Забытые чертоги

       К сожалению, я не знаю, кто этот дом построил? Может, мой прадед или прапрадед. И этот сарай, под обломками которого я лежу. Я вообще не знаю, почему мой дед Антон Антонович перед смертью так просил меня сюда съездить? Что ему хотелось от этого визита? Сам он все по стройкам мотался из одного края страны в другой. А моя бабушка и мать проживали в городе. Естественно, и я.
Окончив школу, я загремел в армию. Всякого пришлось пережить и повидать в ней…
       Интересно, сколько же я тут лежу?..
       Со стороны входа крыша обрушилась как-то неожиданно. Словно стук двери стал детонатором к взрывателю. Впереди было маленькое оконце, но в него нырнуть я не успел, удар по спине, подкосил ноги и я ничком распластался на полу. От удара, кажется, что-то сместилось в позвоночнике. Стоило пошевелить конечностями, отключалась голова. Всё! – отдыхать мне тут в останках пра-пра-пра-дедовых пенат до истления.
       Я, то прихожу в сознание, то опять погружаюсь в забытье.
       Прадеда своего Антона Евстратовича я живым не помню, разве что по фотографиям. Но говорят, он меня на руках успел понянчить. Долгожителем был. Я нынче, по приезду в деревню, хотел пойти к нему на могилку, найти её. Но новые несколько стеснённые обстоятельства изменило моё расписание. И как бы не навсегда…

       …Ко мне кто-то подсел и стал рассказывать не то реальную историю, не то сказку. И как будто бы одиночество стало не таким томительным.
       – Когда-то ко мне, к твоему прадеду Антону Евстратовичу, тоже приезжал в гости внук, Антон-младший… Что скрывать, я был счастлив, – слышу я над собой тихой голос. – Под вечер я выходил за ворота, садился на завалинку и, останавливая односельчан, говорил, бахвалился:
       – Внук приехал, ты слышал?
       Прохожие останавливались, спрашивали:
       – Ну, как он?
       – Учится, – отвечал я с гордостью. – Скоро диплом получит.
       – О, начальником будет!
       – А то, – гордо отвечал я, подкручивая кверху усы. – Ученье – свет, а не ученье – тьма.
       Так проходили эти счастливые для меня дни.
       – Вот как с твоим приездом теперь, – эти слова уже относилось ко мне. И мне показалось, как мой собеседник подкручивает ус. – Только ты как-то неуклюже приезд свой начал. Но потерпи чуток…
       Так вот. Потом подошёл тот день, когда Антон окончил институт. Потом женился. Реже стал приезжать. А ещё через год-два стал руководителем какого-то сложного цеха. И я вовсе загордился – мой внук вышел в люди! Под понятием "люди" нам, деревенским, представлялось, что это те, кто ни сеют, ни пашут, но имеют большие привилегии и оклады. Живут в больших и красивых городах, в квартирах и обязательно с балкончиком. Им дают государственные машины, и они управляют такими, как мы, бестолочами. Но, к сожалению, отрываются от корней своих. А помнить всегда надо о своих чертогах, тогда не будете под их обломки попадать…
       На свою жизнь я сильно не был в обиде. Наверное, смирился, хотя и довелось в ней хлебнуть всякого сполна; две войны прошёл, разруху, и даже под раскулачивание попадал, правда, без выселки. И то, что внук стал одним из тех, кого величают, мне льстило.
       На внука я смотрел с восхищением и не только как на продолжение рода, но и души. Самому-то мне выучиться не было никакой возможности.
       Так я, его дед Антон, тихо и радостно собирался коротать остаток своих лет.
       Но однажды Антошка мой приехал чем-то подавленный, чего не могли скрыть ни широкая улыбка и ни шумные разговоры.
       За чашкой самогона – как любил шутить внук – я пристал к нему.
       – Глаза-то не отворачивай, говори, пошто такой смурной?
       – Да с чего ты взял, дедунь? Все нормально, – отшучивался он. – Тебе показалось.
       – О, Господи Иисусе, мне показалось! Когда мне кажется, я знаю, што делать. Ещё в германскую, в первую Мировую научился. Говори, не прячь глазёнки!
       И Антон рассказал. Рассказал о том, что у него на производстве произошла авария, человеческих жертв нет, но нанесён большой материальный ущерб...
       – Што теперя?..
       – Да что? – хмурился Антон. – Если бы я не выступал много, то, может быть, обошлось бы без кровопускания...
       – Какого кровопускания? Ты разе лихоимец?
       – Нет, дедунь. Время. В таких цехах, наверное, ещё деды твоих сверстников работали. Да кое-кто об этом забыл. Так что, этой аварии суждено было случиться.        Но...  по должности отвечать мне.
       "По должности... отвечать!" – передо мной словно ставни захлопнулись, перед глазами всё потемнело.
       Вечером я, опираясь на палку, вышел на завалинку.
       Старик Мирон тут проходит мимо.
       – Ты чёй-то, Естратыч, один? – подсел ко мне.
       Я не слышу его вопроса и молчу. Мирон вынул курево.
       – Будешь курить?
       Я вроде как очнулся.
       – А?.. Ну, давай, Мироша, давай.
       Дрожащими руками стал я сворачивать цигарку, но она разорвалась и махорка просыпалась на штаны.
       – Да што это с тобой, Естратыч? Што случилось? – заволновался он.
       – Да што?!.
       И тут из меня выплеснулось всё, что так недавно растревожило. Я стал рассказывать о том, как радовался успехам внука, как гордился им и как, чуть ли не взаправду, стал звать-величать его по имени-отчеству. И вдруг – АВАРИЯ!..
       – Теперь Антона будут судить, – с горечью проговорил я. – Ещё с начальниками разругался.
       – А с ними-то чего?
       – Так продукцию заставляли делать. План превыше всего, а не убитое производство. Видать, забыли, что это производство из себя представляет.
       – Да, старину забывать нельзя. Сам же и попадешь под нее, похоронит. Он партейный?
       – Нет.
       – Ну-у, в партию-то надо было вступать, – рассудил Мирон. – Кто в партии, тех не содют. Их снимают с одной должности и направляют на другую, на исправление. Партия – великая власть. Нет, тут он маху дал, Антошка-то. Чему-то он не доучился.
       – Он не доучился. А те – переучились? Те, кто из этой старины последние соки выжимали? Теперь на парне свет клином сошёлся? Выходит: неученье – свет, а ученье – тюрьма! Или – тьма. – И я поплёлся к воротам, забыв даже попрощаться с Мироном.
       – Ученье... Ха! Пас бы коров... Пастухов, вон, тоже величают, – ворчал мой собеседник. – И они от своих корней далеко не уходят.
       – А ты, значит, правнучек, всё же прилетел. Спасибо. Ну, обвыкайся.

       ...Я очнулся, и никого возле себя не обнаружил. Но ощущение оставалось такое, как будто бы со мной только что кто-то разговаривал. И мало того, моему туловищу стало свободнее, то ли я совсем расплющился, то ли балка надо мною приподнялась. Я осторожно протянул руки, ухватился за черный столбик, и с его помощью выполз из-под балки, и она тут же осела на пол.
       С осторожностью развернувшись, я сел. Поясница ныла, но сгибалась. В глазах было сумеречно, быть может, день уже угасал.
Боковым зрением я заметил чьё-то движение. Но тень промелькнула и растворилась. И тут я услышал, как повалилась боковая сторона сарая, освобождая мне выход из развалин.
       Видение, опираясь на палку, манило меня.
       Я осторожно приподнялся, одной рукой держась за спину, а другой, цепляясь за всё, что могло меня поддержать, побрёл к простенку.
       За сараем никого не обнаружил.
       Что за наваждения?..
       И всё же, я поверил своим глазам, и звать никого не стал.
       Теперь я был уверен в том, что это моя судьба, она меня здесь ждёт. Зов предков. Надо возвращаться к отчему дому. Вдохнуть в него новую жизнь, чтобы однажды мои дети не попали под его обломки. Память, она тоже мстит.

       А дом я так и не перестроил. Учёба, работа, семья… – внесли свои коррективы. Да и деревни той давно уже нет. Не за что зацепиться…
       Но усы я отрастил. Мотаю теперь на ус.