опеку. Лешку у цыгана она забрала. Глядел мальчонка бодро - ни испуга, ни шока, пел и плясал в рубашке из красного атласа уже по-цыгански, с удалью и русским присвистом. Видно, и на самом деле, цыгане взяли его не в рабство, а в семью, роднёй.
         
      Спустя два года Алевтина с Лешкой собрались ехать на край света. Алевтина затянула ремень на большой спортивной сумке и подумала: "До чего же далеко Ольгин лагерь! Ох, устанет мальчонка". Шагая затем по тихому проселку к автобусной остановке, они с Лешкой обсуждали, как целую неделю будут ехать в поезде.
      
      - А потом на местном автобусе часа два. И еще пешком...
      
      - Если попутки не будет, - заметил мальчик.
      
      - Тяжелый у тебя рюкзак! Давай, я понесу!
      
      - Я сам, тетя Аля.
      
      - Тебе же тяжело.
      
      - Сам.
      
      - Вырастешь, станешь бодибилдером, - засмеялась Алевтина, сжимая в своей руке крепкую ладошку мальчика.
      
      - Нет, - сказал Лешка упрямо, - я буду адвокатом.