Упыри в Галиции

Из творчества Ивана Франко, задушенного "бандеровцами" в 1916 г.

Сожжение упырей в с. Нагуевичах в 1831 г.

Ужасная эпидемия – холера, которая постигла всю Европу в 1831 и 1832 г., не преминула навестить и Галицию <…>
Не удивительно поэтому, что такое страшное бедствие, постигшее наш народ, должно было потрясти все его моральное существо и моментально пробудить к жизни разные темные силы, дремлющие, но не исчезнувшие в глубине души народной. Суеверный страх перед упырями, бесспорно, принадлежал к таким темным силам, и вот в самый разгар эпидемии страх этот доводит народ до ужасной расправы – сожжения нескольких человек
Об этом факте мы встретили в печати только одно упоминание, находящееся в записках иеромонаха Илии-Эмилиана Коссака, василианина, напечатанных в «Слове» (1880 г., №106). И. -Э. Коссак происходил из мещанской семьи города Дрогобыча, отстоящего верст на десять от Нагуевич, и летом 1831 г. возвращался из Вены, где только что кончил курс богословия. Вот его рассказ.
«Выезжая из Нагуевич, большого казенного села, я увидел большое пожарище, покрытое пеплом. Желая узнать причину этого необыкновенного явления, я спросил человека, отворявшего мне ворота вблизи его хаты, что значит такое громадное пожарище среди села на выгоне. На это он совершенно хладнокровно ответил мне:
– Тутки упырив палили.
– Яких упырив? – спрашиваю.
– А що людей пидтынали.
– Коли?
– А в холеру.
Услышав это, я еще раз взглянул на пожарище. Мороз подрал меня по коже, но, не показывая вида, говорю ему далее:
– Що вы, чоловиче, кажете? Чи то може бути?
– А таки було.
– Та як вы могли пизнати хто упыр?
– А був тут у сели, – рассказывает с наивным суеверием человек, – такий хлопец; той ходив вид хаты до хаты та по волоссю на грудях пизнавав упырив. Тих зараз брали и тут на пастивнику терновым огнем палили.
Дальше я расспрашивал, не запрещал ли им кто-нибудь этого богомерзкого дела, старшина или священник?
– Та ни, – отвечал мужик, – пип сам помер на холеру, а вийт хоть бы був и хотив заборонити, то громада була бы не послухала.
– А тим, що пидпалювали, – спрашиваю, – ничого за то не було?
– Та як бы не було? Зараз зъихала з Самбора комисия та килькадесять хлопив забрала до криминалу, бо ж то немало людей и то добрых господарив на стосах попалили.
Поблагодарив его за пропуск, я пустился дальше в путь, размышляя с неизреченным ужасом о том, что я узнал. В ближайшем селе – Ясенице Сольной я опять расспрашивал встречного человека о том, что слышно, не сжигали ли и у них упырей.
– А як же, – ответил тот, – палили, та тилько не у нас, а по других селах, от в Нагуевичах, Тустановичах и инших.
Между прочим, узнал я от него, что мужики из Нагуевич хотели еще сжечь и «найстаршого упыря», о котором им рассказывал мальчик, что «вин дуже червоный и живе в Дрогобычи в монастыри», но никак не могли его захватить.
Погруженный в печальные мысли о несчастном суеверии народа, я уже поздно ночью приехал в Дрогобыч и направился ночевать в василианский монастырь. Монастырская дверь была еще не закрыта, и я застал о. ректора Качановского еще занятым вечернею молитвою. Он искренне обрадовался мне и принял меня очень радушно, как своего прежнего ученика из «немецких» школ. Я немедленно рассказал ему про все виденное и слышанное по пути. И он со слезами на глазах подтвердил мне, что все это, к сожалению, действительная правда, и что этим «найстаршим упырем» был не кто другой, как он сам, и что он, зная наверно, на какую смерть осудила его темнота мужиков, долгое время не мог ни на шаг выйти из стен монастыря».