Фотиния. Глава 3

Когда утром Света вошла в маленькую кухоньку, мать быстро подняла покоившуюся на руках голову, но тут же, как будто спохватившись, прикрыла ладонью левый глаз. По всему было видно, что остаток ночи изрядно напившаяся женщина провела здесь же, прикорнув за столом после ухода собутыльника. Она сидела перед дочерью в грязном халате, оторвавшись в своей попытке прикрыть подбитый глаз от неубранного стола, на котором оставались остатки вчерашнего пира: тарелки с недоеденной засохшей селёдкой,  несколько  уже  прогнувшихся  кусочков сыра и колбасы, пустые бутылки из-под водки и дешёвого коньяка. Сухой, нарезанный кривыми ломтями бородинский хлеб, две полупустые банки кильки, недоеденные помидоры и один огрызок огурца, а между ними — обильно разбросанные, вмятые в нескобленый стол окурки.
Спутанные волосы матери падали на полные плечи.

— Что там прячешь? — для порядку спросила Света.

Мать заплакала. Опустила руку. И дочь увидела большой, лилового цвета синяк.

— Вчера,  дочь,  получила  благодарность,  —  она осторожно дотронулась до синяка. — Так мне и надо.

От её одутловатого лица пахло перегаром и табаком. Впрочем, на общем фоне стоявшего в кухне духа этого сильно заметно не было. Света прошла к
окну и открыла форточку.

— Брось пить, — стараясь быть строгой, категорично сказала она и укоризненно посмотрела на мать. — Забыла, что участковый говорил? Будешь пить — лишат родительских прав. И, не спрашивая, отправят на принудительное лечение.

Повисла тяжёлая, гнетущая пауза.

— На кого меня оставишь? — не зная, что сказать ещё проговорила Света.

Мать, вытирая ладонями слёзы, все сильнее размазывала по лицу расплывшуюся тушь с ресниц второго, непострадавшего глаза.

— Не буду, доча. Поверь хоть в последний раз. Даже сейчас клянусь тебе — брошу пить эту гадость мерзкую, — мать глядела на дочь как побитая, просящая милости собачонка.


Умывшись и наскоро заплетя толстую косу, не выспавшаяся, голодная, с темными кругами под глазами, Светлана пошла в школу. Заставить себя есть все эти прокуренные объедки она не могла. А больше ничего не было. «Ладно, потом поём, — утешала себя девочка. — Хорошо, что в этом месяце за завтраки и обеды заплатили. А то бывало, что и весь день голодная ходила…»

Просить что-то съестное у одноклассников Свете было стыдно. «Да и денёк сегодня, погляди, какой занимается!» — щурясь на яркое утреннее солнышко, Света почти совсем успокоилась.

В восьмом «А» многие  знали:  мать  у  Сударушкиной пьёт. Но то, что Света недоедала, знал лишь долговязый Витька. Узнал случайно. Однажды, после зимних каникул, придя из школы домой, Витька вспомнил, что забыл подаренную ему отцом на день рождения красивую импортную авторучку. Прибежав обратно в школу, быстро вошел в класс, и… неожиданно увидел Свету. Та жадно ела хлеб. Заметив Витьку, девочка тут же спрятала горбушку в парту. Но он, конечно же, всё высмотрел своими острыми, и как ей показалось, нахальными глазами. И хотя Витька тогда промолчал, — просто взял свою ручку и вышел, — уведенное оставило в его душе неизгладимый след.


Ибо так возлюбил Бог мир,
что отдал Сына Своего Единородного,
дабы всякий верующий в Него,
не погиб, но имел жизнь вечную.
Ибо не послал Бог Сына Своего в мир,
чтобы судить мир,
но чтобы мир спасен был чрез Него.
Верующий в Него не судится,
а неверующий уже осужден,
потому что не уверовал во имя 
Единородного  Сына  Божия. 
Суд  же  состоит  в том,
что свет пришел в мир;
но люди более возлюбили тьму,
нежели свет,
потому что дела их были злы.


Когда уроки закончились, Света заторопилась домой. Ей очень хотелось помочь матери навести порядок в квартире: вымыть полы, постирать бельё, выбросить на помойку все прокуренные объедки, дочиста отскоблить доски стола, почти все в темных, засохших винных пятнах, да и просто элементарно навести чистоту на кухне: протереть немногочисленные полки, старенький холодильник, плиту и широкий, уставленный цветами подоконник. Она знала, что мать сегодня этого сделать будет не в состоянии.

«Но, слава Богу, у моей мамы есть я!» – оптимистично заявила Света сама себе, прибавляя шагу. — Приберусь, – маме легче будет в чистой квартире начать жизнь с чистого листа».

Бодро шагая в зябком пальтишке и демисезонных сапогах по пробуждающимся от зимы дворам, где сугробы уже обмякли, а накат на дорогах был готов вот-вот покрыться трещинками от ручейков.

Света не могла не поднять глаз на весеннее небо. Незаметные с утра облака к полудню появились широкой рваной грядой с юга. И начали расти. Будто парное, пенящееся молоко разливались они по небу всё шире и шире, захватывая всё новые и новые небесные территории.

И хотя у солнышка всё реже получалось пробиваться сквозь бело-кипельную вязь, ему ещё удавалось радовать уставших от зимних пасмурных дней людей, окрашивая землю, пусть изредка, своим многообещающими, мажорными цветами.
Занятая подобными наблюдениями и мыслями, Света подошла к своей старенькой хрущёвке. Поднялась на третий этаж, торопливо открыла ключом дверь и… услышала до острой боли знакомые пьяные голоса.

Вбежала в комнату, увидела полураздетую мать, розовощекого, тоже нетрезвого мужчину.

Свету затрясло.

— Уходите немедленно! — громко выпалила она, и приступила к мужчине, энергично потянув его за руку.

— Зинок, скажи ей. Спятила дочка сегодня, что ли? Орёт, как на родного, — наигранно скривил тонкие губы краснощекий.

— Светка, — немного смутившись, начала мать.

— Не сегодня, ладушки? Куда нам с тобой торопиться? На самолёт что ли? Давай завтра начнем новую жизнь? Ладно тебе, — она икнула, слегка помахала рукой перед ртом и глупо улыбнулась.

Затем, видя, что дочь не двигается с места, уже тверже, даже с некими стальными нотками в голосе продолжила:

— Иди, дочка. Не мешай нам праздновать. В этой серой жизни так мало праздников. Иди в кухню. Поешь там…

— Ты же... Ты же... — голос Светы задрожал. — Поклялась… Сегодня утром...

— Что тебе мать сказала?! — раздраженно повысила голос Зинаида Лазаревна.

И, за секунду вдруг побагровев, словно ударила:

— Вон отсюда. Пристала, как банный лист. Видеть тебя не хочу. Убирайся, дрянь!

— Ты, ты… ты же обещала… — закричала в бессилии что-либо изменить Света, и бросилась из дома.

Долго бежала, тяжело дыша. Пока совсем не запыхалась. До спазмов в горле, до покалывания в животе.

Пока девушка сбегала по лестнице, полы расстёгнутого пальто метались как вытягиваемые из воды, заглотившие по самые жабры рыболовный крючок караси.
А после, когда она неслась стремглав мимо тех же сугробов и все же рождённых кое-где солнышком малых ручейков, вслед за своей хозяйкой летели позади, брызги грязного снега с подошв её сапог: так быстро она бежала, наивно желая скрыться от постигшего её несчастья.

Остановилась только на берегу Иртыша, когда бежать уже было не куда. Тогда опустилась на перевёрнутую вверх дном, освобождённую от снега лодку, ничего не замечая вокруг, лишь глядя на готовый начаться ледоход да иногда переводя озадаченный единственным вопросом взгляд на небо, приобретающего в промежутках облаков глубокий синий цвет.

— Что же делать? Как дальше жить?! — крутился в голове один вопрос.