Глава 24. Неудача. Неудачник

И вот, наконец, наступил день вывоза летного изделия. В принципе, никаких отличий от обычных вывозов, в которых принимал участие, не было.
Просто вокруг было гораздо больше людей, не занятых в работах. Белые халаты скрывали крупнозвездные погоны и дорогие костюмы высокого начальства. Эти любопытствующие очень мешали перемещению занятого персонала, заполняя своей плотной массой и без того тесные проходы, которые еще оставались между установщиком и зданием контрольно-испытательной станции. Вскоре уважаемую публику все же вытеснили за специально натянутую ленту. Но, периодически то одна, то другая группа высоких чинов пыталась прорваться за ограждение, громко выражая возмущение явным пренебрежением к своим персонам.
Мы завершили работу и перенесли наше оборудование на установщик. Сопровождать изделие поручили мне. Я поднялся на платформу установщика и уже «с высоты своего положения» стал с интересом наблюдать за лихорадкой приготовлений.
Наконец открыли ворота МИКа и подали тепловозы. Повеяло холодом, резко запахло выхлопными газами, и гулкое помещение наполнилось шумом работающих дизелей. Публика за ограждением мгновенно рассеялась.
— В следующий раз надо сразу загонять тепловозы. Как тараканы разбежались. С утра работать не дают. Еле за ограждение упросил уйти, тра-та-та, тра-та-та, — пожаловался кому-то, невидимому мне, пробегавший по направлению к воротам начальник службы режима МИКа.

И вот установщик с ракетой медленно выехал из МИКа и остановился.
Мгновенно возникло ощущение, что присутствую при историческом событии. Несколько операторов снимали процесс вывоза ручными камерами. Чуть поодаль, с разных точек работали несколько стационарных кинокамер. В воздухе прямо над нами на небольшой высоте несколько раз пролетел вертолет, из распахнутых люков которого тоже велась съемка.
Вокруг установщика выставили охрану из трех десятков бойцов, вооруженных автоматами. При вывозе макета ничего подобного не было.
Метрах в ста от установщика, справа от магистрального пути, за ограждением стояла большая толпа работников МИКа в белых халатах. К ним присоединилось множество тех, кто, как и работники МИКа, напрямую или косвенно, были причастны к этому событию — вывозу на старт ракеты, которая в тот период была самым большим достижением нашей страны.

Слева от магистрали, метрах в пятидесяти, разместилась длинная вереница легковых автомобилей, преимущественно черного цвета. Преобладали «Волги», но среди них затесались и несколько «Чаек». У каждой машины стояло по два человека: покрупнее — очевидно, начальник, помельче — водитель, а может и наоборот.
Тепловозы, наконец, из положения «тяни» переместились в положение «толкай», и гигантское сооружение с белеющей на нем фантастической ракетой медленно двинулось к стартовому сооружению. Снова засуетились операторы кинохроники. Пешком, сохраняя дистанцию, двинулась в путь вооруженная охрана.
Но, уже минут через десять медленного движения установщика, увидел, как вереница машин с начальством дружно сорвалась с места и исчезла за МИКом. Еще минут через пять рассеялась толпа работников промышленности. Свернули свою аппаратуру и киношники.
Событие приобрело привычный вид будничной работы.
Я вошел в кубрик установщика, занял место в мягком кресле, в котором обычно спал, когда дежурил в МИКе, и погрузился в дремотное состояние. Ехать было ой как долго.

Вечером, когда ракета уже была установлена на старте, произошло первое происшествие.
В пятидесятом сооружении, как всегда, шло подведение итогов первого дня работы. Обслуживающий персонал, выполнявший стыковку магистралей, уже оставил в покое тележки для обслуживания двигателей ракеты и спустился в подземное сооружение. Мы, вдвоем с часовым, стояли у покинутой ракеты и смотрели на гроздья труб большого диаметра, подстыкованных снизу. На макете такие работы не проводились, а потому необычный вид был для нас обоих в новинку.
Неожиданно раздался сильнейший шум, который обычно издает газ высокого давления, выходящий из крупной магистрали. Мы с часовым что-то кричали, но уже не слышали друг друга. Я бегом бросился в сооружение. Доложил майору Мирошнику, который тогда впервые был назначен руководителем работ от нашей части. Он тут же подвел меня к техническому руководителю от промышленности. Так я познакомился с легендарным человеком — Эмилем Борисовичем Бродским, который впоследствии долгие годы был моим начальником.
Четко ответил на вопросы Бродского, и вскоре Мирошник, связавшись с кем-то по телефону, выдал необходимые команды. Нештатная ситуация была устранена. Начался разбор полетов. Нашли стрелочника. Оказалось, боец из наземных служб случайно открыл вентиль подачи азота для предстартовой продувки хвостового отсека ракеты. Хорошо, люди уже покинули отсек, иначе последствия для них стали бы необратимыми.

Чуть позже, увидев на моей руке красную повязку, подошел незнакомый майор. Он показал удостоверение сотрудника госбезопасности.
Его интересовало, насколько хорошо охраняется ракета. Показал ему на часового, поводил вокруг ракеты, которую он разглядывал с большим интересом. Когда майор, полностью удовлетворенный, собрался, было, уходить, решил немного развлечься. И тут же набросал ему несколько планов, как бы я проник к ракете, если захотел. Комитетчик был в шоке. Мгновенно пост был усилен, пути «врагу» перекрыты. Часовым, да и мне, отныне стало веселей коротать время ночного дежурства. Нас стало трое.

Утром меня сменил старший лейтенант Шашев. Когда я вышел из сооружения, захватив вещи, увидел, что тот окружен группой незнакомых офицеров, среди которых сразу узнал морского полковника.
— Всего три незаметные царапины чертилкой, и вся ваша работа коту под хвост. Ракета жахнет прямо на старте, как в прошлый раз. Это я вам, как специалист, говорю. Можете хоть кого спросить, — раздавался бодрый голос Шашева.
— А вы еще кому-нибудь об этом говорили? — спросил полковник.
— А меня никто и слушать не будет. Разве специалистов кто слушает? Нам только взыскания лепят. У меня их целых двенадцать. Да я вам столько способов расскажу, как угробить ракету, у вас волосы дыбом встанут, — жаловался Шурик на тяжкую долю непризнанного специалиста.
В это время полковник увидел меня и жестом подозвал к себе:
— А вы что здесь делаете?
— То же, что и в МИКе. Вот, только что сменился с дежурства, — ответил ему.
— А кто этот сумасшедший? — спросил полковник, отведя в сторонку.
— Это мой сменщик, старший лейтенант Шашев.
— Вызовите руководителя работ, — выдал указание член Госкомиссии.
По громкой связи вызвал майора Мирошника.

— Немедленно уберите отсюда этого дурака. Чтобы духу его тут не было, — показал полковник Мирошнику на Шашева, — Он же сумасшедший. Всем рассказывает, как вывести ракету из строя. Я только в его глаза посмотрел, сразу понял, этот и сам запросто прочертит нужные царапины, да не три, а для надежности, пять или шесть, — негодовал он.
— Кем же я его заменю? У нас двигателистов всего трое, — задумался Мирошник.
— Вот старший лейтенант есть, — подсказал полковник, указывая на меня.
— Да он уже больше суток у ракеты. Только что сменился.
— Ничего. Еще сутки отдежурит. Потом отдохнет. А этого убирайте немедленно, — приказал полковник и пошел к своей команде, увлеченно слушавшей громкие разглагольствования Шашева.
— Шура, ты что, ненормальный? Ты зачем эту публику небылицами развлекаешь? Они же все всерьез воспринимают. Тебе хихоньки, а у меня проблема, кем тебя заменить, — накинулся Мирошник на Шашева.
— А что? — кипятился Шура, — Я им правду говорил. Пусть думают. У них папахи большие. А я человек маленький. Что хочу, то говорю. С меня спроса нет.
— Да ты и впрямь дурак, Шура. Дуй на площадку, доложи Липинскому, что тебя отстранили от дежурства навсегда. Понял? Навсегда! И не спрашивай меня больше ни о чем, иначе я взорвусь, — потихоньку выходил из себя Мирошник.
Вид у него был достаточно свирепый. Огромная борода стояла дыбом. Эту бороду он отпустил после своего летнего отдыха, когда каким-то образом ухитрился получить ожоги лица. Борода ему шла. В ней Мирошник был очень похож на Фиделя Кастро. Он это понимал, и уже ни за что не хотел ее сбривать, хотя следы ожогов давно прошли.

— На чем я поеду? Мотовоз уже ушел. Я лучше здесь останусь. Покушаю на халяву, как участник предстартовой подготовки, — с важным видом продолжал гнуть свою линию Шашев.
— Вон отсюда! Бегом! По шпалам! По шпалам! — заорал, не выдержав, Мирошник. Шура медленно развернулся и с важным видом побрел с нулевой отметки.
— Шура, спирт оставь! Работать нечем! — крикнул ему вслед.
— А вот хрен! — обернулся Шура, — Мне теперь свое горе надо чем-нибудь залить! А тебе еще подвезут! — весело проинформировал о своих планах Шура.
Как потом выяснилось, на площадку он так и не попал, а, перехватив по дороге машину, уехал прямо на десятку. Дня через два Шашев, наконец, появился в казарме, где получил свое очередное, тринадцатое, взыскание.
— Что мне с ним делать? — горевал Липинский, приехавший после обеда подбодрить меня и подвезти спирт для работы, — Попробую его сунуть в новую часть. Только не возьмут его туда с кучей взысканий. Придется снимать. Может хоть там одумается, — рассуждал Липинский.
— Горбатого могила исправит. Шурика переделать невозможно. Он и там взысканий наберет. Да и не согласится он никуда переходить. Ему и здесь хорошо, — высказал ему свое мнение.
— А я его и спрашивать не буду. Подам в список и все. Не Борю же Афанасьева подавать. Вы теперь с ним вдвоем остались. А Шурика попробую соблазнить, что снимем ему все взыскания.
— Попомните мое слово, Эдуард Александрович, Шурик согласится. Но, как только снимете взыскания, сразу откажется, — высказал ему свое предположение.
— Ладно. Буду думать, как его от нас убрать, — пожал руку Липинский и уехал.

Шурик, отошедший от дел, удивительно легко согласился с предложением Липинского. Действительно, чтобы снять теперь уже тринадцать взысканий, ему потребуются годы нормальной работы. А нормально работать Шурик не любил.
И вот как-то вечером он зашел ко мне и объявил, что все взыскания с него сняты. Он теперь чист, как стеклышко. И завтра едет на новое место службы. А потому я должен его хорошенько угостить, поскольку наша совместная служба завершилась.
— Шурик, насколько мне известно, всегда выставляет виновник торжества.
— А у нас будет наоборот. Я вот вам с Борей место освободил. Теперь у вас конкурентов нет. Так что, бутылка с тебя. А завтра я к Боре на десятке зачешусь. Пусть и он мне выставит, — веселил своей наглостью Шурик. «Скучно будет без него», — подумал, доставая с антресоли заветную бутылку водки.
Как же ошибся, думая, что наши с Шуриком пути разошлись. Его пыл первооткрывателя окончился ровно в день получки. В тот день он заявился в команду и неожиданно объявил, что с завтрашнего дня выходит на работу к нам.
— Как это? — удивленно спросил Липинский, — Тебя же приказом перевели в другую часть.
— Деньги я, где сейчас получил? — широко улыбаясь, спросил Шурик, и сам же ответил, — В своей родной части. Тот приказ — фикция. Мне один знакомый сказал. Он еще никем не утвержден. А новая часть только формируется. Знаете, сколько там работы? Мне все это не подходит. Поэтому я остаюсь здесь. Туда я больше ни ногой. Там пусть ёжики работают.
— Шурик, тебя завтра же будут разыскивать по всему полигону и накажут за самовольные действия, — негодовал Липинский.
— Да они рады от меня избавиться. Все равно работать меня не заставят. Пусть работают дураки, а я деньги буду получать. Ишь, дурачка нашли. Лучше пусть взыскание дадут. Кстати, оно у меня будет первым за годы безупречной службы, — в свою очередь возмутился Шурик.
Он так больше и не попал в ту часть, бросив все решительно и бесповоротно. Как ни странно, ему это сошло с рук без всяких последствий.

Это была странная подготовка к пуску. После того, как ракету установили на старт и состыковали все коммуникации, дальнейшие работы вдруг прекратились. Вот уже несколько дней шли постоянные совещания специалистов.
Я же превратился в штатного экскурсовода. В день проводил по десять-пятнадцать экскурсий. Состав делегаций — самый разнообразный. От членов ЦК КПСС и главных конструкторов ведущих предприятий до совершенно случайных людей, которые, как оказалось, были просто хорошими знакомыми Мирошника.
Вскоре начались работы, подобные тем, которые все время проводились на макете — доработки изделия. И жизнь вошла в привычную колею. Сутки на старте, сутки на площадке. Постепенно пропали многочисленные экскурсанты. Все стало обыденным, подобно привычным многомесячным работам с макетом.

Вместе с нарастающей усталостью, постепенно накатывало общее подавленное состояние. Иногда навещал Липинский, или Шурик. Липинский обычно привозил спирт для работы, а Шурик прибывал с противоположной целью.
— Отлей немного, а то мне теперь спирт не выделяют, — жаловался Шурик, — Говорят, бери в той части, куда тебя определили. Нашли дурака. Так я туда и поехал.
Если спирта было достаточно, отливал ему немного в заранее приготовленную фляжку. Но чаще Шурик тут же выпивал выделенную ему дозу, чтобы, как он говорил, не терять спирт на стенках фляжки, и уезжал на обед, на первый черпак.
— Ты мне дай ключ от номера. Я у тебя немного посплю после обеда под музыку, — веселил своей непосредственностью Шашев.
— Шурик, ключ на вахте. Тебе его все равно не дадут. Так что твой отдых отменяется. Мне что ли сотворить что-нибудь, чтобы от работы отстранили. Надоело все. Шурик, ты от отдыха не устал?
— Кто же от отдыха устает? Скажешь такое. Ладно, работай. Работа дураков любит. А я поехал. Завтра подъеду, а ты свой ключ не сдавай, — выдал ценное указание Шурик и уехал. Я остался один на один со своими невеселыми мыслями.

Вечером в столовой встретил одну из подруг-неразлучников, с которыми мы с Хахиным дистанционно познакомились еще в первые дни пребывания на площадке. В тот раз Татьяна, как звали эту девушку, впервые приехала одна. Мы встретились, как старые знакомые. Когда она узнала, что у меня есть магнитофон и интересные записи, тут же захотела послушать. Пригласил в гости, мало надеясь, что придет.
Пришла. Оказалось, в гостинице у нее много подруг, поэтому к нам ее свободно пропускали. Угостил компотом из персиков и шоколадом. Татьяна, похоже, стеснялась и почти ни к чему не притронулась.
Не было здесь Шурика. Уж тот бы отличился. Потом долго слушали музыку, разговаривали. Она — москвичка. А ее подруга из Подмосковья. Они работали на монтаже электроаппаратуры. Командировка для них — премия. Неплохие заработки, плюс командировочные. Командировка всего на три месяца. Счастливая. А я за два года пребывания в этой Тмутаракани только один раз съездил домой. Вечер прошел незаметно. Договорились о новой встрече.
На дежурстве впервые поймал себя на мысли, что жду завтрашний вечер. До сих пор было наоборот — скорее бы на дежурство. Там хоть узнаешь очередные новости. Пусть даже, как обычно, неутешительные.
Доработки изделия, наконец, завершили. Начались комплексные проверки систем ракеты. Обнаружилось, что пока ракета стояла на старте, от проливных дождей, таких редких в здешних местах, но, как нарочно, выбравших это время, отсырела кабельная сеть. И поиск неисправностей превратился в постоянный кошмар для управленцев. Устраняли неисправность в одном месте, она появлялась в другом. И так по кругу до бесконечности.
Совершенно случайно выявили крупный дефект, из-за которого вообще встал вопрос о съеме изделия и отправке его в МИК. Выход все же нашли. И целую неделю на старте шли круглосуточные работы по замене агрегата.
Наконец, снова приступили к комплексным проверкам, которые все также проходили с отрицательным результатом. Мне это напоминало маниакальные попытки начинающего автолюбителя завести автомобиль, в баке которого нет ни капли бензина.

Меж тем, наши отношения с Татьяной стремительно развивались. Мы уже не только слушали музыку, но и ходили в кино и гуляли по площадке. Я нес ей свой бред о кристаллической жизни, а она все это внимательно выслушивала. Похоже, я был чем-то интересен, иначе, зачем ей все это. Я же, наконец, нашел в ее лице благодарного слушателя.
Вскоре почувствовал, что мы слишком привязались друг к другу. Размышляя обо всем, неожиданно для себя осознал бесперспективность наших отношений. Зачем мне новые проблемы, если я любыми способами хочу уйти из армии? А любые способы — это даже те, которые ведут меня к свободе лишь через немалый тюремный срок. Мне уже в открытую намекали об этом наши горе-руководители. И я подумал, что пока наши отношения еще в начальной стадии, пора их решительно прекратить. Стоит ли обнадеживать человека, не имея надежной почвы под ногами?
Наше расставание было непростым. Я, очевидно, не смог подобрать правильных слов. Да и какие слова могли скрасить горечь осознания того, что потеряна надежда. Мне было очень плохо в тот вечер, но думаю, Тане было не легче. Судя по тому, как она восприняла мои слова, она испытывала ко мне отнюдь не платонические чувства. Что же мог ей дать я — несчастный человек, с искалеченной душой и искалеченной жизнью, которая во мне едва теплилась после потрясений от невосполнимой потери, и которая, возможно, обречена еще и на испытания тюрьмой?
А может, именно Таня сможет вернуть меня к жизни? Пусть она ничем не напоминает Людочку, как та другая Таня, но я и так знаю, что мою любимую не заменит никто. Людочка покинула меня навсегда. Это непоправимо. Но, это жизненная реальность. Я всегда буду ее помнить, но жить прошлым — это тупик. Это путь в могилу. А я, как ни странно, все еще жив. Хотя, жив ли?
А сможет ли Таня когда-нибудь понять мою безумную любовь к давно умершей девушке? И надо ли ей это понимать? Надо ли вообще что-то объяснять? Зачем?
Хотя теперь уже действительно незачем. Что сделано, то сделано. Я снова одинок в этом бесконечном мире, заполненном людским морем.
Мое дежурство прошло в жутком душевном смятении. Я сменился с дежурства и вернулся в гостиницу, в свой обшарпанный номер с тем, чтобы завтра начать все сначала. А вечером меня вдруг разбудила Таня. Она вела себя так, словно позавчера у нас с ней не было никакого разговора. И на душе вдруг стало спокойно и даже уютно. Хорошо. Если она так решила, пусть будет, что будет. И я сделал вид, что ничего не было.
А через день впервые почувствовал женскую заботу. Это, оказалось так приятно. Я дал Тане ключи от моего номера — те самые, которые мне совсем не хотелось давать Шурику. Утром, когда пришел с дежурства, как всегда, опоздав в столовую, на столе ждала записка: «Завтрак в ванной». Там, в холодной воде обнаружил бутылку кефира и еще что-то к завтраку. А вечером пришла Таня и разбудила на ужин. После ужина погуляли вокруг площадки, а потом долго стояли у открытого кинотеатра «Ветерок», где народ танцевал под магнитофонную музыку. Я никогда в жизни не танцевал, а потому с любопытством наблюдал, пытаясь понять смысл в этом неумелом кривлянии толпы людей, называемом танцами. Тане, похоже, очень хотелось танцевать. Увы. Я был бессилен ей помочь.
На танцах нас заметили девчонки из нашей гостиницы. Вечером, когда, проводив Таню в ее гостиницу, возвращался к себе, мне устроили допрос с пристрастием. Оказалось, с десяток девушек были бы рады, если бы обратил на них внимание. Одна из них, моя однофамилица, вообще заявила, что ей даже фамилию не надо менять, в случае чего. Словом, типичный курятник, когда вдруг оказывается, что единственного петуха обрекли на куриный суп, но оставили на одну ночь на месте, предупредив об этом кур. Я заметил, что в сторонке стояла даже та самая другая Таня, и внимательно слушала, не принимая участия в разговоре.

Однажды вечером, когда Таня зашла ко мне, и мы засиделись чуть дольше обычного, в коридоре раздался шум «облавы» на посторонних. Администрация, во главе с директрисой, врывалась в номера и устраивала обыск, заглядывая в туалеты, шкафы и даже под кровати.
Большой любительницей таких рейдов была Калякина — одна из администраторов. Это была особа неопределенного возраста, значительно за сорок. У нее был скверный характер старой девы и внешность, которую метко характеризовали оба ее прозвища: Козья Морда и Квазимодо. Самая запоминающаяся деталь внешности — выщипанные брови, вместо которых было нечто, безвкусно нарисованное черным карандашом. Она нюхом чуяла посторонних в номерах, и, как рассказывали «пострадавшие», похоже, испытывала острые ощущения, сходные с оргазмом, когда вдруг обнаруживала в номере парочку. Неважно, что эта парочка вовсе не скрывалась и вполне безобидно смотрела телевизор.
И вот раздался стук в мою дверь. Стучала Калякина. А вот и ее мерзкий, с повизгиванием, голосок.
— Немедленно откройте администрации! Открой по-хорошему. Я точно знаю, что к тебе прошла особа из другой гостиницы. Я сама видела! — кричала Калякина.
Похоже, директриса в это время стучала в другую дверь. Таня была ни жива, ни мертва от страха. Я жестом показал ей на койку. Она, поняв, быстро забралась под одеяло прямо в одежде. Я положил подушку поверх ее головы. Внешне создавалось впечатление, что койка пуста.
— Что надо? Вы что, с ума сошли, спать не даете? Сколько сейчас времени? — шумел я нарочито сонным голосом, — Я с дежурства, а с утра снова на дежурство. Не мешайте спать, — продолжал говорить через дверь, быстро раздеваясь. Я знал, эта публика не отстанет, пока не добьется своего.
— Немедленно открой, — продолжала шуметь Калякина. Открыл. Она попыталась прошмыгнуть мимо меня, но я перекрыл ей проход.
— Вам не стыдно? Куда вы рветесь? Я же не одет. Дайте хоть одеться, потом изучайте мой номер хоть до утра. А я завтра просто не пойду на дежурство. Надоело! Даже выспаться не дают в этой гнусной гостинице. Тра-та-та, — громко возмутился я.
Краешком глаза отметил, что Калякина взглядом уже обшарила мою комнату и койку, но, похоже, ничего подозрительного, в виде предметов женской одежды, не обнаружила. Об этом свидетельствовала ее последующая реакция.
— Хорошо, не кипятись. Спокойной ночи. Но, смотри, я все равно увижу, если эта особа вдруг пройдет мимо меня, — с явным разочарованием, но с очевидной угрозой произнесла Козья Морда и захлопнула дверь.
— Все, опасность миновала, — сообщил Тане, поднимая подушку, — Но ты в ловушке. Калякина, оказывается, тебя засекла, когда ты пришла. А потом, похоже, ждала, выйдешь, или нет. Что теперь делать? Твои подруги смогут тебя выручить?
— Не знаю. Девчонки уже спят. Да и эти там бродят. Не знаю, что делать. Я боюсь, — запаниковала Таня.
— Ладно, спи до утра здесь, на койке. А я в кресле устроюсь. Завтра утром вместе с девочками проскочишь, — предложил ей свой вариант.
В конечном итоге на койке мы спали в ту ночь вместе. Утром Таня вышла из гостиницы, никем не замеченная. Впоследствии мы старались не задерживаться дольше разрешенного времени с тем, чтобы снова не попасть в подобную ситуацию.

Однажды, прямо с утра у ракеты появилась представительная делегация. Из общей массы выделялся очень крупный человек странного вида. Жарко. А потому все были одеты по-летнему. На этом товарище были смешные клоунские брюки, едва ниже колен. А дальше, как их продолжение, яркие пестрые носки, закрепленные на ноге специальными креплениями, и огромные сандалии, не меньше сорок седьмого размера. Товарищ шумно давал указания своей свите, и был явно всеми недоволен.
Подошел Липинский. Он, конечно, всех давным-давно знал и постепенно мне представил. Шумный товарищ оказался министром общего машиностроения Афанасьевым. Он действительно был здесь самым главным. В делегации были и Главный конструктор Мишин, сменивший на этом посту Королева, и Главный теоретик Келдыш, и, наконец, заместитель Главного конструктора — Борис Аркадьевич Дорофеев, который был непосредственным начальником Бродского.
В свое время Дорофеев был самым молодым заместителем Королева. Рассказывали, что СП по-своему любил своего молодого зама, но и отчитывал его постоянно, по поводу и без повода.
Бродский тут же подозвал Эдика, и тот включился в общие разговоры. Вскоре делегация покинула нулевую отметку. Липинский подозвал меня и познакомил с Дорофеевым.
Было принято решение сушить кабельную сеть ракеты. И я должен был обеспечивать эти работы спиртом и сжатым воздухом.
Вскоре обтекатели были сняты, сеть расстыкована, и пошла долгая и нудная работа.
— Держи шланги! — крикнул я с верхней площадки и сбросил вниз одну за другой несколько бухт шлангов, — Ну и раззява, — похвалил управленца, неуклюже поймавшего первый, но получившего затем несколько неслабых ударов концами разворачивающихся в воздухе шлангов, которые он не успевал ловить.
— Извините, ловкость уже не та, — буркнул управленец, глянув вверх. Это оказался Дорофеев. Я поскорее исчез за щитком. Мне было неудобно. Вскоре наблюдал, как он руководил процессом, лично показывая управленцам, что и как делать.
Сеть сушили, состыковывали, проводили испытания, которые по-прежнему не шли. Сушка продолжалась. И когда все уже вроде бы стало получаться, хлынул проливной дождь, похоронивший все результаты, достигнутые с таким трудом. Но путь был намечен, и он вроде бы давал положительные результаты. Работы были продолжены.
Вскоре подошел очередной пакет доработок изделия. Электроиспытания приостановили. Вновь появились бригады работников промышленности. Начались многодневные работы в отсеках ракеты.

Недели через две после памятной ночи Таня сообщила, что она в положении. Я был, конечно, крайне удивлен. Мне это показалось невозможным. Но, решил ничего не обсуждать.
— В чем проблема? Поехали на десятку и распишемся, — предложил ей. Таня не возразила. Мне, конечно, все это добавляло кучу проблем, поставив большой крест на моем увольнении из армии. Но, это был хоть какой-то выход из моего душевного кризиса.
Я, разумеется, не поверил, что Таня беременна. Но, решил пустить все на самотек, по принципу: «Пусть все будет, как и должно быть, даже если будет наоборот». Хочется ей думать, что она в положении, пусть думает. Время покажет. Хочет выйти за меня замуж, пусть так будет — я давно готов променять свою одинокую неустроенную жизнь на любую другую.
Но твердо знал, что все равно буду рваться из армии, хотя теперь мне будет гораздо трудней добиться своей цели, чем холостому. У меня появится ответственность перед семьей. Я стану уязвимым.
Оказалось, расписать нас сразу невозможно, потому что у обоих это первый брак. А потому нам назначили испытательный срок — месяц. Ладно, будем ждать.
Поговорил с Борей Раньковым. Тот часто консультировал девочек из гостиницы. На мои расспросы из чистого любопытства всегда, улыбаясь, говорил: «Врачебная тайна. Опять у них женские проблемы». Когда рассказал о моем случае, только рассмеялся:
— Поверь моему многолетнему опыту. Ребенок — это обычная женская уловка. Сплошные вопросы и невнятные ответы. Ты сам хочешь жениться, или нет?
— Хочу, но не меньше хочу уйти из армии, — ответил внезапно развеселившемуся Боре.
— Причем здесь армия? Это теперь для тебя вторично. Раз хочешь, женись, — и, поразмыслив, Боря добавил, — Знаешь, я бы поступил так. До свадьбы никаких контактов. Надеюсь, ты меня понимаешь. За день до мероприятия — небольшая проверочка. Жестоко, но надо. Мы это по психологии проходили. Сообщаешь, что передумал. А дальше события, как правило, развиваются по двум схемам. Первая схема — если пойдет разговор, типа любишь, не любишь. После объяснения дружно идете в ЗАГС. Вторая — если разговор сразу же пойдет о ребенке, и ни о чем другом. В этом случае надо все отложить до выяснения, будет ли ребенок, или это просто шантаж, а если будет, то, чей ребенок. Ты здесь можешь вообще оказаться не при чем. Так иногда бывает. А вообще думай сам. Я только даю советы, как врач. А тебе давно надо жениться, иначе свихнешься. Это тебе тоже медицинский совет, — заключил Боря.
Для меня, без пяти минут двадцатисемилетнего дебила, все, изложенное Борей, оказалось полным откровением. Я был наивен в этих премудростях. Впрочем, как впоследствии оказалось, Таня была точно такой же.
Наконец на площадку прибыла Танина подружка Нина — второй неразлучник. Образовалась тесная компания и более широкая. В тесную, кроме нас троих, входил Толик — ухажер Нины. А широкая компания была представлена еще несколькими коллегами неразлучников. Ребята неплохие, забавные. И я постепенно переместился в чужую гостиницу, где ко мне никто не предъявлял никаких претензий, как это часто бывало в нашей гостинице по отношению к посторонним, да и не только к ним.

И вот, наконец, наступил долгожданный день, когда очередные испытания изделия прошли без сбоев до самого конца. Управленцы ходили, как помешанные, буквально не дыша, и с нетерпением ожидая результатов обработки телеметрии. Я, передав дежурство Боре Афанасьеву, тоже остался ждать. К обеду поступила команда приступить к подготовке ракеты к пуску. Ориентировочное время пуска — завтра в шесть утра.
Ясно, мой отдых пропал. Мы двумя расчетами начали снимать с ракеты все съемное оборудование, устанавливать стабилизаторы, готовить аварийный инструмент, формировать боевой расчет и многое другое. В суете день пролетел незаметно.
На жилой площадке началась эвакуация. С башни обслуживания видел, как огромные колонны машин начали выдвигаться с площадки куда-то далеко в степь. Потом подъехали несколько мотовозов, которые, загрузив толпы людей, тоже покинули площадку. Где там теперь Таня? Куда их отправят? Она, очевидно, уже поняла, что наша сегодняшняя встреча отменяется. А машины все шли и шли. Эвакуировали соседние площадки. В наступившей темноте вилась непрерывная лента из света фар и габаритных огней потока машин.

Вскоре началась эвакуация персонала стартовой площадки. На площадке остался только боевой расчет. У каждого оставшегося была повязка с номером расчета. На моей повязке была цифра «152». Эту повязку, как и осколок ракеты, кусочек парашюта системы аварийного спасения и флажок съемного изделия, который случайно не сдал, — все это до сих пор храню, как память о том пуске.
Ракета стояла ярко освещенная, и оттого зрелище было просто фантастическим. Оказалось, включили специальное телевизионное освещение. Зайдя на командный пункт по вызову десятого номера, которым по-прежнему был майор Мирошник, увидел множество телевизоров, каждый из которых показывал свою картинку. Я мог видеть все площадки башни и все оборудование на них, вплоть до мельчайших подробностей. В то время подобное зрелище вряд ли можно было увидеть где-нибудь еще, кроме телестудий.
Где-то невысоко над стартовой площадкой кружил невидимый в темноте вертолет кинохроники.
Вскоре поступила команда на эвакуацию расчета в сооружения, и старт обезлюдел. Началась заправка ракеты. Это была многочасовая операция, и мне, наконец, удалось немного поспать, примостившись на брезентовом чехле за каким-то электрическим щитом.

Разбудили меня новым вызовом к десятому. Мирошник показал на экран телевизора и спросил, что это за дым и насколько он опасен. Я увидел, что вся первая площадка окутана дымовой завесой. Как ни пытались нам помочь телевизионщики, рассмотреть что-либо было невозможно. Ответил, что надо смотреть на месте. Другого выхода нет.
Заправка была прекращена. Я надел специальную обувь. Взял бойца с аварийным набором. И мы вдвоем пошли к ракете. Было видно, как все триста метров нашего пути за нами следят видеокамеры. Мы поднялись на площадку. Установили связь с десятым. Оставив бойца на связи, прошел на площадку.
Это был не дым, а пары сжиженных газов. Каких? Явно не кислорода, потому что цвет далек от голубого. Значит, азот. Но откуда здесь жидкий азот? И тут обнаружил место, где, очевидно, была слабая теплоизоляция, а по огромному  трубопроводу подавался переохлажденный жидкий кислород, что стало причиной сжижения азота прямо из воздуха. Опасность состояла в том, что жидкий азот тек прямо по обшивке ракеты и попадал на механизмы наземных систем. В любой момент гигантские силы, вызванные большим местным перепадом температур, могли разрушить конструкцию механизмов, а то и повредить ракету.
Передал информацию десятому, предложив вызвать заправщиков с лотками, чтобы отвести струи жидкости от опасных мест. Вскоре они все сделали. Теперь азот испарялся прямо на лотках. Нас стало видно телевизионщикам, и вскоре "картинка" была восстановлена.
В это время на площадке появились Яшков, Кольцов и несколько штатских. Похоже, они вернулись с ужина, и их срочно направили мне в помощь. Мой начальник был в норме, но Яшков был настолько хорош, что еле держался на ногах.
Он тут же попытался сунуть палец в жидкий азот, чтобы таким странным образом подтвердить, что это не кислород. Кольцов еле успел перехватить руку. Хорошо, все происходило вне зоны видимости камер слежения. Я предложил всем покинуть башню и остался один на связи. Вскоре возобновили заправку. Поток азота на лотках увеличился, но на процесс это не влияло. Понаблюдав с полчаса, вернулся в бункер за свой электрощит.

Меня разбудили, когда еще было темно, но уже появились первые признаки приближающегося рассвета. Заправка уже завершилась и нам предстояла смешная операция. Необходимо снять защитные чехлы с люков азотной продувки хвостового отсека. Каждый чехол имел длинный фал из парашютной стропы. Свободные концы двадцати четырех строп были привязаны так, что казалось, будто бы этими хлипкими веревочками ракета привязана к земле, чтобы не улетела. Всю эту систему в шутку называли автоматикой завода «Прогресс».
И вот мы с Кольцовым снова преодолели путь в триста метров и оказались у заправленной ракеты. Неожиданно сработал дренажный клапан одного из баков. Шум был такой силы, что пришлось закрыть уши руками. Но самым неприятным показался момент, когда в полной тишине раздался невероятно громкий "хлопок" открываемого клапана. Наконец, клапан закрылся. Мы отвязали стропы и сдернули чехлы.
На входе в сооружение нас уже поджидал Липинский с ножницами, которыми он быстренько отрезал стропы так, что чехлы остались лишь с небольшими хвостиками. У нас долго отказывались принять эти чехлы без строп, и мне так до сих пор неизвестно, чем закончилась эта борьба военных и штатских за очередную «халяву».
Началась эвакуация боевого расчета стартовой площадки. До пуска осталось всего полчаса. Уехали последние машины с людьми.
На нулевой отметке нас всего четверо. Мы с Борей Афанасьевым, радист для связи и водитель «Волги», на которой мы последними будем уезжать в район эвакуации. Наша задача — контроль расстыковки коммуникаций и начальной стадии отвода башни обслуживания от носителя и объекта.
А ракета уже жила автономной жизнью. Она, как фантастический спринтер, готовилась к сумасшедшему стремительному броску. Ее организм уже почти набрал требуемую силу и сейчас, казалось, был сконцентрирован лишь на том, чтобы оказаться в полной готовности к моменту старта. Словно кровь по артериям и венам, по трубопроводам ракеты с шумом циркулировали компоненты топлива и сжатые газы. То в одном, то в другом месте коротко жужжали электроприводы агрегатов и со звонкими щелчками срабатывали многочисленные клапаны систем, приводимых в исходное положение для старта. А мозг ракеты уже сосредоточился для управления ее сложнейшим организмом и напряженно ждал лишь одной команды — «Пуск».
Мы с Борей распределились и, спускаясь от площадки к площадке, проконтролировали закрытие всех бортовых клапанов и отвод коммуникаций от ракеты. Спустились с башни и доложили по рации. Башня медленно двинулась в стартовое положение. Когда ракета оказалась полностью вне зоны башни, доложили и сели в машину. До пуска оставалось двенадцать минут. Я в последний раз взглянул на чудо техники, и мы на большой скорости помчались как можно дальше от ракеты, готовой к пуску.

Когда до пуска было уже около минуты, остановились в степи, так и не доехав до района эвакуации боевого расчета. Связавшись с десятым, узнали, что дана десятиминутная задержка пуска. Неужели отбой и еще сутки аварийных работ на заправленной ракете?
Мы снова сели в машину и уже не спеша, добрались до места. Увидел расставленные в определенном порядке спецмашины и автобусы для перевозки людей. Отдельно стояли легковые машины. Там же виднелся флажок командного пункта. Люди стояли вдоль специально вырытой траншеи, которая могла бы, в случае необходимости, стать убежищем.
Отсюда стартовая площадка была видна, как на ладони. Солнце еще не взошло, но было уже совсем светло. Все замерли в ожидании.
Наконец, под ракетой полыхнуло. Мгновение, и в полной тишине она медленно пошла вверх. Всё! Процесс необратим. Аварийных работ, к которым мы готовы, но проводить которые вовсе не хотелось, точно, не будет.
Ракета уже поднялась метров на двести, а яркий факел газовых струй ракетных двигателей все еще «подметал» нулевую отметку. Я живо представил, что сейчас творится там, где минут двадцать назад мы с Борей следили за отводом башни. Как удивительно было видеть в воздухе такую громадину, которую, казалось, не оторвать от земли никакими силами!
На высоте триста метров ракета отклонилась от вертикали и пошла по пологой восходящей траектории. Это сделали специально, чтобы она, в случае аварии, как можно дальше ушла от стартовой площадки.
Наконец, с полуминутной задержкой, до нас добралось звуковое оформление старта ракеты. Как по команде, раздалось дружное «Ура». Под эти крики гигантская белая ракета стремительно разгонялась, быстро набирая высоту и удаляясь от места старта по горизонту.
Но в небе уже начинала разворачиваться трагедия неудачного пуска. Я вдруг заметил примесь черноты в ярком бело-синем факеле реактивных газов.
— Какое «Ура». Всё! Конец! — вырвалось у меня с нескрываемой досадой.
— Что случилось? — озабоченно спросил Боря, но мой ответ ему уже был не нужен. Черный дым в следе ракеты был уже виден всем. Крики стихли. Все замерли.

Сработала САС, уводя объект от носителя. Но парашют, похоже, так и не раскрылся. Объект, как и носитель, уже не летел, а падал. Носитель вдруг разломился на две части, которые, объятые ярким пламенем, стремительно неслись к земле по разным траекториям. Панорама зрелища катастрофы уже занимала четверть небесной сферы. По яркости красок она затмила даже цвета восходящего солнца, хотя, конечно же, все слилось воедино.
Мы с ужасом видели, что самый большой фрагмент ракеты падал на одну из жилых площадок. Вряд ли там есть люди. Наверняка их эвакуировали. А вдруг какой-нибудь "колзин" со товарищи остались, чтобы взглянуть на пуск вблизи?
И вот начались взрывы падающих частей ракеты уже на земле. Мое объемное зрение пилота сразу представило все, как на карте. Я видел огромные столбы наземных взрывов. Они были выше многоэтажных зданий жилой площадки, которая, конечно же, намного ближе к нам от места падения ступеней ракеты.
И вот грохот катастрофы стих. Наступила мертвая тишина.

Что-то горело на старте. Пожарные, похоже, еще не добрались. В воздухе почти по всей траектории полета и падения ступеней ракеты траурной бахромой висели черные дымы. С земли, где упали обломки ракеты, поднимались к небу светло-серые клубы продуктов горения. Все это постепенно подкрасилось ярко-красным солнечным светом.
Картина была необыкновенно красочной, если бы это ни была трагическая картина разрушения и гибели нашей ракеты, нашего многолетнего труда и наших надежд…
Зашумела земля. Неорганизованные толпы народа бегом бросились от траншей к своим машинам. Все наполнилось ревом моторов и сигналами машин на фоне шума мечущегося человеческого стада. Машины срывались с мест, стремясь поскорее выскочить на дрогу и явно мешая друг другу и людям. Создавались и рассасывались огромные, грозно рыкающие и непрерывно сигналящие заторы машин. Некоторые рванули напрямик по степи. Часть из них мгновенно оказалась в траншеях, встав дыбом и высыпав из кузовов грузы и людей. Возникло ощущение полного хаоса.
— Еще ракеты взялись запускать. На земле какой бардак устроили, а туда же, — ворчал с досады Боря Афанасьев. Это был его третий неудачный пуск.
«Неудача. Неудачник. Неудача. Неудачник», — набатом стучало в голове.

Наконец, ситуация стабилизировалась, мы смогли попасть на дорогу и вскоре были на площадке. Гостиница оказалась безлюдной. Я поднялся к себе и не узнал свой номер. Дверь настежь, оконные рамы сняты и стоят у стенки. Повсюду горы пыли и песка, нанесенного через раскрытый оконный проем. Очевидно, это следы подготовки гостиницы на случай взрыва ракеты на старте.
Закрыл дверь, вставил оконные рамы и принялся за уборку. Слышал, как гостиница постепенно наполнялась голосами ее обитателей, прибывающих из эвакуации. Появилась администрация. Проконтролировала, все ли в порядке.
Закончив уборку, попытался уснуть. Не дали. Прибыла делегация за спиртом, которого у меня давно не было. После пятого по счету просителя, повесил на дверь табличку: «Спирта нет. Не стучать — спят уставшие люди».
Не знаю, сколько удалось проспать, потому что был разбужен администрацией, которая, прочтя табличку, решила проверить, что за люди у меня спят. Табличку пришлось снять. Снова появились любители халявного спиртного. Окончательно понял, что высплюсь только ночью.
Пришла взволнованная Таня. Рассказала, что их эвакуировали мотовозом километров за тридцать от старта. Они всю ночь пробыли в вагонах. А утром, когда увидела картину катастрофы, очень испугалась за меня. У них тоже было видно, как обломки падали на жилую зону. Правда, они подумали, что именно на нашу площадку.
Я взял оставшиеся от работ полфляжки спирта, и мы отправились к Тане, чтобы в тесной компании отметить хоть и неудачный, но все же состоявшийся пуск ракеты.

Лишь на следующий день попал на стартовую площадку. Как-то странно было видеть нулевую отметку без ракеты, с башней, которая все еще была в стартовом положении.
Вся площадь нулевой отметки была удивительно чистой, словно ее подмели гигантским веником. Бетон слегка оплавлен, и на его глазурованной поверхности ходить немного скользко, как по льду. Гораздо сильнее оплавлен бетон газоходов, а непосредственно под ракетой были видны застывшие следы бетонных потоков. Все металлические детали оплавлены, а кое-где искорежены. В проемах висели оплавленные и обгоревшие остатки металлорукавов и электрокабелей.
В принципе, стартовая площадка имела обычный вид после пуска ракеты, и ее несложно было подготовить к следующим пускам. Только когда они теперь будут?
На место падения обломков ракеты мы с Борей не поехали. Морально мы не были готовы увидеть останки того, что совсем недавно было для нас чем-то вроде живого организма, имеющего свой непростой характер и свою трагическую судьбу.

Резвился Шурик. Он приехал оттуда веселый и довольный. Рассказал о гигантских воронках, на дне которых они целый день отыскивали несработавшие пиропатроны и отстреливали их.
— Ну, Шурик, ты теперь хоть стрелять научишься, — грустно пошутил я.
— Мне уже новый пистолет выдали, так что мы еще посмотрим, кто лучше стреляет, — неожиданно обиделся Шурик.
— Конечно, новый стреляет лучше, — успокоил его, — Зато с моим ТТ спать удобнее. Он плоский.
Не знаю, что делал дальше, если бы пуск был успешным. Возможно, это на какое-то время задержало бы мои активные действия по увольнению из армии. Теперь же для меня увольнение — цель номер один. Закусил удила и Боря Афанасьев. У него другая задача — попасть на капитанскую должность, а это в нашей команде невозможно.

Жизнь части потихоньку втягивалась в режим активного безделья. Как всегда, едва снижался объем реальной работы, тут же возникала масса бессмысленной суеты, которая немедленно заполняла образовавшийся вакуум деятельности.
Активизировалась серость, которая тихо, не высовываясь, сидела по своим норкам, чтобы ее величество не потревожили в период, когда каждый человек в части на счету. Теперь же пришел ее черед. Она вдруг выпячивалась на передний план и делала весьма значительной свою часть никчемной работы. Начинались бесконечные изматывающие проверки.
На площадке вдруг возникало большое число патрульных. Появлялся даже офицерский патруль. У автобусной остановки проверяли сумки у всех подряд, включая штатских, на предмет провоза спиртного. Прямо у мотовоза задерживали офицеров в «плоско-параллельных брюках», ношение которых на площадке было запрещено командиром части.
Форма одежды уже давно стала объектом тихой войны, которую командир вел со своими починенными. В период, когда температура воздуха в тени превышала тридцать пять градусов, он вдруг заявлял: «А кто отменил мой приказ о форме одежды в части? Почему все офицеры в плоско-параллельных брюках?»
Уже на следующий день вся часть парилась в теплых кителях, затянутых портупеей, в брюках-галифе и в сапогах. А патруль активно отлавливал нарушителей. Через день, не выдержав жару, самовольно облегчали свою участь начальники, а еще через день, глядя на них — все остальные. Через неделю командир снова шел в атаку. И так до бесконечности. Война ненадолго прекратилась, когда от теплового удара прямо на ступеньках штаба части умер майор Сергеев.

Но даже святое дело помощи семье погибшего офицера серость превратила в противоположность — в свою очередную кормушку. Офицерам объявили, что по решению какого-то комитета в помощь семье каждый офицер должен ежемесячно сдавать по десять рублей. Естественно, никто не возражал. И даже наоборот, многие почувствовали свои семьи защищенными, в случае беды. Ведь простой подсчет показывал, что семья могла бы раз в два месяца покупать новый автомобиль, если бы она действительно регулярно получала собранные для нее средства.
Но через год выяснилось, что семья ежемесячно получала лишь соболезнования и сумму, в размере оклада этого офицера. И была благодарна. Все же остальные средства уходили на непрерывные поминки погибшего, куда приглашали только избранных и очень редко родственников. Возмущенные офицеры части прекратили «добровольный» сбор средств на пропой шайкой моральных уродов.

А вскоре вновь отличился Шашев. Опоздав на мотовоз, он ехал на площадку рейсовым автобусом. Рядом сидел знакомый штатский, который жаловался на бесчинства теперь уже не старшего лейтенанта, а майора Огородникова — бессменного коменданта площадки.
— Этот ваш Огород совсем оборзел. Нюх у него собачий. Сразу видит, кто везет. А нам это катастрофа — двадцать четыре часа и выговор обеспечены. А как тут жить без водки? Тоска зеленая. Не в себе же ее с десятки возить?
— Да вы сами виноваты. Зачем ему сумки показываете? Требуйте санкции прокурора, — учил Шурик несведущего в юриспруденции штатского.
— Какая ему санкция? — продолжал работяга, — Он сам себе санкция. Не покажешь — все равно двадцать четыре часа на сборы и вон с полигона.
— А зачем тогда показывать, если все равно? — резонно оппонировал Шурик, — Хоть будет, что выпить перед дорожкой. А так просто отберет. Кстати, а почему он не компенсирует ваши затраты, когда изымает водку? Тоже вопрос, — продолжал провоцировать рабочего Маленький Наполеончик.
— Нам не до того. Лишь бы с ним уладить. А он такой гад, ничем его не проймешь. Никакого сладу с ним нет. Столько хороших людей из-за него пострадало. Такого заработка лишил.
— Да что вы не можете его урезонить? Нашелся бы хоть один, да набил ему морду. Или еще проще — сбросил бы на голову кирпич. Не убил бы, так искалечил, — совсем разошелся Наполеончик.
И Шурик еще долго давал советы, как незаметно провозить спиртное в грелках, как проще разобраться с Огородниковым, чтобы никто не смог никого ни в чем заподозрить. Шел обычный треп от скуки долгой однообразной дороги, где не на что было глянуть, кроме знакомой до тошноты унылой серой степи.
А в то же самое время науку Шашева постигал и даже тщательно конспектировал сам Огородников, сидевший в одиночестве на сидении, что позади двух говорунов.
— Вы, гражданин с водкой, пройдите к патрульному, — скомандовал Огородников штатскому, едва автобус прибыл на площадку, — А вы, Шашев, пройдемте со мной к коменданту гарнизона. Там вы ему подробно доложите, как подговаривали штатских убить коменданта площадки, а я проконтролирую все по своему конспекту, — без всяких шуток предложил Шурику Огородников, который вообще никогда не понимал никаких шуток, а в особенности тех, что касались его особо важной персоны.
Шурик был перепуган насмерть выдвинутыми ему грозными обвинениями, но в итоге отделался лишь строгим выговором, которым и открыл свой новый послужной список после самовольного возвращения в часть.