Потеря речевой невинности

           Множество воспоминаний в моей голове кружились, как карусельные лошадки (они теснились  там, не давая уснуть).
           Вспомнилось, как потеряла свою речевую невинность - впервые заматерилась, значит.
           Потом подумалось, как мне повезло с окружением в детстве и юности. - Никто не применял нецензурную речь.

           Первый раз услышала нехорошее слово, работая в поликлинике участковой медсестрой - во время воскресного дежурства в процедурном кабинете.
            Наплыв больных прекратился, в освободившееся время разговаривала с санитаркой (с годами запамятовала, как её звали по имени отчеству - пусть простит меня, мой читатель, буду и дальше писать просто «санитарка»): вернее она расспрашивала, а я отвечала.
         - Кем работает твой муж? - поинтересовалась сотрудница, стоя на подоконнике и протирая окно.
          - Шофёром.
          - Б...ун значит! - Многозначительно произнесла, как припечатала санитарка.
          - А что это? - заинтересовалась я, впервые услышав незнакомое слово.

          - Это… (после небольшой заминки с трудом подобрав подходящее слово, чтобы было понятно такой наивной дурочке, как эта мед.сестричка) – гулящий! – пояснила грузная женщина, едва не свалившаяся с подоконника, глядя на меня со смесью недоверия и недоумения в серых глазах, пока я смотрела на неё снизу вверх.

          Вот вспомнилось же такое!

          В школе я не слышала матерков (как сейчас вспоминаю) даже от мальчишек-сорванцов. Воспитывали тогда наших мальчиков так: не позволяли они себе распускать языки при девочках, оберегая их уши и души.

          Сейчас, с большим запозданием, говорю: - Спасибо, вам, мальчики!

          Многое тогда ещё зависело от наших (в большинстве своём) прекрасных педагогов.
          В далёком прошлом в школу вызвали моих родителей, когда в запальчивости у меня вырвались такие слова про одного одноклассника: - Да он врёт!
          Даже такое  высказывание не допускалось в школьном окружении.
          - Надо говорить «лжёт»! – уточнила учительница, не преминув сказать о родителях.

          Опять-таки запоздало, пишу: - Спасибо, вам, дорогие наши учителя! - Ограничивая нас в плохих словах, вы увеличивали наш словарный запас.

          Длинное получилось у меня предисловие. Продолжаю писать о том, о чём упомянула во втором абзаце.

          Происходило это в Кумузеке - есть такой посёлок в Мойынкумах. Там, в весенней командировке, я работала уже лаборантом и несла малопочётную, дополнительную общественную нагрузку – отвечала за продукты и расходом денег на них; следила, чтобы овощи не портились – картошка, например. Вот так и проводила своё свободное время, перебирая и просушивая картофель, который должен был храниться в подвале на складе. Перебранное, относила вёдрами в подпол; примерно, после двадцатого ведра заныла поясница. Мы с картошкой находились в центре внимания, сидящих вокруг на корточках, временных рабочих, лениво покуривающих и отпускающих шуточки в мой адрес (контингент был ещё тот: бывшие зэки, или будущие кандидаты в них). Здесь меня и прорвало:
          - И что вы сидите здесь, как на выставке кобелей? Нет, чтобы помочь! Не мне одной надо! – злобствовала я.
          Мужики рассмеялись и стали помогать - отсортированный и набранный в вёдра картофель они относили в подвал. Дело заладилось.

          Собачье определение пола, это ещё ничего, по сравнению с настоящим матом, который в отряде доводилось слышать от наших рабочих, когда они общались между собой.

          Вот одним прекрасным весенним вечерком, сидим мы на крылечке с сотрудницей; и что-то накатило на меня такое, что я выдала следующее:
          - Поматериться хочется...
          - Выматерись... - откликается та (нет, чтобы отговорить!).         
          Выразилась (уж не помню какими словами, но явно непечатными) и, не выдержав собственной брани, заплакала - так пакостно сделалось на душе,
          Было мне тогда двадцать три года.

          С той поры (иногда), когда меня совершенно выведут из себя, теряя контроль над собой и своими словами если и выражаюсь, то крайне редко. Потом, опомнившись, сконфуженно молчу.

          Когда на улице слышу вместо прекрасной человеческой речи мат, меня передёргивает; то же чувство возникает при чтении рассказов с ненормативной лексикой, применяемой зачастую не к месту и прямым текстом. Вы уж, извините меня, пишущие такие рассказы, за этот вопрос:
          - У вас не становится плохо на душе?

25 февраля 2014 г.