Всё будет хорошо!

Подавляющая часть людей устроена крайне странно, если дать себе труд задуматься об этом. Мы хотим одного, думаем о другом, говорим третье, а делаем четвертое. И это самое четвертое отличается от первого, как  вишенка  от крысиного хвостика. Это  просто две разные идеи. Почему-то, стремясь  испечь  шоколадный тортик, мы не спешим в салон стройматериалов для отоваривания цементом, при замесе теста не имеем дела с дегтем, при взбивании крема далеки от мысли о бородавке на большом пальце левой ноги у любимой тещи, а при выпечке нам не приходит на ум использование карданного вала от КАМАЗа. Потому что – НЕ ПОЛУЧИТСЯ. Но, горя желаньем быть любимым и счастливым, мы часто «от всего сердца» мыслим категориями прямо противоположными, желая кондратия  крикливому соседу,   выплескивая накопленный  в автобусной давке гнев на родного человека,  говоря  маразматически гадкие слова утреннему отражению в зеркале и делая мелкие пакости всем окружающим, как бы «в отмазку» за  неудавшуюся жизнь. И при этом Страдаем, впрыскивая адреналин в кровь и получая мазохистское наслаждение от  горячо ожидаемого и поэтому реализовавшегося «закона бутерброда». При таком мировоззрении, намазанный маслом с двух сторон бутерброд, при  падении будет просто кататься по полу, вызывая умильное: «Так я и думал!»

Так и шла жизнь. В ожидании  маленьких и больших неприятностей, хило перемежаясь шаблонными праздниками, щедро сдобренными возлияниями,  сносящими крышу в район низа живота.  И это называлось – Щастье. И этим Щастьем, как щитом, она закрывалась от настоящей жизни, которая не могла не быть, но проходила незамеченной, неосознаваемой и неоцененной. Суррогатная экзальтированная радость «по поводу», навязанные социумом шаблоны поведения, вечное «это низя», а  «это моно и нуно» - в общем, все, как у всех: мужик, корова, хозяйство и  тоскливая пустота в душе.

Ей недавно стукнуло 30.  Размен четвертого десятка ничего не изменил в ее жизни. Удлиненные шортики, утянутая талия, молодежная стрижка с тщательно закрашенной сединой, мальчишеские замашки, средненькая должность без особой ответственности, бутылка пива, неплохие худенькие сигареты, вечное ожидание звонка от женатого бойфренда, при его отсутствии вечерок в окружении пары не особо счастливых, то есть подходящих по менталитету подружек, вечная надежда на увеличение алиментов от  далекого, но еще здравствующего папы ребёнка, скудные размышления о будущем, переходящие  в ностальгические воспоминания, будничные заботы о подрастающей дочке – это, пожалуй, почти все, чем измерялся каждый ее день с небольшими вариациями на тему праздничных дат, вылазок на природу, где она почитала долгом своим отрабатывать свое присутствие наигранной веселостью. Слава богу, для этого была и хорошая память на анекдоты, и освоенные «пять аккордов», и гиперболизированная  тяга быть любимой, чем немилосердно пользовались представители мужеского пола. Каждого из них она готова была полюбить, осчастливить, отдаться без остатка, лишь бы ощущать свою нужность, лишь бы было для кого жить.

Было одно чернющее пятно, о котором она помнила всегда, которое, по большому счету, и делало ее жизнь суматошной и торопливой. В 20 лет после родов ее огромный живот не опал, как у нормально рожающих женщин, а остался висеть курдюком. Это была грандиозная киста, которая выросла вместе с младенцем. Ее, конечно, вырезали, фигурку восстановили, на несколько лет  маленький ребенок отвлек от каких-либо размышлений о собственном здоровье , пока через 5 лет боль в груди ни привела ее вновь к онкологам, а потом и на операционный стол. И хотя  опухоль оказалась вновь доброкачественной, с  тех пор страх смерти навязчиво поселился в ее душе. Не было дня, когда она не говорила себе: «У меня, наверно, рак», когда не ощупывала лихорадочно грудь, ища узлы и шишки. Под такие мысли и литература попадалась под руки все больше про рецидивы  опухолей, и родня вокруг мерла как-то все от рака.  Она все примеряла на себя, ночным кошмаром всплывали из ниоткуда страх боли и запах разложения, через близкое соседство которого она прошла, когда все от того же рака в соседней с ней и трехмесячной дочкой комнате уходил ее отец. Это было то, что она тщательно таила от окружающих, и только самый близкий на тот момент человек, ее Мужчина, в какой-то момент услышал неуверенную жалобу и пропустил ее мимо ушей, потому что не нужно ему это было, мешало это легкости отношений. Ее романы были длинными, умела она окружить человека и стать для него нужной, как рука или нога. Правда, и здесь таилось противоречие. Неудачный, затянутый на десятилетие брак сделал ее пугливой в вопросе семейной жизни, да и хозяйкой хорошей она никогда не была. Поэтому предпочитала находиться или в конфетно-букетной фазе романа  или в стабильных постельно-дружеских отношениях. И, заговаривая о браке, мечтая о совместных детях, тем не менее никогда не настаивала на ЗАГСе, на развале семьи партнера, выдавая свои тайные желания за великодушие и добросердечие.

Вот и сейчас очередной ее роман тянулся уже почти два года. Недавно с ее женатым  лапушкой Юронькой чуть не случился столбняк, когда она пофлиртовала с его другом на вечеринке, и он их застукал целующимися в прихожей. Был, конечно, скандал,  наезды с его стороны, надутые губки типа «Ты ж на мне не женишься!» с ее. И вот клиент, что называется, созрел и предложил встретиться вечером для серьезного разговора.

Как всякая женщина, она понимала, что сегодня ей будет сделано официальное предложение и, сидя на службе у компьютера, уже два часа делала вид, что работает с каким-то документом, а сама, обманывая себя, тягостно подбирала доводы, почему Юроньке не надо с ней сочетаться браком законным и даже гражданским.

А вечер наступил. И ей пришлось прийти на свидание и строить хорошую мину при плохой игре. Она оттягивала момент развязки, но он наступил.

-Малыш, выходи за меня замуж!
Она заплакала. Она не хотела замуж и говорить ему об этом тоже не хотела.
-Почему ты плачешь?
-Я больна. У меня, наверно. рак.

Она и предположить не могла, что произойдет после этих слов. Если б знала, сто раз подумала, но это было ей неприсуще. Юра отнесся к ее заявлению, как к вызову. Он ее любил и был намерен бороться до конца. Он вытянул из нее все: страхи, подозрения, прогнозы. В конце разговора она уже не плакала, практически забыв о его предложении выйти замуж У нее  вышел наружу  и закрыл весь небосвод новый страх – страх подтвердившейся угрозы. Его олицетворял человек,   сидящий напротив. Она поняла, что он не бросит ее и потянет в это жуткое место – онкологический центр. И  она уже не сможет бояться “в тряпочку”. Она ненавидела Юру в этот момент. Для нее он вдруг стал воплощением Страха смерти

Она начала икать уже в кафе, поняв, что этот разговор будет иметь последствия. Очень серьезный и отвергнутый на ночь   Юра отвез ее домой, где она, чмокнув спящую дочь, прилипла к телевизору, отгоняя страшные мысли. Она икала и ночью, глядя на блики на потолке и  уверяя себя. что “все будет хорошо”.

С утра была поликлиника, где Юрина кузина , помяв  Лесе (да, это имя нашей героини) грудь,  не дожидаясь результатов биопсии, вынесла жесткий вердикт: “на операцию, и быстро”. Сдача анализов заняла всего день, и вот Леся уже в палате, где кроме нее лежат еще 5 женщин. У троих из них  уже отрезана грудь, одна готовится к выписке после удаления пустякового жировика, а пятая, как и Леся ждет операции и точного диагноза.

“Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо!” Вот друзья пришли, я улыбаюсь им, ведь я “веселая”. Вот мама принесла фрукты: “Спасибо, мама, у меня все хорошо, я уверена!” Юра пришел: “У меня все хорошо, нет, я не выйду с тобой погулять, я не хочу!” Почему я так ненавижу его? Я не могу его видеть, он не верит, что я здорова! Как он может, ведь я так ХОЧУ ЖИТЬ! «Не звони мне, у меня сотовый служебный – это дорого.» «Уходи, я не хочу тебя видеть».

Страшная ночь. День операции. Звонок Юры: «Я не хочу с  тобой говорить». Туман в мозгу от успокоительного укола. Нагота. Высокая каталка. Лифт.  Холодная операционная. Мокрая от йода грудь. Глаза анестезиолога над голубой маской: «Считайте вслух». «Раз, два, три…»

Кто-то хлещет по щекам и из носа торчит какая-то гадость. «Как вы себя чувствуете?»

-Леся, как ты, родная?
-Уходи.

Открываю глаза,  вечер, вокруг кровати четверо друзей, смотрят с испугом.
Все хорошо, ребята! Что там у меня?
Одна есть, Леся.
Это они меня «успокаивают». А я ведь ждала, что только кусочек отрежут, как в прошлый раз, а они, оказывается, знали, что врачи могут отпилить и вторую грудь.
-Все хорошо, ребята. Дайте мне ваши руки!

- Пить, дайте пить!
-Тебе нельзя, Лесечка!
-Теть Валь, хоть чуть-чуть.
-Ладно, я тебе губки водой помажу.

Утро. Палата живет своей жизнью. Женщины шутят, кушают, делятся сплетнями.
-Леся, у тебя телефон звонит все время, мы его под матрас убрали.
-Девонька, тебе здесь целый мешок передали, уже человек 10 приходило, пока ты спала.

Люди шли вереницей целую неделю. Одни сменяли других до самого вечера. И жизнь у Леси продолжалась все в тех же пространственно-временных координатах. Улыбаться, всем повышать настроение. Прятать страх. Ночи удавалось  переживать, накапливая усталость днем.
-Юра, не надо приходить ко мне !
-Скажите, что я к нему не выйду.
-Юра, не звони больше.

«Почему нет результатов анализов?  Почему прячет глаза доктор? Почему так предупредительны соседки по палате? Нет, не может быть, все будет хорошо!»

Лесе можно идти домой.
-Совсем, доктор?
-Нет, вам надо прийти через неделю на повторную операцию. Надо убрать гормональный фон, будем удалять яичники.
-Доктор, у меня рак?
-Не знаю…
-Сколько мне осталось жить?
-Не могу сказать… Не знаю...

Темный коридор перед кабинетом. Она уже знает.
Она  делает выбор: жить или умереть. Она не осознает этого, но это та самая минута – момент истины. Она выйдет из этого коридора или смертельно  больной или  выздоравливающим Человеком. Слезы – выходит стресс. Теперь уже друзья успокаивают: “Все будет хорошо, Леська, мы верим в тебя!” Но в их глазах  отражается весь кошмар происходящего.  Именно сейчас для нее жизнь поделилась на две половинки: до и после. Что же делать?

Ответ пришел к ней: ЖИТЬ! Она, как Скарлетт о,Хара решила вытереть слезы и «подумать об этом завтра». И жизнь, интересная штука, тут же стала подкидывать ей шансы осуществить задуманное. Сначала приехал муж и заявил, что он  надысь с ней развелся и готов забрать ребенка. А она не отдала и, сидя ночью на кровати,  твердила себе, что она будет жить, потому что никто и никогда не сможет заменить маму для ее дочки. Затем к ней в больницу друзья привезли светлого человека-целителя, женщину, первые слова которой при взгляде на Леську были: «Как я за тебя рада! У тебя все хорошо». И она поверила этому человеку, поняв в глубине сердца, о чем она говорит, почему в этом доме скорби, после двух операций «у нее все хорошо». Она не могла выразить это связными словами, но «все хорошо» стало ее жизнью. Наступающий рассвет и скрип снега под тапочками на первой прогулке, сладость больничной пшенной каши и мягкость байкового халата, анекдоты из заботливо принесенной кем-то газеты и уменьшающееся количество жидкости в бутылке, которую (вот смех-то!) надо было носить в кармане и не задевать  при посещении туалетной комнаты отводящую от шва трубочку – все это вызывало у нее только прилив сил. Она ПОНЯЛА. Есть ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. И другого здесь и сейчас может не быть, поэтому надо жить и радоваться.

Доктор сказал, что надо пройти 24 сеанса облучения. И она тут же стала спрашивать о том, как бы это делать амбулаторно, ведь ей, прекрасно себя чувствующей, совсем не нужно занимать так нужную кому-то койку. Врач, списав все на панику, разрешил уходить домой, но коечку забронировал.  Она появлялась в больнице, чтобы принести соседкам новости «с воли». Люди  в палате сменялись, и она все  новым и новым женщинам, смотрящим на нее, кто скептически, а кто с надеждой, снова и снова рассказывала, как это хорошо ЖИТЬ. Потом были 6 курсов химиотерапии, тошнота и облысение, но она больше не ложилась в больницу и только на работе позволяла себе прилечь  в комнате отдыха на диванчик, пока одурь не проходила.

Мир вокруг поменялся. Ей помогали все и вся: та самая женщина-целитель, ставшая ее лучшим другом и  помогающая ей самой облегчать страдания больных людей; новая вакансия на работе, которую друзья ей дали скорее из жалости, чтобы помочь воспрять духом, но которую она потянула легко и без напряга;  даже о бывшем  муже она думала теперь с благодарностью, ведь он своим разводом помог ей сделать выбор в сторону жизни.

Только Юра исчез. Она думала о нем все чаще и чаще, с момента подтверждения своего диагноза. Она звонила ему. Но сотовый больше не отвечал, а встреченный  однажды на улице знакомый, осыпавший ее, как и прежде, градом комплиментов, сказал, что он с семьей уехал к родителям  жены на Украину. Она хотела сказать Юре, что очень благодарна за все то, что он сделал, за то, что он был в ее жизни. Она не хотела за него замуж, решив для себя, теперь уже подумав, что семейная жизнь не для нее, но, что она была бы счастлива дружбе с ним. Такой возможности физически не было, и она просто молилась за него. Бог вошел в ее жизнь не церковью и обрядами, а внутренним чувством Силы и осознанием себя ее частью.  Она стала верить в чудеса и видеть их повсюду. Нет, она не сошла с ума и ангелы не пели ей под окном свои песни. Но она поверила в собственные силы, думала о хорошем и радовалась, когда утренние мысли о человеке дарили ей днем как бы нечаянную встречу  с этим человеком; когда ее мечты стали осуществляться, пропавшие вещи находиться, болезни ушли в какое-то абсолютно нереальное прошлое, а люди вокруг, перестав быть  какашками, просто совершали поступки, хорошие или плохие, в зависимости от настроения.  Но она знала, что они хорошие эти люди, и  в каждом из них сидит маленький ребенок, которого жалко. И не обязательно прощать человека, когда тот соберётся помирать, лучше сейчас, пока еще не поздно.

Но прошлое забывается, и очень трудно сохранять остроту восприятия. И у нашей Леси бывают будни, серенькие такие, когда она забывает и о чудесах, и о добром начале в каждом человеке. Тогда она Страдает. Правда, слава Богу, потом смеется над этим. Ведь это супер-непозволительная роскошь: тратить Жизнь на страдания. Что, больше заняться что ли нечем?

Отдельный кабинет на службе. Жарко, но есть сплит. Телефонный звонок: «Олеся Сергеевна,  Кораблев спрашивает, говорит «по личному». Соединять?»

-Да, я слушаю.
-Леся, Юра умер.
-Кто это? О ком вы говорите? Почему?
-Сердце. Вынос завтра  в 12. От его родителей.

«Я не успела сказать. Прости меня. Я люблю тебя.»
Она много курит ночью. Она вспоминает. Она плачет.

Много народу у подъезда. У нас в городе его помнят.  Здесь прошла вся его жизнь, не считая пяти последних лет. Он только вернулся. Один, чтобы остаться в родном городе. Ободранный подъезд. На стене выцарапано: «Любовь – это БОГ». В квартире пахнет формалином. В комнате почему-то только гроб  и полная пожилая женщина.

«Здравствуй, Юрка! Господи,  что это?  Вокруг нет никого, но кто обнимает меня, кто гладит мне волосы?  Это ….. ТЫ?!!!……… Но ты же вон лежишь, совсем, кстати, не изменившийся. Почему же мне так хорошо? Почему я чувствую, что ты стоишь со мною рядом? Ты, что ли, живой?»

Леся с трудом сдерживала улыбку. В комнату стали заходить люди со скорбными лицами, она услышала чей-то раздраженный крик о том, что мясо подгорело. Но все это было абсолютно неважно. Она четко и ясно понимала, что Юра слышит ее мысли и спешила сказать все то, что хотела, о чем думала все эти 5 последних лет. Она закрыла глаза и  шевелила губами, стараясь сохранять ощущение его присутствия. Поток прошел. Ей показалось, что Юра отошел в сторону, недалеко, к появившейся из-за двери молодой девушке, наверное, дочке. А Леся поймала чей-то взгляд. На нее Юриными глазами смотрела пожилая женщина и … улыбалась.

«Это мама. Она знает, что он живой! И знает, что я знаю!»

Две женщины потянулись друг к другу и обнялись, и, хотя никто не видел этого, но в этом обьятье их было трое.