В тихом омуте всяко водится...

    Примерно в тоже время, в том же полку, служил один парень – Паша. Огромный, и заросший как медведь, белорус. Силушки Паша был феноменальной, лом шутя бантиком завязывал. Но душой был как ребенок, добрый до невозможности, за что его все искренне любили. Однако если Пашу вывести из себя, что было невероятно трудно, то мажь пятки скипидаром! Лучше пусть они вспотеют, чем Паша, превратившийся в живой таран, сметет пушинкой на своем пути.
   
    И была у Паши женка, - Лидка. Тощая как вобла, смазливая бабенка, с остренькой как у хорька мордочкой, не в меру стервозная, да к тому же еще и на передок неустойчива. Мало что точила она его каждодневно, как червь яблоко, так еще и рога ему методично обновляла. А Паша только лыбу скалил, да пахал папой Карлом, обеспечивая свою как искренне считал, благоверную.
   
    Народ про то ведал, городок что, таже деревня, шила в мешке не утаишь все всё видят, все всё знают. Да Лидка и не таилась особо, уверенная в силе своего влияния, на недалекого, по ее мнению, мужа.
   
    Полк же тот, был не совсем обычный. В нем летунов и технарей почитай со всего мира обучали – Йемен, Ангола, Алжир, Сирия, Куба, Никарагуа, Венгрия и прочие представители братских и не совсем братских народов. Короче всех тех, кто на Америку ногу задирал, не без основания рассчитывая на немедленную помощь страны Советов.
   
    Финансовое обеспечение у курсантов было не чета нашему, и у многих, тех же ливийцев, например, всегда в карманах шуршало, причем в мало кем виданной, всамделишной валюте. Да к тому же когда они в Союз ехали, шмотки разные, да косметику чемоданами волокли. Сами понимаете, что это значило, при тотальном то, дефиците!
   
    Понятно, что женское внимание их ничем не обделяло. Бои без правил девок на танцах, за внимание забугорного ухажера, тогда были обыденным явлением. Местные парни, в шальной ревности пеной исходили, часто жестоко поколачивая курсантов, но женскую склонность к греху, искоренить не могли.
   
    Размещались иностранцы в городке, в отдельном комфортабельном общежитии, куда, для исключения разложения тлетворным влиянием Запада, никому, кроме обслуживающего персонала, доступа не было. И куда по ночам, затаскивали по связанным простыням, сдавленно попискивающих от страха, смелых любовниц.
   
    Не раз наблюдая такую картину, некоторые жены в городке, в других обстоятельствах даже мысли бы не допустившие о измене, не смогли устоять перед соблазном доступности вожделенного ширпотреба или шальных денег, - на выбор! - и плюнув на мораль, украдкой встречались с курсантами.
   
    Пашина Лидка, негласно возглавляла ряды этих падших, своим примером, совращая других несчастных жертв греха. Процесс адюльтера, Лидка организовала, как хорошо отлаженный конвейер! Паша только службу, как на дому сразу прием начинается. Один ушел, другой поспешает.
   
    Зная про то, народ всё-таки не решался открыть Паше правду. Во-первых, можно было элементарно в бубен получить, за оговор любимой, а во-вторых, кто его знает, чем дело закончится, если Паша возьмет, и поверит? Он же как тузик грелку, всех там порвет, кого застукает! Отвечай потом с ним солидарно.
   
    Но мир, оказывается, не только не без добрых людей, но, и не без безумно храбрых! И вот нашлась добрая душа, прямо на полетах, в курилке, в столь красочных деталях, ознакомившая Пашу, с ранее неизвестным ему аморальным поведением супруги, бросающим несмываемое пятно на мужнину честь, что потрясенный до глубины души, Паша, не только не стал бить этого доброго кляузника, но даже поверил ему!
   
    И тут, забив на службу, и глубоко игнорируя гневные приказы начальника, немедленно вернуться или сушить сухари для трибунала, Паша стремглав понесся на крыльях праведного гнева домой, восстанавливать опоганенную справедливость, и по тяжести содеянного, достойно покарать изменницу.
   
    Проскочив под прицелом счастливых взглядов старушек на скамейке, с вожделением предвкусивших радость лицезрения жизненного воплощения сцены из Отелло, Паша, коршуном влетел в подъезд, моментом допрыгал до своего последнего этажа, и не желая растрачивать драгоценное время на несерьезную мелочь отмыкания двери, просто вышиб ту плечиком.
   
    В следующую секунду, прерывисто дыша, он жуткой тенью возмездия ворвался в спальню, где воочию убедился в правдивости навета, застав полюбовников в пикантной позе, на измятом супружеском ложе.
   
    Не буду врать, сам я не слышал, но как потом рассказывали люди достойные доверия, от звериного рева Паши, стены панельного дома тряслись как картонные. Оглохшие, блудница и залетный курсант, позеленев от страха, заледенели, мысленно, со слезами запоздалого раскаяния расставаясь со своими беспутными жизнями.
   
    Закончив ужасающий вопль, великолепно исполненный на одной ноте, и слегка стравив пар, Паша, пока давление вновь не зашкалило, мудро позволил себе отвлечься на минутку, выбирая соответствующее деянию, наказание.
   
    Обычный в таких случаях, неспешный и качественный мордобой, безоговорочно принимаемый всеми прелюбодеями, на сей раз не годился. Ибо, возбранялся уголовным Кодексом, горой встающим на защиту неприкосновенности иностранца, и грозящий немалым сроком, а за уж обоих развратников, и подавно. Бесконтактное же, словесное обличение, не имело столь эффективной силы порицания, да и Пашу никак не удовлетворяло. Посему, поразмыслив, Паша направил горечь кипящего в крови адреналина, в другое русло, чем внес разнообразие в скудость методов семейных разборок.
   
    Под заполошное верещание Лидки, посчитавшей, что ее последний звонок прозвенел, Паша схватил первое попавшееся под руку, оказавшееся массивной прикроватной тумбочкой, и перышком метнул ее в закрытое окно… А следом за тумбочкой, просвистевшей вниз в дожде оконного стекла, непрерывным потоком отправилось все остальное, что по габаритам проскакивало через освободившийся от рамы оконный проем: стулья, столы, телевизор, ковер, стиральная машина, пылесос, кровать…
   
    Плавно выписывая на фоне бездонно-голубого неба правильные гиперболы, нехитрые предметы домашнего обихода, рушились на газон у дороги вдоль дома, искренне радуя неизбалованный подобным эксклюзивом народ, спешно стекавшийся к быстро растущей куче, и едва уворачивающийся от летящих во все стороны обломков и осколков.
   
    Пока Паша, посапывая, с детской увлеченностью освобождал жилплощадь, Лидка с курсантом, в привлекательном облачении Адама и Евы, улучив момент, просочились на лестничную площадку, откуда галопом выскочили во двор. Где в более спокойной обстановке, культурно, без неуместных эмоций, расстались, на виду у растрогавшихся умильной сценой бабулек. Курсант, с девственным смущением прикрываясь руками, сайгаком запылил в спасительное общежитие, а Лидка, молнией чесанула в соседний дом, к сотруднице по древнейшей профессии.
   
    В это самое время, на новенькой, сверкающей лаком «Волге», тихо мурлыча себе под нос, в городок въехал полковник из штаба округа, прибывший в полк с инспекцией. Осторожно повернув на дорогу, у которой стремительно росла куча битой техники и мебели, он не поверил своим глазам, увидев потрясающую по зрелищности картину – со свистом спускающийся откуда-то прямо с небес холодильник, по пути оставляющий за собой светло-коричневую цепочку из зацепившейся за провода длинной связки сосисок!
   
    Очарованный созерцанием, полковник напрочь забыл где он находится. А когда опомнился, увидел, что движется четко на фонарный столб, до которого оставалось всего ничего, метров пять-шесть. Если бы он был просто водителем, то конечно, мог бы без проблем избежать столкновения, просто нажав на тормоз. Но он то был еще и летчиком! И тут видно летные навыки превалировали над водительскими, потому как вместо того, чтобы затормозить и вывернуть баранку, он штурвалом рванул ее на себя и поддал газу!
   
    Финалом Пашиной, сугубо мирной акции протеста против супружеской неверности, стал треск таранившей столб «Волги», слившийся с жутким грохотом разбившегося вдребезги холодильника.
   
    Это был настоящий звездный час Паши, наконец закончившего экстренную эвакуацию домашнего скарба, и высунувшись из окна, с удивлением узревшего рукоплескающую на бис толпу народа внизу, а неподалеку, дымящую пробитым радиатором «Волгу», ударом скособочившую столб.
   
    Благопристойное поведение Лидки, было надолго обеспечено безвозвратной потерей нажитого непосильным трудом имущества, и судебной тяжбой с полковником, надеявшимся компенсировать затраты на ремонт «Волги». Одно в той истории оказалось приятным для Паши – суд полковник таки проиграл…

    Вдоволь посмеявшись, мы едва успели выпить по очередной стопке, как в купе заглянула проводница.

- Приготовьте паспорта и билеты. К границе подъезжаем. – Бросив неодобрительный взгляд на стеклянную батарею под столом, она добавила. – Вы бы убрали это. Оштрафовать могут за распитие, или высадить, если пререкаться вздумаете.

- Вас как зовут сударыня? – Петровичу проводница была несомненно симпатична.
- Нина. – Буднично ответила проводница, не обращая на легкую игривость в голосе Петровича.
- Красивое имя. А меня Петр. – Представился Петрович. – А что Ниночка, все так в самом деле сурово?
- Я предупредила, сами решайте. – Заученно, видно не впервой ответила Нина.

- Все ясно. Учтем. – Вскинул ладони Петрович. – Ниночка, а можно нам тогда чайку, раз ничего горячее нельзя.
- Сколько?
- На всех, пять стаканчиков.
- Сейчас принесу. – Вздохнув о чем-то своем, проводница прикрыла дверь.

- Приятная женщина. – Мечтательно оценил Нину Петрович.
- Бать, ты брось это. Мать дома ждет.
- Ша! Яйца курицу не учат! И оценить женщину по достоинству не значит иметь на нее плотские виды.
   
    Фривольность речи Петровича указывала, что он явно окосел, хотя внешне это никак не проявлялось, разве взгляд стал чуть теплее. Однако замечание сына, на него подействовало, и когда Нина, через несколько минут занесла чай, он уже не стал засыпать её гроздьями комплиментов.
   
    Володя, пошел в свое купе, а мы, последовав совету проводницы, аккурат к остановке поезда, быстро убрали все следы пиршества, и открыв упаковку печенья, чинно приступили к чаепитию.

- Ты то сам Олег, тоже местный? - Неторопливо прихлебывая чай, спросил меня Петрович.
- Да. А кто еще? – Поинтересовался я.
- Как кто? Ваня вон, с Калининграда!
- Я не с самого Кёника, с пригорода. – Уточнил Иван.

- До Москвы? – Вновь обратился ко мне Петрович.
- Да, по работе.
- Мы тоже до Москвы. А затем, всем еще далее. Кому куда. Ване вон с Игорьком, до Ростова. А мы. – Петрович кивнул на Николая. – Да шурин, до Самары. В гостях вот у Володи были. По Кенику побродили. Красавец он стал, скажу тебе! С тем, каким я его видел в восьмидесятые, не сравнить. Совсем другой город, прям не узнать.
   
    В проходе раздались тяжелые шаги, дверь открылась и в купе первым вопросительно заглянул симпатичный черный лабрадор. Вежливо виляя хвостом, он мельком скользнул взглядом по каждому из нас, подошел к столу, понюхал пакет с тарой, громко чихнул, и с достоинством, вперевалочку, вышел.
   
    Сменив натасканного на наркотики и взрывчатку пса, проход в купе закрыла фигура перетянутого ремнями длинобудылого таможенника, с пижонский кобурой на животе, и нахальными, навыкате глазами.

- Здравствуйте, таможенный контроль. Запрещённые вещи везем?
- Ага! Полные чемоданы. – Широко зевнув, разморенным тоном ответил за всех Петрович.
- Пассажир! Еще раз спрашиваю, запрещённые вещи везем? Или желаем представлять к досмотру? – Напрягшийся таможенник принял охотничью стойку.
- А что вас интересует, поясните пожалуйста. Может чего запрещенного не прихватили впопыхах. – С снисходительной ленцой ответил Петрович, открыто нарываясь на неприятности, и накликая их на нас.
   
    Игорь с Иваном нервно заерзали, да и мне, не сказать, что импонировала непонятная бравада Петровича.

- Ваши документы, пассажир! – Распалённый наглой дерзостью, таможенник не скрывал предвкушения легкой расправы.
- Пожалуйста! – Наигранность благодушия Петровича, как ветром сдуло. Резко повернувшись к окну, он достал из-за себя барсетку, вытащил корочки, и подал их таможеннику. Тот открыл их, мгновенно покраснел, прочитав видимо не то, что ожидал, и вернув Петровичу, козырнул.
- Счастливого пути товарищ полковник!
- И тебе не кашлять. – Равнодушно буркнул Петрович в спину быстро ретировавшегося таможенника, пряча корочки обратно в барсетку.

- За что ты его так Петрович? – Поинтересовался я.
- Пусть научится не свою физию выставлять, а представлять страну, которой служит! – В голосе Петровича неожиданно скользнули стальные нотки. – Он по глазам должен читать, кто что везет, а не смешить народ идиотскими вопросами! Пес, и тот воспитаннее его!
   
    Пока мы допивали чай, по вагону прошли молчаливые пограничники, внимательно проверившие загранпаспорта и поставившие на них печати. Следом за ними в купе вернулся Володя.

- А ты выходит большой чин, Петрович? – Игорь первым задал вопрос, одолевавший и меня с Иваном.
- Ну типа того. – Нехотя ответил Петрович.
- Летун?
- Почему? – Удивился Петрович.
- Ну, в летном полку служил. – Уточнил свой вопрос Игорь.
- А-а-а. Нет, не летун.
- Особист он. – За отца ответил Николай, перелистывая яркий журнал.
- От тянут тебя сын за язык! – Неискренне возмутился Петрович, отвесив ласкового леща Николаю.
- А что такого, бать? – Взбрыкнул Николай. – Это что, преступное звание?

- Ладно, проехали. Ну что друзья, продолжим?
- Так впереди же еще литовская граница, через двадцать минут подъедем. – Напомнил Иван.
- Мы на российской территории, так что они нам побоку. Как, впрочем, и мы им по барабану, если конечно, не дебоширить и из вагона не прыгать, чтобы проситься на подданство. – Рассеял наши опасения Петрович.
   
    Под стук колес тронувшегося наконец поезда, мы вновь разложились, и дружно подставили стаканчики Ивану, вскрывшему очередную бутылку.
- Вот мы и в Евросоюзе. – Сказал Петрович, кивнув на глухую темень окна. – Что-то не видать у них света счастливой интеграции! Ну будем!
   
    Выпив, мы почувствовали, что после чая слегка проголодались, и закусывая, каждый старался припомнить свою историю. Но Петрович опередил всех.

- Так что? Раз Николай открыл вам мой страшный секрет, расскажу вам еще кой-что из своего армейского опыта.