Мойша и часы Павел Буре

           Мы жили на квартире в еврейской семье. Семья состояла из матери, сына, русской невестки и собаки.                Самой старой из семьи была, конечно, мать, лет за семьдесят, звали ее почему-то, как и собаку — Мака, только прибавлялось тетя или баба. Обе Маки были до того упитаны и стары, что еле  передвигались.                Сын — Мойша Израилевич, лет пятидесяти, худой, маленького роста вечно в движении.                Невестка — Галина, статная женщина из кубанских хохлуш, значительно выше Мойши.  Сын и невестка работали в угледобывающем тресте.  Жили дружно и сытно.
                Никогда не было слышно, что они обедают. Обычно они пили чай, а чай это приличный кусок мяса или сала, колбаса,  кондёвочка (ряпушка),  молоко, хлеб, сладости, ну и конечно сам чай. Отсюда и происходило — тетя Мака звала семью пить чай, ну а к чаю что бог послал. Хозяйства у них особого не было — дом, сарай, гараж, небольшой огород с парниками и новенькая «Победа», уже лет семь стоящая в гараже без движения.
                По праздникам у них за столом собирались якутские евреи — родственники и друзья. Приглашали они и нас. На столе обязательная фаршированная щука — гвоздь стола, кисло-сладкое мясо, знаменитые кобяйские караси, сало толщиной в ладонь, холодец, к нему хрен, всякие другие вкусные блюда,  на десерт мартышки — замороженные взбитые сладкие сливки с брусникой и хворост, летом окрошка на щавеле. Спиртные напитки в ассортименте от коньяка до разных настоек — брусничная, голубичная, черносмородиновая, кедровая …                После первого тоста непосредственно за праздник, начинались еврейские анекдоты, в промежутках клеймили позором сионистских ястребов и Голду Меир. Тетя Мака выражалась вполне определенно — она  называла их израильскими проститутками.                Особенно им нравился анекдот об одесском еврее Шлёме. Приехал в Одессу гипнотизер. Дает представление в цирке.  На трибуне сидят два еврея. Один толкает другого в бок и говорит — Разве это гипнотизер? Ты Шлёму знаешь? Вот тогда был гипнотизер. Отстань от меня, я и тебя не знаю — отвечает сосед. Нет, ты знаешь, какой был тогда гипнотизер — не  отстает первый. Зовет гипнотизер на арену Шлёму, а у него одна нога короче другой, на костылях ходит. Шлёма выходит, а гипнотизер ему и говорит — Шлёма, бросай костыли. Шлёма — как же я брошу, у меня она нога короче, я же разобьюсь.
— Шлёма, бросай костыли, я же гипнотизер. Шлёма мнется.                — Шлёма, бросай костыли, я же гипнотизер. Ну, Шлёма и бросил.               
                — И что, пошел?                — Да разбился к бениной матери, вот это был гипнотизер!                Еще тетя Мака всегда рассказывала о том, как однажды зимой у них украли белье во дворе после стирки. Заключала она свой рассказ словами — И белье и прищепки и все как есть. Эта фраза вошла в прибаутку и все в семье, когда речь о неком законченном действии, обязательно прибавляли      —  И белье и прищепки и все как есть. К примеру, приглашение пить чай  звучало так — Все уже на столе, и белье, и прищепки, и все как есть.                В заключение Мойше давались родней наставления в ироничной форме о том, что следует срочно продавать «Победу» и покупать «Волгу», пусть уж лучше «Волга» стоит в гараже, «Победа» технически устарела. А чего  стоило их обсуждение откармливания им свиньи минувшей зимой в условиях города.
                — Как  же ты, Мойша,  умудрился за всю зиму откормить такую свинью, что когда пришло время убоя, сам на плечах отнес  ее к убойщику? Спрашивали евреи — А ведь ты совсем не богатырь. А сколько мешков хлеба ты ей перетаскал за всю зиму?  Никак беговую свинью откармливал? Или в тебя пошла свинья? — шутили евреи.
                Вспоминали и рассказывали, каким прежде был Якутск, что аптека напротив универмага принадлежала их семье, в пригороде староверы выращивали арбузы, товары привозились в город на барках, и прямо у причала шла бойкая торговля. Мака показывала сервиз царских времен, Мойша золотые карманные часы знаменитого Павла Буре.
                А так почти все присутствующие подшучивали над ним, он решил тоже над кем-нибудь подшутить.  Он достал часы на массивной золотой цепи, доставшиеся от деда, приговаривая — Что у меня, всего часы, вот у моего деда была золотая тачка с породой, примерно с кулак величиной, носил он ее на золотой цепи в кармане, как была сделана, просто заглядение. При этом он поглядывал на нас.
                — Предлагаю только им за двадцать пять рублей часы Павел Буре вместе с цепью, деньги на стол и часы ваши. Евреи кинулись его останавливать — Не дури, Мойша.
                — Нет, я так хочу. Они-то не знали, что у нас таких денег перед стипендией нет, а он прекрасно знал.
                — Давай, плачу через двадцать минут и  часы мои.
                Поняв,  что шутка может зайти далеко и ему может попасть от тети Маки, Мойша сразу спрятал часы, а евреи подумали, что он прислушался к их увещеваниям. Шутки кроме нас с Мойшей не понял никто, решили, очередная блажь напала на него. Не мог же он сказать, что денег у нас нет, вот, он в шутку и предлагает сумасшедшую сделку.