Волчья кровь

                ВОЛЧЬЯ  КРОВЬ




     Снег падал большими хлопьями, наклоняя  неуклюжие лапы  елей своей тяжестью все ближе к земле. Ночь нехотя уступала рассвету, и где-то вдалеке сквозь мохнатые елки, пробиваясь через снежную серую пелену, розовела заря наступающего дня.
     Молодая волчица умирала. Она попала в капкан ещё  ночью и все это время пыталась освободиться из железных тисков, намертво сковавших её заднюю лапу. Всю ночь она яростно сопротивлялась в надежде вырваться, и ее молодое и сильное тело металось из стороны в сторону, но холодная сталь не поддавалась, безжалостно впиваясь в распухшую рану. Снег вокруг был забрызган ее кровью, и кровь продолжала идти, лишая ее последних сил. Но она терпеливо, превозмогая боль, грызла и грызла свою лапу.
     Волчица тяжело дышала, а в её помутневших от боли глазах вдруг отразились два темных силуэта: это были люди.  Шерсть в одно мгновенье встала дыбом, и она, злобно зарычав, забыв на миг о боли, прыгнула в их сторону.
     От громкого винтовочного выстрела осыпался снег с ближайших елей, и стайка птиц поднялась в воздух, громко захлопав озябшими крыльями.
     - Смотри, Сашка, вот она, отбегалась  ужо теперь. Вышла  таки  моя овца тебе боком!
     Перед убитой волчицей стояли двое – отец и сын. Оба в теплых овчинных тулупах и лисьих шапках.
     - Ну что, шкуру сам снимешь или мне? – спросил старший.
     - Я сам, батя, чай не впервой.
     В его руке блестнул охотничий нож. Он деловито со знанием дела снимал с волчицы шкуру, стараясь не смотреть в ее остекленевшие глаза…
    
     Деревня  Глуховка, затерявшаяся в уральских лесах, утопала в снегу: намело его в этом году предостаточно. Федор Сивков расчищал лопатой снег перед избой.  С нарочито суровым  выражением лица изредка посматривал на рубившего дрова сына, и тихая радость наполняла его огрубевшую душу. Всем хорош сын Сашка: рослый, статный, да и силенкой Бог не обидел. Правда, нелюдим и неразговорчив, но это ли беда. Зато хозяин будет справный: одно слово – мужик.
     - Отдохни, Сашка! – крикнул он сыну.
     Но тот то ли не услышал, то ли не хотел отдыхать и продолжал махать топором,  с глухим уханьем вгоняя его в поленья.
     Федор смахнул снег с лавки и, опустившись на нее, закурил. И снова Настена, как живая, появилась в его воспоминании… «Федор, Сашка, ну где же вы, идите уже вечерить!». В избе пахнет живицей и еще какими-то травами. На новом, совсем недавно сделанном им столе, приготовлен ужин: в чугунке рассыпчатая, пустившая от жара слезу, картошка, рядом другая нехитрая  снедь. А в окно  золотисто-красным светом настойчиво вползает закат…
     Настена умерла, когда сыну  было десять. Простудилась на сенокосе, попав под ливень, и через несколько дней её не стало. Запил тогда Федор, запил на долго. И, глядя на его звериное – тогда – запойное лицо, Сашка, тяжело переживавший смерть матери, перестал плакать. Взгляд его потяжелел, а душа очерствела.
     Нелегко им стало без Настасьи, но как-то справлялись.
     Сашка рос замкнутым  и молчаливым, да к тому же еще и драчливым. Переколотив всех ребят в деревне, а потом и в школе, однажды лет в семнадцать влепил  и Федору, когда тот спьяну стал его ругать за что-то, а потом дал подзатыльник. Рука у Сашки оказалась тяжелой, и в ответ он так заехал отцу в челюсть, что Федор – здоровенный мужик – рухнул, как подкошенный. А придя в себя через несколько минут, понял, что сын вырос, и такой метод воспитания больше не пройдет. Потирая болевшую челюсть, Федор, к своему удивлению, не без удовлетворения проговорил: «Ух, волчонок!». Ну а в деревне Сашку уже давно звали «волчонком», а иногда и просто «волком»…

     Федор был еще в силе: только-только  стукнуло пятьдесят. Выше среднего роста, широк в кости, с сильными мускулистыми руками. Да и седина ему шла, придавая его внешности более мужественный вид.
     Сашка был больше похож на мать: среднего роста шатен с серыми умными глазами, а нос  с небольшой горбинкой  делал лицо старше, дополняя его каким-то хищным выражением.
     Вот уже месяц как к их дому повадился ходить волк,  и Сивков не раз просыпался ночью от надсадного лая их маленькой собаченки Феньки. Какое-то время это отпугивало серого. Но однажды утром, выйдя по нужде, Федор увидел лежащую на снегу Феньку с перерезанным горлом, а чуть поодаль – наполовину съеденную овцу.
     Сивков  вскоре выследил серого хищника: это оказалась молодая волчица с приплодом из двух волчат. Вдвоем с Сашкой они поставили неподалеку от логова капкан. Когда же с волчицей все было кончено, сын  сам расстрелял из дробовика маленьких волчат.
     Глядя на Сашкину расправу с волчатами, Федор вдруг увидел в глазах сына жалость к этим маленьким хищникам. Длилось это лишь мгновенье, а потом глаза Сашки приняли обычное выражение, и он убил  волчат…
   
     …Александр Ромашин снова был дома и радовался как ребенок, что вновь видит свой маленький белорусский городок. Где-то далеко-далеко как в страшном сне остался Афганистан, остался весь ужас войны. И не важно, что по ночам они снятся ему, снятся его товарищи, он снова идет с ними в бой, чтобы проснувшись утром, ужаснуться в очередной раз от сознания того, что их больше нет.
     - Оксанка, ты представляешь, он действительно заговоренный – этот мой оберег, - говорил он молодой жене, показывая маленькую монетку, висящую у него на шее вместе с военным жетоном. – Цыганка не обманула, и он спас меня. А завтра мне присваивают звание прапорщика, и у нас все будет окей.
     - Дурачок, - смеялась Оксана, - ты веришь в эти цыганские сказки? Это наша любовь и моя верность спасли тебя, и цыганка здесь совсем не причем.
     Вечером того же дня Оксана и Александр устроили небольшой праздник: звание прапорщика хоть и не ахти какое, но все же это звездочки на погонах.
     Из открытого окна их скромного домика звучала музыка, и старенькая радиола с трудом выдерживала такую нагрузку. Пришли их старые друзья – Сергей и Лена.
     - Мы так рады за тебя, Сашок, - улыбался  Сергей, разливая водку по рюмкам. – Ну, во-первых, ты остался жив-здоров, я так думаю, - подмигнул он Оксане, -  А во-вторых, прапор – это почти офицер, правильно я говорю?
     Все засмеялись…
     Из комнаты доносились звуки убираемой со стола посуды. Оксана и Лена о чем-то негромко говорили, и их силуэты мелькали за шторами ярко освещенной гостиной.
     - Я никогда не верил во все эти обереги и прочую чепуху, - рассказывал  Александр.
     Они с Сергеем сидели на крыльце и курили.
     - Но когда под Кандагаром мы попали под перекрестный огонь душманов, и от взвода остались только капитан Некрасов да я…
     Он нервно скомкал окурок и щелчком запустил его в глубину сада. Маленькой трассирующей пулей мелькнул его огонек. Они помолчали, прислушиваясь в темноте к чуть слышному пению сверчка…

     В начале октября почтальон Кузьмич на своем стареньком велосипеде привез Федору повестку: Сашку забирали в армию.
     Сборы были недолги, а проводы – коротки. Просидели они с отцом всю ночь, почти не притронувшись к водке. Просто сидели и смотрели друг на друга.
     А через несколько дней началась Сашкина служба в одной из частей маленького белорусского городка. К тяготам и лишениям солдатской службы он  привык сразу. Да и крепок  был, а кулаками работал так, что все вопросы у «дедов»  к Сашке скоро пропали, и его оставили в покое.
     Так и пролетела бы его  служба без особых приключений, если бы не пришел в их караульное подразделение новый командир – прапорщик Николай Пеньков.
      Пеньков – тридцати лет от роду – службой особо не тяготился. Был хитроват и злопамятен, в горячих точках не служил, да и делать этого не собирался. Все вопросы и проблемы, возникающие в подразделении, решал просто: через «дедов».
     Сашку он  не взлюбил  сразу: не понравился ему его открытый и сильный взгляд. Попробовал было сломать его с помощью все тех же «дедов», да вот проблема – отказались они с ним разбираться, вспоминая его тяжелые кулаки. И зачастил Сашка по нарядам, но терпел, лишь взглянет своими волчьими глазами так, что мурашки по телу: «Есть, товарищ прапорщик!» - и пойдет исполнять…

     В тускло освещенной каптерке висела пелена табачного дыма. Прапорщик Пеньков сидел за столом в расстегнутом кителе. Он опять  был пьян. Его красное одутловатое лицо выражало крайнее недовольство.
     - Дневальный! – заорал Пеньков.
     - Товарищ прапорщик, дневальный Николаев по ва…
     - Молчать!!! Сорокина ко мне, живо!..  Садись Сорокин. Тебе, Сорокин, скоро на «дембель», я правильно помню?
      Сорокин утвердительно кивнул.
     - Ты мне не кивай, а отвечай по- форме! – снова заорал прапорщик. – И воротничок застегни, Сорокин!
     На его побагровевшем лице заходили желваки, а синие прожилки на лбу стали еще ярче.
     - Так вот, Сорокин, я знаю,  что ты и Демидов недавно были в самоволке, в город ходили за водкой.
     -Това…
     - Не перебивай, я это знаю точно. Вас четверо - «дембелей»: ты, Демидов, Прибытков и Тюрин.
     Он замолчал и, покачиваясь, стал ходить по каптерке. Остановившись, посмотрел мутными глазами на Сорокина.
     - Или вы разберетесь с Сашкой Сивковым и научите его уму-разуму, или..
     Голос его стал громче.
     -…или уйдете на «дембель»  тридцать первого декабря в ноль-ноль часов. Да ты садись, Сорокин, - вдруг подобрел он, - водочки выпей…

     … «Снова зима» - вздохнул  Федор, - «закрутило, замело, ничего не видать». Он подошел к окну и одернул  занавеску, но ничего кроме бешено кружащих снежных хлопьев не увидел. «А ночь-то какая темная» - прошептал  вслух. Тупо заныло вдруг где-то в подреберьи, и Сивков   присел к столу.
     Письмо от  Сашки он получил лишь одно. Писал сын, что доехал нормально, а служба – как служба.
     «Вот уже и ноябрь, а снегу – как в январе» - подумалось снова, - «а служить тебе, Сашка, еще ой как долго!»
     Федор смахнул хлебные крошки со стола и хотел было включить свой старенький телевизор, но вдруг услышал какой-то звук. Подошел к окну и прислушался: где-то неподалеку в лесу выл волк. Тишина. Но вот – снова и снова.  «Нехорошо как-то воет, - надсадно проговорил Сивков, - надо бы капкан поставить, а то ведь и последнюю овцу сожрет»…
   
     Сашка вернулся из караула и, сдав автомат сержанту, пошел в умывальник: нужно было привести себя в порядок, ну и побриться заодно. Раздевшись до пояса, стал мыться. Холодная вода приятно освежала и снимала усталость.
     Услышав, что заскрипела дверь, он обернулся: все четверо «дедов» стояли у него за спиной.
     - Извини, Сивков, ничего личного, это Пень приказал, - потупился  Сорокин.
     …Били его долго, а он яростно сопротивлялся. И неизвестно, чья бы взяла, не поскользнись он на мокром полу. Тут уже все навалились, и стало темно…
     Сашка очнулся, когда его облили холодной водой. Это Колька – его одногодок – приводил его в чувство. Кровь текла изо рта и носа, и даже из ушей. С трудом поднявшись, он  доковылял до кровати и забылся тяжелым сном.
     Утром его вызвал к себе Пеньков.
     - Что за вид, товарищ рядовой?! Почему вы устроили драку в умывальной комнате?!
     Молчал Сашка, только смотрел упрямо на Пенькова, а в глазах у Сашки метались молнии.
     Не по себе стало Пенькову, понял он, что не сломать ему Сивкова. И никому не сломать.
     И заорал Пеньков, брызгая слюной:
     - Два наряда вне очереди!!! А сегодня заступаешь в караул!
     Ничего не сказал Сашка, повернулся и молча вышел.
     - Я задавлю тебя!!! – заорал прапорщик.
     И как только за Сашкой закрылась дверь, в нее полетел и с треском разбился стакан…

     День близился к исходу, и солнце уже коснулось линии горизонта, когда Федор решил наконец поставить капкан. В лесу было сумрачно и тихо, только где-то вдалеке забарабанил вдруг сбившийся во времени дятел.
     Капкан Сивков надумал поставить, не заходя далеко в лес, а с краю у опушки, откуда был виден его дом.  Наклонившись над капканом,он не сразу заметил «серого», притаившегося за елкой. А когда заметил, было уже поздно.
     Волк молнией вылетел из-за дерева и ударил грудью. Федор не удержался и упал в снег, вскрикнув от боли: правая рука попала в капкан. Серый хищник сидел напротив и угрожающе рычал. А когда Сивков, теряя сознание от боли, попытался левой рукой дотянуться до ружья, волк прыгнул и вцепился Федору в горло…

     Этот день был необычно долгим, и, казалось, ночь не наступит уже никогда. А когда все же усталое солнце скрылось за горизонтом и стало темно, по опустевшему городку не торопливо шагал солдат с автоматом за плечами. И редкие прохожие удивленно оглядывались: куда это идет этот  вооруженный  человек?
     Сашка знал, где живет прапорщик Пеньков. Ведь тот не один раз заставлял солдат работать на него: то крышу чинить, то картошку выкапывать – да мало ли чего еще.
     Совсем недалеко оставалось пройти солдату  до дома прапорщика Пенькова; вот уже и новая крыша отсвечивает блеском свежего в свете уличных фонарей.
     Сивков снял автомат и передернул затвор.
     А улицу, по которой шел солдат с автоматом, постепенно брали в кольцо милицейские машины с мигалками и завывающими сиренами и БТРы с десантниками из соседнего полка.

     И зачем же понадобилось Оксанке за несколько минут до этого послать Александра – молодого прапорщика и участника афганской войны – к их соседу прапорщику  Пенькову, живущему на другой стороне улицы в доме напротив, мы уже не узнаем никогда. Только вышел Александр от Пенькова в отличном настроении в новенькой шинели с блестящими звездочками прапорщика на погонах. Вышел на улицу и замер, увидев стоящего недалеко от него солдата с автоматом наизготовку.
      Сивков  не узнал в темноте прапорщика и уже ни о чём не жалея нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь прозвучала неправдоподобно громко, заглушив звуки милицейских сирен. Пули пробили грудь Александра в нескольких местах, а одна из них раскрошила цыганский оберег и вонзилась в позвоночник.
   
     … У Сашки больше не было дел, и не было сил жить дальше, он медленно шагал  по улице, опустив автомат, не понимая, что эти люди в камуфляжной форме с оружием в руках бегут к нему. А когда понял, то поднял автомат и направил себе в грудь.





   




Дмитрий  Грановский