Мою музу взяла революция

Текстуру штукатурки чувствую щекой, стена дома теплая и греет меня. Тонкая кожа итальянских туфлей расползлась безобразно в области носка и пятки, дождевая вода набралась внутрь, но это приятно босой ноге, прохладно.
Не ищу теплый ночлег и забыл совсем о еде, мне бы только заряжать телефон в дешевых кафе и сразу обратно – под дождь. Нужно успеть напечатать этот рассказ замерзшими пальцами, то и дело невпопад нажимая на сенсорный экран айфона.
Утром тротуар светился отражением солнца. Был залит светом. Никто не торопится на работу ранним утром воскресенья, никто на нее не идет, спят, потому это мой солнечный тротуар, только мой, только мой. Как и все самое красивое, как все само волшебство, которое не любит аудиторию, как судьба не любит, когда ее выворачивают.

Вручали премию «Народный писатель», мои герои не были раскрыты, рваный ритм не признан, а сюжет, сюжет из жизни, сюжет самой моей жизни назвали похожим на голливудский фильм. Косились недовольно на грязный кардиган и само мое лицо, запрещали курить. В этом празднике среди улыбок и помпезных речей меня узнала муза, приблизилась, заговорила приятным голосом. Неизвестно, как ее звали, никогда не назвал ее по имени, сложно поверить, но все последующие месяцы я вообще никак не называл ее. Был богат и мы много пили, смеялись и упражнялись в остроумии, порой в самом циничном и порицаемом. Оставалась у меня дома все чаще, позже переехала совсем, со всеми этими женскими бритвами и прокладками, переехала ко мне сама моя муза.
В Киеве жгли автомобильные покрышки, город в огне очаровал ее телевизионной картинкой, хотела почувствовать метафизику борьбы за мнимую свободу, те чувства, что заставляют сооружать баррикады. Английская машина несла нас туда сквозь ветер, пил за рулем, вне всяких правил движения. Вот Киев, мы снимаем с машины колеса, поджигаем резину, дышим черным дымом свободы. Совершаем свою бархатную революцию гедонистов, словно в насмешку над теми людьми в хоккейных масках, которые вооружившись металлическими трубами идут умирать на площадь. Мы смеемся, машину сожгли, муза плывет в спутанном алкоголем сознании, танцует на парапете. И мы – настоящие. Настоящие в своих чувствах в этой ненастоящей революции. Не слышно ни взрыва, ни выстрела, только гул тысяч голосов в ушах, но муза падает, падает по-настоящему. Замер, закружилось в глазах все то, что было вокруг – и одна доминанта в этом смешении лиц в масках, мужских тел в форме, паники и огня – темно-красное, почти черное пятно на ее белой куртке. Бегут тысячи человек и закончилась моя революция.