Глава 25. Свадебное путешествие

На этом невеселом фоне решался вопрос моей личной жизни. Я уже нисколько не сомневался в чувствах Тани, да и у меня давно сформировался устойчивый комплекс вины. А потому долго колебался, стоит ли прислушиваться к врачебным рекомендациям Бори Ранькова, или проигнорировать.
Все решил разговор, который случайно услышал у администраторской, где проверял почту. Одна из наших девиц рассказывала другой, как шантажировала несуществующим ребенком своего незадачливого ухажера. «Вторая схема», — мысленно отметил про себя и все-таки решил воспользоваться психологической галиматьей «доктора».
Наш разговор сразу же пошел по первой схеме, но Таня на всю жизнь запомнила тот тест, который, конечно же, оскорбил ее лучшие чувства. Но, не мог же я сразу сказать, что всего лишь выполняю советы глупого эскулапа. Тогда бы она обиделась гораздо сильнее, почувствовав себя вдобавок еще и подопытным кроликом. Ведь дальше все тоже пошло по плану первой схемы. И вроде бы все осталось в нашей памяти, как неприятная и досадная помеха накануне начала нашей совместной жизни.
И только гораздо позже Таня стала непременно припоминать мне то мнимое отступничество, правда, только при крупных ссорах, когда любые мои объяснения вообще не брались в расчет. И я понимаю, что должен нести этот крест, не ропща, ибо сам виноват. Надо всегда думать только своей головой, даже, если она далека от медицинских премудростей.

Мы расписались в Ленинске по казахским законам, то есть без свидетелей. И я никак не собирался отмечать с кем-либо то, что было личным делом нас двоих. Тем более, не видел вокруг никого, с кем действительно хотелось бы это отметить. Кроме Жени Иксанова и Фаины, я так и не почувствовал за все это время ни одного человека, которого мог бы считать другом. Но Женя далеко, а Фаина неизвестно где.
Мы ждали автобус на площадку, до которого оставалось еще много времени. Бродили по Ленинску, и тут Таня сообщила, что приготовила сюрприз. Нас, оказывается, уже ждут на площадке широким кругом наших общих знакомых. Что ж, делать нечего, вечер придется посидеть болванчиками под дурацкие крики «Горько». Не помню, как вышло, но спонтанно пригласили Сашу Бондаря. Когда втроем ехали на площадку, пошел сильный дождь, что, как говорят, само по себе — очень хорошая примета. Хотелось бы верить.
Все прошло весело и пристойно. Но первую ночь совместной жизни пришлось провести в казахской степи, потому что на моей койке вынуждены были поместить нашего нечаянного гостя, а Таня жила в одном номере со своей подругой Ниной.
Было тепло. Совсем не хотелось спать. Мы бродили по давно исхоженным местам и мечтали о будущем.
— Что ж, каких-нибудь двадцать лет нам придется потерпеть друг друга, — хорохорился я.
Честно говоря, на больший срок действительно не рассчитывал. Ведь через двадцать лет мне будет сорок семь, а перед глазами куча примеров, когда военнослужащие, едва уволившиеся в запас с полигона, тут же умирали в возрасте сорока пяти — сорока восьми лет. Говорили разное. То ли от перемены климата, то ли от резкого перехода от напряженной жизни к относительно спокойной.
Но, тогда это мало волновало, потому что двадцать лет представлялись очень большим сроком. К тому же, еще не знал, удастся ли вырваться из армии, в которой, в случае неудачи, предстояло прослужить еще целых восемнадцать лет.

Под утро пришли в номер, где жила Таня. Там нас уже ждали Нина с Толиком. Мы продолжили наш праздник в тесной компании.
На следующий день написал рапорт об изменении семейного положения. По идее, нам должны были предоставить квартиру в Ленинске, как когда-то Вале и Саше. Но, не тут-то было. Оказалось, квартиры предоставляли только вновь прибывшим, а я уже прослужил два года. И потому, если что и получу, то в порядке общей очереди. К тому же Таня должна предварительно выписаться с постоянного места жительства, то есть из Москвы, где в то время прописка была ограничена. И получить ее повторно она вряд ли когда-нибудь сможет. Отказали нам и в поселении в гостиницу.
Что ж, чем хуже, тем лучше. Появился шанс использовать в моей борьбе и эти, искусственно создаваемые военными властями, житейские неурядицы.
А пока меня в очередной раз переселили. На этот раз в двухместный номер, где проживал еще один малознакомый офицер. Сделали это для того, чтобы исключить посещения номера моей законной супругой. Через три дня борьбы меня вернули в прежний номер, но с запретом ночевать с супругой. Правда, нам уже было все равно, потому что отправились в своеобразное свадебное путешествие.

Москва встретила вокзальной суетой. В столице я бывал довольно часто, но, в основном, проездом, задерживаясь здесь на день-два, не больше.
Обычно останавливались у моей тетушки — старшей сестры мамы. У нее были два сына, которых в детстве называл дядями. Они смеялись, но не возражали. Тогда еще была жива моя бабушка, и из Москвы мы сразу ехали в ней — в Рязанскую область. Так что в детских воспоминаниях остались только ужасная лестница, на которую надо было ловко попасть, иначе упадешь, и мягкие кресла метро.
И еще музей Ленина, где брат устроил скандал.
— Хочу к дедушке Сталину! — кричал он во все горло, привлекая всеобщее внимание. Суетились родители, объясняя, что товарищ Сталин занят. Подошли озабоченные смотрители музея, подошли даже двое в штатском, проверившие документы отца, а брат не унимался.
— Ведите в Кремль! К дедушке Сталину! — распоясался юный нарушитель священной музейной тишины. Любые объяснения и даже шлепки только распаляли его желание непременно встретиться с вождем. Нас вывели из музея, якобы к товарищу Сталину, и мы оказались на улице, где брату тут же досталось от души. Но, он не успокоился.
— Обманули! Где дедушка Сталин? Говорили к Сталину пойдем, а сами! — кричал брат на всю прилегающую к музею часть площади. А гулкое эхо многократно усиливало те крики, приводя в ужас родителей, беспокоя милицию и людей в штатском. Последние с грозным видом уже дважды подходили к отцу, настойчиво требуя урезонить непослушного сына. А я тогда был расстроен лишь тем, что так и не удалось досмотреть небольшой макет домика с тайным колодцем, через который можно войти в подпольную типографию.

В юности в Москве был лишь однажды. Но, в тот единственный раз столица потрясла. Мы побывали в Кремле. Тогда его только открыли для всеобщего посещения. Второе впечатление — американская выставка пятьдесят девятого года в Сокольниках. Это было окно в другой мир — вроде бы враждебный, но такой привлекательный своим разительным контрастом с нашей скромной жизнью. Побывали и в знаменитых Новых Черемушках, в гостях у брата. Примитивная архитектура зданий, типа «спичечный коробок», не понравилась. Хотя и обратил внимание на обилие лоджий, на светлые тона и разнообразие фактуры стен, немного украсивших эти неказистые дома, копии которых постепенно возникли во всех городах страны в невероятном количестве, словно грибы-поганки в лесу. Ведь Харьков был тогда, а в старых районах остался до сих пор, традиционно серым городом. Разумеется, лишь по цвету фасадов его стареньких домиков оригинальной архитектуры. А позже и он был изуродован такими же новочеремушкинскими домами.
В годы учебы в институте, а потом в училище, я проезжал через Москву по два-три раза в год. Круг впечатлений постепенно расширялся. В центре города уже ориентировался совсем неплохо. И кроме ГУМа, ЦУМа и Детского Мира — традиционных объектов внимания приезжих, успел побывать во многих музеях и галереях столицы. Однажды даже побывал в отдаленном районе Москвы — на знаменитой ВДНХ, где увидел космические объекты, впервые выставленные в павильоне «Космос».
Теперь предстояло пробыть в Москве целых две недели — половину отпуска. К тому же со мной была моя жена, для которой Москва — ее родной город. А потому на вокзале мы быстренько нырнули под землю, тут же оказались в метро, и минут через двадцать, по приезде в Москву, уже были на станции «Добрынинская». Там, в маленьком переулочке, между Ордынкой и Полянкой, и жила Таня со своей мамой. Но по мере того, как подходили к ее дому, чувствовал, что Таня все заметнее нервничает.
Разгадка ее волнения оказалась простой. Ее смущало, что они жили в маленьком деревянном домике, на втором, мансардном этаже. Там же жили еще несколько семей — своеобразная коммуналка. И еще она знала, что мама ждала, в качестве ее мужа, не меня, а другого Анатолия, которого Таня представила ей перед своим отъездом в командировку. А потому я был сюрпризом.

Но, обо всем этом мне стало известно значительно позже. Как оказалось, Танина мама была удивлена, увидев меня, и, естественно, разочарована в своих ожиданиях. И неважно, что Тане тот Анатолий совсем не нравился. «Стерпится, слюбится», — утешала она дочь избитой фразой, когда они еще обсуждали ту кандидатуру.
Она почему-то была уверена, что Таня ждет ребенка именно от него. И никакие опровержения дочери ее не убеждали. А потому, с ее точки зрения, я был лишним элементом — баловством. Эта нелепая мысль сохранялась у нее достаточно долго и была поколеблена лишь, когда сходство дочери со мной стало очевидным. Конечно, объяснения Тани с матерью проходили тет-а-тет. В те дни я даже ни о чем не догадывался.
Нам выделили маленькую, но очень уютную комнатку с низеньким потолком и небольшим окошком, выходящим в маленький дворик.
Едва устроились на новом месте и включили приемник, как услышали кошмарную весть о гибели наших трех космонавтов в момент приземления корабля. Это было для нас громом среди ясного неба. Хорошее настроение от предстоящего отдыха сменилось предчувствием надвигающейся беды. По необъяснимой причине, воспринял эти события, вроде бы впрямую меня не касающиеся, предвестниками несчастья. Сначала погибла наша ракета. Но, это все-таки «железо». Это поправимо. А сейчас сразу три человеческие жизни. Я наблюдал с башни подготовку и запуск этого корабля. У меня был бинокль, и я отчетливо видел даже момент посадки космонавтов. Итак, к Комарову, начавшему печальный список жертв освоения космоса, добавились Волков, Добровольский и Пацаев. На следующий день после похорон нам удалось попасть к Кремлевской стене и почтить память погибших космонавтов.

Тане предстояло много дел. Надо было закрыть командировку, оформить отпуск, поменять паспорт на мою фамилию, а затем переоформить все документы, разрешающие ей посещать закрытый город Ленинск. Что-то можно было сделать быстро, но большинство дел требовало немало времени.
Вскоре познакомился с ее подругами, а потом и с родственниками. Посетили мою тетушку и давно женатых братьев, которые жили в разных районах Москвы. Хватило времени и на культурную программу. Мы посмотрели несколько новых фильмов, посетили Кремль и Оружейную Палату.
Две недели проскочили незаметно. А у Тани все еще оставалась куча дел. Решили, что в Харьков поеду один, а она подъедет позже, как только освободится.
И вот я снова в родном городе. Все на своих местах. Но, как-то вдруг стало заметно, что город, пока меня не было, бурно строится. И с кладбища, которое посетил в первый же день, уже видны его новые гигантские районы. А кое-где в городе уже заметны характерные признаки строительства метро.

С первого дня «отдыха» в родном доме, попал под перекрестный допрос. Родители никак не желали понять, почему я женился, не познакомив их с невестой.
Я же давно знал, что любой мой выбор никогда не получит их одобрения. Они не одобряли моей детской дружбы с Людочкой, и не потому, что им не нравилась Людочка. Эта милая девочка нравилась всем. Оказалось, лишь потому, что мать воспитывала ее без мужа. А это, говорили они, плохой пример для дочери. Но, я дружил с Людочкой, а не с ее матерью.
Я не забыл, как мои ощущения счастья в день, когда Людочка стала моей невестой, были омрачены таким же допросом и «мудрыми советами», в которых я не нуждался.
Потому что Людочка была для меня всем. Она была моей жизнью, которую я так тогда любил.
Я не забыл, как мать, взглянув на Людочку, изменившуюся после смерти до неузнаваемости, сказала: «Как ты мог любить эту старуху?». Еле сдержавшись, просто попросил ее уйти. И она не была на кладбище. А я потом долго не ходил из казармы домой, ссылаясь на занятость. Мне не хотелось видеть мать. Я не понимал, зачем она так сказала, причем в такое неподходящее время. Ведь она видела, какой красавицей была Людочка. А смерть не красит никого. Тогда зачем? Чего она добивалась? Как всегда, доказывала, что она права? Но мне не нужны были ее доказательства.
Потому что с Людочкой умерла моя жизнь, которую когда-то любил.

— А вы, когда женились, советовались с кем-нибудь? — задал родителям встречный вопрос.
— Тогда была война. Некогда было спрашивать советов, да и не у кого. Мои родители далеко. А родители отца в оккупации, — ответила мать.
— Почта и тогда работала. Но вы сами решили свою судьбу, и вряд ли стали кого-то слушать. И, конечно же, ничего не собирались откладывать до окончания войны. А ведь отец ушел на фронт уже после вашей свадьбы. О чем вы тогда думали? — продолжал нападать я.
— Нечего наши поступки разбирать. Ты свои объясни, — вступился отец.
— Я тоже далеко. И мне тоже некогда. Я сутками дежурил у ракеты. Даже письмо попросил написать Таню. У нее это лучше получилось. А к тому же откладывать уже нельзя. Таня ждет ребенка.
— Какого ребенка? А ты уверен, что это твой ребенок? А кто ее родители? А как они ко всему этому отнеслись? — забросали вопросами родители.
Пришлось, как школьнику, отвечать на все вопросы, хотя, честно говоря, меня от всего этого тошнило.
«Радовались бы, что я еще жив, хотя мог бы уже давно умереть от тоски по Людочке — моей невесте, которую вы забраковали первой. Радовались бы, что я уже не такой, каким был в свой первый приезд домой, когда не знал, куда себя деть от тягостных воспоминаний. Скоро приедет моя жена. И уже совсем скоро у вас будет внук или внучка. А вы устроили этот нелепый допрос», — думал тогда с досадой.

И еще одна мысль не давала покоя. Родители так и не поздравили меня с важным событием в моей жизни и не пожелали счастья, как это принято. Это не случилось много лет назад, когда сообщил им, что мы с Людочкой решили создать семью. Это не случилось и сейчас, когда наша с Таней семья уже создана, и что-то изменить, означает лишь одно — разрушить семью. В конце концов, не так важна форма отношения родителей к этому событию — поздравили или нет, сколько содержание — устраивает ли их мое новое положение или нет.
И размышляя над содержательной стороной, вдруг подумал, что именно мое положение семейного человека может и не устраивать родителей, кто бы ни была моя жена. Ведь два последних года службы я ежемесячно отсылал родителям половину своего офицерского жалования. Очевидно, больше такой возможности не будет. Хотя, о чем это я? Неужели? Хотелось бы думать, что именно забота обо мне движет их мыслями. Но, тогда будет лучше, если они оставят меня в покое со своими нравоучениями. Дело сделано и ничего поправить нельзя, да и не хочется ничего менять. Я так устал, что мне просто нужен отдых на родине, а не детальный разбор и обсуждение моей личной жизни.
И тут вспомнил еще один неприятный момент, который поразил до глубины души, еще больше отдалив от матери.
— Ты что, дал деньги матери Людочки? — вдруг спросила мама, едва мы пришли на похороны.
— Дал, сколько смог, и что? А ты откуда знаешь? — спросил, не придавая особого значения тому, что мне удалось собрать, взяв взаймы у однокурсников, довольно приличную сумму, и отдать ее маме Людочки. Я знал, что денег у них практически нет. Мама Людочки расплакалась и сказала, что деньги ей уже собрали на работе, а моих хватит на небольшой памятник, который она хотела сделать дочери, но совсем не знала, на какие средства. Что еще я мог сделать для моей любимой Людочки, кроме той малости, если так и не смог спасти ее от неизбежной смерти?

— Нас с отцом поблагодарили за твой поступок. А то откуда бы мы узнали, что ты швыряешься такими деньгами, да еще чужим людям, — с нескрываемой досадой вдруг ответила мама, — Кстати, а где ты взял деньги? Если занял, как собираешься отдавать? Или думаешь, мы дадим? На нас, сынок, не надейся. Мы, кому попало, деньги раздавать не собираемся. Они нам дорого достаются. Да и ты в семье живешь, а не сам по себе, — все больше раздражаясь, излагала мама свое мнение. И это в такой момент, когда мне не хотелось ни о чем говорить, а просто плакать от невыносимой потери. Горе сломило настолько, что временами я не воспринимал, как реальность, все, что происходило со мной и вокруг меня.
— Людочка мне не чужая. Она моя невеста, — еле сдерживаясь, ответил ей.
— Какая невеста? Кто вас благословил? — махнула рукой мать и, наконец, отошла, поняв, очевидно, что сейчас лучше не трогать.
Но, вопрос не был забыт в этой семье профессиональных инквизиторов. Он был лишь отложен на несколько месяцев — вплоть до поры, когда я должен был снова, после трех лет казармы, поселиться дома.
— А ты деньги отдал, которые занимал на похороны, или на нас рассчитываешь? — неожиданно завела мать неприятный разговор.
— Долгов у меня нет, — соврал матери, которая всегда была принципиальным поборником честности во всем. Она часто твердила нам, детям: «Лучше горькая правда, чем красивая ложь». Сколько раз попадался на эту удочку. Но, сейчас твердо знал, что честным ответом только наживу кучу неприятностей абсолютно на пустом месте.
— Как это нет? А где ты нашел деньги? — удивилась мать.
— Мне не надо было ничего находить. Когда ребята все узнали, сказали, что этот долг отдавать не надо, — продолжил врать, причем, достаточно правдоподобно.
А правда состояла в том, что мне пришлось больше года рассчитываться с долгами, отдавая матери лишь часть стипендии, которая на четвертом курсе была уже достаточно приличной, чтобы не вызвать ее подозрений в недовложении моей доли в бюджет семьи.

Приняв первый удар на себя, все же с большой тревогой ждал завтрашнего приезда Тани. Наверняка в первый же день, под видом невинной беседы по душам, она попадет на допрос к родителям, где мгновенно угодит во все профессионально расставленные ловушки. И нет сомнений, они найдут способы проверить и перепроверить всю полученную информацию. Думаю, уже к концу нашего пребывания в гостях, родители будут знать о Тане и ее семье больше, чем она знает сама.
А после этого, весь добытый негатив будет обрушен на мою бедную голову. И в зависимости от моей реакции, давление на меня будет усиливаться и усиливаться. Веселенький мне предстоит отдых! Еще неизвестно, как на все отреагирует Таня. Правда, на первом этапе она, скорее всего, останется в стороне. Но, в финальной части сражения, ей тоже может перепасть. А надо ли ей это в ее положении?
Мне уже было очевидно, что с точки зрения родителей, Таня по целому ряду параметров не соответствует их представлениям о достойной жене. Как и Людочка, Таня носила фамилию матери и ничего не знала о своем отце. Как и у Людочки, у нее не было высшего образования и даже перспективы его получить. Этот «пунктик» об образовании почему-то особенно волновал родителей.

Так уж случилось, что отец получил лишь среднее образование, окончив вечернюю школу всего на год раньше меня. И я писал ему все сочинения, делал и объяснял задания по математике и другим предметам, самостоятельно осваивая еще неизвестные мне разделы по учебникам.
Мама же, по окончании школы, поступила в Костромской текстильный институт и даже окончила первый курс. В каникулы она заболела и получила академический отпуск на год. Выздоровев, она, было, пошла работать в колхоз, но умный председатель посоветовал ей поискать работу в Рязани, что с ее образованием оказалось совсем несложным делом. Несмотря на дворянское происхождение, ее направили на работу в НКВД, где тогда катастрофически недоставало работников даже со средним образованием.
Весной сорок первого года маму направили на специальные курсы в Киев. В июне курсантов перевели в летние лагеря, располагавшиеся под Киевом. Уже в первый день войны прямо над их лагерем пролетали на Киев волны немецких бомбардировщиков. В тот же день всех курсантов, включая женщин, объявили мобилизованными. После двухнедельной подготовки, был сформирован батальон истребителей танков, который тут же перебросили на фронт в район танкового прорыва.
Через три месяца, когда остатки батальона вернули назад, под Киев, для отдыха и пополнения, пяти оставшимся в живых женщинам, включая маму, предложили отправиться в тыл, по месту работы, откуда их прислали на курсы.
Оказалось, что организацию уже эвакуировали из Рязани. Маму снова мобилизовали и направили в Калач Воронежской области. Уже оттуда она попала в Сталинград, где ее определили на работу в лагерь военнопленных немцев. После освобождения Харькова, она добилась, чтобы ее направили в такой же лагерь в этот город, где в госпитале находился тяжело раненный в боях за плацдармы на Днепре мой отец.
И мечта мамы о высшем образовании для нее так и осталась несбыточной.

Родители поощряли мое желание учиться. Но, всякий раз, когда я пытался пойти работать, не окончив школу, или когда бросил институт, на меня обрушивался град упреков. Никакие мои аргументы не воспринимались. Мне ставилась только одна задача — я должен был любой ценой получить заветное высшее образование.
Иногда фанатичное желание родителей противоречило моим представлениям о том, чем бы хотел заниматься в жизни. Я пытался бороться за свое право жить, как хочу, но пока находился в семье, силы в этой борьбе были неравными. Родители убеждали продолжать учебу, а иногда даже принуждали, как тогда, когда по их милости попал в училище — фактически в армию. Мне, конечно, было проще, чем моему среднему брату Сашке — учеба давалась мне легко. А потому, смирившись с неизбежным, я в очередной раз погружался в учебный процесс, не слишком себя напрягая. Сашке же доставалось постоянно. В конце концов, он, как и отец, окончил лишь вечернюю школу рабочей молодежи.
Я не осуждал такую настойчивость родителей. Хотя бы потому, что перед глазами были более яркие примеры. Одно время мне было искренне жаль бедного Леву, учебу которого его папа-полковник превратил в многолетнюю каторгу, где сын трудился, как раб, пытаясь вырваться из липкого болота стабильных троечников. Разумеется, эффективность такого труда тоже была рабской, а потому четверка по любому из предметов — это предельная Левина отметка. Но, папа требовал от сына отличных отметок, а потому увеличивал и увеличивал продолжительность его труда, естественно, все с тем же нулевым эффектом.
Еще хуже сложилась ситуация у моего товарища детских лет — Вовы Бегуна, с которым мы вместе пошли в первый класс, и даже целый год просидели за одной партой. Я был круглым отличником, а Вова — круглым троечником. Да и то, только благодаря моей помощи. Когда его перевели в другую школу, успеваемость Вовы резко снизилась.
Но, в отличие от Левы, которого воспитывали тяжким трудом, Вову родители наставляли ежедневной поркой, причем за каждую полученную тройку, не говоря уже о двойках. Ибо его родители считали, что он, как и я, вполне может и должен быть только отличником.
— Ну, не может ваш сын в принципе быть отличником, — говорила отцу Вовы Ольга Дмитриевна, наша первая учительница, — Он старается, он учит, но он не успевает за другими ребятами. Они еще до школы умели читать и писать. И память у них намного лучше. А для Вовы и тройка вполне приличная отметка. Вот у вас какое образование? Кем вы работаете?
— Начальное. Три класса. Всю жизнь дворником работаю. Что ж, и сын так должен?
— А у вашей жены, какое образование?
— Жена неграмотная. Вместе со мной дворы убирает.
— Ну, и как же ваш Вова может стать отличником? Если он будет очень стараться, может быть, ему удастся окончить школу. И тогда он сможет выбрать достойную профессию. А ремень это не метод воспитания. Тем более, у меня к вашему сыну претензий нет. Он хочет учиться, а это главное.
Но, отца Вовы наша учительница не убедила. И Вову продолжали убеждать ремнем. С трудом окончив семь классов, Вова бросил учебу и устроился на работу в автобусный парк автослесарем. И зажил, припеваючи.
Были и еще примеры, которые часто убеждали меня в том, что человек может быть счастлив, когда занят любимой работой. И очень часто для этого совсем не требуется высшего образования. Я понимал, что много знать это хорошо. Но, понимал и то, что важнее всего — знать, чего ты хочешь добиться в жизни, и добиваться этого. И если для твоей цели нужны какие-то знания, ты обязательно их получишь, даже самостоятельно. Ведь программу десятого класса я освоил, помогая отцу в учебе. Это было действительно необходимо нам обоим. И я это понимал.

А вот почему моя жена должна иметь высшее образование, никак не мог понять. Эту мысль мать пыталась мне внушить много лет. Но, меня она вовсе не занимала.
Когда она впервые ее высказала, я уже был безнадежно влюблен в мою Людочку. И мне было все равно, где и как она училась. Я помогал ей в учебе, когда мы дружили. И всегда знал, что ее способности на среднем уровне. А потому даже не думал, захочет ли она учиться в институте, или нет. Я просто ее любил.
А потому все потенциальные студентки, да и не студентки, меня не интересовали. Когда же замкнулся в себе после того, как Людочка умерла, для меня этот вопрос и вовсе потерял всякий смысл.
И вот он, похоже, может возникнуть вновь. Но, теперь уже не как мамино пожелание для меня, а как упрек за мой неправильный выбор.
Я ходил туда-сюда по проходной комнате, где стояла моя кровать, и размышлял о предстоящих баталиях. А что они непременно будут, уже не сомневался. Весь вид родителей говорил о том, что они настроены решительно. На что настроены? Неужели они не понимают, что мы с Таней абсолютно независимы? Что мы уже маленькая семья, которая, с появлением ребенка, только укрепится.
А может, именно этого они и боятся, и потому приложат максимум усилий, чтобы разрушить нашу молодую семью именно сейчас, пока она не так сильна?
Что ж, тогда они меня плохо знают. Я готов к борьбе даже с государственной машиной, бездушной и холодной, готовой раздавить меня, как незаметную мошку. А здесь мне намерены противостоять родители, которые вроде бы хотят мне добра. Правда, в своем понимании смысла этого самого добра.
Я посмотрел в окно. Взгляд упал на вход в общежитие, где когда-то жила Людочка. Снова нахлынули воспоминания. Снова накатила тоска по прошлому, которое, похоже, уже никогда не отпустит.
Много лет назад точно также я стоял, возможно, даже на этом самом месте, и задумчиво смотрел в окно.
— Толик! — вдруг послышался знакомый голосок Людочки. Я взглянул вниз и увидел мою прелесть. Это была первая неделя нашей первой весны. Еще не было нашего немого объяснения в любви, но мы уже давно симпатизировали друг другу. Было тепло, и на Людочке было ее легкое старенькое платьице, из которого она уже давно выросла. Она смотрела на мое окно и улыбалась. Увидев меня сквозь стекло, махнула рукой.
Я вскочил на подоконник и открыл окно, подняв его верхнюю створку. Так тогда еще открывалось это странное окно в нашем домике дореволюционной постройки.
— Привет! — крикнул подружке и ответно махнул рукой через открытую створку.
— Выходи гулять! — позвала Людочка. Это был первый раз, когда она сама пригласила меня на прогулку. Я был счастлив.
— С кем это ты разговариваешь? — полюбопытствовала мама и выглянула через окно смежной комнаты, — Что это она так вырядилась? Совсем голая. И ты с ней пойдешь? Не стыдно?
— Людочка, сейчас выйду! — крикнул девушке и, опустив створку окна, спрыгнул с подоконника. Мне было неприятно, но сделал вид, что не слышал ее вопросов, — Мама, пойду, прогуляюсь немного с Людочкой, — поскорее поспешил из комнаты.
— Иди, иди! Заморочит она тебе голову! Такая же, как ее мать! — услышал вслед недобрые слова матери, не вполне их понимая. Людочке так шло ее старенькое платьице. Да, оно было ей тесновато. Но в другом платье она не выходила на прогулки. Она его берегла, потому что, кроме него, да школьного форменного платья, у нее по сезону ничего не было. И не ее в том вина.

В ночь перед приездом Тани долго размышлял о предстоящем событии, и уснул далеко за полночь.
— Ромео! — вдруг услышал голос Людочки. «Странно. Так Людочка звала меня уже после нашего объяснения. Но, после этого она никогда больше не подходила к нашему окну. Значит, это сон», — подумал я, но все же встал с кровати и выглянул в окно. Увидев меня сквозь стекло, девушка помахала рукой. Она была все в том же стареньком платьице, которое так подчеркивало ее стройную фигурку.
Я открыл обе створки окна и приветственно махнул рукой моей любимой. «Это окно тогда открывалось совсем по-другому. Ремонт дома был значительно позже. Значит, это все-таки сон», — снова мелькнула все та же здравая мысль.
— Здравствуй, Людочка! — крикнул, ни от кого не таясь, раз уж это сон, — Как я рад видеть тебя живой и здоровой! Я сейчас выйду и все расскажу о своей жизни.
— Не надо, Толик. Поговорим через окно. Я сегодня уезжаю в Коробочкино. Навсегда.
— Почему, Людочка? Что там делать? И где, наконец, это Коробочкино? — совсем расстроившись, спросил ее.
О Коробочкино я впервые услышал от Людочки, когда ей было лет десять. Что у нее связано с этим местом, так никогда и не узнал. Скорее всего, это родина ее матери. Однажды, когда мы возвращались из деревни поездом, на одной из станций вдруг увидел несколько товарных вагонов. На каждом из них мелом было написано: «Ст. назн. Коробочкино». Когда рассказал об этом Людочке, она рассмеялась, но так ничего и не сказала.

Вот и сейчас, едва выслушав мой вопрос, Людочка, как тогда, по-детски рассмеялась.
— Это неважно. Разве ты до сих пор меня любишь, Ромео?
— Людочка, а разве ты в этом сомневаешься? Я буду любить тебя всегда, всю мою жизнь, пока смерть не разлучит нас. Только не уезжай никуда, пожалуйста.
— Но мне надо ехать, потому что меня все равно уже нет. Я осталась только в твоем воображении и в твоих стихах. Совсем скоро у тебя будет дочь Светлана, как ты хотел. Люби ее, как нашу дочку. И опасайся отвергнутой женщины, — произнесла Людочка тихим таинственным голосом.
Несмотря на разделявшее нас расстояние, я слышал каждое слово, сказанное Людочкой. Неожиданно она медленно исчезла, словно растворилась в воздухе.
— Людочка! Людочка! — закричал я и проснулся.
Как всегда, когда просыпался после снов, в которых появлялась Людочка, у меня громко стучало сердце, а глаза были влажными от слез.
Все было, как тогда. Вот оно прямо передо мной это окно, через которое только что видел любимую и даже говорил с ней. Я вскочил с кровати и посмотрел вниз. Людочки не было. Да и как она могла там быть? Ведь сейчас ночь.
А когда это действительно было, да и в моем сегодняшнем сне, разгоралось солнечное утро — утро нашей жизни, еще незамутненной болью разочарований и потерь. Утро, которое никогда больше не повторится. Разве во сне, как это только что было. Совсем, как наяву.

И снова лежал без сна и размышлял о своем «вещем» сне. Что же теперь мне подсказывало подсознание через этот странный сон?
Про Коробочкино так ничего и не узнал. Да и откуда? Если его нет в сознании, как это возникнет в подсознании.
У меня будет доченька. Почему? Не знаю. Шансы равные — пятьдесят на пятьдесят. Просто, мне так хочется. Это, конечно, аргумент, но он уже никак не повлияет на результат.
Имя ребенка мы с Таней не обсуждали. У нее в этом плане сплошные предрассудки. Она никогда ничего не планирует заранее, потому что считает, что тогда ничего не сбудется. Я же давно определился с именем для дочери. Только Светланка — это имя Людочкиной сестрички, которую мы с ней когда-то воспитывали, как нашу доченьку. Не думаю, что Таня будет возражать. Правда, она ничего не знает о Людочке и о нашей трагической любви. Но, зачем ей это знать?
Неужели нам с Таней все-таки придется разойтись? Неужели я поддамся давлению родителей? А может, они окажут давление на нее? Или ухитрятся так обидеть, что она просто сбежит от меня? Потому что отвергнутой женщиной она может быть лишь в случае, если мы разойдемся.
Тогда, как же смогу воспитывать мою доченьку? Может именно этого мне и надо опасаться? Конечно же, в случае развода, Таня никогда не подпустит меня к дочери. А значит, развод невозможен.
Ладно, что об этом думать. В ближайшие дни обстановка прояснится. Понятно только одно — отдыха мне в родном доме больше не будет никогда.

Таню встретили всем семейством. Встреча прошла благопристойно. Полдня прожили напряженно, но мирно.
Таня уже дважды бывала в Харькове в командировке. Это случилось зимой, еще задолго до ее поездок в Казахстан. О Харькове у нее остались впечатления, как об очень холодном городе, где они с ее подругой Ниной все время мерзли.
После обеда походили по городу. Показал лицо Харькова. Лицо понравилось. Хотел вернуться домой как можно позже, чтобы сократить контакты Тани с родителями. Но, конечно же, она устала с дороги, а потому возвратились достаточно рано. Нас уже ждали. Первый допрос был коротким. Все почувствовали, что Таня действительно хочет спать и отвечает невпопад.
На следующий день поехали на наш садовый участок. Он располагался на окраине города, достаточно далеко от центра, где мы тогда жили. Сад, который мы сажали, когда я еще только окончил школу, уже подрос, и в нем было, чем полакомиться.
Таня, похоже, редко бывала в садах, где на деревьях и кустах росли фрукты и ягоды, которые можно срывать и тут же есть. Едва войдя в сад, она увидела крыжовник и, спросив разрешение, попробовала. После этого ее уже никакими силами нельзя было увести от усеянных крупными ягодами кустов. Тогда набрал полную миску черешни и угостил жену. Только после этого ее удалось переместить к черешневым деревцам, ломившихся от обилия янтарных плодов. Созрела и красная смородина, но после черешни она была не столь привлекательна.
А потом, пока занимался ремонтом инвентаря, Таня опрометчиво согласилась помочь матери прополоть грядки. Конечно же, у нее не было никакого опыта сельхозработ. Мать, похоже, намеренно не проинструктировала невестку. А потому результат нетрудно было предугадать.
— Ничего не умеет, — подвела итоги деланно расстроенная мать, — Спросила бы, если не понимает. Все погубила.
— Откуда городской человек, если он никогда не был в деревне, и у него нет такого сада, может что-то понимать? Надо сначала показать, что и как делать. А потом несколько раз проверить. Так обычно учат, — поддержал я Таню, которая, конечно же, была расстроена не меньше матери, — Не беспокойся о грядках. Вряд ли тебе доверили что-то ценное. Думаю, убыток от твоей работы копеечный. Зато грядки теперь чистые от растений. Можно заново сажать. Польза от работы все равно есть, — успокоил виновницу переполоха.
Но, польза от этого инцидента была и для матери, хотя заключалась она совсем в другом. У нее теперь появилась возможность применить свой излюбленный метод давления на близких. Метод состоял в том, что она полностью переставала общаться абсолютно со всеми — виновными и невиновными. Ходила мрачная, как туча, и не отвечала ни на чьи вопросы. Эта молчанка могла продолжаться несколько дней кряду. Выход был только один — полное признание ее правоты с принесением извинений по всем вопросам.
Этот же случай был настолько тривиальным, а все извинения уже принесены, что зацепиться вроде бы не за что. Но, только не для мамы. И в квартире на несколько дней установилась гнетущая атмосфера. Чтобы выдержать такое, нужны железные нервы, или привычка. У Тани не было ни того, ни другого, а потому она страдала больше всех.
Чтобы как-то уйти от этой обстановки, мы с Таней и младшим братом Володей старались уходить на целый день на прогулку по интересным местам города. Володя поводил нас по художественным выставкам и картинным галереям. Он мог очень интересно рассказать о любой выставленной картине, потому что давно интересовался искусством, и собирался стать профессиональным художником.
Но, насколько интересно проходили дни, настолько же уныло вечера.

— Я ее боюсь, — как-то сказала мне Таня. Зная тяжелый, но не мстительный характер матери, я просто посмеялся над ее словами, потому что в данной ситуации мама больше занималась самоистязанием, а не готовила какую-нибудь пакость против кого-либо. Но, все равно все были на пределе.
Неожиданно, ситуация разрядилась сама собой. Когда мы с Володей чем-то отвлеклись, Таню забрали на очередной, на этот раз основательный допрос. После этого мать вдруг заговорила, будто и не было этих нескольких дней молчания. Но, я понимал, что это вовсе не конец. И не ошибся.
— А ты знаешь, что у нее был жених, и они собирались пожениться в Казахстане? — вызвав меня на разговор, спросила мать.
— У нас на эту тему никаких разговоров не было. И на что это влияет? Мало ли что у кого было до свадьбы? У тебя вон, какой альбом твоих женихов. До сих пор хранишь. И что в этом особенного?
— Все эти люди погибли в войну. Только эта память и осталась. Тогда люди были другие — правильные. Не то, что сейчас.
— Люди во все времена были другими. И судя по всему, чем ближе к нашему времени, тем хуже. А на мой вопрос ты так и не ответила.
— Вот с ребенком она путается. В больнице до сих пор не была. Мало ли что, вдруг это ребенок ее жениха, а не твой?
— Мама, не морочь голову. Ребенок мой. А больница по этой части есть только в Ленинске. Нам пока туда некогда было попасть. Вернемся, обязательно сходит.
После этой встряски жизнь постепенно вошла в нормальный режим. Мама с утра до вечера была в саду. Отец уезжал на работу. А мы втроем отправлялись выполнять очередную культурную программу, предложенную Володей.

Вечером, когда приходили домой, отец кормил нас тем, что успевал приготовить. А готовил он неплохо. Чуть позже приезжала из сада мама и привозила много вкусных ягод.
Затем начинались общие разговоры. Мы рассказывали об особенностях жизни в Ленинске, о своем участии в последних событиях. Володя больше слушал, но иногда мог весь вечер промучить нас своими художниками.
Как-то раз Володя сообщил о своем желании съездить в Москву, чтобы походить по ее картинным галереям. Таня намек поняла, а потому на следующий день мы купили ему билет, поменяв заодно свои с тем, чтобы ехать всем вместе.
Все резко изменилось за три дня до нашего отъезда. Утром проснулся оттого, что неожиданно услышал знакомый голос Вали-Валентины.
«А она здесь, откуда?» — успел подумать, прежде чем с нас с Таней вдруг бесцеремонно было сорвано одеяло.
— Вот они, голубчики. Спят еще, — зазвучал ее колокольчик прямо надо мной.
— Валя, ты, с ума сошла? Так ведь недолго инфаркт имени миокарда получить. Какими судьбами в наших краях?
— Решила поступать в юридический на заочный. Надо же хоть чем-то полезным заниматься. Не все же мне в детском садике работать. Можно будет у вас остановиться на время экзаменов?
— Валя, это не ко мне. Ты маму видела? Кстати, кто тебе дверь открыл?
— Твой брат, а мама уже в сад уехала. Но, думаю, уговорю ее без проблем. Так что теперь буду жить с вами под одной крышей.
Я и не сомневался, что Валя уговорит, кого хочет. Говорила она только со мной, причем так, будто рядом больше не было никого. Таня от такого внимания к своей особе просто сделала вид, что спит.

Валя еще пощебетала, потом взяла какие-то документы и попросила Володю показать ей, где расположен ее будущий институт. Володя, похоже, был доволен возможностью прогуляться с симпатичной дамой. Наконец, красивая парочка нас покинула.
— Что это за нахальная особа? — спросила Таня.
— Жена Саши, который был на нашей свадьбе.
— У него такая красивая жена? — удивилась Таня.
— Ты считаешь ее красивой?
— Очень красивая. А красивым все прощается, даже нахальство.
Вечером красота Вали начала порядком надоедать. Мать крутилась только около нее. Они разговаривали, как старые подруги. Конечно же, Валю пригласили всегда останавливаться только у нас, всякий раз, когда будет сдавать сессию. В том, что Валя поступит, никто не сомневался.
— На тебя только посмотрят, сразу примут, — восторгалась мама, — А дочку куда дела?
— К матери отвезла. Пусть пока с бабушкой побудет. А то сейчас в Казахстане самая жара.
Я чувствовал, что Таня тоже понемногу выходит из себя. Она попыталась поучаствовать в женских разговорах, но, подруги не обратили на нее никакого внимания. Это уже было похоже на заговор. Так вот о ком, оказывается, предупреждало подсознание. Вот она — отвергнутая женщина, которую мне надо опасаться. Похоже, этот союз подруг, ведущих борьбу за меня, может действительно сыграть против меня.
— Мне бы такую невестку. Красивая, умная, все при ней. И высшее образование получит. Не сомневаюсь, — уколола мать.
— Могла бы и заполучить. Интересно, что бы ты тогда говорила? И при ней действительно все, включая мужа и ребенка. Но, у всех свои недостатки, — выдал загадочную фразу, из которой мама, похоже, ничего не поняла.

Знала бы, что еще пять лет назад ее мечта могла бы легко осуществиться, не сложись обстоятельства моей судьбы так, как они сложились.
Я вышел на крылечко немного подышать остывающим после жаркого дня воздухом. Неожиданно почувствовал, что рядом кто-то стоит, и этот кто-то не Таня.
— Размышляешь? Раньше надо было думать. Предлагала познакомиться с моей подругой, а ты скорее в Харьков, — напомнила мне события годичной давности Валя.
— Валечка, зачем мне твоя подруга? Да и тебе все это, зачем? Я и тогда не понимал твою блажь, а сейчас тем более не понимаю.
— А я сдам экзамены и махну недели на две в Бердянск. Очень хочу к морю, — мгновенно сменила тему будущая студентка, — А ты помнишь наше море? — взглянув на меня в упор, вдруг спросила Валя-Валентина.
— Я все помню, Валечка. Эти наши два дня не забуду никогда, — искренне ответил ей. Наши взгляды встретились.
— Толик, бросай все. Поехали в Бердянск. Я готова все бросить, чтоб начать сначала, — очень искренне и эмоционально вдруг сказала Валя-Валентина.
— Валечка, ты упустила свое время. Я все тебе сказал, когда мы ехали в Казахстан. Ты была не свободна. А сейчас мы оба не свободны. У тебя муж и ребенок. У меня жена и мы ждем ребенка. Сколько человек мы сразу сделаем несчастными, если вдруг забудем о них. Не надо ничего менять. Останемся друзьями. И не будем грустить о прошлом. Оно в нашей памяти и в моих стихах. Ты их еще не забыла?
— Я их всегда вспоминаю, когда мне грустно. Ладно, иди, а то тебя хватятся. Будут неприятности. А я еще немного постою.
О чем в тот вечер думала отвергнутая женщина, не знаю, но уже на следующий день и до самого отъезда для нас начались кошмарные денечки.

Утром меня подозвал испуганный отец и предложил выйти на крыльцо.
— Слушай, ты не знаешь, что с Валей? — спросил он, едва вышли из квартиры.
— В каком смысле? — не понял его вопроса.
— Знаешь, она нас с матерью сегодня ночью так напугала. Вдруг встала и начала ходить по комнате, а глаза закрытые. Мы ее окликаем, а она не отвечает, или отвечает невпопад, будто сама с собой разговаривает. Мы ее с большим трудом уложили. А через некоторое время она снова начала ходить. Мы перепугались не на шутку. Мало ли что ей в голову взбредет. Так всю ночь и не спали. А вы ничего не слышали?
— Ничего. Но у меня был случай, похлеще ваших ночных приключений, — ответил отцу и рассказал, опуская ненужные подробности, как Валя чуть, было, ни воспользовалась моим пистолетом. Отец был потрясен, — Слушай, а ты зайди на работе к вашим медикам. У вас же есть психиатры. Может, что узнаешь у них, — посоветовал отцу. Неожиданно вышла Валя и вежливо поприветствовала нас.
— Я вас сегодня ночью не беспокоила? — спросила она отца.
— Чем? — выразил недоумение отец, — Ничего, мы давно привыкли к гостям. В тесноте, не в обиде. Это тебе, может, неудобно было спать в таком большом коллективе?
— Да нет, что вы, я выспалась нормально, — успокоено ответила Валя.
Вечером отец сказал, что, по мнению медиков, Валя очень серьезно больна. И во время обострения болезни она может быть опасна, как для себя, так и для окружающих.

А еще днем я стал невольным свидетелем нелепых поступков, а затем и предметом нападок уже двух «сумасшедших». Стоя на крыльце, вдруг услышал разговор матери с любопытствующими соседями, происходивший в присутствии Вали.
— Моя невестка, — представила она Валю соседям, — Собирается в институт поступать. Умница, красавица, — расхваливала мать достоинства своей лженевестки. А Валя лишь улыбалась очаровательной улыбкой, ничем не опровергая этот бред.
— Гарна жинка, — восторгались соседи, — Щастя, та диток побильше, — желали «нам» всего хорошего добрые люди.
— Она уже ждет ребенка, — сообщала мать новость, не имевшую к Вале никакого отношения, а та продолжала смущенно улыбаться, изображая святую невинность.
Я был взбешен беспардонным враньем матери, не терпящей, по ее словам, любой неправды, даже в мелочах. Интересно, в качестве кого мать представила соседям Таню? Конечно же, в качестве подруги лженевестки. Но, кому и зачем это нужно?
Я намеренно остался на крыльце и всем видом дал понять, что слышал их бредовый разговор с соседями. И они это поняли. И приняли вызов.
— Я хотела его с такой девушкой познакомить. А он не захотел. Да я бы сама за него пошла. Хоть сейчас. Бросила бы все. А он не захотел, — проходя мимо меня, как мимо пустого места, жаловалась матери лженевестка.
— Ничего. Я все усилия приложу, чтоб их развести. Чем она его околдовала? Да и ребенок наверняка не его. Она сама сказала, что у нее жених был. Видно сделал ребенка и бросил, а этот дурак подобрал по своей наивности, — вторила ей мать, стараясь побольнее задеть меня за живое.
«Какие дикари. Какая больная фантазия. И как быстро спелись. Какой слаженный дуэт получился. А для чего? Чтобы портить мне жизнь? И это родная мать. И это женщина, которая чуть ни стала моей женой. И обе вроде бы любят, но готовы уничтожить меня и морально, и физически. Бред. Полный бред», — думал, стоя на крыльце старенького домика в родном городе.
И вдруг почувствовал, что мне больше совсем не хочется оказаться здесь через год в очередном отпуске. Зачем? Чтобы снова стать мишенью для очередных нелепых нападок на меня и мою семью? Я чувствовал, что теряю родной город. Потому что вдруг осознал, что больше не хотел бы здесь жить никогда.